Теория Спарты, ч. 2
Сверхсубъектность
Если открутить этот текст ко второму абзацу предыдущей части, можно продолжить перечисление вариантов ответов на вопрос, заданный выше. Настала очередь «во-вторых», так вот, во-вторых, следует предположить, что именно такое «правое государство» и имелось в наличии не только в Спарте, но всюду и всегда, когда при взгляде в прошлое вырисовываются контуры чего-то заслуживающего внимания, то есть ориентира. Ну, или примерно такое, отличаясь от реальности в собственном мифе, в собственном самосознании. Однако этот миф, этот идеальный образ весьма существенен для реальности, он неотделим от неё именно в силу своего от неё отличия. Под-лежащее по(д)нимается над-лежащим. Под-лежащее раскрывается над-лежащему. В-третьих, описание «правого государства», обобщая, задаёт проект, превосходящий аналоги и именно поэтому всегда актуальный, «стремящийся в действительность». Идеальная конструкция, которая опирается на прецеденты и традицию, но усиливает в них то, что делало их сильными - состоятельными и жизнеспособными - да, должна быть «состоятельной». Теоретически.
История, интерпретируемая таким образом, изоморфна процессу самопреодоления базового архетипического («традиционного») субъекта. Речь идёт по сути о том, что условный обобщенный субъект расслаивается, разделяется в акте самосознания, а затем восстанавливает целостность, самоидентифицируясь с высшим в этом разделении, становясь идеей того объективного, которое, осознав, дистанцирует в себе от себя. Суть самосознания, как её впервые описывали в Европе Фихте и Шеллинг в конце XVIII века - самообъективация, способность отделиться от себя и посмотреть на себя: сверху - уточнили последующие столетия первую установку, которую можно назвать правой, или снизу, как это характерно для левых, выбравших второй вариант. Двуединая конструкция «Я-субъект» и «Я-объект» допускает герменевтический выбор, и если у правых это акт самопреодоления, возвышения над собой, ассоциирования с высшим, то у левых - акт самодемонтажа, перехода к нижестоящему. Так идея власти отталкивается от своей противоположности, парно рождаясь с идеей бунта.
Возникающая ситуация первичного выбора разрешается двумя путями. Субъект, осознавший себя как высшее, как идеальную способность и идеальную силу, становится чем-то большим. Или, точнее, кем-то большим. Он солярно восходит над самим собой, утверждаясь в свете идеи власти ( напомним: интегрирующей её частные проявления и образования, возводя их к первоисточнику, придавая им единство в их различии) и тем самым освещая нижестоящее, упорядочивая его в систему. Таким образом это уже не суб-, а суперъект, не подлежащее, а надлежащее в его отношении к подлежащему. Сверхсубъект, выражаясь иначе. В разбираемом нами случае выводов из античной истории Платон говорит об идеях, вводя само понятие, саму «идею идей», а Аристофан, взывая к Эсхилу, напоминает о том, какая идея, «идея чего», востребована. Становление исторического сверхсубъекта (суперъекта) и эквивалентного ему имперского суперпроекта сводится к способности идентифицировать феномены распадающейся реальности, генерируя высшее над ними, их единство: т. е. ясно увидеть исторически представленные «реакционно-рефлексивные практики» и сформулировать идею, включающую их как частности. Другими словами, возвести частности в принцип, органично превосходя их ограниченность, продумать их запредельно систематично и последовательно. Сверхсубъект - всегда идея власти по отношению к любому конкретному данному властному уровню.
Процедура суперъекции означает, буквально, «заброс себя над», установление отношения идентификации с высшим, по аналогии с субъектом (sub - ниже, под, iacio - бросать, «субъект» - «заброшенный под», «подлежащий», «ответственный»), то есть надстраивание себя над самим собой. В акте суперъекции открывается внутреннее вертикальное измерение; актор расслаивается, воздвигая превосходящий уровень власти внутри_себя_и_над_собой, создавая тем самым двойственность, ситуацию выбора самоидентификации, предлагающую различные возможности: Я-высшее и/или Я-низшее (активное и/или пассивное, причиняющее/инертное, властвующее/страдающее), а затем выбирает высшее, отождествляется с ним (можно сказать: идёт по себе вверх). Поскольку суперъекция - духовный, внутренний акт Я, в нём все стадии действия интравертны и соответствуют вопросу «кто?» Отождествление себя с низшим, впрочем, конструирует «что» над собой и «вне» себя - то есть запускает левое отношение к себе, а затем и к вещам, не свыше, но снизу и со стороны: отношение, которое исходит не из идеи (себя или вещей), но порождает иллюзию «данности», отчуждённой эмпирии. Рядом с ней появляется и отделённый (в основе отделившийся) от неё субъект, её непросветлённый, «подпольный» носитель. Организованная и организующая активность в социальном пространстве, любое осознанное волевое действие, социальное или индивидуальное развитие имеют суперъекцию (сверхсубъектность) в своей основе. Левые общества стагнируют именно потому, что там преобладает субъекция как основополагающий тип духовного действия. Говоря грубо, в левых обществах все впадают в субъективность; даже если на каких-то порах она коллективно-массовая, человек в её рамках постепенно атомизируется. В левых обществах все внешне якобы лояльны, а на деле в оппозиции (к власти, к целому и к друг другу) и совершенно разобщены. Наоборот, в правых обществах все должны быть настроены подчёркнуто критически, но на деле лояльны (к власти, к целому и к друг другу). (Можно говорить об иерархии состояний: сверхсубъектность - субъектность - объективность - субъективность - объектность и т. д., но сейчас не будем останавливаться подробнее на каждой стадии)
Если «физлицо», тем не менее, часто выступает источником и носителем субъективности, то долгосрочно здравствующие коллективные инстанции, будь то полис или империя - по своей природе не «субъективны», они суперъективны. Применительно к подобным реальностям правильно говорить о сверхсубъекте, избегая искушения монархических и цезаристских интерпретаций. Как бы ни хотело российское левое обывательское дегенеративное сознание свить и в Кремле гнёздышко счастья субъективности («Володенька, спаситель наш», «не было бы Россеички, если б не он», «повезло нам всем, что есть у нас Путин», «только он, больше никто»), надлежит помнить, что невозможно свести государство к личности правителя. Если такое начинает провозглашаться, всё будет очень плохо - налицо признак того, что левый нисходящий тренд диктует повестку.
Духовная способность становящегося сверхсубъекта, динамически меняясь, на каждой стадии быть одновременно ограниченным и свободным, конечным и бесконечным, составляла максимально интригующий предмет внимания западного идеализма, впервые торжественно артикулированный немцами. Шеллинг ещё до Гегеля формулировал в «Системе трансцендентального идеализма» базовый запрос - понять, «как Я может созерцать себя ограниченным». При этом надо отдавать себе отчёт в многообразии смыслов последнего слова. Все они имелись в виду и шли в ход. Быть ограниченным - значит не только ощущать или быть вещью, предметом сознания («быть осознанным и быть ограниченным - одно и то же», воспроизводит Шеллинг один из наиболее принципиальных тезисов; осознавать что-либо - значит определять: узревать или «полагать» границу, форму, создающую предмет). Но ограниченность в той же самой степени есть страдательность, страдательная пассивность.
При этом просто ощущать и значит «ощущать себя ограниченным». Как чистая, то есть абсолютная активность, чистая, то есть абсолютная власть, постулируемая западной метафизикой в истоках, в истоках (начиная с Фихте) Я, может впадать в ограниченность? Здесь интуиция трагического греков оказывается более, чем к месту. Упоминание автора «Орестейи» по многим причинам не случайно в этом разговоре. Чувствовать - значит чувствовать себя слабым, значит быть слабым, утверждать себя как слабое-и-страдающее, утверждать свою слабость. Но именно это осознание, поднимаясь над ощущением, указывает: чувствовать - потенциально означает также и попирать слабость, преодолевать её, сохраняя, то есть выстраивать иерархию, перекрывать нижестоящее вышестоящим уровнем власти и господства, оформлять, подавлять. Представление об утверждающей, определяющей, организующей силе побуждает считать так. Быть сразу «водой окрашенной» (то есть уже не совсем водой) и «водой вообще» можно только таким образом. «Вода вообще» впускает в себя не-воду (краску), но чтобы она при том осталась «водой вообще», требуется нечто, некий встречный покрывающий акт внутреннего действия, акт превосходства, собственно - суперъекция. А именно, ограниченность должна быть ограничена, слабость должна быть распята, подвергнута господству, насилию, террору, идущим не извне, а изнутри ощущающего/сознающего субъекта. Её следует положить в основу, поместив на крест. И стоит лишь начать - дальше на этой основе вырастает целая пирамида уровней, превосходящих уровень ощущений. Узреваемая система мира, состоящая из людей, вещей и предметов, есть система доминирования (выстроенная) над Я-ощущающим, проникнутая духом (пра-идеей) власти, которая упорядочивает данный в частностях материал: возводит первичные элементы страдания-проявления к их идеям, оформляющим надстроенные над материей структуры (субъекты и объекты). В поле зрения субъекта генерируются-генерализуются объекты, сверхсубъектность выхватывает из темноты субъект. Так создаётся космос из хаоса.
Там, где появляется ощущение, неизбежны и сознание, самосознание и далее, вплоть до их максимальных сверхличных форм - правого государства и Бога. Все высшие реальности вступают в бытие через пролом ощущения, вырастают из него, из этого первичного противоречия «воды, которая может быть сразу водой вообще и водой окрашенной», о чём - «Феноменология духа» Гегеля. Человек принципиально дуален в каждый момент времени, в каждом своём состоянии, принципиально иерархичен и расслоен, такова сама структура сознания. Сознание не революционно, а реакционно. Революционно ощущение. Нет сознания без ощущения. Но и нет ощущения без сознания. Принцип, в силу которого возникли ощущающие существа, также сделал неизбежным и появление человека. Впрочем, левая революционная повестка имеет устремление демонтировать вышестоящие уровни и отбросить умственное развитие к ощущениям и «ощущаемому». «Защита животных», «защита животного в человеке», стирание границы того и другого - такой же важный постулат левой деградационной программы, как «защита окружающей среды» или мифологема «спасения планеты» от цивилизации.
Современность
Когда-то, но относительно недавно, Ницше представил морфологию (воли к) власти в качестве универсального языка описания реальности. Естественно, со знаком плюс. Мировые войны 1914 - 1945 годов шли за утверждение или отрицание этого метатезиса, классического в ранее указанном смысле: понимания подлежащего через надлежащее. Результат известен: тезис Ницше был в любом случае принят за основу, но, поскольку победили левые, то со знаком минус.
Сразу после 1945 года стартовала, потихоньку набирая обороты, кампания обнаружения всюду тех самых, постулированных и возведенных в принцип отношений власти, то есть - с учётом левой идентичности активистов этой кампании и присущей им модели оценочных суждений - отношений подавления и угнетения. Активистов «по обе стороны океана» распирал пафос сотрудников НКВД, профессионально раскручивающих империалистический заговор, проникший, согласно указаниям товарища Сталина, в самое сердце пролетарского государства и протянувший щупальца во все сферы жизни. Отношения, обнаруженные и обличенные, подвергались «политкоррекции», а вместе с ними демонтировался мир, каким он был прежде. «Классовое угнетение» с определенного момента казалось уже не настолько завлекательным; под влиянием метафизики Ницше оно было максимально обобщено. Борцы с проникшей всюду властью/угнетением переключились на более утончённые материи гендерного, ювенального, климатического и, само собой, сексуального подавления. Борцы преуспели в духовной чуткости, реагируя не только на экономический частный случай, но и на любые проявления «того же самого». Они не заметили и не замечают до сих пор, что благодаря этому их борьба сведена к абсурду, по сути опровергнута - нет, они продолжают ломиться в открытую дверь, за которой ничего нет.
Преимущество возбуждающего стимула нового поколения заключалось в его вездесущности. После 1945 года зло стало банальностью - и вот любая банальность стала злом. Что, впрочем, ещё требовалось разглядеть, для чего образовался целый класс визионеров-дешифраторов греховной повседневности, раскрывающих людям глаза на окружающие ужасы. Образец пилотажа явил Хайдеггер, поведавший, что насилие составляет суть западного мышления, а подхватили тему Хоркхаймер и Адорно в «Диалектике просвещения», далее везде. Европа, включая её заокеанский филиал, кинулась каяться и саморазоблачаться в своём господстве.
Альтернативная Европа кинулась сочинять легенды о тайной власти, маневрирующей за левым безвластием, которое ширится и растёт - это лучшее, что она смогла придумать «в ответ». В. В. Розанов в 1913 году трактовал в «Опавших листьях» мировой расклад конфликта центральноевропейских держав и Антанты: «Не «буржуа» гадок: но поистине гадок буржуа XIX века, самодовольный в «прогрессе» своем, вонючий завистник всех исторических величий и от этого единственно стремящийся к уравнительному состоянию… в одной одинаковой грязи и одном безнадежном болоте. «Ничего глубже и ничего выше»… Практически против таких господ поднялась Германия, как сильный буйвол против выродившихся до собаки волченят». Это, хотя и неявная, но качественная, морфологическая, культурно-ценностная, то есть ранговая и сверхсубъектная характеристика процесса - выражающая отношение идеи и её материала, её высоких и низких степеней. Можно сопоставить сказанное с тем, во что превратилась история у современных эпигонов Розанова, которые имеют обыкновение нагонять тайнопосвящённый вид и сочинять конспирологические байки о британской «криптоимперии» на ровном месте степей Евразии или вести эпическую хронику ментовских войн Рокфеллеров с Ротшильдами.
Протоколы изборских мудрецов, которые туда же неровно дышат заговорами и заклинаниями, изрядно забористы - и не дают понимания, то есть убедительной оценки происходящего. Понимание («раскрытие подлежащего надлежащему») - это состояние сверхсубъекта. У консервативных эпигонов мышление как правило остаётся на уровне субъектности-субъективности. Они ищут, кому бы «предъявить» - и это всё, что их интересует. По факту они строят только горизонтальные причинные связи, не замечая вертикальных, целевых и ценностно-смысловых. Объяснения сводятся к тому, что «враги заслали к нам своих агентов» и «ничего глубже, ничего свыше». Сущность либералов в том, что это просто проводники влияния другого центра силы - например, США. Появление Трампа в Белом доме спутало стройность риторики - вдруг выяснилось, что есть «хорошие США», а есть плохие. Разница между ними, впрочем, проведена довольно фантазийно. Насколько опасны русские националисты, настолько же милы американские (они за то, чтобы сидеть дома и никуда не высовываться - вот прямо как россияне в Сирии), зато никуда не годны «глобалисты», которые стремятся к мировой гегемонии, тогда как мы, следуя заветам Ивана Грозного и византийских святых отцов, выступаем за многополярность с Китаем во главе. Все суждения, таким образом, голо субъективны и тупо инструментальны, поэтому по большому счету не имеют силы. Перед нами практика технических высказываний, заведомо не обременённых смыслом.
Проблема именно в том, что вертикальное измерение в «патриотических умах» атрофировано, свёрнуто. Русское/советское - это хорошее, прочее же изобретено специально, чтобы насолить русским/советским: к этой нехитрой логике всё и сводится. С определённой точки зрения может создаться впечатление, что выстроенная патриотами картина мироздания не противоречит «тезису Ницше». У неё один недостаток - слишком значительные фрагменты в ней изготовлены на коленке и подставлены в неё «из добрых побуждений» - с целью заткнуть дыру. Либерализм/левизна - это дыра, довольно чёрная. Глядя туда, многим проще думать, что перед ними всё-таки нечто привычное: берёшь либерала, заставляешь признаться, что он агент ЦРУ/кагала/ФРС, и на душе проще, жить легче и веселей. Вертикальное измерение сопряжено с угрозой провала и рисками взгляда в бездну. Равнинное мышление не всегда к этому готово. Затыкание бездны пробкой - занятие глупое, но психологически оправданное.
Мир, которому недостаёт сверхсубъектности, застрял на горизонтали броуновского хаоса самоуничтожения, он опрокинут, распростёрт, оплощён и всё тоньше. Где материя тонка, там рвётся - он в клочьях, он рвёт себя сам, а залатать нечем и некому. Но, в конце концов, может это и хорошо? Мы присутствуем при исходе. Все, кто может самоопределиться в рамках возможностей, предоставляемых «тезисом Ницше», это уже сделали. Он перевёл мир в возбуждённое полубезумное состояние, экзальтировал всё больное и лишнее. Последнее готовится выпрыгнуть из штанов. И слава Богу.
Продолжение следует
Если открутить этот текст ко второму абзацу предыдущей части, можно продолжить перечисление вариантов ответов на вопрос, заданный выше. Настала очередь «во-вторых», так вот, во-вторых, следует предположить, что именно такое «правое государство» и имелось в наличии не только в Спарте, но всюду и всегда, когда при взгляде в прошлое вырисовываются контуры чего-то заслуживающего внимания, то есть ориентира. Ну, или примерно такое, отличаясь от реальности в собственном мифе, в собственном самосознании. Однако этот миф, этот идеальный образ весьма существенен для реальности, он неотделим от неё именно в силу своего от неё отличия. Под-лежащее по(д)нимается над-лежащим. Под-лежащее раскрывается над-лежащему. В-третьих, описание «правого государства», обобщая, задаёт проект, превосходящий аналоги и именно поэтому всегда актуальный, «стремящийся в действительность». Идеальная конструкция, которая опирается на прецеденты и традицию, но усиливает в них то, что делало их сильными - состоятельными и жизнеспособными - да, должна быть «состоятельной». Теоретически.
История, интерпретируемая таким образом, изоморфна процессу самопреодоления базового архетипического («традиционного») субъекта. Речь идёт по сути о том, что условный обобщенный субъект расслаивается, разделяется в акте самосознания, а затем восстанавливает целостность, самоидентифицируясь с высшим в этом разделении, становясь идеей того объективного, которое, осознав, дистанцирует в себе от себя. Суть самосознания, как её впервые описывали в Европе Фихте и Шеллинг в конце XVIII века - самообъективация, способность отделиться от себя и посмотреть на себя: сверху - уточнили последующие столетия первую установку, которую можно назвать правой, или снизу, как это характерно для левых, выбравших второй вариант. Двуединая конструкция «Я-субъект» и «Я-объект» допускает герменевтический выбор, и если у правых это акт самопреодоления, возвышения над собой, ассоциирования с высшим, то у левых - акт самодемонтажа, перехода к нижестоящему. Так идея власти отталкивается от своей противоположности, парно рождаясь с идеей бунта.
Возникающая ситуация первичного выбора разрешается двумя путями. Субъект, осознавший себя как высшее, как идеальную способность и идеальную силу, становится чем-то большим. Или, точнее, кем-то большим. Он солярно восходит над самим собой, утверждаясь в свете идеи власти ( напомним: интегрирующей её частные проявления и образования, возводя их к первоисточнику, придавая им единство в их различии) и тем самым освещая нижестоящее, упорядочивая его в систему. Таким образом это уже не суб-, а суперъект, не подлежащее, а надлежащее в его отношении к подлежащему. Сверхсубъект, выражаясь иначе. В разбираемом нами случае выводов из античной истории Платон говорит об идеях, вводя само понятие, саму «идею идей», а Аристофан, взывая к Эсхилу, напоминает о том, какая идея, «идея чего», востребована. Становление исторического сверхсубъекта (суперъекта) и эквивалентного ему имперского суперпроекта сводится к способности идентифицировать феномены распадающейся реальности, генерируя высшее над ними, их единство: т. е. ясно увидеть исторически представленные «реакционно-рефлексивные практики» и сформулировать идею, включающую их как частности. Другими словами, возвести частности в принцип, органично превосходя их ограниченность, продумать их запредельно систематично и последовательно. Сверхсубъект - всегда идея власти по отношению к любому конкретному данному властному уровню.
Процедура суперъекции означает, буквально, «заброс себя над», установление отношения идентификации с высшим, по аналогии с субъектом (sub - ниже, под, iacio - бросать, «субъект» - «заброшенный под», «подлежащий», «ответственный»), то есть надстраивание себя над самим собой. В акте суперъекции открывается внутреннее вертикальное измерение; актор расслаивается, воздвигая превосходящий уровень власти внутри_себя_и_над_собой, создавая тем самым двойственность, ситуацию выбора самоидентификации, предлагающую различные возможности: Я-высшее и/или Я-низшее (активное и/или пассивное, причиняющее/инертное, властвующее/страдающее), а затем выбирает высшее, отождествляется с ним (можно сказать: идёт по себе вверх). Поскольку суперъекция - духовный, внутренний акт Я, в нём все стадии действия интравертны и соответствуют вопросу «кто?» Отождествление себя с низшим, впрочем, конструирует «что» над собой и «вне» себя - то есть запускает левое отношение к себе, а затем и к вещам, не свыше, но снизу и со стороны: отношение, которое исходит не из идеи (себя или вещей), но порождает иллюзию «данности», отчуждённой эмпирии. Рядом с ней появляется и отделённый (в основе отделившийся) от неё субъект, её непросветлённый, «подпольный» носитель. Организованная и организующая активность в социальном пространстве, любое осознанное волевое действие, социальное или индивидуальное развитие имеют суперъекцию (сверхсубъектность) в своей основе. Левые общества стагнируют именно потому, что там преобладает субъекция как основополагающий тип духовного действия. Говоря грубо, в левых обществах все впадают в субъективность; даже если на каких-то порах она коллективно-массовая, человек в её рамках постепенно атомизируется. В левых обществах все внешне якобы лояльны, а на деле в оппозиции (к власти, к целому и к друг другу) и совершенно разобщены. Наоборот, в правых обществах все должны быть настроены подчёркнуто критически, но на деле лояльны (к власти, к целому и к друг другу). (Можно говорить об иерархии состояний: сверхсубъектность - субъектность - объективность - субъективность - объектность и т. д., но сейчас не будем останавливаться подробнее на каждой стадии)
Если «физлицо», тем не менее, часто выступает источником и носителем субъективности, то долгосрочно здравствующие коллективные инстанции, будь то полис или империя - по своей природе не «субъективны», они суперъективны. Применительно к подобным реальностям правильно говорить о сверхсубъекте, избегая искушения монархических и цезаристских интерпретаций. Как бы ни хотело российское левое обывательское дегенеративное сознание свить и в Кремле гнёздышко счастья субъективности («Володенька, спаситель наш», «не было бы Россеички, если б не он», «повезло нам всем, что есть у нас Путин», «только он, больше никто»), надлежит помнить, что невозможно свести государство к личности правителя. Если такое начинает провозглашаться, всё будет очень плохо - налицо признак того, что левый нисходящий тренд диктует повестку.
Духовная способность становящегося сверхсубъекта, динамически меняясь, на каждой стадии быть одновременно ограниченным и свободным, конечным и бесконечным, составляла максимально интригующий предмет внимания западного идеализма, впервые торжественно артикулированный немцами. Шеллинг ещё до Гегеля формулировал в «Системе трансцендентального идеализма» базовый запрос - понять, «как Я может созерцать себя ограниченным». При этом надо отдавать себе отчёт в многообразии смыслов последнего слова. Все они имелись в виду и шли в ход. Быть ограниченным - значит не только ощущать или быть вещью, предметом сознания («быть осознанным и быть ограниченным - одно и то же», воспроизводит Шеллинг один из наиболее принципиальных тезисов; осознавать что-либо - значит определять: узревать или «полагать» границу, форму, создающую предмет). Но ограниченность в той же самой степени есть страдательность, страдательная пассивность.
При этом просто ощущать и значит «ощущать себя ограниченным». Как чистая, то есть абсолютная активность, чистая, то есть абсолютная власть, постулируемая западной метафизикой в истоках, в истоках (начиная с Фихте) Я, может впадать в ограниченность? Здесь интуиция трагического греков оказывается более, чем к месту. Упоминание автора «Орестейи» по многим причинам не случайно в этом разговоре. Чувствовать - значит чувствовать себя слабым, значит быть слабым, утверждать себя как слабое-и-страдающее, утверждать свою слабость. Но именно это осознание, поднимаясь над ощущением, указывает: чувствовать - потенциально означает также и попирать слабость, преодолевать её, сохраняя, то есть выстраивать иерархию, перекрывать нижестоящее вышестоящим уровнем власти и господства, оформлять, подавлять. Представление об утверждающей, определяющей, организующей силе побуждает считать так. Быть сразу «водой окрашенной» (то есть уже не совсем водой) и «водой вообще» можно только таким образом. «Вода вообще» впускает в себя не-воду (краску), но чтобы она при том осталась «водой вообще», требуется нечто, некий встречный покрывающий акт внутреннего действия, акт превосходства, собственно - суперъекция. А именно, ограниченность должна быть ограничена, слабость должна быть распята, подвергнута господству, насилию, террору, идущим не извне, а изнутри ощущающего/сознающего субъекта. Её следует положить в основу, поместив на крест. И стоит лишь начать - дальше на этой основе вырастает целая пирамида уровней, превосходящих уровень ощущений. Узреваемая система мира, состоящая из людей, вещей и предметов, есть система доминирования (выстроенная) над Я-ощущающим, проникнутая духом (пра-идеей) власти, которая упорядочивает данный в частностях материал: возводит первичные элементы страдания-проявления к их идеям, оформляющим надстроенные над материей структуры (субъекты и объекты). В поле зрения субъекта генерируются-генерализуются объекты, сверхсубъектность выхватывает из темноты субъект. Так создаётся космос из хаоса.
Там, где появляется ощущение, неизбежны и сознание, самосознание и далее, вплоть до их максимальных сверхличных форм - правого государства и Бога. Все высшие реальности вступают в бытие через пролом ощущения, вырастают из него, из этого первичного противоречия «воды, которая может быть сразу водой вообще и водой окрашенной», о чём - «Феноменология духа» Гегеля. Человек принципиально дуален в каждый момент времени, в каждом своём состоянии, принципиально иерархичен и расслоен, такова сама структура сознания. Сознание не революционно, а реакционно. Революционно ощущение. Нет сознания без ощущения. Но и нет ощущения без сознания. Принцип, в силу которого возникли ощущающие существа, также сделал неизбежным и появление человека. Впрочем, левая революционная повестка имеет устремление демонтировать вышестоящие уровни и отбросить умственное развитие к ощущениям и «ощущаемому». «Защита животных», «защита животного в человеке», стирание границы того и другого - такой же важный постулат левой деградационной программы, как «защита окружающей среды» или мифологема «спасения планеты» от цивилизации.
Современность
Когда-то, но относительно недавно, Ницше представил морфологию (воли к) власти в качестве универсального языка описания реальности. Естественно, со знаком плюс. Мировые войны 1914 - 1945 годов шли за утверждение или отрицание этого метатезиса, классического в ранее указанном смысле: понимания подлежащего через надлежащее. Результат известен: тезис Ницше был в любом случае принят за основу, но, поскольку победили левые, то со знаком минус.
Сразу после 1945 года стартовала, потихоньку набирая обороты, кампания обнаружения всюду тех самых, постулированных и возведенных в принцип отношений власти, то есть - с учётом левой идентичности активистов этой кампании и присущей им модели оценочных суждений - отношений подавления и угнетения. Активистов «по обе стороны океана» распирал пафос сотрудников НКВД, профессионально раскручивающих империалистический заговор, проникший, согласно указаниям товарища Сталина, в самое сердце пролетарского государства и протянувший щупальца во все сферы жизни. Отношения, обнаруженные и обличенные, подвергались «политкоррекции», а вместе с ними демонтировался мир, каким он был прежде. «Классовое угнетение» с определенного момента казалось уже не настолько завлекательным; под влиянием метафизики Ницше оно было максимально обобщено. Борцы с проникшей всюду властью/угнетением переключились на более утончённые материи гендерного, ювенального, климатического и, само собой, сексуального подавления. Борцы преуспели в духовной чуткости, реагируя не только на экономический частный случай, но и на любые проявления «того же самого». Они не заметили и не замечают до сих пор, что благодаря этому их борьба сведена к абсурду, по сути опровергнута - нет, они продолжают ломиться в открытую дверь, за которой ничего нет.
Преимущество возбуждающего стимула нового поколения заключалось в его вездесущности. После 1945 года зло стало банальностью - и вот любая банальность стала злом. Что, впрочем, ещё требовалось разглядеть, для чего образовался целый класс визионеров-дешифраторов греховной повседневности, раскрывающих людям глаза на окружающие ужасы. Образец пилотажа явил Хайдеггер, поведавший, что насилие составляет суть западного мышления, а подхватили тему Хоркхаймер и Адорно в «Диалектике просвещения», далее везде. Европа, включая её заокеанский филиал, кинулась каяться и саморазоблачаться в своём господстве.
Альтернативная Европа кинулась сочинять легенды о тайной власти, маневрирующей за левым безвластием, которое ширится и растёт - это лучшее, что она смогла придумать «в ответ». В. В. Розанов в 1913 году трактовал в «Опавших листьях» мировой расклад конфликта центральноевропейских держав и Антанты: «Не «буржуа» гадок: но поистине гадок буржуа XIX века, самодовольный в «прогрессе» своем, вонючий завистник всех исторических величий и от этого единственно стремящийся к уравнительному состоянию… в одной одинаковой грязи и одном безнадежном болоте. «Ничего глубже и ничего выше»… Практически против таких господ поднялась Германия, как сильный буйвол против выродившихся до собаки волченят». Это, хотя и неявная, но качественная, морфологическая, культурно-ценностная, то есть ранговая и сверхсубъектная характеристика процесса - выражающая отношение идеи и её материала, её высоких и низких степеней. Можно сопоставить сказанное с тем, во что превратилась история у современных эпигонов Розанова, которые имеют обыкновение нагонять тайнопосвящённый вид и сочинять конспирологические байки о британской «криптоимперии» на ровном месте степей Евразии или вести эпическую хронику ментовских войн Рокфеллеров с Ротшильдами.
Протоколы изборских мудрецов, которые туда же неровно дышат заговорами и заклинаниями, изрядно забористы - и не дают понимания, то есть убедительной оценки происходящего. Понимание («раскрытие подлежащего надлежащему») - это состояние сверхсубъекта. У консервативных эпигонов мышление как правило остаётся на уровне субъектности-субъективности. Они ищут, кому бы «предъявить» - и это всё, что их интересует. По факту они строят только горизонтальные причинные связи, не замечая вертикальных, целевых и ценностно-смысловых. Объяснения сводятся к тому, что «враги заслали к нам своих агентов» и «ничего глубже, ничего свыше». Сущность либералов в том, что это просто проводники влияния другого центра силы - например, США. Появление Трампа в Белом доме спутало стройность риторики - вдруг выяснилось, что есть «хорошие США», а есть плохие. Разница между ними, впрочем, проведена довольно фантазийно. Насколько опасны русские националисты, настолько же милы американские (они за то, чтобы сидеть дома и никуда не высовываться - вот прямо как россияне в Сирии), зато никуда не годны «глобалисты», которые стремятся к мировой гегемонии, тогда как мы, следуя заветам Ивана Грозного и византийских святых отцов, выступаем за многополярность с Китаем во главе. Все суждения, таким образом, голо субъективны и тупо инструментальны, поэтому по большому счету не имеют силы. Перед нами практика технических высказываний, заведомо не обременённых смыслом.
Проблема именно в том, что вертикальное измерение в «патриотических умах» атрофировано, свёрнуто. Русское/советское - это хорошее, прочее же изобретено специально, чтобы насолить русским/советским: к этой нехитрой логике всё и сводится. С определённой точки зрения может создаться впечатление, что выстроенная патриотами картина мироздания не противоречит «тезису Ницше». У неё один недостаток - слишком значительные фрагменты в ней изготовлены на коленке и подставлены в неё «из добрых побуждений» - с целью заткнуть дыру. Либерализм/левизна - это дыра, довольно чёрная. Глядя туда, многим проще думать, что перед ними всё-таки нечто привычное: берёшь либерала, заставляешь признаться, что он агент ЦРУ/кагала/ФРС, и на душе проще, жить легче и веселей. Вертикальное измерение сопряжено с угрозой провала и рисками взгляда в бездну. Равнинное мышление не всегда к этому готово. Затыкание бездны пробкой - занятие глупое, но психологически оправданное.
Мир, которому недостаёт сверхсубъектности, застрял на горизонтали броуновского хаоса самоуничтожения, он опрокинут, распростёрт, оплощён и всё тоньше. Где материя тонка, там рвётся - он в клочьях, он рвёт себя сам, а залатать нечем и некому. Но, в конце концов, может это и хорошо? Мы присутствуем при исходе. Все, кто может самоопределиться в рамках возможностей, предоставляемых «тезисом Ницше», это уже сделали. Он перевёл мир в возбуждённое полубезумное состояние, экзальтировал всё больное и лишнее. Последнее готовится выпрыгнуть из штанов. И слава Богу.
Продолжение следует
