Н. Каразин. На далеких окраинах (16)
Другие главы:
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.VII. Побег
- Ну, мой-то плоховат, - говорил про себя Батогов, рассматривая при свете костра остатки своего верблюжьего халата. Почти до последней степени возможности носил этот халат его хозяин, наконец, бросил: и рукава обтрепались, и полы висели зубцами, и заплат на нем было больше, чем целых мест; сала из него можно было бы вытопить добрую чашку, и несло от этого халата чуть не за десять сажен. Батогов и надевать его не решался, предпочитал ходить в одних шароварах, пока было тепло, а теперь настали холода, да и к тому же в дорогу не мешало привести свой костюм хотя в какой-нибудь порядок.
А Батогов собирался в дорогу и, по его соображениям, отправляться в эту дорогу предстояло сегодня ночью.
- Вот мирза Кадргул вернется, он тебе новый даст к зиме-то, - сказал кто-то, сидевший по другую сторону костра. Густой дым, поднявшийся от нового пучка сырого камыша, подброшенного на огонь, закрывал говорившего.
- А то не даст, - отвечал Батогов. - В этом не проживешь…
- У Каримки хороший был, крепкий…
Батогов сталь присматриваться к говорившему.
- Да, новый, крепкий; да пропал куда-то он, вместе с халатом, - говорил тот же голос.
Батогов нагнулся, насколько позволял дым; он рассмотрел маленького, черного, словно закопченного киргиза, сидевшего на корточках и гревшего над огнем свои пальцы.
- Нет, этот, кажется, спроста говорит, - подумал Батогов… Он был в таком настроении, что ему везде, во всяком слове, чудились намеки.
Нар-Беби подлила масла в огонь своею сценою в загороди, и этой сцены было достаточно для того, чтобы ему со всех сторон казались блестящие, дышащие ревностью глаза женщины, уставившиеся на него из темноты. Он даже обернулся быстро, неожиданно даже для самого себя.
Какая-то искорка блеснула далеко, там, у самой лощины. Собаки усилили вой…
- Волки, должно быть, - заметил черномазый.
- Волки, - согласился с ним Батогов и весь похолодел, несмотря на близость огня. Он знал, что это за волки… «Вон та звезда там будет», - говорил ему его Юсуп, когда сообщал подробности.
Батогов взглянул наверх… Та звезда была там.
А народ в ауле, как нарочно, не укладывался на покой. Батогову казалось, что это все делается для того, чтобы помешать его побегу, ему казалось, что все знают, все его стерегут, что внимание всякого устремлено именно на тот чуть заметный светлый треугольник, образовавшийся между двух скатов лощины, в то самое место, где только что блеснул свет, куда повернули свои острые морды развывшиеся на весь аул собаки.
- Давай на мой меняться, - приставал к нему все тот же киргиз и протягивал какую-то полосатую ветошь.
- Отстань…
- Я не много возьму придачи; ты смотри, мой совсем новый…
Подошло еще два джигита и сели рядом с Батоговым.
- Что-то спать не хочется, - сказал один из них.
- Целый день дрыхли и без того, - произнес другой, и оба взглянули на Батогова.
- Это невыносимо… - чуть не вслух простонал Батогов. Он встал.
- Сиди!..
Его ухватили за шаровары.
- Оставь!.. пусти.
- Да ну, куда тебе спешить?
Две руки сразу посадили, почти повалили его на землю.
- Все кончено, - подумал несчастный.
Оба киргиза засмеялись.
- За полночь переходит - смотри.
Глаза Батогова тоже устремились невольно кверху.
Та звезда переходила уже с того места.
Сердце несчастного стучало так сильно, что могли бы и другие слышать эти учащенные, глухие удары, так, по крайней мере, казалось Батогову; голова его горела, а между тем всего его трясло как в лихорадке… «Разве силу пустить в ход, - мелькнуло у него в голове…» Все равно пропадать… А может быть… Он рванулся.
Его никто не держал, на него только смотрели.
- Да что ты, опять заболел? - спросил у него джигит…
- Ну, куда идешь? - погоди, еще спать рано.
- Ты нам сказку расскажи…
- Помнишь, ту, что прошлый раз не досказал… про царя с длинною бородою…
- А может, и вправду они ничего не знают? - подумал Батогов и начал успокаиваться.
- Да ну - рассказывай…
- Ах, чтоб их проклятых… в крюк свело! эка развылись…
Теперь уже вытье собак стало действительно невыносимо: оно, мало-помалу, переходило в яростный лай. Рыжий, тощий пес, лежавший неподалеку, рванулся с места, взвизгнул и понесся в темноту.
- А ну их к самому дьяволу! что же, сказку-то?
- Ну, вовремя, - думал Батогов.
Человек пять быстро прошли мимо костра. Они шли за собаками, шли прямо к лощине.
- Так вот, стали чесать царю бороду, - начал Батогов дрожащим, задыхающимся голосом.
- Постой, ты не с того начал, - прервал его один из слушателей.
- Ну, не мешай, - он знает.
- Принесли большой золотой гребень…
- Загороди горят! - пронесся крик по аулу.
В противоположной стороне вдруг взвилось красное пламя. Огненные языки словно живым кольцом охватили огороженные камышом пространства. Запертые там жеребята зашатались, ошеломленные, вытаращив глаза, подняв кверху свои короткие хвостики… Все кинулось туда.
Резкий свист послышался с другой стороны. Батогов понял все. Он хотел бежать, ноги словно приросло к земле; хотел крикнуть - звук пропадал еще в горле, не вырываясь на свободу.
- Да, время уходить, Господи!.. Что же это со мною?..
Новый свист пронесся в воздухе…
Вдруг в него вцепились и крепко охватили его корпус женские руки…
- А… ты уходить?.. - завизжала Нар-Беби и повисла на нем, чуть не повалив его на землю этим порывистым движением.
Сознание воротилось к Батогову. Новая опасность воскресила в нем все его силы.
Руки, сжимавшие его с такою силою, мгновенно разомкнулись, и Нар-Беби тяжело, почти без стона, не то упала, не то присела на песок и тихо запрокинулась навзничь. Страшный удар кулака Батогова пришелся как раз по ее виску.
Бегом, не разбирая препятствий, кинулся Батогов к лощине, ему под ноги подвернулась какая-то собака; он упал. Со стороны горевших загонов доносились крики. Тонкие, камышовые загороди сгорели быстро… и все погрузилось снова в глубокий мрак; даже костры почти потухли, потому что, в минуту тревоги, некому было подкладывать топливо. Разбежавшиеся жеребята шныряли и путались между кибитками. Перед Батоговым стояли две совершенно оседланные лошади и фыркали, косясь на аульную тревогу. На одной сидел всадник, другая свободная, без привязи, с закинутыми на седло поводьями, била копытом сырой песок, вытянула свою красивую шею и втягивала дрожащими ноздрями пропитанный дымом и туманом ночной воздух.
- Садись, тюра, времени терять нечего, - говорил Юсуп торопливым, радостным и вместе тревожным полушепотом.
- Орлик, мой Орлик!.. - всхлипывал Батогов, садясь поспешно на лошадь. Он не в силах был удержать душивших его рыданий. - Господи! я думал было, что уже все пропало. Юсуп, родной мой!.. Нар-Беби - я убил ее… кажется… Пожар помог… сказку говорил… Юсуп, да ты слушай!.. Ведь та звезда… помнишь, в ауле? Я видел - она с ума сошла… Дошли вы до границы, а? да говори же… Ведь это воля… свобода!..
Юсуп на всем скаку снял с себя верхний халат и накинул его на голые, дрожащие плечи Батогова.
Они неслись во всю прыть своих лошадей…
Далеко сзади чуть мерцали аульные огни, шум и голоса замерли вдали; давно уже отстала преследовавшая их сначала собачья стая.
Перед ними расстилался необозримый мрак ночи. Этот мрак словно проглатывал беглецов; казалось, по воздуху неслись кони в своей отчаянной скачке. В отуманенных слезами глазах Батогова мерцала только одна та звезда.
А в эту минуту в ауле Курбан-бия на ту же звезду пристально смотрели еще два глаза. Томительный вопрос виден был в этом полуугасавшем взоре, словно от этой звезды ждали роковой вести, способной или вновь воскресить, или же совсем доконать эти слабые остатки жизненной силы.
VIII. На привале
Однако теперь уже можно и потихоньку ехать, - говорил Юсуп, сдерживая лошадь.
Они уже часа два скакали, предоставив лошадям самим разыскивать себе удобную дорогу. Юсуп только берег главное направление. Несколько раз верный джигит должен был нагибаться и придерживать за повод горячившегося Орлика. Батогову все казалось, что они слишком тихо едут, слишком медленно удаляются от ненавистного аула. По временам ему чудились топот сзади, приближающееся крики и свист; лай собак все еще звенел у него в ушах, и он, все сильней и сильней, сжимал ногами взмыленные бока лошади, оглядываясь назад и прислушиваясь к этим страшным звукам… Раз даже ему показалось, что его схватили и тащат с седла… Голос Нар-Беби шептал: «Нет, не уйдешь… куда?..»
- Да ну, тюра, не бойся, - говорит Юсуп, почти вплотную прижавшись к Батогову. Оп словно понимал, что творится в душе беглеца.
- Они гонятся… нам не уйти… вот они!.. - шептал Батогов.
- Да никто не гонится… Им не до нас теперь… У них такой переполох… Ведь это я им запалил загороди… Они, может быть, и не хватятся тебя сегодня ночью…
- Не хватятся? нет, уже хватились… Там, у самого костра…
Батогов живо представлял себе, как озадачатся все, найдя у самого огня Нар-Беби без всякого признака жизни.
- Эк я ее свистнул, - думал он и сам чувствовал, как под его кулаком хрустнули, подаваясь, височные хрящи несчастной.
Мы уже верст двадцать ушли… надо поберечь лошадей, - говорил джигит. - В такую темь они и гнаться не станут. Почем им знать, куда? ни следа не видно, ничего… Да и кому гнаться за нами? лучшие кони с мирзой Кадргулом, да и тем далеко до наших. Вот золотистый - так тот был бы хорош, да я ему, на всякий случай, ноги попортил…
Предусмотрительность Юсупа выказывалась в полном блеске. На всем скаку обе лошади шарахнулись в сторону. Это было так неожиданно, что даже такие ездоки, как наши беглецы, чуть не вылетели из седел.
- А черт бы вас драл, - крикнул Батогов.
Крякнул и Юсуп, уцепившись обеими руками за гриву.
Несколько шакалов, взвизгивая по-собачьи и огрызаясь, теребили какую-то темную массу, должно быть, околевшего верблюда; они рассыпались врозь, поджав хвосты, при виде двух всадников, неожиданно налетевших из мрака на их пирушку.
- Ну, мы на хорошей дороге, - произнес Юсуп, разглядевший, в чем дело. - Это караванный путь к Митану. Нам теперь все правой стороны держаться надо.
Они поехали крупным степным шагом. Лошади потряхивали головами и отфыркивались. Шутя пронеслись они это пространство, и, казалось, по одному знаку всадников, готовы были снова проскакать столько же.
Несмотря на сильный холод осенней ночи, Батогов был весь в поту, и его начинала мучить нестерпимая жажда.
- С тобой есть вода? - спросил он Юсупа.
- Еще чего захотел!.. - ухмыльнулся джигит.
- Пить хочу… так и горит внутри, - говорил Батогов.
- Погорит, перестанет…
Юсуп относился теперь к своему «тюра» гораздо фамильярнее, чем до плена… Прежняя рабская, немного собачья покорность и подобострастие исчезли; все это заменилось другим, более хорошим чувством. Дикарь инстинктивно чувствовал, что теперь они оба «тюра», оба джигиты… Теперь они только товарищи… И если бы в настоящую минуту Батогов дал ему по уху, как прежде, за дурно сваренный глинтвейн, то, наверно, Юсуп ответил бы тем же.
- Ну, потерпи немного, потерпи… К утру мы будем у ключей; там есть вода, хорошая вода есть; я две недели тому назад был, видел; а народу там нет; все ушли к озерам… я и это знаю. Я все знаю: кто куда откочевал, когда где будет, - все знаю. Я ведь за этим и ездил, помнишь, тогда. Это я дорогу искал настоящую, такую дорогу, чтобы, кроме нас, никого людей на ней не было бы в эту пору…
- Сзади бояться нечего, - говорил джигит, с оживлением передавая Батогову свои соображения. - За нами, что за ветром, не угонятся. А вот чтобы нас не перехватили на пути, вот тогда беда была бы совсем. Особенно я одного места боюсь; там меня немножко заметили…
Юсуп почесал у себя над бровью, как будто у него заболел, при этом воспоминании, старый шрам, что привез джигит из своей поездки.
- А лихой ты парень, - произнес Батогов и потрепал его по затылку.
- Эге, - засмеялся Юсуп. - Вот погоди, приедем к нам на Дарью… Там в поход вместе пойдем. Ты смотри, Юсупке крест попроси у генерала, такой белый, что Атамкулке дали. Юсупка его на халате носить будет; и «мендаль» с птицею на красной ленте, непременно чтобы, слышишь?..
У Юсупа начинали заигрывать честолюбивые замыслы.
- Стой!..
- Тише - слушай!..
- Тс!.. да будет над нами милость Аллаха!
Близко, казалось, что не более, как в пятидесяти саженях, проходил отряд конницы. Многочисленные копыта дробно стучали по твердому грунту степи; кусты колючки шелестели, путаясь между ногами. Но как ни напрягали свои испуганные глаза Юсуп с Батоговым, они решительно ничего не могли видеть в этой непроницаемой темноте.
- Только бы наши не заржали, - шепнул Батогов на ухо товарищу.
- Оглаживай, - говорил ему так же тихо Юсуп.
Орлик фыркнул. Батогов похолодел.
Громкий хохот Юсупа покрыл собою глухой топот быстро удалявшихся многочисленных ног мнимого отряда.
- Сайгаки!.. - хохотал Юсуп, - что, небось, струсил?..
И он раскачивался в седле, ухватившись под бока руками.
- Я уже думал, что совсем пропали, - говорил Батогов, переводя дух.
- Небось, не пропадем, живы будем. Четырех дней не пройдет, с своими увидимся.
Еще не совсем хорошо рассвело, как Юсуп, внимательно приглядываясь к самым ничтожным предметам, попадавшимся на пути, остановил свою лошадь и сказал:
- Ну, теперь мы можем и отдохнуть. Мы в самой лощине, у ключей…
- Вода где?.. - спрашивал Батогов.
- Сейчас и воду отыщем - тут она близко: немного только порыть, и готово.
Батогов слез с лошади. Он был без обуви, и его босые ноги сразу ощутили холодную сырость влажного песка на дне лощины.
- А знаешь, - сообщил Юсуп, - мы в одну ночь с лишком восемь ташей сделали (около шестидесяти верст). Гоняйся за нами кто хочет! Здесь мы весь день простоим, если что не помешает; а к ночи опять в поход. Ну, давай убирать коней.
Лошадей не расседлывали, только немного ослабили подпруги и вынули удила; ноздри, глаза, даже уши были тщательно протерты концом шерстяного пояса. Юсуп достал из мешка приколы и привязал лошадей, спутав их предварительно поводьями; это, обыкновенно, делается таким образом, что поводья одной лошади перекидываются за седло другой. Затем оба путешественника принялись разрывать песок, пуская в ход ножи, а чаще руки.
Менее чем через полчаса довольно легкой работы песок стал так влажен, что когда его сжимали между ладонями, то грязная вода струйками сбегала между пальцами. Тогда работа была приостановлена: надо было иметь терпение дождаться, пока вода накопится в этой воронкообразной ямке и отстоится настолько, чтобы быть годной к употреблению.
Светлей и светлей становилось небо, и ясно вырезывались кустарники колючки и между ними каше-то угловатые черные камни, разбросанные но гребням скатов лощины. Лощина эта шла извилиной, точно русло когда-то протекавшей реки; рыхлый, влажный темно-красный песок покрывал ее дно, и сквозь этот песок, словно щетина, пробивались красноватые стебельки степной осоки (ранга).
Юсуп развязал свой куржум и достал оттуда кунган, мешочек с чаем, целую баранью лопатку, не то вареную, не то пареную, не то просто сырую, - по виду разобрать было довольно трудно, - и принялся устраивать завтрак.
- Тут если мы и огонь разведем,- говорил он Батогову, - такой маленький, так нас никто не увидит. Набери-ка сухой колючки, вон там по окраинам. Да, смотри, не опейся… Ты немного, сразу-то…
Последнее замечание было произнесено по поводу того обстоятельства, что Батогов, припав на живот у самого края вырытого родника, почти не отрывал рта от его поверхности…
Не более как через четверть часа маленький кунганчик закипал, поставленный к самому огню, и мирза Юсуп взвешивал у себя на руке отсыпанную из мешочка порцию зеленого бухарского чая.
Батогову сильно хотелось спать, да и сам Юсуп раза два клюнул носом.
Принялись завтракать.
- Теперь вот что, - говорит джигит, навязывая лошадям торбы с ячменем. - Я полезу туда наверх, а ты спи. С того гребня далеко видно, и ежели что замечу… Да ну, ложись же…
И он полез наверх, где, выставив свою голову между двух больших камней, принялся, лежа на брюхе, наблюдать окрестности.
Целый день просидели беглецы в своей лощине, поочередно вылезая на сторожку. Покуда один спал, другой сидел да поглядывал. С высоты гребня далеко видно было кругом, и всякая опасность могла бы быть замечена вовремя.
Для Юсупа время не тянулось, вероятно, слишком долго; он все находил себе какую-нибудь работу: то у лошадей что-то возится, то во вьюках копается, то оружие сотый раз сальною тряпкою смазывает… Все время он что-то говорил и напевал. Нельзя было разобрать, с кем он разговаривает: с Батоговым ли, с лошадьми ли, так ли просто, сам с собою… но ни на одну секунду эта живая, впечатлительная, полудикая натура не могла успокоиться.
Для его русского товарища день казался бесконечным, и он несколько раз говорил:
- Э, да какой дьявол нас увидит? Гнать и гнать поскорее.
А Юсуп на это всякий раз отвечал:
- Лучше один день пропадет задаром, чем наши головы. А уж если попадемся, то навряд отвертимся.
Облачка пыли там и сям носились по горизонту. Затаив дыхание, присматривались беглецы к этим клубам.
- Сайгаки, - говорил Юсуп, - а может быть, куланы.
- Тюркмены! - произносил, стиснув зубы, Батогов и припадал к самой земле, плотно-плотно, словно хотел втискаться в нее своим телом.
- А что, не моя правда? - тихо смеялся Юсуп. - Смотри, вон они к барханам подрали - вон, отстал один… А вон еще пара…
- Эх! то есть, кажется, один бы десятерых уложил, если б пришлось схватиться…
При одной мысли о погоне и возможности схватки, Батогов чувствовал, как конвульсивно сжимались мускулы, ногти сжатых в кулаки пальцев впивались в горячие ладони, глаза горели лихорадочным жаром… Силы удваивались.
- Я только одного боюсь, - сообщал Юсуп: - там на Заравшане неладно. Если русские погонят Назар-Кула, то он, пожалуй, на нашу дорогу отойдет… Да вот и Садык с своими оборванцами в той стороне шатается.
- Ну, теперь уже больше на Аллаха налегать нужно, - заявлял Батогов.
- Не без него, - лаконически отвечал Юсуп и что-то соображал, разыскивая у себя по швам халата белых паразитов.
- Я к тому больше речь веду, - начал опять Юсуп, - что это все бы еще полбеды…
- Это попасться-то?
- Нет, как бы мы попались? Ты, смотри, тебя обрили вот, голова твоя совсем голая, как колено. Ну, и к роже твоей надо долго приглядываться, чтобы узнать, что ты за птица; подумают: такие же шатуны, как и они… Ну, и обойдется…
- Так что ж тебе страшно, что на нашей дороге они бродят?
- Человек такой есть там.
- Какой?
- Нехороший… Он-то, пожалуй, и хороший человек, да для нас с тобой нехороший. Ты его знаешь.
- Кто такой?
- Да помнишь, тот седой, высокий такой, в прежней шайке что был?..
- Не помню.
- Сафаром его звать.
- А… сказочник! Да ты как же с ним встретился?..
- Привел Аллах… Он сперва не узнал меня, да Орлик твой выдал, эдакая лошадь приметная!..
- Ну, что же вышло из того?..
- Схватились немного… Я-то не затрагивал. Мне бы только удрать… Ну, а они наседают… Да хорошо, что я не слезал с лошади, а то пропал бы. Сафар-то орет во все горло: «Бери его!..» Они ко мне!.. Повозились немного… я, кажется, кого-то стукнул… и меня тоже зацепили… ну… а потом я ушел…
- Это все в тот раз, когда из аула отлучался?..
- В тот самый… Как ведь боялся, чтобы не выследили!..
Обе лошади давно уже беспокоились и нетерпеливо рыли ногами землю; особенно заметно волновался Орлик.
- Что с ними? - произнес Батогов, поднимаясь на ноги. - Они что-то чуют?..
- Непогоду чуют, я уже давно за ними замечаю,- отвечал Юсуп. - Да вот, гляди, какая туча с востока поднимается. Да и холодом как потянуло! Смотри, как раз буран разыграется.
- А не пора ли нам собираться? время-то к ночи.
- А это?!..
Юсуп показал рукою на небо, которое все темнело и темнело, и в этой медленно, неудержимо надвигающейся темноте, словно пороховые облака, неслись и стлались низко по земле пыльные вихри. Какой-то струйный, свистящий шум доносился до самой лощины, и сквозь верблюжьи халаты прохватывали резки струи холодного ветра.
- С градом идет. Теперь нам и думать нельзя выходить из лощины, - сказал Юсуп.
- К коням ближе держаться надо… Смотри, смотри!
Оба путника невольно обратили внимание на узкий спуск в лощину, в одной из боковых промоин. Там, робко переступая, показалось животное, ну совсем маленькая лошадка, с торчащими, немного длинными ушами, с большою, испуганною, глупою головой, вся дрожащая от страха при виде людей, но, верно, то, от чего спасалось животное, было страшней того, что встретило оно в спасительной лощине.
За передовым куланом показалась еще такая же озадаченная голова, там еще и еще, и все небольшое стадочко, штук восемь, не больше, сбившись в кучу, не решаясь двинуться вперед, сгруппировалось у спуска.
- Бедовый буран будет, - шептал Юсуп. - Уж коли эти головастые прячутся, значит, дело худо!..
Две-три крупные градины звонко щелкнули о песок, высоко подпрыгнули и зарикошетировали по дну лощины. Глухой дробный хохот слышался все ближе и ближе; сплошная, беловатая стена, охватив полгоризонта, по мере своего приближения росла все выше и выше. Высоко над головою кружились два больших стенных орла. Сильные птицы учащенно размахивали своими могучими крыльями, они боролись с силою ветра, они хотели подняться выше, вырваться из этого вихря, но, кажется, и им не под силу была эта борьба, раза два они, словно подстреленные, перевертывались, мелькая беловатыми животами, и, уступая воздушному течению, неслись словно распластанные, рваные тряпки, до новой попытки пробиться сквозь градовые тучи.
Быстро белело дно лощины, покрываясь прыгающими по всевозможным направлениям градинами. Орлик и серый повернулись задами к ветру, согнули свои спины, защищенные вьюками, и опустили свои головы до самых копыт… Бедные животные вздрагивали и даже брыкались, когда какая-нибудь градина, чуть не с орех величиною, больно щелкала по непокрытому крупу. Батогов и Юсуп скорчились и покрыли свои головы халатами.
В пяти шагах ничего нельзя было рассмотреть.
- Теперь, если у кого отара в степи, - говорил Юсуп, пожимая под халатом плечами, - сколько овец перебьет…
- Что же, эдак мы всю ночь просидим из-за этого проклятого бурана, - ворчал Батогов, - а там опять утро, опять светло, опять сидеть придется в этой берлоге.
- Против Аллаха не пойдешь! - вздохнул Юсуп.
- Ну, совсем Ноев ковчег. Гляди!..
Две ушастые мордочки мелькнули близко-близко, сквозь беловатую мглу, взвизгнули и попятились. Юсуп гикнул, морды спрягались.
Орлик дико храпнул и поддал задом… Кованые ноги ударили в какое-то живое тело; к завываниям градовой мятели прибавилось другое, почти схожее унылое вытье. Юсуп и Батогов подползли вплотную к лошадям и намотали на руки поводья.
- Все надежнее будет, - произнес Батогов и дрожал всем телом. Резкий холод усиливался, зубы выбивали дробь, руки и особенно ноги коченели.
- Еще счастье, что мы не в открытой степи, - сообщал Юсуп. - А то бы совсем смерть.
- Эх, коли бы хоть глоточек водки… - вздыхал Батогов. - Давненько я ее не пробовал.
- Погоди, приедем, я тебе опять ту красную штуку сварю, что у Саид-Азима, помнишь, пили, - утешал его Юсуп.
- Сдохнем десять раз прежде, чем доедем…
Батоговым начало овладевать уныние.
- Ну, велик Аллах и пророк! - Проносит, кажется?.. Виднее немного стало.
Оба они высунули свои носы из-под халатов и стали присматриваться.
Очертания гребней начали слегка вырисовываться. Батогову показалось, что высоко мелькнули сквозь разряженные тучи светлые точки.
- Звезды, еще ночь! - крикнул он.
Ему вдруг стало ужасно весело… Он пустился вприсядку: он хотел согреться этим быстрым движением. Юсуп смотрел и тоже заработал ногами. Лошади подняли головы и со вниманием смотрели на плясунов.
- Ну, теперь в путь, - перевел дух Батогов и стал подтягивать подпруги.
Они сели на прозябших коней и тронулись.
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.VII. Побег
- Ну, мой-то плоховат, - говорил про себя Батогов, рассматривая при свете костра остатки своего верблюжьего халата. Почти до последней степени возможности носил этот халат его хозяин, наконец, бросил: и рукава обтрепались, и полы висели зубцами, и заплат на нем было больше, чем целых мест; сала из него можно было бы вытопить добрую чашку, и несло от этого халата чуть не за десять сажен. Батогов и надевать его не решался, предпочитал ходить в одних шароварах, пока было тепло, а теперь настали холода, да и к тому же в дорогу не мешало привести свой костюм хотя в какой-нибудь порядок.
А Батогов собирался в дорогу и, по его соображениям, отправляться в эту дорогу предстояло сегодня ночью.
- Вот мирза Кадргул вернется, он тебе новый даст к зиме-то, - сказал кто-то, сидевший по другую сторону костра. Густой дым, поднявшийся от нового пучка сырого камыша, подброшенного на огонь, закрывал говорившего.
- А то не даст, - отвечал Батогов. - В этом не проживешь…
- У Каримки хороший был, крепкий…
Батогов сталь присматриваться к говорившему.
- Да, новый, крепкий; да пропал куда-то он, вместе с халатом, - говорил тот же голос.
Батогов нагнулся, насколько позволял дым; он рассмотрел маленького, черного, словно закопченного киргиза, сидевшего на корточках и гревшего над огнем свои пальцы.
- Нет, этот, кажется, спроста говорит, - подумал Батогов… Он был в таком настроении, что ему везде, во всяком слове, чудились намеки.
Нар-Беби подлила масла в огонь своею сценою в загороди, и этой сцены было достаточно для того, чтобы ему со всех сторон казались блестящие, дышащие ревностью глаза женщины, уставившиеся на него из темноты. Он даже обернулся быстро, неожиданно даже для самого себя.
Какая-то искорка блеснула далеко, там, у самой лощины. Собаки усилили вой…
- Волки, должно быть, - заметил черномазый.
- Волки, - согласился с ним Батогов и весь похолодел, несмотря на близость огня. Он знал, что это за волки… «Вон та звезда там будет», - говорил ему его Юсуп, когда сообщал подробности.
Батогов взглянул наверх… Та звезда была там.
А народ в ауле, как нарочно, не укладывался на покой. Батогову казалось, что это все делается для того, чтобы помешать его побегу, ему казалось, что все знают, все его стерегут, что внимание всякого устремлено именно на тот чуть заметный светлый треугольник, образовавшийся между двух скатов лощины, в то самое место, где только что блеснул свет, куда повернули свои острые морды развывшиеся на весь аул собаки.
- Давай на мой меняться, - приставал к нему все тот же киргиз и протягивал какую-то полосатую ветошь.
- Отстань…
- Я не много возьму придачи; ты смотри, мой совсем новый…
Подошло еще два джигита и сели рядом с Батоговым.
- Что-то спать не хочется, - сказал один из них.
- Целый день дрыхли и без того, - произнес другой, и оба взглянули на Батогова.
- Это невыносимо… - чуть не вслух простонал Батогов. Он встал.
- Сиди!..
Его ухватили за шаровары.
- Оставь!.. пусти.
- Да ну, куда тебе спешить?
Две руки сразу посадили, почти повалили его на землю.
- Все кончено, - подумал несчастный.
Оба киргиза засмеялись.
- За полночь переходит - смотри.
Глаза Батогова тоже устремились невольно кверху.
Та звезда переходила уже с того места.
Сердце несчастного стучало так сильно, что могли бы и другие слышать эти учащенные, глухие удары, так, по крайней мере, казалось Батогову; голова его горела, а между тем всего его трясло как в лихорадке… «Разве силу пустить в ход, - мелькнуло у него в голове…» Все равно пропадать… А может быть… Он рванулся.
Его никто не держал, на него только смотрели.
- Да что ты, опять заболел? - спросил у него джигит…
- Ну, куда идешь? - погоди, еще спать рано.
- Ты нам сказку расскажи…
- Помнишь, ту, что прошлый раз не досказал… про царя с длинною бородою…
- А может, и вправду они ничего не знают? - подумал Батогов и начал успокаиваться.
- Да ну - рассказывай…
- Ах, чтоб их проклятых… в крюк свело! эка развылись…
Теперь уже вытье собак стало действительно невыносимо: оно, мало-помалу, переходило в яростный лай. Рыжий, тощий пес, лежавший неподалеку, рванулся с места, взвизгнул и понесся в темноту.
- А ну их к самому дьяволу! что же, сказку-то?
- Ну, вовремя, - думал Батогов.
Человек пять быстро прошли мимо костра. Они шли за собаками, шли прямо к лощине.
- Так вот, стали чесать царю бороду, - начал Батогов дрожащим, задыхающимся голосом.
- Постой, ты не с того начал, - прервал его один из слушателей.
- Ну, не мешай, - он знает.
- Принесли большой золотой гребень…
- Загороди горят! - пронесся крик по аулу.
В противоположной стороне вдруг взвилось красное пламя. Огненные языки словно живым кольцом охватили огороженные камышом пространства. Запертые там жеребята зашатались, ошеломленные, вытаращив глаза, подняв кверху свои короткие хвостики… Все кинулось туда.
Резкий свист послышался с другой стороны. Батогов понял все. Он хотел бежать, ноги словно приросло к земле; хотел крикнуть - звук пропадал еще в горле, не вырываясь на свободу.
- Да, время уходить, Господи!.. Что же это со мною?..
Новый свист пронесся в воздухе…
Вдруг в него вцепились и крепко охватили его корпус женские руки…
- А… ты уходить?.. - завизжала Нар-Беби и повисла на нем, чуть не повалив его на землю этим порывистым движением.
Сознание воротилось к Батогову. Новая опасность воскресила в нем все его силы.
Руки, сжимавшие его с такою силою, мгновенно разомкнулись, и Нар-Беби тяжело, почти без стона, не то упала, не то присела на песок и тихо запрокинулась навзничь. Страшный удар кулака Батогова пришелся как раз по ее виску.
Бегом, не разбирая препятствий, кинулся Батогов к лощине, ему под ноги подвернулась какая-то собака; он упал. Со стороны горевших загонов доносились крики. Тонкие, камышовые загороди сгорели быстро… и все погрузилось снова в глубокий мрак; даже костры почти потухли, потому что, в минуту тревоги, некому было подкладывать топливо. Разбежавшиеся жеребята шныряли и путались между кибитками. Перед Батоговым стояли две совершенно оседланные лошади и фыркали, косясь на аульную тревогу. На одной сидел всадник, другая свободная, без привязи, с закинутыми на седло поводьями, била копытом сырой песок, вытянула свою красивую шею и втягивала дрожащими ноздрями пропитанный дымом и туманом ночной воздух.
- Садись, тюра, времени терять нечего, - говорил Юсуп торопливым, радостным и вместе тревожным полушепотом.
- Орлик, мой Орлик!.. - всхлипывал Батогов, садясь поспешно на лошадь. Он не в силах был удержать душивших его рыданий. - Господи! я думал было, что уже все пропало. Юсуп, родной мой!.. Нар-Беби - я убил ее… кажется… Пожар помог… сказку говорил… Юсуп, да ты слушай!.. Ведь та звезда… помнишь, в ауле? Я видел - она с ума сошла… Дошли вы до границы, а? да говори же… Ведь это воля… свобода!..
Юсуп на всем скаку снял с себя верхний халат и накинул его на голые, дрожащие плечи Батогова.
Они неслись во всю прыть своих лошадей…
Далеко сзади чуть мерцали аульные огни, шум и голоса замерли вдали; давно уже отстала преследовавшая их сначала собачья стая.
Перед ними расстилался необозримый мрак ночи. Этот мрак словно проглатывал беглецов; казалось, по воздуху неслись кони в своей отчаянной скачке. В отуманенных слезами глазах Батогова мерцала только одна та звезда.
А в эту минуту в ауле Курбан-бия на ту же звезду пристально смотрели еще два глаза. Томительный вопрос виден был в этом полуугасавшем взоре, словно от этой звезды ждали роковой вести, способной или вновь воскресить, или же совсем доконать эти слабые остатки жизненной силы.
VIII. На привале
Однако теперь уже можно и потихоньку ехать, - говорил Юсуп, сдерживая лошадь.
Они уже часа два скакали, предоставив лошадям самим разыскивать себе удобную дорогу. Юсуп только берег главное направление. Несколько раз верный джигит должен был нагибаться и придерживать за повод горячившегося Орлика. Батогову все казалось, что они слишком тихо едут, слишком медленно удаляются от ненавистного аула. По временам ему чудились топот сзади, приближающееся крики и свист; лай собак все еще звенел у него в ушах, и он, все сильней и сильней, сжимал ногами взмыленные бока лошади, оглядываясь назад и прислушиваясь к этим страшным звукам… Раз даже ему показалось, что его схватили и тащат с седла… Голос Нар-Беби шептал: «Нет, не уйдешь… куда?..»
- Да ну, тюра, не бойся, - говорит Юсуп, почти вплотную прижавшись к Батогову. Оп словно понимал, что творится в душе беглеца.
- Они гонятся… нам не уйти… вот они!.. - шептал Батогов.
- Да никто не гонится… Им не до нас теперь… У них такой переполох… Ведь это я им запалил загороди… Они, может быть, и не хватятся тебя сегодня ночью…
- Не хватятся? нет, уже хватились… Там, у самого костра…
Батогов живо представлял себе, как озадачатся все, найдя у самого огня Нар-Беби без всякого признака жизни.
- Эк я ее свистнул, - думал он и сам чувствовал, как под его кулаком хрустнули, подаваясь, височные хрящи несчастной.
Мы уже верст двадцать ушли… надо поберечь лошадей, - говорил джигит. - В такую темь они и гнаться не станут. Почем им знать, куда? ни следа не видно, ничего… Да и кому гнаться за нами? лучшие кони с мирзой Кадргулом, да и тем далеко до наших. Вот золотистый - так тот был бы хорош, да я ему, на всякий случай, ноги попортил…
Предусмотрительность Юсупа выказывалась в полном блеске. На всем скаку обе лошади шарахнулись в сторону. Это было так неожиданно, что даже такие ездоки, как наши беглецы, чуть не вылетели из седел.
- А черт бы вас драл, - крикнул Батогов.
Крякнул и Юсуп, уцепившись обеими руками за гриву.
Несколько шакалов, взвизгивая по-собачьи и огрызаясь, теребили какую-то темную массу, должно быть, околевшего верблюда; они рассыпались врозь, поджав хвосты, при виде двух всадников, неожиданно налетевших из мрака на их пирушку.
- Ну, мы на хорошей дороге, - произнес Юсуп, разглядевший, в чем дело. - Это караванный путь к Митану. Нам теперь все правой стороны держаться надо.
Они поехали крупным степным шагом. Лошади потряхивали головами и отфыркивались. Шутя пронеслись они это пространство, и, казалось, по одному знаку всадников, готовы были снова проскакать столько же.
Несмотря на сильный холод осенней ночи, Батогов был весь в поту, и его начинала мучить нестерпимая жажда.
- С тобой есть вода? - спросил он Юсупа.
- Еще чего захотел!.. - ухмыльнулся джигит.
- Пить хочу… так и горит внутри, - говорил Батогов.
- Погорит, перестанет…
Юсуп относился теперь к своему «тюра» гораздо фамильярнее, чем до плена… Прежняя рабская, немного собачья покорность и подобострастие исчезли; все это заменилось другим, более хорошим чувством. Дикарь инстинктивно чувствовал, что теперь они оба «тюра», оба джигиты… Теперь они только товарищи… И если бы в настоящую минуту Батогов дал ему по уху, как прежде, за дурно сваренный глинтвейн, то, наверно, Юсуп ответил бы тем же.
- Ну, потерпи немного, потерпи… К утру мы будем у ключей; там есть вода, хорошая вода есть; я две недели тому назад был, видел; а народу там нет; все ушли к озерам… я и это знаю. Я все знаю: кто куда откочевал, когда где будет, - все знаю. Я ведь за этим и ездил, помнишь, тогда. Это я дорогу искал настоящую, такую дорогу, чтобы, кроме нас, никого людей на ней не было бы в эту пору…
- Сзади бояться нечего, - говорил джигит, с оживлением передавая Батогову свои соображения. - За нами, что за ветром, не угонятся. А вот чтобы нас не перехватили на пути, вот тогда беда была бы совсем. Особенно я одного места боюсь; там меня немножко заметили…
Юсуп почесал у себя над бровью, как будто у него заболел, при этом воспоминании, старый шрам, что привез джигит из своей поездки.
- А лихой ты парень, - произнес Батогов и потрепал его по затылку.
- Эге, - засмеялся Юсуп. - Вот погоди, приедем к нам на Дарью… Там в поход вместе пойдем. Ты смотри, Юсупке крест попроси у генерала, такой белый, что Атамкулке дали. Юсупка его на халате носить будет; и «мендаль» с птицею на красной ленте, непременно чтобы, слышишь?..
У Юсупа начинали заигрывать честолюбивые замыслы.
- Стой!..
- Тише - слушай!..
- Тс!.. да будет над нами милость Аллаха!
Близко, казалось, что не более, как в пятидесяти саженях, проходил отряд конницы. Многочисленные копыта дробно стучали по твердому грунту степи; кусты колючки шелестели, путаясь между ногами. Но как ни напрягали свои испуганные глаза Юсуп с Батоговым, они решительно ничего не могли видеть в этой непроницаемой темноте.
- Только бы наши не заржали, - шепнул Батогов на ухо товарищу.
- Оглаживай, - говорил ему так же тихо Юсуп.
Орлик фыркнул. Батогов похолодел.
Громкий хохот Юсупа покрыл собою глухой топот быстро удалявшихся многочисленных ног мнимого отряда.
- Сайгаки!.. - хохотал Юсуп, - что, небось, струсил?..
И он раскачивался в седле, ухватившись под бока руками.
- Я уже думал, что совсем пропали, - говорил Батогов, переводя дух.
- Небось, не пропадем, живы будем. Четырех дней не пройдет, с своими увидимся.
Еще не совсем хорошо рассвело, как Юсуп, внимательно приглядываясь к самым ничтожным предметам, попадавшимся на пути, остановил свою лошадь и сказал:
- Ну, теперь мы можем и отдохнуть. Мы в самой лощине, у ключей…
- Вода где?.. - спрашивал Батогов.
- Сейчас и воду отыщем - тут она близко: немного только порыть, и готово.
Батогов слез с лошади. Он был без обуви, и его босые ноги сразу ощутили холодную сырость влажного песка на дне лощины.
- А знаешь, - сообщил Юсуп, - мы в одну ночь с лишком восемь ташей сделали (около шестидесяти верст). Гоняйся за нами кто хочет! Здесь мы весь день простоим, если что не помешает; а к ночи опять в поход. Ну, давай убирать коней.
Лошадей не расседлывали, только немного ослабили подпруги и вынули удила; ноздри, глаза, даже уши были тщательно протерты концом шерстяного пояса. Юсуп достал из мешка приколы и привязал лошадей, спутав их предварительно поводьями; это, обыкновенно, делается таким образом, что поводья одной лошади перекидываются за седло другой. Затем оба путешественника принялись разрывать песок, пуская в ход ножи, а чаще руки.
Менее чем через полчаса довольно легкой работы песок стал так влажен, что когда его сжимали между ладонями, то грязная вода струйками сбегала между пальцами. Тогда работа была приостановлена: надо было иметь терпение дождаться, пока вода накопится в этой воронкообразной ямке и отстоится настолько, чтобы быть годной к употреблению.
Светлей и светлей становилось небо, и ясно вырезывались кустарники колючки и между ними каше-то угловатые черные камни, разбросанные но гребням скатов лощины. Лощина эта шла извилиной, точно русло когда-то протекавшей реки; рыхлый, влажный темно-красный песок покрывал ее дно, и сквозь этот песок, словно щетина, пробивались красноватые стебельки степной осоки (ранга).
Юсуп развязал свой куржум и достал оттуда кунган, мешочек с чаем, целую баранью лопатку, не то вареную, не то пареную, не то просто сырую, - по виду разобрать было довольно трудно, - и принялся устраивать завтрак.
- Тут если мы и огонь разведем,- говорил он Батогову, - такой маленький, так нас никто не увидит. Набери-ка сухой колючки, вон там по окраинам. Да, смотри, не опейся… Ты немного, сразу-то…
Последнее замечание было произнесено по поводу того обстоятельства, что Батогов, припав на живот у самого края вырытого родника, почти не отрывал рта от его поверхности…
Не более как через четверть часа маленький кунганчик закипал, поставленный к самому огню, и мирза Юсуп взвешивал у себя на руке отсыпанную из мешочка порцию зеленого бухарского чая.
Батогову сильно хотелось спать, да и сам Юсуп раза два клюнул носом.
Принялись завтракать.
- Теперь вот что, - говорит джигит, навязывая лошадям торбы с ячменем. - Я полезу туда наверх, а ты спи. С того гребня далеко видно, и ежели что замечу… Да ну, ложись же…
И он полез наверх, где, выставив свою голову между двух больших камней, принялся, лежа на брюхе, наблюдать окрестности.
Целый день просидели беглецы в своей лощине, поочередно вылезая на сторожку. Покуда один спал, другой сидел да поглядывал. С высоты гребня далеко видно было кругом, и всякая опасность могла бы быть замечена вовремя.
Для Юсупа время не тянулось, вероятно, слишком долго; он все находил себе какую-нибудь работу: то у лошадей что-то возится, то во вьюках копается, то оружие сотый раз сальною тряпкою смазывает… Все время он что-то говорил и напевал. Нельзя было разобрать, с кем он разговаривает: с Батоговым ли, с лошадьми ли, так ли просто, сам с собою… но ни на одну секунду эта живая, впечатлительная, полудикая натура не могла успокоиться.
Для его русского товарища день казался бесконечным, и он несколько раз говорил:
- Э, да какой дьявол нас увидит? Гнать и гнать поскорее.
А Юсуп на это всякий раз отвечал:
- Лучше один день пропадет задаром, чем наши головы. А уж если попадемся, то навряд отвертимся.
Облачка пыли там и сям носились по горизонту. Затаив дыхание, присматривались беглецы к этим клубам.
- Сайгаки, - говорил Юсуп, - а может быть, куланы.
- Тюркмены! - произносил, стиснув зубы, Батогов и припадал к самой земле, плотно-плотно, словно хотел втискаться в нее своим телом.
- А что, не моя правда? - тихо смеялся Юсуп. - Смотри, вон они к барханам подрали - вон, отстал один… А вон еще пара…
- Эх! то есть, кажется, один бы десятерых уложил, если б пришлось схватиться…
При одной мысли о погоне и возможности схватки, Батогов чувствовал, как конвульсивно сжимались мускулы, ногти сжатых в кулаки пальцев впивались в горячие ладони, глаза горели лихорадочным жаром… Силы удваивались.
- Я только одного боюсь, - сообщал Юсуп: - там на Заравшане неладно. Если русские погонят Назар-Кула, то он, пожалуй, на нашу дорогу отойдет… Да вот и Садык с своими оборванцами в той стороне шатается.
- Ну, теперь уже больше на Аллаха налегать нужно, - заявлял Батогов.
- Не без него, - лаконически отвечал Юсуп и что-то соображал, разыскивая у себя по швам халата белых паразитов.
- Я к тому больше речь веду, - начал опять Юсуп, - что это все бы еще полбеды…
- Это попасться-то?
- Нет, как бы мы попались? Ты, смотри, тебя обрили вот, голова твоя совсем голая, как колено. Ну, и к роже твоей надо долго приглядываться, чтобы узнать, что ты за птица; подумают: такие же шатуны, как и они… Ну, и обойдется…
- Так что ж тебе страшно, что на нашей дороге они бродят?
- Человек такой есть там.
- Какой?
- Нехороший… Он-то, пожалуй, и хороший человек, да для нас с тобой нехороший. Ты его знаешь.
- Кто такой?
- Да помнишь, тот седой, высокий такой, в прежней шайке что был?..
- Не помню.
- Сафаром его звать.
- А… сказочник! Да ты как же с ним встретился?..
- Привел Аллах… Он сперва не узнал меня, да Орлик твой выдал, эдакая лошадь приметная!..
- Ну, что же вышло из того?..
- Схватились немного… Я-то не затрагивал. Мне бы только удрать… Ну, а они наседают… Да хорошо, что я не слезал с лошади, а то пропал бы. Сафар-то орет во все горло: «Бери его!..» Они ко мне!.. Повозились немного… я, кажется, кого-то стукнул… и меня тоже зацепили… ну… а потом я ушел…
- Это все в тот раз, когда из аула отлучался?..
- В тот самый… Как ведь боялся, чтобы не выследили!..
Обе лошади давно уже беспокоились и нетерпеливо рыли ногами землю; особенно заметно волновался Орлик.
- Что с ними? - произнес Батогов, поднимаясь на ноги. - Они что-то чуют?..
- Непогоду чуют, я уже давно за ними замечаю,- отвечал Юсуп. - Да вот, гляди, какая туча с востока поднимается. Да и холодом как потянуло! Смотри, как раз буран разыграется.
- А не пора ли нам собираться? время-то к ночи.
- А это?!..
Юсуп показал рукою на небо, которое все темнело и темнело, и в этой медленно, неудержимо надвигающейся темноте, словно пороховые облака, неслись и стлались низко по земле пыльные вихри. Какой-то струйный, свистящий шум доносился до самой лощины, и сквозь верблюжьи халаты прохватывали резки струи холодного ветра.
- С градом идет. Теперь нам и думать нельзя выходить из лощины, - сказал Юсуп.
- К коням ближе держаться надо… Смотри, смотри!
Оба путника невольно обратили внимание на узкий спуск в лощину, в одной из боковых промоин. Там, робко переступая, показалось животное, ну совсем маленькая лошадка, с торчащими, немного длинными ушами, с большою, испуганною, глупою головой, вся дрожащая от страха при виде людей, но, верно, то, от чего спасалось животное, было страшней того, что встретило оно в спасительной лощине.
За передовым куланом показалась еще такая же озадаченная голова, там еще и еще, и все небольшое стадочко, штук восемь, не больше, сбившись в кучу, не решаясь двинуться вперед, сгруппировалось у спуска.
- Бедовый буран будет, - шептал Юсуп. - Уж коли эти головастые прячутся, значит, дело худо!..
Две-три крупные градины звонко щелкнули о песок, высоко подпрыгнули и зарикошетировали по дну лощины. Глухой дробный хохот слышался все ближе и ближе; сплошная, беловатая стена, охватив полгоризонта, по мере своего приближения росла все выше и выше. Высоко над головою кружились два больших стенных орла. Сильные птицы учащенно размахивали своими могучими крыльями, они боролись с силою ветра, они хотели подняться выше, вырваться из этого вихря, но, кажется, и им не под силу была эта борьба, раза два они, словно подстреленные, перевертывались, мелькая беловатыми животами, и, уступая воздушному течению, неслись словно распластанные, рваные тряпки, до новой попытки пробиться сквозь градовые тучи.
Быстро белело дно лощины, покрываясь прыгающими по всевозможным направлениям градинами. Орлик и серый повернулись задами к ветру, согнули свои спины, защищенные вьюками, и опустили свои головы до самых копыт… Бедные животные вздрагивали и даже брыкались, когда какая-нибудь градина, чуть не с орех величиною, больно щелкала по непокрытому крупу. Батогов и Юсуп скорчились и покрыли свои головы халатами.
В пяти шагах ничего нельзя было рассмотреть.
- Теперь, если у кого отара в степи, - говорил Юсуп, пожимая под халатом плечами, - сколько овец перебьет…
- Что же, эдак мы всю ночь просидим из-за этого проклятого бурана, - ворчал Батогов, - а там опять утро, опять светло, опять сидеть придется в этой берлоге.
- Против Аллаха не пойдешь! - вздохнул Юсуп.
- Ну, совсем Ноев ковчег. Гляди!..
Две ушастые мордочки мелькнули близко-близко, сквозь беловатую мглу, взвизгнули и попятились. Юсуп гикнул, морды спрягались.
Орлик дико храпнул и поддал задом… Кованые ноги ударили в какое-то живое тело; к завываниям градовой мятели прибавилось другое, почти схожее унылое вытье. Юсуп и Батогов подползли вплотную к лошадям и намотали на руки поводья.
- Все надежнее будет, - произнес Батогов и дрожал всем телом. Резкий холод усиливался, зубы выбивали дробь, руки и особенно ноги коченели.
- Еще счастье, что мы не в открытой степи, - сообщал Юсуп. - А то бы совсем смерть.
- Эх, коли бы хоть глоточек водки… - вздыхал Батогов. - Давненько я ее не пробовал.
- Погоди, приедем, я тебе опять ту красную штуку сварю, что у Саид-Азима, помнишь, пили, - утешал его Юсуп.
- Сдохнем десять раз прежде, чем доедем…
Батоговым начало овладевать уныние.
- Ну, велик Аллах и пророк! - Проносит, кажется?.. Виднее немного стало.
Оба они высунули свои носы из-под халатов и стали присматриваться.
Очертания гребней начали слегка вырисовываться. Батогову показалось, что высоко мелькнули сквозь разряженные тучи светлые точки.
- Звезды, еще ночь! - крикнул он.
Ему вдруг стало ужасно весело… Он пустился вприсядку: он хотел согреться этим быстрым движением. Юсуп смотрел и тоже заработал ногами. Лошади подняли головы и со вниманием смотрели на плясунов.
- Ну, теперь в путь, - перевел дух Батогов и стал подтягивать подпруги.
Они сели на прозябших коней и тронулись.