Избранные главы и места из книги "Джапы у себя дома" - 3 (3)
Это фото, к сожалению, в лучшем разрешении найти не удалось. Это сэр Эдвин со своей дочерью в саду своего японского дома в Адзабу. Если судить о взаимоотношениях отца и дочери по написанному в этой главе , то получается, что в кимоно девушка нарядилась не по своей воле.
Глава XI
В японском доме сэра Эдвина Арнольда
(окончание, начало и продолжение)
Гостиная, которая также является кабинетом сэра Эдвина, представляет собой длинную комнату с галереей, огибающей ее по одной из сторон и с нишей в конце, возле которой стоит журнальный столик и висит какэмоно (свиток с нарисованной на нем картиной). Ланч, если не считать сакэ и японских бисквитов на столе, был необычайно европейским. Сэр Эдвин не причиняет друзьям страданий своим воодушевлением.
Я сидел рядом с мисс Арнольд, но боюсь, что она нашла меня очень плохим собеседником, так как я ничего не мог с собой поделать и слушал блистательные рассказы ее отца. Рассказывая про японскую историю, тот сказал, что Хидэёси был чем-то большим, нежели просто великим героем - он и его друзья из числа буддийских монахов обязаны ему обрядом формального чаепития, который дал Японии ее архитектуру, а западному миру подарил бесценный дар умения использовать чай. В Японии сэр Эдвин выпивает по восемьдесят, или девяносто чашек в день. Так как его дочь не разделяет этого плещущего торжества восторгов в связи с этой страной, он подумывает про написание для нее баллады в тональности фа-диез «Не проси меня бросить Японию».
Он поспорил с мистером П., выставил в забавном свете мистера Лэндора, ничего не знавшего о предмете спора, но видевшего нелепость во всем. Поговорил о глубине буддийской доктрины, гласящей, что люди сами отправляют себя на небеса, или в ад, при этом он использовал выражение «мы, буддисты». Затем он выскочил на минуту в кабинет, и вернулся с японской книгой, из которой читал нам маленькие японские стихи, состоящие из пяти строк. Потом он провозгласил необычную доктрину о том, что дети не имеют связи с родителями, но являются блуждающими душами, которые ищут себе ту семью, которая им по душе. Впрочем, как правило, они находят ее в той семье, где рождаются. А затем он перешел к доктрине пангенезиса.
«Я чувствую себя, - сказал сэр Эдвин, внезапно меняя тему и потягиваясь со вздохом облегчения, - словно птица, вырвавшаяся из клетки. Я никогда не вернусь назад. Я не чувствую, что становлюсь старым. Мне еще три года до шестидесяти, а моя мать прожила девяносто один и незадолго до своей смерти перелезала через ворота в пять досок. Она умерла лишь в прошлом году, упокой ее Господь, в том же, что и моя милая жена. Мой отец никогда не знал болезней, пока, как гласит прекрасное японское изречение, «не соизволил умереть». Мы, буддисты, не имеем ни надежд, ни страхов. Землетрясение и банкет для нас - это одно и то же. Про смерть мы говорим так: «Плати по счетам за что должен. Брат мой, пока ты был с нами было облачно, но теперь вокруг сплошной солнечный свет».
Юные ученицы-красавицы сэра Эдвина показали ему весь спектр японских приветствий: как дамам следует приветствовать равных по положению, находящихся ниже и выше, а также людей, чей ранг по отношению к их рангу непонятен, или же спорен. Он спросил их начистоту, хорошо ли в Японии относятся к женщинам.
«Не очень хорошо, но не жестоко - с отстраненностью» - таков был ответ.
«Вы лучше мужчин, - благородно заметил сэр Эдвин, - Почему с вами следует обращаться хуже?»
«По двум причинам: с детства нас приучают к подчинению, и учат скрывать свои чувства».
Потом сэр Эдвин заговорил о связи трудов по синтоизму, конфуцианству и буддизму, и признался, что был сбит с толку степенной вежливостью Японии, а потом рассказал, каким неумелым он оказался, когда попытался следовать ей.
Среди прочих блюд был медный фазан, и сэр Эдвин послал в кабинет за вазой с перьями из его хвоста, чтобы показать нам, сколь интересно эти птицы имитируют коленца бамбуковых стволов в рощах, в которых обитают, подтверждая тем дарвиновскую теорию о том, что беззащитные существа приспосабливают свой внешний облик к окружающей среде.
Генри Лэндор, в духе старого Уолтера Сэведжа, выдвинул возражения сэру Эдвину в связи с его согласием с тем, что человеку не следует носить обувь в доме. Генри Лэндор не видит проку в полу, которым нельзя пользоваться, и еще он сказал, что надо дождаться, пока у него не отрастут крылья, прежде чем он снимет обувь в доме.
Затем, когда дамы еще были за столом, сэр Эдвин достал сигары и, чувствуя успокаивающее воздействие волшебной травы, заявил:
«Для меня Япония - мягкое тонизирующее средство. Вообразите мой восторг от нахождения места, где никто не слышал про ирландский вопрос».
Эта фраза вызвала у мистера Лэндора предположение, что возможно Глэдстоун смог бы обрести в Японии крепкое тонизирующее средство, ибо здесь можно подрезать дома, а не деревья, так как они сделаны из дерева и бумаги. [Бывший четырежды премьер-министром Великобритании Уильям Эварт Глэдстоун уже упоминался в этой главе в качестве друга сэра Эдвина. Оказывается, четырежды премьер всея Британской империи очень любил сажать и ухаживать за деревьями, чему отдавал немало времени даже во времена, когда занимал пост главы правительства. Именно на эту тему и сострил художник Лэндор.]
«Они говорят, что это варварский Восток, - сказал великий издатель, - но все же эти люди могут жить без дверей и мебели, и при этом не превращают свои дома в улицы».
«Музыка тамтама несомненно должна считать презренной» - возразил последователь Диогена Лаэртского. [Под "тамтамами" в данном случае художник подразумевает барабаны тайко. На самом деле Генри Сэвидж Лэндор в этом месте пытается иронизировать над идеализмом сэра Эдвином, а не демонстрирует свою невежественность.]
Сэр Эдвин парировал с доброй улыбкой, но, как показалось, со скрытым сарказмом:
«Япония бесконечно благодатна к людям, любящим хорошие манеры. Японские крестьяне живут в атмосфере буддизма, не задумываясь об этом, примерно так же, как американские рабочие живут в атмосфере наук, разъезжая на электромобилях по улицам, залитым электрическим светом, и используя сложные машины для своей работы, зачастую не имея каких-либо знаний об этом за пределами механической части своей работы».
И, переходя к обсуждению буддизма, сэр Эдвин сказал, что самой буддийской книгой в мире является Новый завет. В качестве примера он процитировал «не трех ли воробьев продают за один фартинг» и т.д., а также «Царство Божие в тебе, в твоей душе». [подразумеваются цитаты из Нового завета "Не две ли малые птицы продаются за ассарий?" (Матф. 10:29) и "Царство Божие внутри вас" (Лк. 17:21), которые возможно мистер Слэйден умышленно цитирует с небрежностью, дабы подчеркнуть свою прогрессивность.]
Прежде чем мы откланялись, он разрешил мне переписать его самое последнее стихотворение, которое не будет публиковаться. Это был перевод небольшого японского додоицу:
Кадомацу ва
Мэйдо но таби но
Ити рэ дзука
Мэдэто но ари
Мэдэто но наси
Перевод сэра Эдвина таков:
Сосны у врат, что мы ставим
Вехи на дороге жизни
Отметки о прошлом
В чем-то радостные,
Но в чем-то печальные
Нам очень не хотелось покидать поэта в его японском доме, в котором он, по его собственным словам, был счастлив, как вырвавшаяся из клетки птица, ведущая лотосовую жизнь с единственной заботой о том, как научиться вести ее на местный манер.
Это было необычайно познавательно - видеть человека, который адаптировал буддизм к английскому сознанию в удивительном саду Востока, в земле Восходящего Солнца, где сам буддизм адаптировался столь выразительно.
* * *
С картинками к этой главе связана история.
Спустя несколько дней после того вечера мы принесли мой «кодак» с запасом вспышек к сэру Эдвину, чтобы сделать несколько снимков его японского дома. Сэра Эдвина не было дома, но мисс Арнольд, у которой была еще одна «детективная камера», стала соратником по заговору. Нам очень хотелось запечатлеть ее горничную Отори-сан на фото в кабинете, но (как и многие более цивилизованные люди) она испугалась зловещего глаза «кодака», и хоть она и говорила на английском, ее было невозможно разубедить. Однако это предоставило мне возможность призвать на помощь нашего начинающего социалиста Таро (старшего сына) - моего рикшу, который сделал ей разъяснение. После этого разъяснения, которое звучало, как большинство японских разъяснений, похоже на решительную схватку, она очень быстро, сдерживая дыхание, словно бы пребывала в сильном беспокойстве, сказала: «Дэкимасу - я согласна, я сделаю это». Отори-сан согласилась, но с условием, что Таро составит ей компанию. Таро не боялся «кодака», ведь девять из десяти его нанимателей (разве он не был лучшим рикшей гостиницы «Токио»?) имели «кодаки».
Было очень забавно наблюдать, как они уселись на коленях рядом друг с другом в углу комнаты, избранной нами для того, чтобы попасть в бессмертие. Затем мы отнесли наши камеры в гостиную, совмещенную с другим кабинетом, предварительно, по счастливому стечению обстоятельств, отпустив Таро и Оторисан, так как у нас приключилась катастрофа, показавшая, чего мне посчастливилось избежать в Кленовом клубе, когда лампа вспышки взорвалась в моей руке.
Из предосторожности мы поместили вспышку на толстую кухонную тарелку. Четвертая зажженная нами лампа взорвалась, не разбив, но прочертив борозду на тарелке наподобие тех, что получаются, если стекло резать алмазом. В этом не было ровным счетом ничего хорошего, но мы незамедлительно сфотографировали тарелку. Это приключилось в той комнате, где был написан соперник «Света Азии» - поэма «Свет Мира».
Стол с ящиками и самая ужасающе огромная печь родом из страны, которой следовало бы ответить за прегрешения перед художественным вкусом, но в остальном комната, в которой родился сей magnum opus - самая что ни есть японская во всем доме. Это длинная, узкая комната, больше похожая на обычный входной коридор, нежели на комнату, если не считать того факта, что вся западная сторона составлена из застекленных сёдзи (ставень), через которые в комнату лился мягкий свет безоблачного заката японского дня. В японском доме она исполняет функцию гостиной, и сэр Эдвин использовал ее по прямому назначению, ибо его гостеприимство столь широко, что без гостей он не обходится.
Южный конец гостиной служит в качестве столовой, о чем свидетельствует весьма неуместный английский обеденный стол, скамьи и стулья. В северном конце - его кабинет, и это весьма японское пространство. За его столом два углубления - токонома с цветами в вазе, и какэмоно (длинная узкая картина, смонтированная на двух перекладинах наподобие школьной карты), а также тигайдана со своими странными полками, половина которых на одном уровне, а другая половина - на другом, словно ступеньки на раскладной лестнице. Токонома так названа, исходя из предположения, что если микадо решит остановиться на ночь именно в этом конкретном доме, то его постель (токо) следует расстилать там. В данном конкретном случае это сложная задача, ибо в этом доме токонома имеет два или три фута в глубину, и четыре или пять в ширину.
В тот вечер на полу перед токонома лежал номер «Дэйли телеграф», чью рекламу, как мне вспомнилось, я видел на заборе церкви св. Мартина в Кентербери, матери всех церквей Англии. Неужели ничего не свято?
Снаружи этот дом представляет собой обычное добротное японское жилище, с тем отличием, что внешние ставни, которыми закрывают дом по кругу на ночь, частично застеклены. Возле входа висит гонг и одно из старинных устройств для тушения огня, состоящее из каго, или же короба для воды с двумя ручками, чтобы его держать. Дом сэра Эдвина стоит в очаровательном саду, в котором также находится и менее скромное жилище инспектора Ассо, домовладельца. В саду есть цветущие сливы и вишни с азалиями, удивительным образом искривленные, или же замученные сосны, искусственная гора Фудзи, пруд для золотых рыбок, каменные лампы (исидоро) и чудовища, вырезанные в камне, за которых японцы платят баснословные суммы.
Следующим утром сэр Эдвин проводил один из своих любимых променадов с воздушными змеями - это развлечение, в котором все европейцы слабы, так что я приготовился к худшему. Как правило, эти променады выражаются в том, что европейцы смотрят на обеих мисс Ассо, которые являются экспертами по части воздушных змеев, и их воздушные орлы взлетают столь высоко, что становятся неотличимы от настоящих орлов, парящих над Токио тысячами. Сэр Эдвин прогуливается вокруг с длинной бамбуковой палкой, которой снимает европейских змеев с деревьев. Крыша его дома настолько низка, что мисс Арустук, не задумываясь залезла на веранду, чтобы освободить своего змея, когда тот упал на скат крыши.