Н. Каразин. На далеких окраинах (14)
Другие главы:
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.III. Нар-Беби
В это утро обычные тревоги просыпающегося аула приняли какой-то особенный, оживленный характер.
Еще накануне пастухи, пригнавшие отары с пастбищ, и еще кое-кто из соседей, что кочевали близ соленых озер, говорили, что на этих затонах, в тех пунктах, где вода не совсем еще испарилась во время жаркого лета, слетелось много разной болотной и озерной дичи, прилетевшей с далекого севера.
Подходило время осеннего перелета, и эти кое-где разбросанные цепи солонцеватых озер, почти затерявшиеся в громадных степях, выжженных солнцем, обрамленные непроходимыми трясинами, поросшие тростником и осокою, служили станциями для бесчисленных птичьих стай, изнуренных далекими перелетами над безводною, сухою равниной. Дальше, за этими озерами, опять бесконечные степи, там за ними величавая, покойная Аму-Дарья, за нею благодатные теплые страны; а пока, в ожидании этого раздолья, сойдут и эти полувысохшие лужи, дающие возможность поплескаться и понырять бесчисленным утиным стаям, и некому здесь тревожить этих кочевых птиц; разве какие-либо соседние аулы вышлют своих джигитов порыскать с соколами вокруг соляных озер, не слишком близко, впрочем, подбираясь к их топким берегам. А тот ущерб, который нанесут несметным крылатым легионам десяток-другой узкоглазых охотников, не слишком-то тревожит птиц, и спокойно опускаются они шумящими стаями на эти гладкие водные поверхности, на эти илистые, топкие трясины, богатые всякою земноводною снедью.
Спокойно, чинно, с достоинством бродят между кочками длинные журавли; один за другим погружают они свои длинные носы в илистую грязь, выхватывают оттуда что-то живое, сильно трепещущееся, глотают пойманное, запрокинув кверху голову, снова суют носы в грязь, пока не нажрутся до пресыщения, до того, что равнодушно смотрят на какую-нибудь маленькую, бойкую, всю в ярких крапинках лягушку, прыгающую у них чуть-чуть что не под самым носом: тогда они, совершенно успокоенные, станут на одной ноге длинными рядами на самом краю затонов и, словно ряды неподвижных солдатиков, уставятся в воду, созерцая там свои собственные отражения.
Стаи уток, подвернув головы под крылья, плотно прижавшись друг к другу, дремлют на поверхности луж, и не видно воды под этою живою массою, испещренною золотисто-зелеными и ярко-белыми пятнами.
Поднимая тысячи брызг, взмахивая громадными белыми крыльями, вытянув тонкие красивые шеи, взлетают величавые лебеди и, пролетев несколько десятков шагов, стелясь над самыми зарослями, задавая камни в своем могучем размахе, с шумом опускаются на воды соседнего затона. И долго еще над водою носится плеск и гул, словно неподалеку дружно работают невидимые водяные мельницы.
Привольно было бы охотнику бродить по этим заповедным болотам, подкрадываться к этим стаям, не напуганным еще ружейными выстрелами, но только прежде надо изучить те немногие узкие, словно протянутые жердочки, тропинки, которые, пожалуй, еще могут выдержать незначительную тяжесть одинокого охотника. Случайно сплетшиеся корни и стебли осоки, редкого тальника и камыша образовали эти опасные предательские пути, и горе тому, чья нога сорвется с подобной тропинки. Горе тому, кто, обманувшись кажущейся прочностью соседней кочки, прыгнет на нее, рассчитывая с нее прыгнуть на другую, там на третью и, таким образом, мало-помалу, пробраться вон к тому водному пространству, что светлою чертою серебрится сквозь дальние камышовые заросли. Неверно ступившая нога уходит все глубже и глубже, ее словно засасывает какая-то странная подземная сила; бьется и барахтается неосторожный, хватаясь за окружающие его стебли, эти стебли остаются у него в руках, вырванные с корнями, быстрое движение еще более разбивает жидкую, бездонную грязь, и счастлив, тысячу раз счастлив тот, кому удастся снова выкарабкаться на прежнюю тропу, и уже ни за что не решится он во второй раз повторить такой, донельзя рискованной, попытки.
Случалось, что верблюд, испуганный волком, неожиданно завывшим за теми барханами, охваченный паническим ужасом, забежит в эти трясины. Долго бьется и пронзительно, чуть не на всю степь ревет от страха несчастное животное, силясь вырваться из этой засасывающей топи, и чем сильнее бьется оно, тем быстрее погружается в илистую массу, пока она совершенно не поглотит и это горбатое туловище, и эту искаженную ужасом мохнатую голову, которая, вытянувшись на длинной шее, до последнего мгновения держится на предательской поверхности. А приди кто через час взглянуть на это место страшной борьбы за жизнь - и что он увидит? Ту же слегка изрытую топь, те же кочки, мохнатые, неподвижные, тот же камыш, колеблющийся от ветра, и никаких признаков томительной, страшной катастрофы, - и недоумевает прискакавший на помощь киргиз, что же это ревело так, вот тут, словно как на этом самом месте?..
Сколько джигитов потеряли своих коней на этих болотах! И эти бесчисленные птичьи стаи словно знают, какие непроходимые преграды отделяют их от человека, и спокойно смотрят они вдаль на этих немногих всадников, что ярко-красными точками мелькают по окраинам, между редких, полувыжженных зарослей.
__________
Временем осеннего перелета киргизы, страстные любители соколиной охоты, пользуются для того, чтобы попытать удаль своих ученых, притравленных птиц, и поразнообразить хотя немного свой стол, заменив дичью вечно одну и ту же конину да баранину.
И вот, сегодня, мирза Кадргул собирался, чуть не всем аулом, на охоту с соколами и выезжал для того на соляные озера. Предполагали уехать верст за сорок от места стоянки, а потому мирза Кадргул, рассчитывая не один день позабавиться этой охотой, велел перевезти на место охоты несколько запасных кибиток, с которыми и возились женщины, сворачивая кошмы, увязывая в пучки ребра телеги (боковые решетки) и остальное дерево и навьючивая все это на верблюдов, еще накануне приведенных из степи.
Всех всадников собралось человек около тридцати. Это было почти все население просторно разбросанного аула. Все выехали на своих лучших лошадях, одетые в новые цветные халаты. Лица у всех смотрели как-то весело, празднично. Оружия с собою не забирали много - что, мол, оно только даром за спиною болтаться будет, однако шашку на всякий случай и неизбежные ножи захватили с собою. Только один мирза Юсуп, который даже из кибитки не выходил никогда иначе, как будто бы на войну собирался, был и теперь вооружен от головы до самых пяток; за спиною у него было ружье его диковинное, что по два раза сразу стреляет, а пистолеты с ним были такие, что, как начнут стрелять, и счета нет тем выстрелам, а сам мирза Юсуп а это время только пальцем пошевеливает.
Борзые собаки подняли вой, глядя на сбирающихся всадников, и путались между лошадьми, с веселым, заигрывающим лаем, прыгая чуть не на седла к своим хозяевам.
Ученые птицы сидели на плечах джигитов или на крашеных палках, прилаженных за плечами вроде коромысла; соколы, беркуты и маленькие охотничьи ястребки чуть слышно гремели металлическими бубенчиками, привязанными к их мохнатым лапкам. Все они были на привязях, от которых освобождались только по воле джигита, завидевшего подходящую добычу.
У самой ставки мирзы Кадргула красивый рыжий жеребец рыл ногою землю от нетерпения и, зажав уши, злобно косился на толпу, грызя железные удила своей разукрашенной уздечки. Батогов его оглаживал и внимательно осматривал седловку, стараясь не пропустить чего-нибудь такого, за что могло бы достаться от хозяина его спине или затылку. Однако все обошлось благополучно.
Мирза Кадргул вышел, степенно оглянулся по сторонам, оправил пояс, увешанный бесчисленными кошельками, подтянул штаны, не торопясь влез на седло и стал разбирать поданные ему поводья.
Всадник за всадником, маленькими группами, а чаще просто поодиночке, стали выбираться джигиты из аула. Солнце только что еще взошло, в воздухе было прохладно, застоявшиеся кони горячились.
Мало-помалу все всадники скрылись из вида, и аул опустел, только близ ставки мирзы Кадргула возилась краснощекая Нар-Беби, довьючивая с работниками последнего верблюда.
Через полчаса небольшой караван с тремя женщинами и четырьмя работниками, позванивая колокольчиками и погремушками, потянулся из аула вслед за уехавшими джигитами. Уздечки у всех верблюдов были украшены ярко-красными шерстяными султанчиками, которые торчали как раз между ушей животных. Это означало, что верблюды были не какого-нибудь простого киргиза, а принадлежали самому мирзе Кадргулу.
В этом караване, в числе четырех работников, находился Батогов, которого краснощекая Нар-Беби выбрала себе сама на подмогу при расстановке и уборке кибиток.
__________
Караван шел в таком порядке: на переднем верблюде ехал работник, сидя на горбах, между двух громадных свертков кибиточных кошем. На втором верблюде седло было совсем особенного устройства; оно было в виде четыреугольной, плоской корзинки, на углах которой поднимались аршина на полтора пучки камыша, а на верхушках этих пучков прилажены были султаны из конского волоса и красной шерсти. В этой корзинке сидела одна из жен мирзы Кадргула; рядом ехала верхом на лошади другая женщина; за ними шли два верблюда, на которых были навьючены телега и крыши кибиток; пучки крашенных прутьев странно топорщились и гремели при каждом шаге животных. На этих же верблюдах были прилажены два больших, закопченных котла и шерстяной мешок с рисом и прочей провизией. За верблюдами, несколько поотстав, шел пешком Батогов, он только один был пеший, между тем как остальные работники гарцовали верхом, держась поблизости каравана. Батогов вел в поводу четвертого приземистого, мохнатого двугорбого верблюда, почти белого, покрытого цветным ковром и украшенного большим, глухо звонящим колоколом. На верблюде этом сидела Нар-Беби, просто верхом, широко раздвинув свои ноги и раскачивая на ходу всем своим жирным туловищем. Однообразная, колеблющаяся походка верблюда, казалось, усыпляла ее; она сильно сопела носом, прихрапывала, только прищуренные, чересчур уже масляные глаза ее как-то странно посматривали на молодцеватую фигуру шагающего перед нею Батогова.
Он был в одних только кожаных шароварах, без рубашки, и его мускулистое, здоровое тело, несмотря на сильный загар и слой грязи, все-таки резко отделялось своею относительною белизною от темно-бронзовой, словно дубленой кожи прочих работников.
Вдруг Батогов почувствовал, что об его спину что-то очень легко щелкнуло, словно в него бросили чем-то… Сперва он не обратил внимания на это обстоятельство, но вот спина его опять ощутила на себе повторение того же удара, удара мягкого, такого, который ясно говорил, что бьющая рука вовсе не желала произвести болезненное ощущение, а просто требовала, чтобы на нее обратили внимание.
Батогов быстро обернулся. Широкий рот Нар-Беби как-то особенно выразительно улыбался, она смотрела вдаль, немного отвернувшись в сторону, и вытирала пальцами что-то под носом.
- Ишь ты, - подумал Батогов, - никак заигрывает?
Он пошел немного тише, так что очутился не впереди верблюда, а рядом, у самого плеча животного, которое вовсе не требовало, чтобы его тащили за повод, и бойко шло вперед, пошлепывая от скуки своими отвислыми пенящимися губами.
Маневр Батогова, вероятно, очень понравился Нар-Беби, потому что он тотчас же почувствовал, как острый носок красного сафьянового сапога уперся ему слегка в плечо, а потом начал легонько, по-кошачьи, щекотать ему шею.
Батогов опять обернулся. Нар-Беби быстро отдернула ногу, осклабилась, расстегнула ворот своей рубахи и внимательно занялась какою-то охотой у себя за пазухой. Скоро она так увлеклась этой ловлей, что, казалось, вовсе не замечала, как, мало-помалу, у ней обнажалась грудь, и ее красная кумачная рубаха сползла уже с одного плеча, скользя до ожирелым, потным формам степной красавицы.
Батогов искоса взглянул и отвернулся. Через секунду он снова почувствовал на своей шее прикосновение сапога.
- А что, - подумал он, - разве и в самом деле попробовать завести интригу, благо сама напрашивается?
И он, приноровившись, ловко поймал рукою эту шаловливую ногу и слегка притиснул ее.
Нар-Беби тихо засмеялась и произнесла вполголоса:
- Эге! Да ты знаешь, с чего начинать нужно? (поговорка, равносильная нашей «где раки зимуют»)…
- Тоже ведь не маленький, - отвечал Батогов так же тихо и шагнул немного вперед. Ему показалось, что один из работников, кривой Каримка, проезжая мимо, как-то подозрительно посмотрел на них своим одиноким глазом. Это был тот самый работник, который не раз схватывался с Батоговым, и схватки эти всегда для него невыгодно кончались; раз даже чуть не дошло у них до ножей, то есть, правильнее сказать, - до ножа, так как нож-то был у одного Каримки, и Батогов только тем и избавился от своего противника, что успел сбить его с ног ударом тяжелой конской попоны, а тут подоспел кто-то из джигитов и рознял драчунов, отвесив каждому из них по несколько ударов нагайкою. Батогов молча выдержал побои и принялся, чуть не в десятый раз, чистить и холить рыжего жеребца, а кривой Каримка кричал и выл чуть не на весь аул, и клялся Аллахом и всеми пророками, что когда-нибудь просто сонного придушит эту проклятую русскую собаку.
Каримка поглядел и проехал мимо; еще раз обернулся совсем неожиданно, но Батогов зорко следил за всеми движениями своего подозрительного врага и потому вовремя принял меры осторожности.
- Ну, опять иди ближе, - произнесла Нар-Беби.
- Это хорошо, - подумал Батогов, - реже голодать придется; другой раз, все лишний кусок перепадет, а мне этим брезгать не приходится.
Вдали, на небольшом возвышенном бархане, чуть виднелась группа всадников; еще дальше, в степи, мелькали несколько отдельно двигающихся точек. То были джигиты из аула мирзы Кадргула. Оригинальная охота с соколами, эта воздушная травля птиц птицами же, началась на потеху разгулявшимся джигитам.
Караван остановился. Выбрали место, где песок был немного посырее и не так крутило пыль прихотливым ветром, и принялись ставить кибитки.
Нар-Беби сама возилась с работниками, опытною рукою обтягивала решетки широкой тесьмою и волосяными арканами, и когда накидывали верхнюю кошму, то красавица, словно нечаянно, очутилась около самого Батогова и шепнула ему скороговоркою:
- Ты, слушай: как стемнеет совсем, сюда приди; я тебе в эту дыру мяса просуну, а ты и ешь потихоньку.
Она показала ему на прореху в кошме, приходившуюся как раз у самого низа кибитки.
- Вот и начало высокого покровительства, - подумал Батогов. - Все-таки не кто-нибудь, а сама жена мирзы Кадргула!
Подскакало человека три джигитов, у каждого на седлах висели в тороках по десятку разнокалиберных уток, у одного даже висел, прихваченный за шею, большой серый гусь и чуть не по самой земле волочился своим полуторааршинным крылом, переломленным во время падения на землю.
Птицу сдали на руки Нар-Беби: она тут была полной хозяйкой, за отсутствием старой Хаззават, оставшейся в ауле. Кибитки установили, котлы поставили на таганы, стряпня началась, и работникам ничего более не оставалось делать, как сесть на корточки и спокойно дожидаться вечера, любуясь, как вдали охотятся чуть заметные всадники.
Так и сделали.
IV. Соколиная охота
- А вон наш мирза едет, - говорил один из работников, глядя вдаль по направлению озер.
- Где ты его видишь? - спрашивал другой.
- Да вон там. Смотри, как раз между кустом и тем джигитом, что с лошади слез.
- А, вижу. Может, он, а может, и другой кто. Далеко.
- Он.
- Смотри, смотри, как погнали! Ай-ай-ай! ух!
Работник привскочил на месте, заметался, словно он сам гнал вместе с джигитами, и громко загикал. Другой работник свистнул, а Каримка произнес, с презрением глядя на Батогова:
- Видывал ли ты там, у вас, что-нибудь лучше?
- Стоит дрянь такую смотреть! - сказал Батогов и даже сплюнул.
Каримка схватил какой-то комок и швырнул им в русского.
- Ну, ты - тише: опять то же будет; лучше не лезь! - сказал Батогов и отодвинулся подальше.
- А вон мирза Юсуп полем прямо пошел. Эк дует!
- Эге! да это они волка выгнали; смотри, как пошли. Вон он, вон!.. Удирает, чертов сын!
- Ой, уйдет!.. пропал… вон опять пошел… наседают, наседают!.. Прорезали!
- Берут, берут… Эх, кабы нам туда же!
- И что только за лошадь у этого Юсупа: просто сам шайтан в ней сидит!
- Да в ней, и правда, черт сидит, да, может, еще и не один… Ты слышал, небойсь, как Юсуп говорил, что он ее из-под русского батыря взял?
- Ну, так что же?
- А то, что ежели у них только в руках побывает - ну, и готово.
- Ну, а этот тоже?
Работник понизил голос и показал на Батогова.
- А ты думал - нет?
- То-то я заметил, что как он подойдет к Юсуповым лошадям, сейчас те ржать начинают, особенно этот гнедой, белоногий.
- А я так думаю, - вставил Каримка, - как бы тут совсем особенного черта не было… Я еще кое-что заметил…
Работники начали о чем-то шептаться между собою. Батогов попытался было вслушаться, да нет: очень уж тихо говорили. Только во время разговора Каримка раза два посмотрел туда, где краснощекая Нар-Беби, растерев на ладонях какую-то белую мазь, умащивала ею свои и без того жирные косы.
- Ну, а Юсуп? - спросил один из шептавших уже громко.
- Да что Юсуп, - отвечал кривой Каримка; - живет у нас с самого похода в Нуратын-Тау, а кто он - разве кто-нибудь знает, что ли?
- Эх, есть что-то хочется!
От котлов потянуло варевом, и эта аппетитная струя раздражала голодные желудки работников.
- А солнце-то уже низко, - заметил кто-то.
- Скоро кончат: вон четверо уже сюда едут, никак. Эк лошадей-то замылили!
- Эй вы там, иди кто-нибудь сюда! - раздался звонкий голос одной из женщин.
- Ну, иди, слышишь…
- Иди сам - не меня зовут!
- Что же ты, собака? - обратился Каримка к Батогову,- слышишь, марджа зовет.
Батогов поднялся.
__________
На усталых, еле двигающих ногами, покрытых пеною лошадях мало-помалу начали съезжаться джигиты к кибиткам, поблизости которых поднимались столбы дыма от огней, разложенных под котлами, и густой пар валил клубами от самых котлов, особенно когда Нар-Беби приподнимала крышку, чтобы поворочать там деревянною лопаткою.
Кто проваживал лошадей, кто уже расседлывал их, отцепив от задней луки изрядные вязанки с дичью. Шумней и шумней становилось около кибиток, по мере того, как прибывали охотники. Лица у всех были потные, разгоревшиеся; говорили все разом, говорили громко, хрипло смеялись, припоминая разные эпизоды дня. Даже сам мирза Кадргул громко кричал на всю стоянку, что кабы не эта проклятая топь, то на волка бы он насел много прежде, чем поспел к нему Юсуп на своем белоногом. А Юсуп посмеивался над мирзой, приговаривая: «Ладно, топь - для всякого топь, а каскыр (волк) - вот он!» И джигит принялся отвязывать небольшого степного волка, подвешенного под седлом за задние ноги. Тощий, не вылинявший как следует, словно ощипанный, этот волк был очень похож на загнанную, забитую собаку; однако все-таки за ним надо было погоняться, на нем можно было выказать свою прыть и считался он все-таки лучшим трофеем дня; травля за ним была самым веселым эпизодом охоты.
Скоро все устроилось; лошадей убрали и поставили на приколы, и джигиты уселись ужинать отдельными кружками, поблизости кибиток. Самое многолюдное и оживленное общество собралось около мирзы Кадргула и Юсупа. Батогов неподалеку вытирал куском войлока и скребницей засохший пот и пыль на золотистой шерсти рыжего жеребца.
- Это еще что за охота! - говорил мирза Юсуп. - Нет, вот я вам расскажу, как мы втроем в кураминских камышах на джуль-барса охотились.
- Втроем? кто да кто? - спросил мирза Кадргул.
- Двое наших было да один русский казак, хороший тоже охотник.
- Вы верхом были?
- Пешие. Вырыли мы яму, засели туда, сверху камышом закрылись и сидим.
- А ведь страшно было, я думаю? - заметил кто-то из слушателей.
- Чего страшно? - (Юсуп приостановился) - нам ничего не было страшно; а вот русский - тот немного струсил.
- Ну, еще бы!
- Около нас, тут сейчас, шагах не больше как в десяти, - продолжал рассказчик, - лошадь дохлая лежала: вчера еще ее джуль-барс зарезал, да не доел. Мы и думали, что придет доедать нынче. Вот сидим; слышим - заревел.
- Ой-ой! и близко?
- Тут вот сейчас, как этот котел. Мы ждем. Слышим, ревет еще - другой…
- Тсс! даже слушать - страх берет…
- Ничего! слышим, опять ревет - третий…
«Вот разоврался», - думал про себя Батогов. Он слышал весь разговор и боялся проронить слово, потому что Юсуп сказал ему сегодня рано утром мимоходом: «Вечером, может, я говорить что буду, а ты слушай». Ну, теперь Батогов и слушал, догадываясь, что это какой-нибудь новый способ, изобретенный его джигитом, чтобы сообщить Батогову что-нибудь для него интересное.
- Русский дрожит и трясется, будто его ледяная болезнь бьет; мы - ничего; думаем: как раз по одному на брата. Поднялся по камышам треск - ну, целый табун гонят, да и только!
- Да ведь они больше тихо ходят?.. - усумнился мирза Кадргул.
- На этот раз шумели. Глядим, один вылез. Зубы - вот! - (Юсуп показал на руке чуть не по локоть). - Глаза - вот!.. (Рассказчик хотел было кивнуть на котел, да одумался и сложил кольцом пальцы). - Рыло какое - ух!.. Смотрим: другой вышел, за ним - третий… остановились все три да как заревут!..
- Я бы непременно удрал!
- Давай стрелять, - говорит мне потихоньку казак. Я говорю: погоди, неравно испугаем их, они и уйдут - тогда ищи.
- Попугаешь!.. - мирза Кадргул расхохотался и толкнул рассказчика в бок кулаком. - Я думаю, у самих душа из халата выскочила!
- Ничего-таки не выскочила! Вот звери подошли к лошади, понюхали и принялись ее жрать. Ну, думаю, пора… как грохнем! - все три и повалились.
- Сразу?
- Сразу. Да это что, слушай дальше. Вылезли мы из ямы к ним, смотрим… и теперь точно что струсили, да и было отчего… сидят три бабы: одна баба черная, другая рыжая, а третья совсем белая, седая такая; сидят и животы чешут…
- Вот тебе и раз! - послышались отдельные возгласы. - Это вместо джуль-барсов-то?
- Да, вместо. Мы это опять все трое в яму.
- Чего так?
- Страшно стало. Глядим: где же бабы? Нету баб, а вместо них-то сидят на падали три больших вороны; глаза у них совсем как уголья; сидят и долбят носами конские кости… Мы потихоньку, потихоньку, задом да задом, ползком да ползком, так-то мы вплоть до самой реки, без малого четыре «чакрым» (версты) пролезли. Да, вот какая дьявольская сторона стала! - заключил Юсуп и полез рукою в блюдо с бараниной.
- Все от русских, - заявил мирза Кадргул и полез в блюдо с другой стороны. Несколько рук последовало их примеру.
- А то раз поехали мы рыбу ловить около Чиназа… - начал опять Юсуп.
- Погоди, после расскажешь, - остановил его Кадргул, - а то тебя начнут слушать - есть перестанут.
Замолчали все и началось усиленное пожирание всего, что стояло перед джигитами; челюсти грызли попадавшиеся хрящи и кости, губы и языки громко, на всю степь, всхлипывали, всасывали и подскакивали, дыхание переводилось тяжело и как-то наскоро, и с грязных, лоснящихся пальцев капало на кожаные шаровары горячее сало.
Джигиты, должно быть, очень проголодались, да и было отчего.
- А в каких баб джуль-барсы обратились - в русских или в наших? - спросил вдруг один из джигитов, вытирая нос и губы полою халата.
- Должно быть, в русских.
- Должно быть. Ведь они все немного с дьявольщиной. Года три назад наши привели двух; так одна из них белая была такая, что все равно как будто ее из соли сделали, а волосы у ней были в одну масть с твоим жеребцом, - говорил джигит, обращаясь к мирзе Кадргулу. - Так помнишь, как она Курбан-бия обошла. Бывало, не ест, не пьет, только сидит около нее да руками держится.
- Совсем пропал человек, - произнес мирза Кадргул.
- Да и пропал бы, если бы бабы его не догадались придушить русскую… ну, и прошло.
- Да ведь ее не душили, а, говорят, дали съесть чего-то.
- Давали и есть, да не берет, ну - они и того.
- Там еще одна, кажется, есть, - начал Юсуп и закашлялся, отвернувшись в ту сторону, где Батогов все еще тер рыжего жеребца.
- То другая, ту из Кара-кум привезли.
- Я знаю, из Кара-кум, мне вчера там, у них в ауле, говорили. Видел я ее как-то, ну, и расспросил…
Батогов весь сосредоточился в слухе, только рука его, почти машинально, медленно проводила по глянцевитой, атласной шее лошади.
- Привезли их тогда двух, - говорил Юсуп, и когда прокашлялся, то голос его стал гораздо громче.
- Да, двух; с нею еще одного человека привезли, тощего такого, - и странное дело, в ту пору заезжал к нам один из казалинских киргиз, хорошо так по-русски знал; начал говорить - ни тот его не понимает, ни он ничего не разберет.
Рука Батогова дрогнула, он наклонился немного; он с большим вниманием рассматривал ту маленькую трещину на копыте, что шла промеж двух гвоздей; он даже пальцем ее слегка потрогал.
- А говорили наши, что их трое в арбе сидело, да один барахтался очень, - его и того…
- Как же, голову его привезли; она дорогою хоть и попортилась немного, да узнать можно было, что не русский, а джюгут (еврей). В Бухаре я много таких видал.
- Ну, а тот, что живым привезли?
- Тот сдох, на другой же неделе издох.
- Да ведь это когда было?
- Вот уже три года, пожалуй; я же говорил.
- Да ведь это ту, что задушили, ну, а та, что в ауле?
- Все тогда же, только с разных мест.
- А уж очень плоха стала, - говорил Юсуп, - я вчера видел; ну, совсем помирает: ходит будто не на своих ногах, а ее еще работать заставляют.
- А то что же с ней делать?.. Выкупа за нее и тогда не было, а теперь кому она нужна?
- Была прежде хорошая баба, да слишком уже на нее налегли, ну она и хиреть начала.
Нар-Беби в эту минуту шла от котла к кибитке. Ей пришлось проходить как раз мимо Батогова. «Что это он делает?» - подумала она и остановилась. Очень уже ее озадачило то, что она увидела.
Батогов стоял, упершись лбом в плечо рыжего жеребца; одна рука его судорожно уцепилась за гриву, словно он собирался вскочить на коня; другая - висела прямо вниз; из этой руки выскользнула и скребница, и войлок, все это лежало на земле. Колена у Батогова тряслись и подгибались.
- Эй! Ты что это? - спросила Нар-Беби.
Батогов словно не слышал этого вопроса.
- Да ну, заскучал, что ли? - крикнула она громко.
- Что там еще? - спросил мирза Кадргул и приподнялся.
Юсуп быстро подошел к Батогову и тронул его за плечо. Рыжий жеребец дрогнул и подался вбок. Батогов упал. Несколько джигитов встали и подошли тоже. Они окружили лежавшего.
- Что такое с ним сделалось? - произнес Юсуп и нагнулся.
Батогов приподнялся, посмотрел вокруг себя каким-то мутным, неопределенным взглядом и снова лег ничком, подложив под лицо свои руки.
- Ауру… (болен), - произнес мирза Кадргул. - Оставьте его: к утру отлежится.
- А как славно жеребца твоего вычистил! - заметил один джигит и потрепал по шее рыжего.
- Хорошо около коней ходит, - сказал мирза Кадргул и пошел в кибитку.
Около больного стоял Юсуп и, как кажется, немного ошалел.
Батогов был в одних шароварах, и его голая спина как-то странно вздрагивала. Юсуп взял попону и накрыл его. Нар-Беби осторожно подходила с какой-то чашкою. Ей, видимо, хотелось подойти, но не хватало решимости.
Неподалеку лежал Каримка и еще один из работников.
- Ну, что, видел? - спросил он, - не моя правда?
- Да что?
- Юсуп, вон, накрывает его, видел?
- Ну, видел?
- То-то… Я уже и не то еще заметил…
Работник громко зевнул, потянул себе на голову рваный полосатый халат и свернулся клубком. Каримка тоже прилег, но с расчетом, так, чтобы не проронить ни одного движения Батогова и его Юсупа, все еще стоявшего над ним в недоумении.
Последнее зарево вечерней зари быстро погасало; темнота сгущалась все более и более. Там и сям послышалось звучное храпение спящих.
Вдруг Батогов приподнялся, опять сел, провел рукою по глазам и тяжело вздохнул.
- Тюра… - начал чуть слышно Юсуп.
- Вот она судьба, - проговорил Батогов, задумался и опустил голову на колена.
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.III. Нар-Беби
В это утро обычные тревоги просыпающегося аула приняли какой-то особенный, оживленный характер.
Еще накануне пастухи, пригнавшие отары с пастбищ, и еще кое-кто из соседей, что кочевали близ соленых озер, говорили, что на этих затонах, в тех пунктах, где вода не совсем еще испарилась во время жаркого лета, слетелось много разной болотной и озерной дичи, прилетевшей с далекого севера.
Подходило время осеннего перелета, и эти кое-где разбросанные цепи солонцеватых озер, почти затерявшиеся в громадных степях, выжженных солнцем, обрамленные непроходимыми трясинами, поросшие тростником и осокою, служили станциями для бесчисленных птичьих стай, изнуренных далекими перелетами над безводною, сухою равниной. Дальше, за этими озерами, опять бесконечные степи, там за ними величавая, покойная Аму-Дарья, за нею благодатные теплые страны; а пока, в ожидании этого раздолья, сойдут и эти полувысохшие лужи, дающие возможность поплескаться и понырять бесчисленным утиным стаям, и некому здесь тревожить этих кочевых птиц; разве какие-либо соседние аулы вышлют своих джигитов порыскать с соколами вокруг соляных озер, не слишком близко, впрочем, подбираясь к их топким берегам. А тот ущерб, который нанесут несметным крылатым легионам десяток-другой узкоглазых охотников, не слишком-то тревожит птиц, и спокойно опускаются они шумящими стаями на эти гладкие водные поверхности, на эти илистые, топкие трясины, богатые всякою земноводною снедью.
Спокойно, чинно, с достоинством бродят между кочками длинные журавли; один за другим погружают они свои длинные носы в илистую грязь, выхватывают оттуда что-то живое, сильно трепещущееся, глотают пойманное, запрокинув кверху голову, снова суют носы в грязь, пока не нажрутся до пресыщения, до того, что равнодушно смотрят на какую-нибудь маленькую, бойкую, всю в ярких крапинках лягушку, прыгающую у них чуть-чуть что не под самым носом: тогда они, совершенно успокоенные, станут на одной ноге длинными рядами на самом краю затонов и, словно ряды неподвижных солдатиков, уставятся в воду, созерцая там свои собственные отражения.
Стаи уток, подвернув головы под крылья, плотно прижавшись друг к другу, дремлют на поверхности луж, и не видно воды под этою живою массою, испещренною золотисто-зелеными и ярко-белыми пятнами.
Поднимая тысячи брызг, взмахивая громадными белыми крыльями, вытянув тонкие красивые шеи, взлетают величавые лебеди и, пролетев несколько десятков шагов, стелясь над самыми зарослями, задавая камни в своем могучем размахе, с шумом опускаются на воды соседнего затона. И долго еще над водою носится плеск и гул, словно неподалеку дружно работают невидимые водяные мельницы.
Привольно было бы охотнику бродить по этим заповедным болотам, подкрадываться к этим стаям, не напуганным еще ружейными выстрелами, но только прежде надо изучить те немногие узкие, словно протянутые жердочки, тропинки, которые, пожалуй, еще могут выдержать незначительную тяжесть одинокого охотника. Случайно сплетшиеся корни и стебли осоки, редкого тальника и камыша образовали эти опасные предательские пути, и горе тому, чья нога сорвется с подобной тропинки. Горе тому, кто, обманувшись кажущейся прочностью соседней кочки, прыгнет на нее, рассчитывая с нее прыгнуть на другую, там на третью и, таким образом, мало-помалу, пробраться вон к тому водному пространству, что светлою чертою серебрится сквозь дальние камышовые заросли. Неверно ступившая нога уходит все глубже и глубже, ее словно засасывает какая-то странная подземная сила; бьется и барахтается неосторожный, хватаясь за окружающие его стебли, эти стебли остаются у него в руках, вырванные с корнями, быстрое движение еще более разбивает жидкую, бездонную грязь, и счастлив, тысячу раз счастлив тот, кому удастся снова выкарабкаться на прежнюю тропу, и уже ни за что не решится он во второй раз повторить такой, донельзя рискованной, попытки.
Случалось, что верблюд, испуганный волком, неожиданно завывшим за теми барханами, охваченный паническим ужасом, забежит в эти трясины. Долго бьется и пронзительно, чуть не на всю степь ревет от страха несчастное животное, силясь вырваться из этой засасывающей топи, и чем сильнее бьется оно, тем быстрее погружается в илистую массу, пока она совершенно не поглотит и это горбатое туловище, и эту искаженную ужасом мохнатую голову, которая, вытянувшись на длинной шее, до последнего мгновения держится на предательской поверхности. А приди кто через час взглянуть на это место страшной борьбы за жизнь - и что он увидит? Ту же слегка изрытую топь, те же кочки, мохнатые, неподвижные, тот же камыш, колеблющийся от ветра, и никаких признаков томительной, страшной катастрофы, - и недоумевает прискакавший на помощь киргиз, что же это ревело так, вот тут, словно как на этом самом месте?..
Сколько джигитов потеряли своих коней на этих болотах! И эти бесчисленные птичьи стаи словно знают, какие непроходимые преграды отделяют их от человека, и спокойно смотрят они вдаль на этих немногих всадников, что ярко-красными точками мелькают по окраинам, между редких, полувыжженных зарослей.
__________
Временем осеннего перелета киргизы, страстные любители соколиной охоты, пользуются для того, чтобы попытать удаль своих ученых, притравленных птиц, и поразнообразить хотя немного свой стол, заменив дичью вечно одну и ту же конину да баранину.
И вот, сегодня, мирза Кадргул собирался, чуть не всем аулом, на охоту с соколами и выезжал для того на соляные озера. Предполагали уехать верст за сорок от места стоянки, а потому мирза Кадргул, рассчитывая не один день позабавиться этой охотой, велел перевезти на место охоты несколько запасных кибиток, с которыми и возились женщины, сворачивая кошмы, увязывая в пучки ребра телеги (боковые решетки) и остальное дерево и навьючивая все это на верблюдов, еще накануне приведенных из степи.
Всех всадников собралось человек около тридцати. Это было почти все население просторно разбросанного аула. Все выехали на своих лучших лошадях, одетые в новые цветные халаты. Лица у всех смотрели как-то весело, празднично. Оружия с собою не забирали много - что, мол, оно только даром за спиною болтаться будет, однако шашку на всякий случай и неизбежные ножи захватили с собою. Только один мирза Юсуп, который даже из кибитки не выходил никогда иначе, как будто бы на войну собирался, был и теперь вооружен от головы до самых пяток; за спиною у него было ружье его диковинное, что по два раза сразу стреляет, а пистолеты с ним были такие, что, как начнут стрелять, и счета нет тем выстрелам, а сам мирза Юсуп а это время только пальцем пошевеливает.
Борзые собаки подняли вой, глядя на сбирающихся всадников, и путались между лошадьми, с веселым, заигрывающим лаем, прыгая чуть не на седла к своим хозяевам.
Ученые птицы сидели на плечах джигитов или на крашеных палках, прилаженных за плечами вроде коромысла; соколы, беркуты и маленькие охотничьи ястребки чуть слышно гремели металлическими бубенчиками, привязанными к их мохнатым лапкам. Все они были на привязях, от которых освобождались только по воле джигита, завидевшего подходящую добычу.
У самой ставки мирзы Кадргула красивый рыжий жеребец рыл ногою землю от нетерпения и, зажав уши, злобно косился на толпу, грызя железные удила своей разукрашенной уздечки. Батогов его оглаживал и внимательно осматривал седловку, стараясь не пропустить чего-нибудь такого, за что могло бы достаться от хозяина его спине или затылку. Однако все обошлось благополучно.
Мирза Кадргул вышел, степенно оглянулся по сторонам, оправил пояс, увешанный бесчисленными кошельками, подтянул штаны, не торопясь влез на седло и стал разбирать поданные ему поводья.
Всадник за всадником, маленькими группами, а чаще просто поодиночке, стали выбираться джигиты из аула. Солнце только что еще взошло, в воздухе было прохладно, застоявшиеся кони горячились.
Мало-помалу все всадники скрылись из вида, и аул опустел, только близ ставки мирзы Кадргула возилась краснощекая Нар-Беби, довьючивая с работниками последнего верблюда.
Через полчаса небольшой караван с тремя женщинами и четырьмя работниками, позванивая колокольчиками и погремушками, потянулся из аула вслед за уехавшими джигитами. Уздечки у всех верблюдов были украшены ярко-красными шерстяными султанчиками, которые торчали как раз между ушей животных. Это означало, что верблюды были не какого-нибудь простого киргиза, а принадлежали самому мирзе Кадргулу.
В этом караване, в числе четырех работников, находился Батогов, которого краснощекая Нар-Беби выбрала себе сама на подмогу при расстановке и уборке кибиток.
__________
Караван шел в таком порядке: на переднем верблюде ехал работник, сидя на горбах, между двух громадных свертков кибиточных кошем. На втором верблюде седло было совсем особенного устройства; оно было в виде четыреугольной, плоской корзинки, на углах которой поднимались аршина на полтора пучки камыша, а на верхушках этих пучков прилажены были султаны из конского волоса и красной шерсти. В этой корзинке сидела одна из жен мирзы Кадргула; рядом ехала верхом на лошади другая женщина; за ними шли два верблюда, на которых были навьючены телега и крыши кибиток; пучки крашенных прутьев странно топорщились и гремели при каждом шаге животных. На этих же верблюдах были прилажены два больших, закопченных котла и шерстяной мешок с рисом и прочей провизией. За верблюдами, несколько поотстав, шел пешком Батогов, он только один был пеший, между тем как остальные работники гарцовали верхом, держась поблизости каравана. Батогов вел в поводу четвертого приземистого, мохнатого двугорбого верблюда, почти белого, покрытого цветным ковром и украшенного большим, глухо звонящим колоколом. На верблюде этом сидела Нар-Беби, просто верхом, широко раздвинув свои ноги и раскачивая на ходу всем своим жирным туловищем. Однообразная, колеблющаяся походка верблюда, казалось, усыпляла ее; она сильно сопела носом, прихрапывала, только прищуренные, чересчур уже масляные глаза ее как-то странно посматривали на молодцеватую фигуру шагающего перед нею Батогова.
Он был в одних только кожаных шароварах, без рубашки, и его мускулистое, здоровое тело, несмотря на сильный загар и слой грязи, все-таки резко отделялось своею относительною белизною от темно-бронзовой, словно дубленой кожи прочих работников.
Вдруг Батогов почувствовал, что об его спину что-то очень легко щелкнуло, словно в него бросили чем-то… Сперва он не обратил внимания на это обстоятельство, но вот спина его опять ощутила на себе повторение того же удара, удара мягкого, такого, который ясно говорил, что бьющая рука вовсе не желала произвести болезненное ощущение, а просто требовала, чтобы на нее обратили внимание.
Батогов быстро обернулся. Широкий рот Нар-Беби как-то особенно выразительно улыбался, она смотрела вдаль, немного отвернувшись в сторону, и вытирала пальцами что-то под носом.
- Ишь ты, - подумал Батогов, - никак заигрывает?
Он пошел немного тише, так что очутился не впереди верблюда, а рядом, у самого плеча животного, которое вовсе не требовало, чтобы его тащили за повод, и бойко шло вперед, пошлепывая от скуки своими отвислыми пенящимися губами.
Маневр Батогова, вероятно, очень понравился Нар-Беби, потому что он тотчас же почувствовал, как острый носок красного сафьянового сапога уперся ему слегка в плечо, а потом начал легонько, по-кошачьи, щекотать ему шею.
Батогов опять обернулся. Нар-Беби быстро отдернула ногу, осклабилась, расстегнула ворот своей рубахи и внимательно занялась какою-то охотой у себя за пазухой. Скоро она так увлеклась этой ловлей, что, казалось, вовсе не замечала, как, мало-помалу, у ней обнажалась грудь, и ее красная кумачная рубаха сползла уже с одного плеча, скользя до ожирелым, потным формам степной красавицы.
Батогов искоса взглянул и отвернулся. Через секунду он снова почувствовал на своей шее прикосновение сапога.
- А что, - подумал он, - разве и в самом деле попробовать завести интригу, благо сама напрашивается?
И он, приноровившись, ловко поймал рукою эту шаловливую ногу и слегка притиснул ее.
Нар-Беби тихо засмеялась и произнесла вполголоса:
- Эге! Да ты знаешь, с чего начинать нужно? (поговорка, равносильная нашей «где раки зимуют»)…
- Тоже ведь не маленький, - отвечал Батогов так же тихо и шагнул немного вперед. Ему показалось, что один из работников, кривой Каримка, проезжая мимо, как-то подозрительно посмотрел на них своим одиноким глазом. Это был тот самый работник, который не раз схватывался с Батоговым, и схватки эти всегда для него невыгодно кончались; раз даже чуть не дошло у них до ножей, то есть, правильнее сказать, - до ножа, так как нож-то был у одного Каримки, и Батогов только тем и избавился от своего противника, что успел сбить его с ног ударом тяжелой конской попоны, а тут подоспел кто-то из джигитов и рознял драчунов, отвесив каждому из них по несколько ударов нагайкою. Батогов молча выдержал побои и принялся, чуть не в десятый раз, чистить и холить рыжего жеребца, а кривой Каримка кричал и выл чуть не на весь аул, и клялся Аллахом и всеми пророками, что когда-нибудь просто сонного придушит эту проклятую русскую собаку.
Каримка поглядел и проехал мимо; еще раз обернулся совсем неожиданно, но Батогов зорко следил за всеми движениями своего подозрительного врага и потому вовремя принял меры осторожности.
- Ну, опять иди ближе, - произнесла Нар-Беби.
- Это хорошо, - подумал Батогов, - реже голодать придется; другой раз, все лишний кусок перепадет, а мне этим брезгать не приходится.
Вдали, на небольшом возвышенном бархане, чуть виднелась группа всадников; еще дальше, в степи, мелькали несколько отдельно двигающихся точек. То были джигиты из аула мирзы Кадргула. Оригинальная охота с соколами, эта воздушная травля птиц птицами же, началась на потеху разгулявшимся джигитам.
Караван остановился. Выбрали место, где песок был немного посырее и не так крутило пыль прихотливым ветром, и принялись ставить кибитки.
Нар-Беби сама возилась с работниками, опытною рукою обтягивала решетки широкой тесьмою и волосяными арканами, и когда накидывали верхнюю кошму, то красавица, словно нечаянно, очутилась около самого Батогова и шепнула ему скороговоркою:
- Ты, слушай: как стемнеет совсем, сюда приди; я тебе в эту дыру мяса просуну, а ты и ешь потихоньку.
Она показала ему на прореху в кошме, приходившуюся как раз у самого низа кибитки.
- Вот и начало высокого покровительства, - подумал Батогов. - Все-таки не кто-нибудь, а сама жена мирзы Кадргула!
Подскакало человека три джигитов, у каждого на седлах висели в тороках по десятку разнокалиберных уток, у одного даже висел, прихваченный за шею, большой серый гусь и чуть не по самой земле волочился своим полуторааршинным крылом, переломленным во время падения на землю.
Птицу сдали на руки Нар-Беби: она тут была полной хозяйкой, за отсутствием старой Хаззават, оставшейся в ауле. Кибитки установили, котлы поставили на таганы, стряпня началась, и работникам ничего более не оставалось делать, как сесть на корточки и спокойно дожидаться вечера, любуясь, как вдали охотятся чуть заметные всадники.
Так и сделали.
IV. Соколиная охота
- А вон наш мирза едет, - говорил один из работников, глядя вдаль по направлению озер.
- Где ты его видишь? - спрашивал другой.
- Да вон там. Смотри, как раз между кустом и тем джигитом, что с лошади слез.
- А, вижу. Может, он, а может, и другой кто. Далеко.
- Он.
- Смотри, смотри, как погнали! Ай-ай-ай! ух!
Работник привскочил на месте, заметался, словно он сам гнал вместе с джигитами, и громко загикал. Другой работник свистнул, а Каримка произнес, с презрением глядя на Батогова:
- Видывал ли ты там, у вас, что-нибудь лучше?
- Стоит дрянь такую смотреть! - сказал Батогов и даже сплюнул.
Каримка схватил какой-то комок и швырнул им в русского.
- Ну, ты - тише: опять то же будет; лучше не лезь! - сказал Батогов и отодвинулся подальше.
- А вон мирза Юсуп полем прямо пошел. Эк дует!
- Эге! да это они волка выгнали; смотри, как пошли. Вон он, вон!.. Удирает, чертов сын!
- Ой, уйдет!.. пропал… вон опять пошел… наседают, наседают!.. Прорезали!
- Берут, берут… Эх, кабы нам туда же!
- И что только за лошадь у этого Юсупа: просто сам шайтан в ней сидит!
- Да в ней, и правда, черт сидит, да, может, еще и не один… Ты слышал, небойсь, как Юсуп говорил, что он ее из-под русского батыря взял?
- Ну, так что же?
- А то, что ежели у них только в руках побывает - ну, и готово.
- Ну, а этот тоже?
Работник понизил голос и показал на Батогова.
- А ты думал - нет?
- То-то я заметил, что как он подойдет к Юсуповым лошадям, сейчас те ржать начинают, особенно этот гнедой, белоногий.
- А я так думаю, - вставил Каримка, - как бы тут совсем особенного черта не было… Я еще кое-что заметил…
Работники начали о чем-то шептаться между собою. Батогов попытался было вслушаться, да нет: очень уж тихо говорили. Только во время разговора Каримка раза два посмотрел туда, где краснощекая Нар-Беби, растерев на ладонях какую-то белую мазь, умащивала ею свои и без того жирные косы.
- Ну, а Юсуп? - спросил один из шептавших уже громко.
- Да что Юсуп, - отвечал кривой Каримка; - живет у нас с самого похода в Нуратын-Тау, а кто он - разве кто-нибудь знает, что ли?
- Эх, есть что-то хочется!
От котлов потянуло варевом, и эта аппетитная струя раздражала голодные желудки работников.
- А солнце-то уже низко, - заметил кто-то.
- Скоро кончат: вон четверо уже сюда едут, никак. Эк лошадей-то замылили!
- Эй вы там, иди кто-нибудь сюда! - раздался звонкий голос одной из женщин.
- Ну, иди, слышишь…
- Иди сам - не меня зовут!
- Что же ты, собака? - обратился Каримка к Батогову,- слышишь, марджа зовет.
Батогов поднялся.
__________
На усталых, еле двигающих ногами, покрытых пеною лошадях мало-помалу начали съезжаться джигиты к кибиткам, поблизости которых поднимались столбы дыма от огней, разложенных под котлами, и густой пар валил клубами от самых котлов, особенно когда Нар-Беби приподнимала крышку, чтобы поворочать там деревянною лопаткою.
Кто проваживал лошадей, кто уже расседлывал их, отцепив от задней луки изрядные вязанки с дичью. Шумней и шумней становилось около кибиток, по мере того, как прибывали охотники. Лица у всех были потные, разгоревшиеся; говорили все разом, говорили громко, хрипло смеялись, припоминая разные эпизоды дня. Даже сам мирза Кадргул громко кричал на всю стоянку, что кабы не эта проклятая топь, то на волка бы он насел много прежде, чем поспел к нему Юсуп на своем белоногом. А Юсуп посмеивался над мирзой, приговаривая: «Ладно, топь - для всякого топь, а каскыр (волк) - вот он!» И джигит принялся отвязывать небольшого степного волка, подвешенного под седлом за задние ноги. Тощий, не вылинявший как следует, словно ощипанный, этот волк был очень похож на загнанную, забитую собаку; однако все-таки за ним надо было погоняться, на нем можно было выказать свою прыть и считался он все-таки лучшим трофеем дня; травля за ним была самым веселым эпизодом охоты.
Скоро все устроилось; лошадей убрали и поставили на приколы, и джигиты уселись ужинать отдельными кружками, поблизости кибиток. Самое многолюдное и оживленное общество собралось около мирзы Кадргула и Юсупа. Батогов неподалеку вытирал куском войлока и скребницей засохший пот и пыль на золотистой шерсти рыжего жеребца.
- Это еще что за охота! - говорил мирза Юсуп. - Нет, вот я вам расскажу, как мы втроем в кураминских камышах на джуль-барса охотились.
- Втроем? кто да кто? - спросил мирза Кадргул.
- Двое наших было да один русский казак, хороший тоже охотник.
- Вы верхом были?
- Пешие. Вырыли мы яму, засели туда, сверху камышом закрылись и сидим.
- А ведь страшно было, я думаю? - заметил кто-то из слушателей.
- Чего страшно? - (Юсуп приостановился) - нам ничего не было страшно; а вот русский - тот немного струсил.
- Ну, еще бы!
- Около нас, тут сейчас, шагах не больше как в десяти, - продолжал рассказчик, - лошадь дохлая лежала: вчера еще ее джуль-барс зарезал, да не доел. Мы и думали, что придет доедать нынче. Вот сидим; слышим - заревел.
- Ой-ой! и близко?
- Тут вот сейчас, как этот котел. Мы ждем. Слышим, ревет еще - другой…
- Тсс! даже слушать - страх берет…
- Ничего! слышим, опять ревет - третий…
«Вот разоврался», - думал про себя Батогов. Он слышал весь разговор и боялся проронить слово, потому что Юсуп сказал ему сегодня рано утром мимоходом: «Вечером, может, я говорить что буду, а ты слушай». Ну, теперь Батогов и слушал, догадываясь, что это какой-нибудь новый способ, изобретенный его джигитом, чтобы сообщить Батогову что-нибудь для него интересное.
- Русский дрожит и трясется, будто его ледяная болезнь бьет; мы - ничего; думаем: как раз по одному на брата. Поднялся по камышам треск - ну, целый табун гонят, да и только!
- Да ведь они больше тихо ходят?.. - усумнился мирза Кадргул.
- На этот раз шумели. Глядим, один вылез. Зубы - вот! - (Юсуп показал на руке чуть не по локоть). - Глаза - вот!.. (Рассказчик хотел было кивнуть на котел, да одумался и сложил кольцом пальцы). - Рыло какое - ух!.. Смотрим: другой вышел, за ним - третий… остановились все три да как заревут!..
- Я бы непременно удрал!
- Давай стрелять, - говорит мне потихоньку казак. Я говорю: погоди, неравно испугаем их, они и уйдут - тогда ищи.
- Попугаешь!.. - мирза Кадргул расхохотался и толкнул рассказчика в бок кулаком. - Я думаю, у самих душа из халата выскочила!
- Ничего-таки не выскочила! Вот звери подошли к лошади, понюхали и принялись ее жрать. Ну, думаю, пора… как грохнем! - все три и повалились.
- Сразу?
- Сразу. Да это что, слушай дальше. Вылезли мы из ямы к ним, смотрим… и теперь точно что струсили, да и было отчего… сидят три бабы: одна баба черная, другая рыжая, а третья совсем белая, седая такая; сидят и животы чешут…
- Вот тебе и раз! - послышались отдельные возгласы. - Это вместо джуль-барсов-то?
- Да, вместо. Мы это опять все трое в яму.
- Чего так?
- Страшно стало. Глядим: где же бабы? Нету баб, а вместо них-то сидят на падали три больших вороны; глаза у них совсем как уголья; сидят и долбят носами конские кости… Мы потихоньку, потихоньку, задом да задом, ползком да ползком, так-то мы вплоть до самой реки, без малого четыре «чакрым» (версты) пролезли. Да, вот какая дьявольская сторона стала! - заключил Юсуп и полез рукою в блюдо с бараниной.
- Все от русских, - заявил мирза Кадргул и полез в блюдо с другой стороны. Несколько рук последовало их примеру.
- А то раз поехали мы рыбу ловить около Чиназа… - начал опять Юсуп.
- Погоди, после расскажешь, - остановил его Кадргул, - а то тебя начнут слушать - есть перестанут.
Замолчали все и началось усиленное пожирание всего, что стояло перед джигитами; челюсти грызли попадавшиеся хрящи и кости, губы и языки громко, на всю степь, всхлипывали, всасывали и подскакивали, дыхание переводилось тяжело и как-то наскоро, и с грязных, лоснящихся пальцев капало на кожаные шаровары горячее сало.
Джигиты, должно быть, очень проголодались, да и было отчего.
- А в каких баб джуль-барсы обратились - в русских или в наших? - спросил вдруг один из джигитов, вытирая нос и губы полою халата.
- Должно быть, в русских.
- Должно быть. Ведь они все немного с дьявольщиной. Года три назад наши привели двух; так одна из них белая была такая, что все равно как будто ее из соли сделали, а волосы у ней были в одну масть с твоим жеребцом, - говорил джигит, обращаясь к мирзе Кадргулу. - Так помнишь, как она Курбан-бия обошла. Бывало, не ест, не пьет, только сидит около нее да руками держится.
- Совсем пропал человек, - произнес мирза Кадргул.
- Да и пропал бы, если бы бабы его не догадались придушить русскую… ну, и прошло.
- Да ведь ее не душили, а, говорят, дали съесть чего-то.
- Давали и есть, да не берет, ну - они и того.
- Там еще одна, кажется, есть, - начал Юсуп и закашлялся, отвернувшись в ту сторону, где Батогов все еще тер рыжего жеребца.
- То другая, ту из Кара-кум привезли.
- Я знаю, из Кара-кум, мне вчера там, у них в ауле, говорили. Видел я ее как-то, ну, и расспросил…
Батогов весь сосредоточился в слухе, только рука его, почти машинально, медленно проводила по глянцевитой, атласной шее лошади.
- Привезли их тогда двух, - говорил Юсуп, и когда прокашлялся, то голос его стал гораздо громче.
- Да, двух; с нею еще одного человека привезли, тощего такого, - и странное дело, в ту пору заезжал к нам один из казалинских киргиз, хорошо так по-русски знал; начал говорить - ни тот его не понимает, ни он ничего не разберет.
Рука Батогова дрогнула, он наклонился немного; он с большим вниманием рассматривал ту маленькую трещину на копыте, что шла промеж двух гвоздей; он даже пальцем ее слегка потрогал.
- А говорили наши, что их трое в арбе сидело, да один барахтался очень, - его и того…
- Как же, голову его привезли; она дорогою хоть и попортилась немного, да узнать можно было, что не русский, а джюгут (еврей). В Бухаре я много таких видал.
- Ну, а тот, что живым привезли?
- Тот сдох, на другой же неделе издох.
- Да ведь это когда было?
- Вот уже три года, пожалуй; я же говорил.
- Да ведь это ту, что задушили, ну, а та, что в ауле?
- Все тогда же, только с разных мест.
- А уж очень плоха стала, - говорил Юсуп, - я вчера видел; ну, совсем помирает: ходит будто не на своих ногах, а ее еще работать заставляют.
- А то что же с ней делать?.. Выкупа за нее и тогда не было, а теперь кому она нужна?
- Была прежде хорошая баба, да слишком уже на нее налегли, ну она и хиреть начала.
Нар-Беби в эту минуту шла от котла к кибитке. Ей пришлось проходить как раз мимо Батогова. «Что это он делает?» - подумала она и остановилась. Очень уже ее озадачило то, что она увидела.
Батогов стоял, упершись лбом в плечо рыжего жеребца; одна рука его судорожно уцепилась за гриву, словно он собирался вскочить на коня; другая - висела прямо вниз; из этой руки выскользнула и скребница, и войлок, все это лежало на земле. Колена у Батогова тряслись и подгибались.
- Эй! Ты что это? - спросила Нар-Беби.
Батогов словно не слышал этого вопроса.
- Да ну, заскучал, что ли? - крикнула она громко.
- Что там еще? - спросил мирза Кадргул и приподнялся.
Юсуп быстро подошел к Батогову и тронул его за плечо. Рыжий жеребец дрогнул и подался вбок. Батогов упал. Несколько джигитов встали и подошли тоже. Они окружили лежавшего.
- Что такое с ним сделалось? - произнес Юсуп и нагнулся.
Батогов приподнялся, посмотрел вокруг себя каким-то мутным, неопределенным взглядом и снова лег ничком, подложив под лицо свои руки.
- Ауру… (болен), - произнес мирза Кадргул. - Оставьте его: к утру отлежится.
- А как славно жеребца твоего вычистил! - заметил один джигит и потрепал по шее рыжего.
- Хорошо около коней ходит, - сказал мирза Кадргул и пошел в кибитку.
Около больного стоял Юсуп и, как кажется, немного ошалел.
Батогов был в одних шароварах, и его голая спина как-то странно вздрагивала. Юсуп взял попону и накрыл его. Нар-Беби осторожно подходила с какой-то чашкою. Ей, видимо, хотелось подойти, но не хватало решимости.
Неподалеку лежал Каримка и еще один из работников.
- Ну, что, видел? - спросил он, - не моя правда?
- Да что?
- Юсуп, вон, накрывает его, видел?
- Ну, видел?
- То-то… Я уже и не то еще заметил…
Работник громко зевнул, потянул себе на голову рваный полосатый халат и свернулся клубком. Каримка тоже прилег, но с расчетом, так, чтобы не проронить ни одного движения Батогова и его Юсупа, все еще стоявшего над ним в недоумении.
Последнее зарево вечерней зари быстро погасало; темнота сгущалась все более и более. Там и сям послышалось звучное храпение спящих.
Вдруг Батогов приподнялся, опять сел, провел рукою по глазам и тяжело вздохнул.
- Тюра… - начал чуть слышно Юсуп.
- Вот она судьба, - проговорил Батогов, задумался и опустил голову на колена.