Александр Баднаревич. К портрету Шаламова, журнал Polja, 1987
О присутствии югослава на похоронах Шаламова упоминают Владимир Леонович и Анатолий Сенин. Леонович пишет: "Корреспондент-югослав процессию эту запечатлел, снимок появился в «Огоньке», других я не видел, да, кажется, других и не было". Сенин даже называет его фамилию, хотя и неправильно: "Мы вынесли гроб на руках за паперть, вдвинули в катафалк и двинулись кто на чем мог на Кунцевское кладбище. Югославский писатель и переводчик Александр Бондаревич фотоаппаратом японского производства щелкал всю процедуру отпевания и выноса тела...
Все - писатель А. Бондаревич и группа польских интеллигентов, англичанин и я с женой - решили помянуть Шаламова на квартире Геннадия Айги, чувашского поэта. Получилось что-то вроде поминального интернационала, символа как бы мирового признания писателя".
Найти человека из давно несуществующей страны по неверно указанной фамилии - дело непростое, но мне удалось. В 1987 году белградский журнал "Polja" предоставил рубрику "Лица" своего мартовского выпуска (№337) Варламу Шаламову, а представлял его поэт и переводчик Александр Баднаревич (Aleksandar Badnjareviс), ознакомивший читателя с подборкой стихов Шаламова и эссе "Таблица умножения для начинающих поэтов", незадолго до того опубликованного с сокращениями в журнале "Юность" Людмилой Зайвой. К тому времени Шаламова в Югославии хорошо знали - в 1985 в столичном издательстве BIGZ вышел большой том "Колымских рассказов", ставший, по словам Богдана Косановича, одним из центральных событий культурной жизни, в 1987 в том же издательстве должны были увидеть свет (или уже увидели) двухтомник "Колымских рассказов" и, годом раньше, "Четвертая Вологда", а год спустя - книга "Трещины двадцатых" - первое отдельное издание воспоминаний Шаламова "Осколки двадцатых годов". Однако в не меньшей степени, чем его проза, публику интересовал сам автор, и Баднаревич попытался утолить информационный голод, сложив из имевшегося в его распоряжении некое мозаичное панно, которое так и назвал: "Листы к наброскам портрета Варлама Шаламова". Замысел оказался удачным, а статья, не претендуя на цельность и полноту - настолько информационно насыщенной, что не потеряла значения и сегодня.
Сначала Баднаревич выступает в роли очевидца событий. Я был единственным посторонним на похоронах Шаламова, пишет он. В Москве, куда он приехал накануне, его ждал Геннадий Айги. Пол-ночи, рассказывает Баднаревич, они пили вино (наверное, портвейн "три семерки", а что еще) и чай, и Гена говорил и читал стихи о Шаламове. Утром пошли в храм на отпевание, на котором присутствовали только друзья Шаламова и его поклонники. Белый гроб на автобусе-катафалке отвезли на Кунцевское кладбище, где похоронена и Надежда Мандельштам. В дальнейшем Баднаревич еще раз обращает внимание на символическую белизну гроба, для советского времени действительно необычную - гробы в СССР принято было обтягивать бросовой красной тканью. По рассказам, пишет он, Шаламов был чуть ли двухметрового роста, но гроб не был похож на гроб великана.
Баднаревич склонен к точности и документальности. Он приводит в переводе на сербско-хорватский статью о Шаламове из советской Краткой литературной энциклопедии за 1975 год, вероятно, воспринимавшуюся югославским читателем, знакомым с "Колымскими рассказами", как чистое издевательство, каковое она и есть. Не мешает продублировать ее здесь на русском.
Затем Баднаревич приводит сообщение о смерти Шаламова в Литературной газете и возвращается к статье в Краткой литературной энциклопедии, раскрывая смысл воистину скупых цифр: 1926-1929, 1937, 1957, - и того, что стоит за канцеляризмами "незаконно репрессированный" и "реабилитация".
Дальше идет очень интересный и новый документ - воспоминания о Шаламове Вадима Рабиновича, заслуживающие отдельного поста, а следом - рассказ об Александре Морозове, опекавшим Шаламова в богадельне и записывавшим на слух его последние стихи.
Нескольких фрагментов статьи Гугл-переводчик не читает и даже путается, что за язык - не то сербский, не то хорватский, не боснийский, не то словенский, так что не могу дать даже общего их пересказа. Были когда-то знакомые сербы, да сплыли.
И вопреки всему оставшись в живых, заканчивает статью Баднаревич, он был человеком сдержанным и передавал это самообладание окружающим.
Все - писатель А. Бондаревич и группа польских интеллигентов, англичанин и я с женой - решили помянуть Шаламова на квартире Геннадия Айги, чувашского поэта. Получилось что-то вроде поминального интернационала, символа как бы мирового признания писателя".
Найти человека из давно несуществующей страны по неверно указанной фамилии - дело непростое, но мне удалось. В 1987 году белградский журнал "Polja" предоставил рубрику "Лица" своего мартовского выпуска (№337) Варламу Шаламову, а представлял его поэт и переводчик Александр Баднаревич (Aleksandar Badnjareviс), ознакомивший читателя с подборкой стихов Шаламова и эссе "Таблица умножения для начинающих поэтов", незадолго до того опубликованного с сокращениями в журнале "Юность" Людмилой Зайвой. К тому времени Шаламова в Югославии хорошо знали - в 1985 в столичном издательстве BIGZ вышел большой том "Колымских рассказов", ставший, по словам Богдана Косановича, одним из центральных событий культурной жизни, в 1987 в том же издательстве должны были увидеть свет (или уже увидели) двухтомник "Колымских рассказов" и, годом раньше, "Четвертая Вологда", а год спустя - книга "Трещины двадцатых" - первое отдельное издание воспоминаний Шаламова "Осколки двадцатых годов". Однако в не меньшей степени, чем его проза, публику интересовал сам автор, и Баднаревич попытался утолить информационный голод, сложив из имевшегося в его распоряжении некое мозаичное панно, которое так и назвал: "Листы к наброскам портрета Варлама Шаламова". Замысел оказался удачным, а статья, не претендуя на цельность и полноту - настолько информационно насыщенной, что не потеряла значения и сегодня.
Сначала Баднаревич выступает в роли очевидца событий. Я был единственным посторонним на похоронах Шаламова, пишет он. В Москве, куда он приехал накануне, его ждал Геннадий Айги. Пол-ночи, рассказывает Баднаревич, они пили вино (наверное, портвейн "три семерки", а что еще) и чай, и Гена говорил и читал стихи о Шаламове. Утром пошли в храм на отпевание, на котором присутствовали только друзья Шаламова и его поклонники. Белый гроб на автобусе-катафалке отвезли на Кунцевское кладбище, где похоронена и Надежда Мандельштам. В дальнейшем Баднаревич еще раз обращает внимание на символическую белизну гроба, для советского времени действительно необычную - гробы в СССР принято было обтягивать бросовой красной тканью. По рассказам, пишет он, Шаламов был чуть ли двухметрового роста, но гроб не был похож на гроб великана.
Баднаревич склонен к точности и документальности. Он приводит в переводе на сербско-хорватский статью о Шаламове из советской Краткой литературной энциклопедии за 1975 год, вероятно, воспринимавшуюся югославским читателем, знакомым с "Колымскими рассказами", как чистое издевательство, каковое она и есть. Не мешает продублировать ее здесь на русском.
Затем Баднаревич приводит сообщение о смерти Шаламова в Литературной газете и возвращается к статье в Краткой литературной энциклопедии, раскрывая смысл воистину скупых цифр: 1926-1929, 1937, 1957, - и того, что стоит за канцеляризмами "незаконно репрессированный" и "реабилитация".
Дальше идет очень интересный и новый документ - воспоминания о Шаламове Вадима Рабиновича, заслуживающие отдельного поста, а следом - рассказ об Александре Морозове, опекавшим Шаламова в богадельне и записывавшим на слух его последние стихи.
Нескольких фрагментов статьи Гугл-переводчик не читает и даже путается, что за язык - не то сербский, не то хорватский, не боснийский, не то словенский, так что не могу дать даже общего их пересказа. Были когда-то знакомые сербы, да сплыли.
И вопреки всему оставшись в живых, заканчивает статью Баднаревич, он был человеком сдержанным и передавал это самообладание окружающим.