Вадим Рабинович, воспоминания о Шаламове, 1984
Я уже встречал имя Вадима Рабиновича в связи с Шаламовым, например, Александр Зорин в своем кратком мемуаре о похоронах Шаламова называет его среди присутствовавших, но дальше не углублялся, и, как видно, зря. Воспоминания Рабиновича о Шаламове - центральный пункт мозаичного панно Александра Баднаревича, опубликованного в югославском журнале "Polja" в марте 1987 года. Перескажу как смогу, поскольку, кроме Гугл-переводчика, знакомых сербов-хорватов у меня нет.
Вадим Львович Рабинович - поэт, прозаик, переводчик, при этом кандидат химических и доктор философских наук. Автор трех книг стихов, дюжины - прозы и диссертации под названием "Исследование некоторых окислительных превращений пропана на смешанных полифункциональных катализаторах". Ниже перевод его мемуара. (Переводил я приблизительно так: смотрел, что переводит машина, потом внимательно вчитывался в текст на сербско-хорватском, все-таки имеющем отдаленное сходство с русским, которое способствует лучшему пониманию, и иногда заглядывал в словарь что-нибудь уточнить. Так что ответственность за перевод несу весьма ограниченную и с удовольствием прочел бы профессиональный перевод, но поскольку никто его не сделает, делаю как могу).
"Я, пишет Баднаревич, познакомился с Вадимом Рабиновичем в 1984 году в городе Нови-Сад, где работал переводчиком на встрече советских и югославских поэтов. Одно из стихотворений сборника Рабиновича "В каждом дереве - скрипка" [стихотворение "Постигну ль родословную вещей..."] было посвящено Варламу Шаламову, и Баднаревич заинтересовался. Оказалось, Рабинович знал Варлама Шаламова, посещал его в доме престарелых и гордится тем, что некогда написал рецензию на его вторую книжку стихов, "Шелест листьев" (1964), опубликованную в газете Литературная Россия (вот, кстати, работа для советских шаламоведов, найти эту затерявшуюся рецензию). Тогда же они с Шаламовым и познакомились.
Несколько раз он навестил его в доме престарелых, где подходила к концу мученическая жизнь Шаламова. Тот уже терял дар речи и с трудом узнавал посетителей, рассказывает Вадим Рабинович. Он жил в комнате с безумным стариком, к которому иногда приходил сын. Среди других посетителей был математик Юлий Шрейдер, друживший с Шаламовым (Баднаревичу это имя вряд ли что-нибудь говорило, но все, кто занимается Шаламовым, хорошо его знают). Они приносили ему разные советские сласти, вроде лимонных вафель, которыми в доме престарелых не подчевали, хотя, утверждает Рабинович, кормили там хорошо.
Он вспоминает одну поразившую его сцену. Санитар перестелил Шаламову постель, после чего тот сгреб все постельное белье, выбросил его в окно и улегся на металлическую сетку кровати. Рабинович спросил, зачем он это делает, ведь намного лучше лежать на чистом постельном белье, чем на металлической сетке. Ответ он разобрал с трудом, но суть понял. Шаламов ответил, что больше двадцати лет потратил на рассказы, и хочет потратить на них свой последний год, последний месяц и последний день - такая, металлическая, кровать, более естественна, чем мягкий матрас, взбитая подушка и выстиранное белье. Я это запомнил навсегда, говорит Рабинович. Кому-то это может показаться выдумкой, но сейчас я вижу в этом эпизоде метафору всей его страдальческой жизни.
Фазиль Искандер передавал ему свой разговор с Шаламовым о том, как должна выглядеть современная проза. Разговор состоялся лет за десять до смерти Варлама Тихоновича, а, может быть, и раньше, после отказа издательства "Советский писатель" издать "Колымские рассказы". Состоялся он на улице Воровского, в здании Союза советских писателей. Фазиль был сторонником метафорической, блестящей, фантастической прозы, а Варлам Тихонович выступал против - в прозе не нужны никакие украшения, достаточно рассказать все как было, то есть чистую нечистую правду жизни. Это оправдывает жизнь художника, и это единственный способ возвысить искусство прозы. Такова, условно говоря, эстетическая позиция Варлама Тихоновича, потому что эта эстетика становится квинтэссенцией жизни мученика".
Самое интересное для меня в этой статье то, что Юлий Шрейдер все-таки навещал Шаламова в богадельне, по крайней мере, первое, самое тяжелое время. Ольга Гуревич, вместе с Татьяной Николаевой ухаживавшая за Шаламовым уже позже, при Александре Морозове, пишет в своем небольшом свидетельстве буквально следующее: "Его же - больного, слепого, почти глухого, брошенного всеми окружавшими прежде людьми - связывало с жизнью как раз то, что он хотел остаться и оставался поэтом. Единственным человеком, помогавшим ему в этом, был Александр Морозов, регулярно приходивший и записывавший его стихи. Мы - остальные, приходившие покормить, помыть и как-то пообщаться - были для него новыми, не связанными с его жизнью. Мы как-то спросили его, чего ему хочется, он ответил сразу - попросил найти Юлия Шрейдера и передать, что он просит придти. К сожалению, тот так и не пришел, и Шаламов постепенно перестал о нем спрашивать. После смерти Шаламова Шрейдер, в качестве друга, неоднократно писал о нем прочувствованные воспоминания". Меня это тоже несколько покоробило, тем более, что Шрейдер, будучи верующим католиком, сверх того, доминиканцем в миру, должен был как-то нравственно соответствовать. Оказывается, он пытался соответствовать, пока в какой-то момент не сдался и не отступился.
Кстати говоря, по поводу спора Шаламова с Искандером. Проза Шаламова - именно блестящая, метафорическая и временами безудержно фантастическая или, пользуясь определением Джона Глэда, сюрреалистическая. Никакая "правда жизни" Колыму не передаст, потому что Колыма за пределами жизни, это царство мертвых.
Вадим Львович Рабинович - поэт, прозаик, переводчик, при этом кандидат химических и доктор философских наук. Автор трех книг стихов, дюжины - прозы и диссертации под названием "Исследование некоторых окислительных превращений пропана на смешанных полифункциональных катализаторах". Ниже перевод его мемуара. (Переводил я приблизительно так: смотрел, что переводит машина, потом внимательно вчитывался в текст на сербско-хорватском, все-таки имеющем отдаленное сходство с русским, которое способствует лучшему пониманию, и иногда заглядывал в словарь что-нибудь уточнить. Так что ответственность за перевод несу весьма ограниченную и с удовольствием прочел бы профессиональный перевод, но поскольку никто его не сделает, делаю как могу).
"Я, пишет Баднаревич, познакомился с Вадимом Рабиновичем в 1984 году в городе Нови-Сад, где работал переводчиком на встрече советских и югославских поэтов. Одно из стихотворений сборника Рабиновича "В каждом дереве - скрипка" [стихотворение "Постигну ль родословную вещей..."] было посвящено Варламу Шаламову, и Баднаревич заинтересовался. Оказалось, Рабинович знал Варлама Шаламова, посещал его в доме престарелых и гордится тем, что некогда написал рецензию на его вторую книжку стихов, "Шелест листьев" (1964), опубликованную в газете Литературная Россия (вот, кстати, работа для советских шаламоведов, найти эту затерявшуюся рецензию). Тогда же они с Шаламовым и познакомились.
Несколько раз он навестил его в доме престарелых, где подходила к концу мученическая жизнь Шаламова. Тот уже терял дар речи и с трудом узнавал посетителей, рассказывает Вадим Рабинович. Он жил в комнате с безумным стариком, к которому иногда приходил сын. Среди других посетителей был математик Юлий Шрейдер, друживший с Шаламовым (Баднаревичу это имя вряд ли что-нибудь говорило, но все, кто занимается Шаламовым, хорошо его знают). Они приносили ему разные советские сласти, вроде лимонных вафель, которыми в доме престарелых не подчевали, хотя, утверждает Рабинович, кормили там хорошо.
Он вспоминает одну поразившую его сцену. Санитар перестелил Шаламову постель, после чего тот сгреб все постельное белье, выбросил его в окно и улегся на металлическую сетку кровати. Рабинович спросил, зачем он это делает, ведь намного лучше лежать на чистом постельном белье, чем на металлической сетке. Ответ он разобрал с трудом, но суть понял. Шаламов ответил, что больше двадцати лет потратил на рассказы, и хочет потратить на них свой последний год, последний месяц и последний день - такая, металлическая, кровать, более естественна, чем мягкий матрас, взбитая подушка и выстиранное белье. Я это запомнил навсегда, говорит Рабинович. Кому-то это может показаться выдумкой, но сейчас я вижу в этом эпизоде метафору всей его страдальческой жизни.
Фазиль Искандер передавал ему свой разговор с Шаламовым о том, как должна выглядеть современная проза. Разговор состоялся лет за десять до смерти Варлама Тихоновича, а, может быть, и раньше, после отказа издательства "Советский писатель" издать "Колымские рассказы". Состоялся он на улице Воровского, в здании Союза советских писателей. Фазиль был сторонником метафорической, блестящей, фантастической прозы, а Варлам Тихонович выступал против - в прозе не нужны никакие украшения, достаточно рассказать все как было, то есть чистую нечистую правду жизни. Это оправдывает жизнь художника, и это единственный способ возвысить искусство прозы. Такова, условно говоря, эстетическая позиция Варлама Тихоновича, потому что эта эстетика становится квинтэссенцией жизни мученика".
Самое интересное для меня в этой статье то, что Юлий Шрейдер все-таки навещал Шаламова в богадельне, по крайней мере, первое, самое тяжелое время. Ольга Гуревич, вместе с Татьяной Николаевой ухаживавшая за Шаламовым уже позже, при Александре Морозове, пишет в своем небольшом свидетельстве буквально следующее: "Его же - больного, слепого, почти глухого, брошенного всеми окружавшими прежде людьми - связывало с жизнью как раз то, что он хотел остаться и оставался поэтом. Единственным человеком, помогавшим ему в этом, был Александр Морозов, регулярно приходивший и записывавший его стихи. Мы - остальные, приходившие покормить, помыть и как-то пообщаться - были для него новыми, не связанными с его жизнью. Мы как-то спросили его, чего ему хочется, он ответил сразу - попросил найти Юлия Шрейдера и передать, что он просит придти. К сожалению, тот так и не пришел, и Шаламов постепенно перестал о нем спрашивать. После смерти Шаламова Шрейдер, в качестве друга, неоднократно писал о нем прочувствованные воспоминания". Меня это тоже несколько покоробило, тем более, что Шрейдер, будучи верующим католиком, сверх того, доминиканцем в миру, должен был как-то нравственно соответствовать. Оказывается, он пытался соответствовать, пока в какой-то момент не сдался и не отступился.
Кстати говоря, по поводу спора Шаламова с Искандером. Проза Шаламова - именно блестящая, метафорическая и временами безудержно фантастическая или, пользуясь определением Джона Глэда, сюрреалистическая. Никакая "правда жизни" Колыму не передаст, потому что Колыма за пределами жизни, это царство мертвых.