Ботфорты на море и на суше. Мини-антология русской поэзии XX века
Три года назад моя мини-антология про амулеты и талисманы заканчивалась (ну, почти заканчивалась) третьим стихотворением Николая Гумилева из цикла «Капитаны». Совершенно случайно - или, наоборот, вполне логично - нынешняя подборка начинается самым первым стихотворением из того же цикла. На этот раз собраны стихи ХХ века, в которых есть слово «ботфорты», причем только на русском языке, поскольку значение этого слова на других языках (если оно там вообще есть) несколько иное.
Неоценимую помощь в поиске оказал, как и прежде, Национальный корпус русского языка - из того, что там нашлось, я раньше читала только стихи Гумилева про капитанов, а все остальные стали для меня в некотором роде удивительным открытием. Еще один повод для удивления - то, что тексты, отобранные по такому формальному и, в общем-то, малозначащему признаку, складываются в некую цельную картину.
Ну а теперь к стихам. Некоторые из них стали песнями - если песни удалось найти в открытом доступе, то на них сделаны кликабельные ссылки.
***
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886-1921)
С чего начать, никаких сомнений быть не может - конечно, с «Капитанов», датированных 1909 годом. Этот поэтический цикл, осознанно или неосознанно, стал частью культурного кода для всех, кто читал и писал стихи на русском языке в XX веке. Магия этих строк такова, что поэтическая правда не просто замещает собой правду историческую, но и отодвигает в дальний угол сознания желание этой исторической правды доискиваться - уж очень не хочется отрываться от ярких образов и завораживающего ритма. Кто-то потом продолжал в заданном ключе, формируя и поддерживая традицию, кто-то иронизировал или спорил, но отголоски «Капитанов» слышатся во всем диапазоне от «большой поэзии» до «песен нашего двора».
Фрэнсис Дрейк на своем корабле. Гравюра на дереве, 1931. https://www.mediastorehouse.com/fine-art-finder/artists/louis-valtat/explorers-sir-francis-drake-ship-31971881.html Для пистолета за поясом еще рановато, XVI век на дворе, а так всё при нем - и мостик имеется, и ботфорты, и карта, и пролив Дрейка не зря назван его именем.
Итак, вот наш первый капитан в ботфортах:
«...и, взойдя на трепещущий мостик, вспоминает покинутый порт, отряхая ударами трости клочья пены с высоких ботфорт, или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет.»
Вряд ли, конечно, капитан обут в настоящие ботфорты (bottes fortes) - кавалерийские сапоги с жестким голенищем, защищающим ногу всадника при падении лошади на бок. Ходить пешком, а тем более перемещаться по кораблю в таких сапогах довольно неудобно. Но по-русски ботфортами к концу XIX стали называть чуть ли не любые высокие (а иногда даже и не очень высокие) сапоги.
Г.А.В. Траугот. Иллюстрация к «Капитанам» (из книги 1989 г., «Детская литература»)
Г.А.В. Траугот. Иллюстрация к «Капитанам» (из книги 1989 г., «Детская литература»)
Капитаны
I
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, -
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
1909
***
Жан Барт (1650-1702) успел, как и многие его коллеги, и послужить на французском королевском флоте, и поучаствовать в корсарских экспедициях. Гравюра сделана, конечно, не с натуры, а с памятника Жану Барту в Дюнкерке, поставленного в XIX веке. Тут и модные сапоги с отворотами, и пистолет за поясом, и кружева можно разглядеть, если присмотреться. https://www.mediastorehouse.com/fine-art-finder/artists/john-after-gilbert/jean-bart-engraving-31725432.html
В сапогах давно уже повелось изображать самых разных исторических персонажей, а в особенности почему-то корсаров и даже пиратов - художники, скульпторы, а за ними и поэты давали волю воображению, поскольку прижизненных портретов этих замечательных людей осталось крайне мало.
Но пиратскую романтику оставим на потом - она еще расцветет в наших краях пышным цветом и будет воспета на все лады, от «Бригантины» до «Еще не вечер», «Пират, забудь о стороне родной», «Когда воротимся мы в Портленд» и «Покуда плыть хорошо фрегату, пирату жить хорошо весьма». Всего не перечислишь, особенно учитывая множество «песен нашего двора». «Капитаны», конечно, тоже поются, и вариантов множество.
Тогда, в начале ХХ века, очень скоро всем станет не до романтических пиратов. Первая мировая война многих заставит вместо поэзии дальних странствий обратиться к прозе жизни и смерти, к ужасу и тревоге, в которых нет ничего возвышенного.
***
САША ЧЕРНЫЙ (1880-1932)
«Темный грохот военщины» из стихотворения «Сборный пункт» еще долго будет слышен, его хватит на несколько поколений поэтов и читателей, он еще отзовется строками Булата Окуджавы «Вы слышите - грохочут сапоги и птицы ошалелые летят...».
Ботфорты у Саши Черного - просто синоним солдатских сапог, добавляющий чуть-чуть иронии и отстраненности, маркирующий автора как носителя прежней культуры (недаром «ботфорты» рифмуются с «когортами») и выделяющий его из анонимной массы. На сборном пункте 1914 года ботфорты «чавкают и хлюпают», начиная неприглядный пир смерти. И в стихотворении 1923 года, уже в воспоминаниях о той войне, «двухпудовые ботфорты» не дают обреченному шанса избежать своей участи на этом пиру.
Сборный пункт
На Петербугской стороне в стенах военного училища,
Столичный люд притих и ждет, как души бледные чистилища.
Сгрудясь пугливо на снопах, младенцев кормят грудью женщины, -
Что горе их покорных глаз пред темным грохотом военщины?..
Ковчег-манеж кишит толпой. Ботфорты чавкают и хлюпают.
У грязных столиков врачи нагое мясо вяло щупают.
Над головами в полумгле проносят баки с дымной кашею.
Оторопелый пиджачок, крестясь, прощается с папашею...
Скользят галантно писаря, - бумажки треплются под мышками,
В углу - невинный василек - хохочет девочка с мальчишками.
У всех дверей, склонясь к штыкам, торчат гвардейцы меднолицые,
И женский плач, звеня в висках, пугает близкой небылицею...
А в стороне, сбив нас в ряды, - для всех чужие и безликие,
На спинах мелом унтера коряво пишут цифры дикие.
1914
https://dzen.ru/a/YCRQyRC3d1tWWWHO?experiment=931375
https://dzen.ru/a/YLobtY2tVHbbG1kW
https://yarkremlin.ru/visitors/virtualnyy-vizit/pisma-pervoy-mirovoy/
Один из них
Двухпудовые ботфорты,
За спиной мешок - горбом,
Ноги до крови натерты.
За рекой - орудий гром…
Наши серые когорты
Исчезают за холмом.
Я наборщик из Рязани,
Беспокойный человек.
Там, на рынке, против бани,
Жил соперник пекарь-грек:
Обольстил модистку Таню,
Погубил меня навек…
Продал я пиджак и кольца,
Все равно ложиться в гроб!
Зазвенели колокольцы,
У ворот мелькнул сугроб…
Записался в добровольцы
И попал ко вшам в окоп.
Исходил земные дали,
Шинеленка, как тряпье…
Покурить бы хоть с печали,
Да в кисете… Эх, житье!
Пленным немцам на привале
Под Варшавой роздал все.
Подсади, земляк, в повозку,
Истомился, не дойти.
Застучал приклад о доску,
Сердце замерло в груди -
Ветер гнет и рвет березку,
Пыль кружится на пути.
За оврагом перепалка:
Пули елочки стригут…
Целовала, как русалка,
А теперь - терзайся - тут!
Хочешь водки? Пей, не жалко!
Завтра все равно убьют.
1923
***
ГЕОРГИЙ ШЕНГЕЛИ (1894-1956)
Мрачный грохот - разве что менее приземленный - слышит в 1918 году Георгий Шенгели: «Уже гремят у запертых дверей железные ботфорты Фортинбраса». В его стихотворении 1924 года ботфорты уже не такие угрожающие, с ними соседствует не старинная кираса, а современный пробковый шлем, но они все равно «жесткие» и таят угрозу для того, кто «пригрелся в старинных книгах».
Трагическое эхо Эльсинора!
И до меня донесся твой раскат.
Бессонница. И слышу, как звучат
Преступные шаги вдоль коридора.
И слышу заглушенный лязг запора:
Там в ухо спящему вливают яд!
Вскочить! Бежать! Но мускулы молчат.
И в сердце боль тупеет слишком скоро.
Я не боец. Я мерзостно умен.
Не по руке мне хищный эспадрон,
Не по груди мне смелая кираса.
Но упивайтесь кровью поскорей:
Уже гремят у запертых дверей
Железные ботфорты Фортинбраса.
1918
Зачем приносишь на твердых ботфортах
Песок голубой с далеких пляжей,
На пробковом шлеме зачем мерцает,
Как будто ветром полна, кисея?
В углу моем темном жучок стрекочет
В старинных книгах, в тугих переплетах,
Мне здесь уютно, здесь я пригрелся,
И ровною ниткой свивается жизнь.
Ты помнишь: смеющийся чревовещатель
Откидывал крышку с пустой шкатулки,
И кто-то кричал, бормотал оттуда:
"Оставь, закрой же, я здесь привык".
1924
***
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ (1873-1924)
Валерий Брюсов - единственный, у кого ботфорты достались всаднику, но этот всадник - «гость иного времени», которому не место в грохочущем мире XX века. Он «изящно, но пестро одет: ботфорты, хлыст, берет на темени, былой охотничий жакет», он нездешний, как гумилевский капитан на мостике, как шенгелиевский безымянный путешественник, принесший «на твердых ботфортах песок голубой с далеких пляжей».
Всадник в городе
Дух наших дней свое величество
Являл торжественно и зло:
Горело дерзко электричество
И в высоте, и сквозь стекло;
Людей несметное количество
По тротуарам вдоль текло;
Как звери, в мире не случайные,
Авто неслись - глаза в огне;
Рисуя сны необычайные,
Горели кино в вышине;
И за углом звонки трамвайные
Терялись в черной глубине.
И вот, как гость иного времени,
Красивый всадник врезан в свет;
Носки он твердо держит в стремени,
Изящно, но пестро одет:
Ботфорты, хлыст, берет на темени,
Былой охотничий жакет.
Как этот конь исполнен грации!
Его копыт как звучен звон!
Он весь подобен иллюстрации
К роману рыцарских времен.
Но как неверны декорации,
Восставшие со всех сторон.
Здесь, где шумит толпа столичная,
Полна всесилья своего,
Здесь, где, дымя, труба фабричная
Стоит - немое божество, -
Где стук машин - игра привычная,
Ты, выходец, искал чего!
Ты нарушаешь тон торжественный
Всей современности. Гляди:
Толпа, смеясь, на зов естественный,
Играя, мчится впереди.
Что ж! как кентавр, как миф божественный,
В былых преданьях пропади!
1920
***
АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ (1889-1957)
Романтическая экзотика - точнее, тоска по ней - на этот раз наделяет чертами гумилевского капитана воображаемого пирата, рифмующегося с «фрегатом» и «агатом». Среди атрибутов «жизни опасной и тревожной» обнаруживаются и ботфорты, как же без них. А мечтает обо всем этом, безвозвратном и недоступном, «мальчик при буфете», опоздавший на триста лет, потому что «сказок больше нет на этом скучном свете».
Джимми
Это, конечно, не кольцо, а печать, которую носили на цепочке, но зато действительно с агатом, и выгравированный на агате трехмачтовый парусник вполне можно считать фрегатом. Англия, XVIII век. Вещь не роскошная - оправа из медно-цинкового сплава. https://www.npg.org.uk/collections/explore/an-officer-and-a-gentleman-naval-uniform-and-male-fashion-in-the-eighteenth-century
Я знаю, Джимми, Вы б хотели быть пиратом.
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется опасной и тревожной.
Вам хочется бродить по океанам
И грабить бриги, шхуны и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым «черным капитаном»
И на борту стоять, скрестивши гордо руки…
Но, к сожалению, Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе - «Гватемале»,
На триста лет мы с вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.
Вас обижает метр за допитый коктайль,
Бьет повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!
Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой рее Вашего фрегата…
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то…
Прощайте, Джимми, сказок нет на свете!
1935
***
ПАВЕЛ АНТОКОЛЬСКИЙ (1896-1978)
Ботфорты капитанов и всадников теперь однозначно в прошлом. Действие поэмы Павла Антокольского «Княжна Тараканова» (1969, полностью читать здесь) относится к ХVIII веку, и среди примет времени находится место и для ботфортов, хотя образ здесь скорее литературный, чем исторический:
Из Рагузы в Ливорно кораблик бежит.
В настроенье предерзостном, с умыслом твердым
Граф Орлов на борту, как ему надлежит,
Усмехается, шпагою бьет по ботфортам...
Шпагой, значит, бьет по ботфортам. Зачем бы это? Вспоминает покинутый порт? Или просто решительному человеку на корабле надлежит быть в ботфортах и чем-то отряхать с них клочья пены? Ну и «предерзостное настроение», конечно, напоминает о «дерзостном пути».
***
ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940-1996)
Во второй половине ХХ века в наших краях ботфортами стали без всякой иронии или стилизации называть охотничьи и рыбацкие высокие резиновые сапоги. В стихах такие ботфорты нашлись у Иосифа Бродского; ничем они здесь не выделяются и ничего приключенческого в них нет, просто обувь, подходящая для осенней сырости.
Услышу и отзовусь
Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,
ночью при свете свечи пересчитывает стропила.
Будто ты вымолвила негромко: осень,
осень со всех сторон меня обступила.
Затихает, и вновь туч на звезды охота
вспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.
С уст твоих слетают времена года,
жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.
Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,
так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.
Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,
молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.
Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей)
чем-то близким воде ботфортами в ямах брызжу,
благословляя родства с природой единственный случай,
будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.
Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.
Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.
Как Сибелиус пой, умолкать, умолкать не вправе,
говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.
Через смерть и поля, через жизни, страданья, версты
улыбайся, шепчи, заливайся слезами - сладость
дальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,
кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.
Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в уши
не вливается звук, а ныряет с душою вровень,
я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,
чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.
И за тенью моей он последует - как? с любовью?
Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.
Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,
как вожатого Дант, уступая уничтоженью.
И охватит тебя тишиной и посмертной славой
и земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,
то сиротство из нот, не берущих выше октавой,
чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.
осень 1964
***
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО (1932 -2017)
Эти стихи мне совсем не нравятся, но зато ботфорты здесь в центре внимания, и даже про отвороты («завёрты») сказано. Неожиданным бонусом вдруг следует возвращение к морю - «и были так роскошны их завёрты, как жизнь, где вам не «кОмпас», а «компАс». Правда, вместо «клочьев пены с высоких ботфорт» персонаж «пальцем сбил с тельняшки рыбий глаз». Вот так-то.
Отцовский слух. М. и Ю. Колокольцевым
Портянки над костром уже подсохли,
И слушали Вилюй два рыбака,
А первому, пожалуй, за полсотни,
Ну а второй - беспаспортный пока.
Отец в ладонь стряхал с щетины крошки,
Их запивал ухой, как мёд густой.
О почерневший алюминий ложки
Зуб стукался - случайно золотой.
Отец был от усталости свинцов.
На лбу его пластами отложились
Война, работа, вечная служивость
И страх за сына - тайный крест отцов.
Выискивая в неводе изъян,
Отец сказал, рукою в солнце тыча:
- Ты погляди-ка, Мишка, а туман,
Однако, уползает… Красотища!
Сын с показным презреньем ел уху.
С таким надменным напуском у сына
Глаза прикрыла белая чуприна -
Мол, что смотреть такую чепуху.
Сын пальцем сбил с тельняшки рыбий глаз
И натянул рыбацкие ботфорты,
И были так роскошны их завёрты,
Как жизнь, где вам не «компас», а «компас».
Отец костёр затаптывал дымивший
И ворчанул как бы промежду дел:
- По сапогам твоим я слышу, Мишка,
Что ты опять портянки не надел…
Сын перестал хлебать уху из банки,
Как будто он отцом унижен был.
Ботфорты снял и накрутил портянки,
И ноги он в ботфорты гневно вбил.
Поймёт и он - вот, правда, поздно слишком,
Как одиноки наши плоть и дух,
Когда никто на свете не услышит
Всё, что услышит лишь отцовский слух…
1973
Александр Бурак. Будни геологов (1980) https://rakovgallery.ru/artist/aleksandr-burak/artwork-budni-geologov Отличные ботфорты с красивыми красными «завёртами»
***
ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН (1922-2005)
Круг замыкается. Снова палуба, ботфорты, флибустьеры, кружева; они старомодны и, увы, невозвратимы, но расставаться с ними безмерно жаль, и они остаются в памяти и в песнях - эти стихи тоже стали песней.
Я старомоден, как ботфорт
на палубе ракетоносца.
Как барк, который не вернётся
из флибустьерства в новый порт.
Как тот отвергнутый закон,
что прежней силы не имеет.
И как отшельник, что немеет
у новоявленных икон.
...Хочу, чтоб снова кружева,
и белы скатерти, и сани.
Чтоб за морями, за лесами
жила та правда, что права.
Хочу, чтоб вновь цвела сирень,
наваливаясь на заборы.
Хочу под парусом, за боны
и в море всех, кому не лень.
Хочу, чтоб без земных богов
и, презирая полумеру,
за оскорбление - к барьеру.
Считай четырнадцать шагов.
Хочу, чтоб замерла толпа
пред Биргером и пред Ван Гогом.
Чтоб над арканами монголов
смеялся дикий конь гарпан.
Чтоб нам вернули лошадей.
Чтоб наши дети не болели,
чтоб их воротнички белели
и было всё, как у людей.
Чтоб ты жила, чтоб ты плыла.
Чтоб не скрипел военный зуммер.
Чтоб я, не заживаясь, умер,
окончив добрые дела.
1968
С.П. Оссовский «Рыбаки Дальнего Востока» (1983) https://0-stranger.livejournal.com/1064030.html На первом плане, спиной к зрителю, рыбак в резиновых ботфортах - они очень похожи на прежние, трехсотлетней давности.