По Волге: Владимировка, Черный Яр, Енотаевск
В. И. Немирович-Данченко. По Волге. (Очерки и впечатления летней поездки). - СПб., 1877.
Другие отрывки: [ Царицын и Сарепта], [Владимировка, Черный Яр, Енотаевск], [ Прибытие в Астрахань], [ «Бусурманская украйна»], [ На бойком промысле], [ В царстве тузлука], [ Тюленьи выхода], [ Земля калмыцкая], [ На Калмыцком базаре].
За Каменным яром удивительно хороши волошки волжские, мелкие; между лесистыми островами затерялись они. <…> Идешь все островами, и потому кругом зелень и зелень расстилается. Иногда за лесом - село казачье, а за ним вдруг блеснет степь песчаная, и чудятся по ней ставки да улусы кочевников, с их полудикою жизнью, вольнолюбивыми табунами… Так и тянет, так и зовет туда.
Настоящий берег Волги здесь безлюден. Все по островам ютится. Тут и зимовейные плетневые избушки, куда в холод скот загоняют, тут и из ивняка, кое-как сложенное, становище рыболовов, тут, пожалуй, и ставка калмыцкая… А по затончикам, малым волошкам в брод идут калмычата с бреднями, рыбу, как есть, вычерпывают…
Гроза на Волге. - Владимировка. - Соль
Вдали точно серая пыль стала… Яркие краски весеннего дня поблекли… Не успели мы выйти из кают, как вверху по палубе загрохотали крупные капли ливня, и гром прокатился над Волгою… Куда ушла эта ясная лазурь реки?.. Куда делись эти манящие дали?.. Как будто и не было, и не бывало их. Напротив, окрестность все суживается и суживается. Скоро перед глазами только ближайшие берега, да и те под серою дымкою ливня.
- Слава тебе, Господи! - радостно вздыхает землевладелец, все жаловавшийся на засуху. - Теперь хлеба поправятся!..
- А может, дождь-то полосою пройдет.
- Нет, это только первый, а за ним второй, хороший… Я знаю Понизовье, теперь каждый день в это время дождиком станет прыскать. Да и пора. В лугах трава посохла, рожь чуть от земли, пшеница тоже плоха… Правда, и при урожае нам не в радость, потому что хлеба на корне уже проданы евреям, и за бесценок притом…
- А разве племя Израилево и тут уже верховодствует?
- Вона! Давно уже… Как весна ранняя, евреи уже по разным направлениям в Самарскую и Саратовскую губернии стягиваются… Стаями… Ну, а деньги нам нужны… И отдаешь хлеб по такой цене, что потом самому совестно рассказывать об этом.
Как быстро полился, так же быстро и кончился дождь. Солнце косыми лучами ударило в зеленые берега, которые здесь очаровательны в полном смысле слова. <…> Из-за дерев, на уже обнажившихся от воды холмиках, иногда выбежит и опять спрячется плетневая избушка и плетневый сарайчик, в которых зимуют калмыки со скотом… <…> Где-то из воды торчат черные кровли. Всматриваемся - залитые разливом калмыцкие зимовки… Воздух после дождя переполнен озоном, дышится легко, живется весело…
Таким образом мы подходим все ближе и ближе к Владимировке, населенной хохлами и составляющей, так сказать, отпускную гавань для Баскучанского соляного озера. Начиная от Сарепты, вниз все села вообще точно на глиняных пьедесталах стоят. Одна только соломеннокровельная Владимировка растянулась и разбросалась по отмелям, беспорядочно взобралась на пологие холмы, перебросилась через крутые яры. Еще издали вы замечаете на берегу что-то необычное. Кроме изб везде какие-то бугры, пирамиды, одни буровато-серые, другие белые как снег.
- Это что? - спрашиваю.
- Баскучанка. Как бурые горбы - это прошлогодняя соль, а белые - новая. От дождей на них сверху образуется кора, она-то и придает им такой неприятный цвет. Подальше там совсем коричневые есть…
Губонин, Аносов и Лианозов особенно торгуют здесь солью. Остальные - мало. Подвоз соли от Баскучанского озера к селу - главный промысел хохлов, заселивших Владимировку. Они его любят, потому что он напоминает им чумачество. Соль везут на волах. Складывание соли «буграми» здесь обязательно. Акцизное ведомство измеряет их геометрически, определяет вес, и уже потом ее грузят в баржи. Понятно, какая потеря времени происходит от выкладки бугров, ожидания акцизного чиновника и т. д., когда бы можно было прямо нагрузить ее в баржи, известной емкости, и вести по назначению.
Пристань Владимировка (соляная) (andcvet.narod.ru)
Петербургское вранье об Астрахани
Баскучанская соль идет преимущественно в Астрахань. Когда я был уже в этом городе, я стал расспрашивать об елтонской соли, которая, как я слышал во время прений в Обществе содействия русской промышленности и торговле, во множестве идет на каспийские рыбные промыслы. Представьте мое удивление, когда гг. Орехов, Платонов, Бремзен, Ягубов, Хлебников и все вообще крупные рыбопромышленники с улыбкою заявили, что елтонская соль для Астрахани ни малейшего значения не имеет, что все россказни непризнанных экономистов объясняются только нашим питерским невежеством, не знающим самых обыденных вещей. Елтонскую соль пришлось бы сплавлять из Камышина, на расстоянии 600 верст, до слободы Николаевской, еще при 160 верстах аробного пути, на место сплава. Соль близких к Астрахани озер обходится гораздо дешевле, и ею-то преимущественно продовольствуется местное рыболовство. Главная нужда в соли для астраханских промыслов - весною, когда Елтонское озеро еще покрыто льдом. С местных озер соль оплачивается акцизом через 12 месяцев, по ее поступлении на промыслы. Акцизное ведомство заручается только залогами в исправности платежа. Чтоб пользоваться елтонскою солью на весну, ее нужно вывезти с осени, она даром пролежит, да еще теряются месяцев 7 кредита на акциз. Все, что говорят об Елтоне в Питере - все это чепуха, не заслуживающая даже опровержения, какие бы многомудрые старцы ее ни проводили. Баскучанская соль здесь лучшая, она идет на посол высших сортов рыбы и на икру, за исключением очень немногих, которые должны солиться пермскою солью, потому что та еще нежнее и от нее не деревенеет рыба. Низшие сорты рыбы солятся каменною чипчачинскою солью, которая вырабатывается с пониженным акцизом, что дало ей возможность конкурировать с пермскою солью, не только на отдаленных рынках, но и в районе производства последней, по р. Каме. Таким образом, слагая акциз с соли в одном месте и оставляя его в прежних размерах в другом, правительство добилось очень печального результата - подрыва соляного производства. Впрочем, об этом - в очерках Усолья и Соликамска. Баскучанской соли добывается всего 4.000.000 пудов; из них в Астрахань привозится 800.000 пудов, чипчачинской каменной соли вырабатывается в ломке 2.000.000 пудов; из них в Астрахань на потребности рыболовства идет 1.200.000 пудов. Баскучанская соль в количестве 3.200.000 пудов направляется от Владимирской пристани на Орел, к северо-западным губерниям, и потом на Курск, в Воронежскую губернию, кроме того, ее много идет в Тамбов и Смоленск. Сверх того, около Астрахани есть так называемые соляные озера, откуда добывается 4.000.000 пудов соли, отправляемой в Царицын, Саратов, Казань и Нижний. Всего на рыбопромышленность идет до 4.000.000 пудов соли, следовательно, одно рыбное дело доставляет здесь казне 1.200.000 рублей - акцизу. Самая чистая соль - чипчачинская, она химическая, баскунчанская - 98%, а астраханская низшего качества, в ней встречается даже глауберова соль. Вообще, когда мне привелось проверять на месте выводы и сообщения питерских досужих людей об Астрахани, а также и литераторов, посещавших ее, то я не знал, чему мне удивляться, их наглости или терпению астраханцев, не протестовавших ни единым словом против такого невежественного отношения к их кровному делу. Вообще, какой только глупости не проповедывали об этом несчастном крае. Досужие публицисты говорили о нескольких сотнях тысяч пуд мяса воблы и сельдей (бешенки), выбрасываемых по дороговизне соли и, сверх того, о вытопке жира из этой рыбы, по той же причине. <…> Ну не досужие ли люди! Правда, жир топят из сельди, это случается, но только тогда, когда сельдь идет очень густо, а помещений для посола мало. Что же касается до выражения «жир топят, а мясо выбрасывают», то оно уже и совсем непонятно, ибо мясо сельди и дает жир, а в котлах, по переварке, ничего не остается. <…> В Питере досужие люди еще недавно предлагали очень невероятные средства для развития местной соляной и рыбной промышленности. Одно из них особенно меня интересовало: акциз взимать не с соли, а с рыбы, устроив, где-нибудь на Волге, внутреннюю заставу. Это вернейший способ убить рыбопромышленность. <…> Толковали в Питере и о самоловных снарядах между устьями Волги и до Царицына. Досужие люди могут успокоиться: все это им с ветру кажется. В этом районе нет ни одного крючка самоловной снасти. В чернях же и морских полосах пока нет другого способа лова рыбы, и если досужие люди их изобретут, то волжские и каспийские рыболовы поклонятся им в ножки за это. <…> Вообще, доверяя петербургским референтам, я, на каждом шагу, попадал впросак в Астрахани. Я помню, как возмущались наши плакальщики, признав за нечто доказанное подмесь мышьяку в рыбий тузлук. Это оказалось такою чудовищною нелепостью, что даже враги каспийского рыболовства хохотали мне в лицо, когда я сообщил им об этом. Случаются здесь отравы щучьею икрою, но это объясняется происходящими в ней химическими процессами. Еще бы вы попробовали, например, рыбу, специально приготовляемую для мордвы! Мордва ест исключительно испорченную рыбу, с плавуном, т. е. так разложившуюся, что ее можно ложкою хлебать. Для этого идет залежавшаяся белуга.
- Что, мордовская рыба есть? - спрашивает мордва на базарах, с пренебрежением сторонясь от свежей.
- Человек не собака, все съест! - говорят поэтому волжские рыбопромышленники.
А то еще я помню горевание одной вовсе уж не сердобольной газеты о том, будто бы астраханские купцы, желая подорвать благосостояние рабочих и заполучить их дешевле, выжигают камыши по берегам Волги и ее рукавам, и тем лишают людей топлива. Я сам не друг монополии и кулачества, я сам возмущался, слушая это, и вдруг оказывается, что камыши ежегодно выжигаются калмыками и рыболовами, чтоб на этом месте вырос новый, потому что если его оставить сгнить, то на том месте и через двадцать лет нового камыша не дождешься! <…>
Татары и pour les купец
Какая смесь одежд и лиц встретила нас на пристани Владимировки! Калмычки в красных платьях, гелюнг в желтой рясе. Грязная юрта в сторонке, из нее выглядывают дети в костюме невинности, даже без виноградного листка. Какой-то скуластый и громадный монгол, обнаженный до пояса, равнодушно поглядывает на нас, любующихся его резко обрисованными мускулами, могучею, высокою грудью, телом, по цвету и крепости почти выкованным из бронзы. Вот кучка собак, облезлых, пестрых, бежит за калмычкою, у которой на шее побрякивают золотые монеты, а на голове, несмотря на палящий жар, красуется шапка из лисьего меха, с околышем из позумента. На пристани - смиренные потомки завоевателей России - татары, торгующие лимонами. Начиная от Астрахани, вверх по Волге да Казани, затем по Каме да Соликамска, включая самые пустынные и глухие места Пермской губернии - везде на пристанях, в лавках, на улицах встретишь татар, торгующих фруктами. В одиноком, затерянном среди трехсотверстного пустынного безлюдья селе, в горах Уральских, за Растесом, я встретил торговца татарина с разным красным товаром. В Чермозе, между этим заводом и Устькосьвою, мне показали место, где зарыты, убитые грабителями, татарские коробейники, и тут же на лужке, возвращаясь назад, я встретил таких же татар. Около щипала траву пегая лошаденка, скрипела тележка с какими-то свертками, а правоверные беспечно спали, подставив тюбетейки свои палящему солнцу… Между татарами и калмыками - солидные, медлительные хохлы, не изменившие на чужбине ни своему костюму, ни своему типу. На некоторых рабочих с шапок висят сетки от комаров и мошки. Некоторые сетки у баб отделаны лентами и пестрыми шнурками. Сетка, как мелкоячейный невод, плетется из тонких волосяных или пеньковых ниток… На одной хорошенькой владимировской сандрильоне сетка была даже цветами расшита; открывая лицо, она вся собиралась на макушке, и оттуда уже красивыми складками падала на плечи и на шею… Большая часть сеток пропитаны скипидаром.
- Неужели у вас комара так много?
- У нас, брат, его сколько хошь!.. А как ты думал, коли бы они на какое дело шли, мы бы их пудами поставляли. В глушь зайдешь - царство комаров. Птица малая, а тучею стоит… Иные охотники, случалось, в воду от нее бросались, тонули. Опять же, у нас слепень, овод живет…
- Да разве они кусают человека?
- Нет, нюхают! Ты попробуй сам-ко.
Увы, теперь, когда пишу это, я только что воротился с безлюдной и пустынной реки Косвы. По всему пути меня беспощадно жалили слепни и кусали оводы. На деле пришлось самому убедиться в неблагонамеренности этих мучителей не одного лошадиного, но и человеческого рода…
- Эко у вас грязно калмыки живут! - заметил я, глядя на ужасающие кошмы их кибиток.
- Любят грязь. С него хотя ножом скобли - в семи водах не вымоешь.
У нас появился новый пассажир - бока звонки, ноги тонки, хвостик закорючкой. Поджарый, живот подобран и вогнут, ноги в обтяжечку спичками, пиджак выше северного полярного круга, так что глобус весь наружу, зато на лице - пренебрежение ко всему сущему, манеры - томные, в глазу - монокль.
- Скажите, пожалуйста, - глотая целые слоги, обратился он ко мне, - кто это такие ces cochons-la! - взмахнул он на смиренно трапезовавшее купецкое семейство. Те даже оглянулись, а дамы покраснели.
- Миллионеры! Один в двадцати миллионах, другой в пятидесяти! - солгал я, желая посмотреть, что сделает этот поросенок.
Боже мой, как его обожгло! Он подавился даже. Видно, что ему в первый раз приходилось être le dindon de la farce, и людского коварства сей гомункулюс еще не изведал…
- Се… семейные?.. - уже костенея, спросил он.
- Как же, дочери есть…
- Не… не замужние? - И нос, шельма, на ветру поднял и живот еще более в себя подобрал… Видно, купецкой начинки захотелось… Потроха почуял!
- Жениха ищут…
- Граф ***! - ринулся он рекомендоваться к офраппированным было сначала купцам, называя немецкую фамилию, споткнулся о стул, уронил его, выронил и опять взбросил монокль, и вдруг, развалясь на все четыре стороны света в кресле и не ожидая вопросов, начал рассказывать им про свою петербургскую родню, про генерал-адъютанта такого-то, генерал-лейтенанта такого-то… и т. д.
У одного купца даже котлетка во рту остановилась. Так уголком и торчит. Видно, почтенный Кит Китыч и сообразить-то не может, что такое случилось, и проглотить-то ему некогда, ввиду столь неожиданного казуса…
Вечером уже я встретил графа ***, но уже сильно разочарованным… «Купецкая» дама, видно, понаходчивее была, и отделала юного поросенка по достоинству, так что тому пришлось prendre ses jambes à son cou… Теперь он уже проходит мимо их, топорщась и надуваясь. На голове вместо цилиндра - фуражка с кокардою на красном околыше.
- Это вы для кого же? - поинтересовался спросить я, указывая на кокарду.
- Pour les купец!.. - величественно ответил он… И еще старательнее стал расправлять свои журавлиные ноги.
Черного кобеля не вымоешь добела, и поэтому мы скоро оставили его в покое, тем более что пароход уже подходил к Черному-Яру.
Пристань Черного Яра
Волга здесь разливается широко, как море… противоположный берег и заметить трудно, какая-то зеленая черточка мерещится… На крутом яре - жалкие деревянные постройки города, принадлежащего к числу таких, в которых самыми монументальными сооружениями являются острог и казначейство. На берегу, в ожидании парохода, несколько десятков торговок. Одни продают разное вязанье, другая в черных горшках - зернистую икру, превосходную и хорошо обработанную. Самая дорогая здесь 60 коп. фунт.
Хотел я было взобраться на гребень, да оказалось, что «восхождение» к городу по варварской дороге может быть сделано только в течение двух часов… Черного-Яра нельзя и рассмотреть было. Калмыцкий городенко этот только петушки своих кровель показывал нам, да и солнце прямо в глаза било. <…>
Черный Яр и Енотаевск - два Аякса. - Вобла и бешенка. - Мученики и страстотерпцы статистики
Черноярцы занимаются преимущественно рыболовством. Оттого здесь такой ощутительный запах воблы и бешенки. Вобла - плотва. Ее в год вылавливается здесь сотни миллионов штук, по словам г. Ольдекопа; случается, что один и тот же промышленник, в одну весну, налавливает ее от 8 до 9.000.000 штук. Это вкусная, хотя и костлявая рыба. Ее весною здесь вы встретите везде. На улицах и рынках, в домах, на пристанях, жареною, копченою, сушеною и соленою. Запах ее преследует вас всюду, как в Архангельске и на Мурмане специфическая вонь соленой трески. В оптовую продажу вобла поступает только соленою и сушеною. <…> Бешенкою здесь называют сельдь двух видов: черноморскую и каспийскую. Они не различаются и солятся вместе. Лет двадцать назад, бешенка не имела значения ни для местных жителей, ни для торговцев. Из нее добывали только жир, что и ввело в заблуждение наших «специалистов» по рыболовству. По указаниям академика Бэра, астраханцы стали солить бешенку, составляющую для них теперь предмет первой важности, так как требования на нее с каждым годом увеличиваются, а цены растут. С 1871 года жир из нее уже перестали вытапливать вовсе. Средний годичный улов бешенки доходит до 200.000.000 шт. по официальным сведениям. Г. Ольдекоп убежден, впрочем, что в действительности цифра улова гораздо больше. <…> Мясо бешенки отличается нежностью и, через несколько часов после посола, отдает тузлук. <…> Солят ее крепко-накрепко, «так, чтоб можно было за хвост держать горизонтально». От этого она теряет много в нежности, что, впрочем, и не нужно потребителям, требующим, чтоб бешенка была жестка.
Чтоб понять всю важность бешенки для этого района, нужно быть здесь во время ее хода. Тогда везде: на пристанях, на улицах, в гостиных, в кабаках, в деревнях и селах - толки о бешенке. Бешенка на языке у чиновника, у купца, у промышленника. Ею интересуются и дамы и духовные. Короче, она играет ту же роль здесь, какую Жюдик играла в Петербурге во время папуасских сатурналий, устраивавшихся в честь ее петербургскою золотою молодежью из семейства малоголовых и головоногих. Я слышал сам сведения о ходе бешенки из уст купчика «современной формации», познавшего прелесть французских камелий, и из хорошеньких губок барыни, в остальное время непрестанно помышляющей о привлекательных героях Понсон дю-Терайля.
Способы лова бешенки и воблы и приготовления их будут описаны потом; теперь только упомяну, что в Астраханской губернии так же, как и в Архангельской, официальная статистика наталкивается на препятствия, едва ли понятные нам. Отсюда и неверность цифр и гадательность выводов. Член Правления рыбных и тюленьих промыслов, г. Соколов, говорил, что один из зажиточнейших рыбопромышленников близь Дубовки на затребованные сведения ответил:
- Как человек одинокий и сирота, на улов в моих водах книг не веду.
- Сведений не записывал и припомнить не могу, я сколько ловлю, не знаю! - отвечал сосед «сироты одинокого».
О таких ватагах приходится разузнавать чуть не у хлебных торговцев.
Что толковать о невежественных рыболовах. Управлявший десять лет делами богатого рыбопромышленника, при организованной конторе с бухгалтерами, кассирами, столоначальниками, дал такого рода сведения:
- Подробного описания местоположения ватаги (известной всем и расположенной на пароходном тракте), в конторе не имеется, и где она - не знаю.
Он же, вместо 84 чаньев и лабазов, показал 36, о длине и глубине их отвечал: «разные», между тем как все они оказались одной меры. На такой большой ватаге, по показанию управляющего, никаких лодок не имеется, и сухопутного сообщения ни с какой ватагой или населением нет.
Астраханцы в этом отношении остались верны себе. При Петре, во время переписи народной, все девушки здесь повыскакали замуж за кого попало, опасаясь продажи бусурманам, а недавно, когда переписывался домашний скот, то «оного в некоторых городах и вовсе не оказалось». Скотовладельцы, видите ли, опасались пошлины на лошадей, овец и коров. Это мне напоминает дальний северный город. Там затребовали у городничего сведений о «прирученных животных»; не понимая вопроса, он храбро ответил:
- Из прирученных животных, во вверенном мне городе, проживают лопари, на работах у русских, и корелы, торгующие разным мелким товаром…
Не вспомните ли вы при этом другого градоначальника, который, на вопрос о количестве пчел всего уезда, со следующею же почтою (уезд - чуть ли не 1.000 квадратных верст), ответил:
- 57.875.351 пчела мужеского, 3.732.253 пчелы женского пола…
- Эк вы врете, - заметили ему.
- Подите, проверьте! - хладнокровно отвечал он официальной статистике… - Сочтите, сделайте одолжение.
Было уже темно, когда нам приходилось подойти к другому жалкому уездному городку, Енотаевску… В сумраке виднелись кровли из воды, затопившей побережья. Точно гробы какие-то плавали в этой свинцовой влаге…
- Что это?
- А постоялые дворы. Зимою здесь останавливается пропасть обозов с рыбою, а весною затопляется все.
Самый город, как и Черный Яр, прячется за яром. Жители занимаются рыболовством - и только… Скучно, бледно живется тут. К нам сел из Енотаевска молодой человек.
- Что вы делаете обыкновенно? - допрашиваемся у него.
- В карты дуемся.
- А если надоест?
- Тогда напиваемся.
- Потом?
- Выспимся и опять за карты… А там опять вино!.. Я вам скажу - образ человеческий потеряешь, потому что, кроме калмыка, да чиновника уездного, никого не встретишь. Одичаешь. Я еще когда приехал, хотя книги читал, а теперь и читаю только по писанному, право, скоро, кажется, печатное и разбирать перестану. Вот она, жизнь наша! Дамы енотаевские сплетничают и тоже в карты дуются. Ну, еще бешенка пойдет, так оживятся. Есть о чем поговорить хотя!.. Недавно у нас бешеную собаку расстреливали: поверите ли - точно в театр весь город собрался. Дамы оделись по последней картинке, и долго еще по тому месту гуляли… Что ваш Екатерингоф вышел…
Да и в окрестностях у кочевников живется не лучше.
Калмыки с голоду мрут «косяками», по цинической фразеологии одного промышленника. А вот, например, как живется в юрте у кочевника весною, по словам «Астраханского листка».
В кибитке холодно, скудно, есть нечего… Сидит вся семья вокруг огня, повеся нос, и все молчат. Не до разговоров, когда пуст желудок. Зарезать барана - но на нем только шкура да кости! Да и то хорошо, если он не околел уже давно. Продать его и купить муки? Но за него не дают теперь более 40 копеек, а на эти деньги много ли муки запасешь? Прежде продавали по 2 и по 3 рубля… Бедные инородцы лишены возможности наедаться даже буданом (жидкою болтушкою), не говоря уже о хлебе… Некоторые ходят точно полумертвые…
Вот вам и степное приволье.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие отрывки: [ Царицын и Сарепта], [Владимировка, Черный Яр, Енотаевск], [ Прибытие в Астрахань], [ «Бусурманская украйна»], [ На бойком промысле], [ В царстве тузлука], [ Тюленьи выхода], [ Земля калмыцкая], [ На Калмыцком базаре].
За Каменным яром удивительно хороши волошки волжские, мелкие; между лесистыми островами затерялись они. <…> Идешь все островами, и потому кругом зелень и зелень расстилается. Иногда за лесом - село казачье, а за ним вдруг блеснет степь песчаная, и чудятся по ней ставки да улусы кочевников, с их полудикою жизнью, вольнолюбивыми табунами… Так и тянет, так и зовет туда.
Настоящий берег Волги здесь безлюден. Все по островам ютится. Тут и зимовейные плетневые избушки, куда в холод скот загоняют, тут и из ивняка, кое-как сложенное, становище рыболовов, тут, пожалуй, и ставка калмыцкая… А по затончикам, малым волошкам в брод идут калмычата с бреднями, рыбу, как есть, вычерпывают…
Гроза на Волге. - Владимировка. - Соль
Вдали точно серая пыль стала… Яркие краски весеннего дня поблекли… Не успели мы выйти из кают, как вверху по палубе загрохотали крупные капли ливня, и гром прокатился над Волгою… Куда ушла эта ясная лазурь реки?.. Куда делись эти манящие дали?.. Как будто и не было, и не бывало их. Напротив, окрестность все суживается и суживается. Скоро перед глазами только ближайшие берега, да и те под серою дымкою ливня.
- Слава тебе, Господи! - радостно вздыхает землевладелец, все жаловавшийся на засуху. - Теперь хлеба поправятся!..
- А может, дождь-то полосою пройдет.
- Нет, это только первый, а за ним второй, хороший… Я знаю Понизовье, теперь каждый день в это время дождиком станет прыскать. Да и пора. В лугах трава посохла, рожь чуть от земли, пшеница тоже плоха… Правда, и при урожае нам не в радость, потому что хлеба на корне уже проданы евреям, и за бесценок притом…
- А разве племя Израилево и тут уже верховодствует?
- Вона! Давно уже… Как весна ранняя, евреи уже по разным направлениям в Самарскую и Саратовскую губернии стягиваются… Стаями… Ну, а деньги нам нужны… И отдаешь хлеб по такой цене, что потом самому совестно рассказывать об этом.
Как быстро полился, так же быстро и кончился дождь. Солнце косыми лучами ударило в зеленые берега, которые здесь очаровательны в полном смысле слова. <…> Из-за дерев, на уже обнажившихся от воды холмиках, иногда выбежит и опять спрячется плетневая избушка и плетневый сарайчик, в которых зимуют калмыки со скотом… <…> Где-то из воды торчат черные кровли. Всматриваемся - залитые разливом калмыцкие зимовки… Воздух после дождя переполнен озоном, дышится легко, живется весело…
Таким образом мы подходим все ближе и ближе к Владимировке, населенной хохлами и составляющей, так сказать, отпускную гавань для Баскучанского соляного озера. Начиная от Сарепты, вниз все села вообще точно на глиняных пьедесталах стоят. Одна только соломеннокровельная Владимировка растянулась и разбросалась по отмелям, беспорядочно взобралась на пологие холмы, перебросилась через крутые яры. Еще издали вы замечаете на берегу что-то необычное. Кроме изб везде какие-то бугры, пирамиды, одни буровато-серые, другие белые как снег.
- Это что? - спрашиваю.
- Баскучанка. Как бурые горбы - это прошлогодняя соль, а белые - новая. От дождей на них сверху образуется кора, она-то и придает им такой неприятный цвет. Подальше там совсем коричневые есть…
Губонин, Аносов и Лианозов особенно торгуют здесь солью. Остальные - мало. Подвоз соли от Баскучанского озера к селу - главный промысел хохлов, заселивших Владимировку. Они его любят, потому что он напоминает им чумачество. Соль везут на волах. Складывание соли «буграми» здесь обязательно. Акцизное ведомство измеряет их геометрически, определяет вес, и уже потом ее грузят в баржи. Понятно, какая потеря времени происходит от выкладки бугров, ожидания акцизного чиновника и т. д., когда бы можно было прямо нагрузить ее в баржи, известной емкости, и вести по назначению.
Пристань Владимировка (соляная) (andcvet.narod.ru)
Петербургское вранье об Астрахани
Баскучанская соль идет преимущественно в Астрахань. Когда я был уже в этом городе, я стал расспрашивать об елтонской соли, которая, как я слышал во время прений в Обществе содействия русской промышленности и торговле, во множестве идет на каспийские рыбные промыслы. Представьте мое удивление, когда гг. Орехов, Платонов, Бремзен, Ягубов, Хлебников и все вообще крупные рыбопромышленники с улыбкою заявили, что елтонская соль для Астрахани ни малейшего значения не имеет, что все россказни непризнанных экономистов объясняются только нашим питерским невежеством, не знающим самых обыденных вещей. Елтонскую соль пришлось бы сплавлять из Камышина, на расстоянии 600 верст, до слободы Николаевской, еще при 160 верстах аробного пути, на место сплава. Соль близких к Астрахани озер обходится гораздо дешевле, и ею-то преимущественно продовольствуется местное рыболовство. Главная нужда в соли для астраханских промыслов - весною, когда Елтонское озеро еще покрыто льдом. С местных озер соль оплачивается акцизом через 12 месяцев, по ее поступлении на промыслы. Акцизное ведомство заручается только залогами в исправности платежа. Чтоб пользоваться елтонскою солью на весну, ее нужно вывезти с осени, она даром пролежит, да еще теряются месяцев 7 кредита на акциз. Все, что говорят об Елтоне в Питере - все это чепуха, не заслуживающая даже опровержения, какие бы многомудрые старцы ее ни проводили. Баскучанская соль здесь лучшая, она идет на посол высших сортов рыбы и на икру, за исключением очень немногих, которые должны солиться пермскою солью, потому что та еще нежнее и от нее не деревенеет рыба. Низшие сорты рыбы солятся каменною чипчачинскою солью, которая вырабатывается с пониженным акцизом, что дало ей возможность конкурировать с пермскою солью, не только на отдаленных рынках, но и в районе производства последней, по р. Каме. Таким образом, слагая акциз с соли в одном месте и оставляя его в прежних размерах в другом, правительство добилось очень печального результата - подрыва соляного производства. Впрочем, об этом - в очерках Усолья и Соликамска. Баскучанской соли добывается всего 4.000.000 пудов; из них в Астрахань привозится 800.000 пудов, чипчачинской каменной соли вырабатывается в ломке 2.000.000 пудов; из них в Астрахань на потребности рыболовства идет 1.200.000 пудов. Баскучанская соль в количестве 3.200.000 пудов направляется от Владимирской пристани на Орел, к северо-западным губерниям, и потом на Курск, в Воронежскую губернию, кроме того, ее много идет в Тамбов и Смоленск. Сверх того, около Астрахани есть так называемые соляные озера, откуда добывается 4.000.000 пудов соли, отправляемой в Царицын, Саратов, Казань и Нижний. Всего на рыбопромышленность идет до 4.000.000 пудов соли, следовательно, одно рыбное дело доставляет здесь казне 1.200.000 рублей - акцизу. Самая чистая соль - чипчачинская, она химическая, баскунчанская - 98%, а астраханская низшего качества, в ней встречается даже глауберова соль. Вообще, когда мне привелось проверять на месте выводы и сообщения питерских досужих людей об Астрахани, а также и литераторов, посещавших ее, то я не знал, чему мне удивляться, их наглости или терпению астраханцев, не протестовавших ни единым словом против такого невежественного отношения к их кровному делу. Вообще, какой только глупости не проповедывали об этом несчастном крае. Досужие публицисты говорили о нескольких сотнях тысяч пуд мяса воблы и сельдей (бешенки), выбрасываемых по дороговизне соли и, сверх того, о вытопке жира из этой рыбы, по той же причине. <…> Ну не досужие ли люди! Правда, жир топят из сельди, это случается, но только тогда, когда сельдь идет очень густо, а помещений для посола мало. Что же касается до выражения «жир топят, а мясо выбрасывают», то оно уже и совсем непонятно, ибо мясо сельди и дает жир, а в котлах, по переварке, ничего не остается. <…> В Питере досужие люди еще недавно предлагали очень невероятные средства для развития местной соляной и рыбной промышленности. Одно из них особенно меня интересовало: акциз взимать не с соли, а с рыбы, устроив, где-нибудь на Волге, внутреннюю заставу. Это вернейший способ убить рыбопромышленность. <…> Толковали в Питере и о самоловных снарядах между устьями Волги и до Царицына. Досужие люди могут успокоиться: все это им с ветру кажется. В этом районе нет ни одного крючка самоловной снасти. В чернях же и морских полосах пока нет другого способа лова рыбы, и если досужие люди их изобретут, то волжские и каспийские рыболовы поклонятся им в ножки за это. <…> Вообще, доверяя петербургским референтам, я, на каждом шагу, попадал впросак в Астрахани. Я помню, как возмущались наши плакальщики, признав за нечто доказанное подмесь мышьяку в рыбий тузлук. Это оказалось такою чудовищною нелепостью, что даже враги каспийского рыболовства хохотали мне в лицо, когда я сообщил им об этом. Случаются здесь отравы щучьею икрою, но это объясняется происходящими в ней химическими процессами. Еще бы вы попробовали, например, рыбу, специально приготовляемую для мордвы! Мордва ест исключительно испорченную рыбу, с плавуном, т. е. так разложившуюся, что ее можно ложкою хлебать. Для этого идет залежавшаяся белуга.
- Что, мордовская рыба есть? - спрашивает мордва на базарах, с пренебрежением сторонясь от свежей.
- Человек не собака, все съест! - говорят поэтому волжские рыбопромышленники.
А то еще я помню горевание одной вовсе уж не сердобольной газеты о том, будто бы астраханские купцы, желая подорвать благосостояние рабочих и заполучить их дешевле, выжигают камыши по берегам Волги и ее рукавам, и тем лишают людей топлива. Я сам не друг монополии и кулачества, я сам возмущался, слушая это, и вдруг оказывается, что камыши ежегодно выжигаются калмыками и рыболовами, чтоб на этом месте вырос новый, потому что если его оставить сгнить, то на том месте и через двадцать лет нового камыша не дождешься! <…>
Татары и pour les купец
Какая смесь одежд и лиц встретила нас на пристани Владимировки! Калмычки в красных платьях, гелюнг в желтой рясе. Грязная юрта в сторонке, из нее выглядывают дети в костюме невинности, даже без виноградного листка. Какой-то скуластый и громадный монгол, обнаженный до пояса, равнодушно поглядывает на нас, любующихся его резко обрисованными мускулами, могучею, высокою грудью, телом, по цвету и крепости почти выкованным из бронзы. Вот кучка собак, облезлых, пестрых, бежит за калмычкою, у которой на шее побрякивают золотые монеты, а на голове, несмотря на палящий жар, красуется шапка из лисьего меха, с околышем из позумента. На пристани - смиренные потомки завоевателей России - татары, торгующие лимонами. Начиная от Астрахани, вверх по Волге да Казани, затем по Каме да Соликамска, включая самые пустынные и глухие места Пермской губернии - везде на пристанях, в лавках, на улицах встретишь татар, торгующих фруктами. В одиноком, затерянном среди трехсотверстного пустынного безлюдья селе, в горах Уральских, за Растесом, я встретил торговца татарина с разным красным товаром. В Чермозе, между этим заводом и Устькосьвою, мне показали место, где зарыты, убитые грабителями, татарские коробейники, и тут же на лужке, возвращаясь назад, я встретил таких же татар. Около щипала траву пегая лошаденка, скрипела тележка с какими-то свертками, а правоверные беспечно спали, подставив тюбетейки свои палящему солнцу… Между татарами и калмыками - солидные, медлительные хохлы, не изменившие на чужбине ни своему костюму, ни своему типу. На некоторых рабочих с шапок висят сетки от комаров и мошки. Некоторые сетки у баб отделаны лентами и пестрыми шнурками. Сетка, как мелкоячейный невод, плетется из тонких волосяных или пеньковых ниток… На одной хорошенькой владимировской сандрильоне сетка была даже цветами расшита; открывая лицо, она вся собиралась на макушке, и оттуда уже красивыми складками падала на плечи и на шею… Большая часть сеток пропитаны скипидаром.
- Неужели у вас комара так много?
- У нас, брат, его сколько хошь!.. А как ты думал, коли бы они на какое дело шли, мы бы их пудами поставляли. В глушь зайдешь - царство комаров. Птица малая, а тучею стоит… Иные охотники, случалось, в воду от нее бросались, тонули. Опять же, у нас слепень, овод живет…
- Да разве они кусают человека?
- Нет, нюхают! Ты попробуй сам-ко.
Увы, теперь, когда пишу это, я только что воротился с безлюдной и пустынной реки Косвы. По всему пути меня беспощадно жалили слепни и кусали оводы. На деле пришлось самому убедиться в неблагонамеренности этих мучителей не одного лошадиного, но и человеческого рода…
- Эко у вас грязно калмыки живут! - заметил я, глядя на ужасающие кошмы их кибиток.
- Любят грязь. С него хотя ножом скобли - в семи водах не вымоешь.
У нас появился новый пассажир - бока звонки, ноги тонки, хвостик закорючкой. Поджарый, живот подобран и вогнут, ноги в обтяжечку спичками, пиджак выше северного полярного круга, так что глобус весь наружу, зато на лице - пренебрежение ко всему сущему, манеры - томные, в глазу - монокль.
- Скажите, пожалуйста, - глотая целые слоги, обратился он ко мне, - кто это такие ces cochons-la! - взмахнул он на смиренно трапезовавшее купецкое семейство. Те даже оглянулись, а дамы покраснели.
- Миллионеры! Один в двадцати миллионах, другой в пятидесяти! - солгал я, желая посмотреть, что сделает этот поросенок.
Боже мой, как его обожгло! Он подавился даже. Видно, что ему в первый раз приходилось être le dindon de la farce, и людского коварства сей гомункулюс еще не изведал…
- Се… семейные?.. - уже костенея, спросил он.
- Как же, дочери есть…
- Не… не замужние? - И нос, шельма, на ветру поднял и живот еще более в себя подобрал… Видно, купецкой начинки захотелось… Потроха почуял!
- Жениха ищут…
- Граф ***! - ринулся он рекомендоваться к офраппированным было сначала купцам, называя немецкую фамилию, споткнулся о стул, уронил его, выронил и опять взбросил монокль, и вдруг, развалясь на все четыре стороны света в кресле и не ожидая вопросов, начал рассказывать им про свою петербургскую родню, про генерал-адъютанта такого-то, генерал-лейтенанта такого-то… и т. д.
У одного купца даже котлетка во рту остановилась. Так уголком и торчит. Видно, почтенный Кит Китыч и сообразить-то не может, что такое случилось, и проглотить-то ему некогда, ввиду столь неожиданного казуса…
Вечером уже я встретил графа ***, но уже сильно разочарованным… «Купецкая» дама, видно, понаходчивее была, и отделала юного поросенка по достоинству, так что тому пришлось prendre ses jambes à son cou… Теперь он уже проходит мимо их, топорщась и надуваясь. На голове вместо цилиндра - фуражка с кокардою на красном околыше.
- Это вы для кого же? - поинтересовался спросить я, указывая на кокарду.
- Pour les купец!.. - величественно ответил он… И еще старательнее стал расправлять свои журавлиные ноги.
Черного кобеля не вымоешь добела, и поэтому мы скоро оставили его в покое, тем более что пароход уже подходил к Черному-Яру.
Пристань Черного Яра
Волга здесь разливается широко, как море… противоположный берег и заметить трудно, какая-то зеленая черточка мерещится… На крутом яре - жалкие деревянные постройки города, принадлежащего к числу таких, в которых самыми монументальными сооружениями являются острог и казначейство. На берегу, в ожидании парохода, несколько десятков торговок. Одни продают разное вязанье, другая в черных горшках - зернистую икру, превосходную и хорошо обработанную. Самая дорогая здесь 60 коп. фунт.
Хотел я было взобраться на гребень, да оказалось, что «восхождение» к городу по варварской дороге может быть сделано только в течение двух часов… Черного-Яра нельзя и рассмотреть было. Калмыцкий городенко этот только петушки своих кровель показывал нам, да и солнце прямо в глаза било. <…>
Черный Яр и Енотаевск - два Аякса. - Вобла и бешенка. - Мученики и страстотерпцы статистики
Черноярцы занимаются преимущественно рыболовством. Оттого здесь такой ощутительный запах воблы и бешенки. Вобла - плотва. Ее в год вылавливается здесь сотни миллионов штук, по словам г. Ольдекопа; случается, что один и тот же промышленник, в одну весну, налавливает ее от 8 до 9.000.000 штук. Это вкусная, хотя и костлявая рыба. Ее весною здесь вы встретите везде. На улицах и рынках, в домах, на пристанях, жареною, копченою, сушеною и соленою. Запах ее преследует вас всюду, как в Архангельске и на Мурмане специфическая вонь соленой трески. В оптовую продажу вобла поступает только соленою и сушеною. <…> Бешенкою здесь называют сельдь двух видов: черноморскую и каспийскую. Они не различаются и солятся вместе. Лет двадцать назад, бешенка не имела значения ни для местных жителей, ни для торговцев. Из нее добывали только жир, что и ввело в заблуждение наших «специалистов» по рыболовству. По указаниям академика Бэра, астраханцы стали солить бешенку, составляющую для них теперь предмет первой важности, так как требования на нее с каждым годом увеличиваются, а цены растут. С 1871 года жир из нее уже перестали вытапливать вовсе. Средний годичный улов бешенки доходит до 200.000.000 шт. по официальным сведениям. Г. Ольдекоп убежден, впрочем, что в действительности цифра улова гораздо больше. <…> Мясо бешенки отличается нежностью и, через несколько часов после посола, отдает тузлук. <…> Солят ее крепко-накрепко, «так, чтоб можно было за хвост держать горизонтально». От этого она теряет много в нежности, что, впрочем, и не нужно потребителям, требующим, чтоб бешенка была жестка.
Чтоб понять всю важность бешенки для этого района, нужно быть здесь во время ее хода. Тогда везде: на пристанях, на улицах, в гостиных, в кабаках, в деревнях и селах - толки о бешенке. Бешенка на языке у чиновника, у купца, у промышленника. Ею интересуются и дамы и духовные. Короче, она играет ту же роль здесь, какую Жюдик играла в Петербурге во время папуасских сатурналий, устраивавшихся в честь ее петербургскою золотою молодежью из семейства малоголовых и головоногих. Я слышал сам сведения о ходе бешенки из уст купчика «современной формации», познавшего прелесть французских камелий, и из хорошеньких губок барыни, в остальное время непрестанно помышляющей о привлекательных героях Понсон дю-Терайля.
Способы лова бешенки и воблы и приготовления их будут описаны потом; теперь только упомяну, что в Астраханской губернии так же, как и в Архангельской, официальная статистика наталкивается на препятствия, едва ли понятные нам. Отсюда и неверность цифр и гадательность выводов. Член Правления рыбных и тюленьих промыслов, г. Соколов, говорил, что один из зажиточнейших рыбопромышленников близь Дубовки на затребованные сведения ответил:
- Как человек одинокий и сирота, на улов в моих водах книг не веду.
- Сведений не записывал и припомнить не могу, я сколько ловлю, не знаю! - отвечал сосед «сироты одинокого».
О таких ватагах приходится разузнавать чуть не у хлебных торговцев.
Что толковать о невежественных рыболовах. Управлявший десять лет делами богатого рыбопромышленника, при организованной конторе с бухгалтерами, кассирами, столоначальниками, дал такого рода сведения:
- Подробного описания местоположения ватаги (известной всем и расположенной на пароходном тракте), в конторе не имеется, и где она - не знаю.
Он же, вместо 84 чаньев и лабазов, показал 36, о длине и глубине их отвечал: «разные», между тем как все они оказались одной меры. На такой большой ватаге, по показанию управляющего, никаких лодок не имеется, и сухопутного сообщения ни с какой ватагой или населением нет.
Астраханцы в этом отношении остались верны себе. При Петре, во время переписи народной, все девушки здесь повыскакали замуж за кого попало, опасаясь продажи бусурманам, а недавно, когда переписывался домашний скот, то «оного в некоторых городах и вовсе не оказалось». Скотовладельцы, видите ли, опасались пошлины на лошадей, овец и коров. Это мне напоминает дальний северный город. Там затребовали у городничего сведений о «прирученных животных»; не понимая вопроса, он храбро ответил:
- Из прирученных животных, во вверенном мне городе, проживают лопари, на работах у русских, и корелы, торгующие разным мелким товаром…
Не вспомните ли вы при этом другого градоначальника, который, на вопрос о количестве пчел всего уезда, со следующею же почтою (уезд - чуть ли не 1.000 квадратных верст), ответил:
- 57.875.351 пчела мужеского, 3.732.253 пчелы женского пола…
- Эк вы врете, - заметили ему.
- Подите, проверьте! - хладнокровно отвечал он официальной статистике… - Сочтите, сделайте одолжение.
Было уже темно, когда нам приходилось подойти к другому жалкому уездному городку, Енотаевску… В сумраке виднелись кровли из воды, затопившей побережья. Точно гробы какие-то плавали в этой свинцовой влаге…
- Что это?
- А постоялые дворы. Зимою здесь останавливается пропасть обозов с рыбою, а весною затопляется все.
Самый город, как и Черный Яр, прячется за яром. Жители занимаются рыболовством - и только… Скучно, бледно живется тут. К нам сел из Енотаевска молодой человек.
- Что вы делаете обыкновенно? - допрашиваемся у него.
- В карты дуемся.
- А если надоест?
- Тогда напиваемся.
- Потом?
- Выспимся и опять за карты… А там опять вино!.. Я вам скажу - образ человеческий потеряешь, потому что, кроме калмыка, да чиновника уездного, никого не встретишь. Одичаешь. Я еще когда приехал, хотя книги читал, а теперь и читаю только по писанному, право, скоро, кажется, печатное и разбирать перестану. Вот она, жизнь наша! Дамы енотаевские сплетничают и тоже в карты дуются. Ну, еще бешенка пойдет, так оживятся. Есть о чем поговорить хотя!.. Недавно у нас бешеную собаку расстреливали: поверите ли - точно в театр весь город собрался. Дамы оделись по последней картинке, и долго еще по тому месту гуляли… Что ваш Екатерингоф вышел…
Да и в окрестностях у кочевников живется не лучше.
Калмыки с голоду мрут «косяками», по цинической фразеологии одного промышленника. А вот, например, как живется в юрте у кочевника весною, по словам «Астраханского листка».
В кибитке холодно, скудно, есть нечего… Сидит вся семья вокруг огня, повеся нос, и все молчат. Не до разговоров, когда пуст желудок. Зарезать барана - но на нем только шкура да кости! Да и то хорошо, если он не околел уже давно. Продать его и купить муки? Но за него не дают теперь более 40 копеек, а на эти деньги много ли муки запасешь? Прежде продавали по 2 и по 3 рубля… Бедные инородцы лишены возможности наедаться даже буданом (жидкою болтушкою), не говоря уже о хлебе… Некоторые ходят точно полумертвые…
Вот вам и степное приволье.
ПРОДОЛЖЕНИЕ