Чтобы помнили - Воспоминания военного связиста. Часть 1 (серия "История")
Многие, к сожалению, про Победу вспоминают только в мае и социальные сети начитнают пестреть сканами советских открыток к 9 мая и фотографиями дедов... И я конечно тоже, но... Вот решил написать, а может время тревожное навеяло.
В общем-то случайно обнаружил журнал lomonosov ветерана Второй Мировой войны Дмитрий Борисовича Ломоносова. Родился Дмитрий Борисович 22 ноября 1924 года. До войны - студент Ростовского Авиационного техникума. Потом эвакуация, военный тыл, работа на авиационном заводе в Казани. Добровольцем ушел в армию, запасный кавалерийский полк в Коврове, фронт в составе эскадрона связи 4 гв. кавалерийской дивизии и взвода связи 11 кавалерийского полка. Плен. Демобилизация. Закончил учебу, получил специальность и вышел на пенсию с должности преподавателя института - старшего научного сотрудника.
Хотел бы поделиться воспоминаниями военного связиста. Далее несколько записей из его журнала о жизни и службе военных связистов. Посты я никак не менял, лишь убрал комментарии автора относящиеся к сегодняшним события в его жизни, что никак не повляло на воспоминания о войне. К сожалению ЖЖ не дает возможности создавать длинные записи, поэтому воспоминания Дмитрия Борисовича разбиты на три части.
Связист. фотография современная, прислана на конкурс фотографий о войне (источник сайт Life for friends)
"Cрок жизни на фронте полкового связиста краток: при ожесточенном артиллерийском или минометном обстреле противником наших позиций и налетах пикирующих бомбардировщиков, когда солдаты прижимаются к стенке окопа или скрываются в блиндажах, зачастую рвется связь. И командир эскадрона, которому в такие моменты связь жизненно необходима, требует ее немедленного восстановления. Вот и вылезает связист из окопа под бомбы и мины, чтобы отыскать место разрыва и срастить порванную линию связи. И часто уже не возвращается …."
Воспоминания военного связиста. Часть 1.
Эскадрон связи 4 гв. кавалерийской дивиии (3 февраля 2011)
В начале сентября 1943 года войсками армии генерала Болдина был осуществлен прорыв германской обороны на Брянском направлении, и в образовавшуюся брешь введены дивизии 2-го гвардейского кавалерийского корпуса с задачей перерезать железную дорогу Брянск - Смоленск, захватить переправы через Десну, уничтожить базы снабжения, линии связи, блокировать пути отступления противника.
Кавалеристы, действуя во вражеском тылу, в направлении на Жуковку, разгромили станцию Бетлица, где стояли эшелоны с боеприпасами и пополнением. Не задерживаясь, устремились к Десне, по пути громя обозы, тыловые службы и отдельные гарнизоны.
Части Ставропольской (4 гвардейской) дивизии корпуса внезапно появились в Гришиной Слободе, в коротком ожесточенном бою взяли станцию. Захватили огромные склады и с десяток эшелонов. Во многих местах взорвали рельсы. Одновременно части 3-й и 20-й дивизий переправились через Десну, захватили Рековичи, блокировали железную дорогу, в результате противник остался без снабжения, и часть группировки его войск оказалась в полуокружении.
Задача, поставленная кавалерийскому корпусу, была в основном выполнена, но цена, которую пришлось заплатить, оказалась очень высокой. При выходе из рейда после прорыва через боевые порядки войск противника, превосходящего численностью и вооружением (кавалеристы располагали только стрелковым оружием и шашками), в строю оставалось менее половины численного состава.
18 сентября 1943 года был опубликован Приказ Верховного главнокомандующего:
«2-й гвардейский кавалерийский корпус генерал-майора Крюкова в боях при форсировании реки Десна 11-15 сентября 1943 года показал образцы отличной боевой выучки, стойкости и умения маневрировать.
Части корпуса, прорвавшись в тыл противника, форсировали реку Десна, захватили плацдарм на западном берегу этой реки и удерживали его в течение четырех дней до подхода нашей пехоты, отбив многократные контратаки крупных частей немцев, поддержанных танками и авиацией.
За смелые и решительные действия при форсировании реки Десна представить 2-й гвардейский, кавалерийский корпус к награждению орденом Красного Знамени.
20-ю Краснознаменную ордена Ленина кавалерийскую дивизию из состава упомянутого кавкорпуса преобразовать в 17-ю гвардейскую Краснознаменную ордена Ленина кавалерийскую дивизию. Командир дивизии генерал-майор Курсаков Павел Трофимович. Преобразованной гвардейской дивизии вручить Гвардейское Знамя»
Дивизии корпуса были выведены в тыл для отдыха и пополнения, частью которого был и наш «ковровский» маршевый эскадрон.
В своих предыдущих «постах» я рассказывал лишь о том, чему сам был свидетелем и о тех событиях, в которых непосредственно принимал участие. Происходившее в масштабах «театра военных действий», мне - рядовому бойцу, кругозор которого ограничивался видимым из-за бруствера окопа, не могло быть известным. И далее я буду придерживаться этого правила. Здесь же я сознательно его нарушил, рассказывая о событиях, происходивших на целом участке фронта, о которых узнал уже много лет спустя, после войны из книги С.Н. Севрюгова - начальника штаба 20-й (17-й гвардейской) дивизии, бесед с начальником артиллерии корпуса генералом В. Э. Шомоди, командирами полков К.П. Игнатьевым, И.И. Гудымом.
Дело в том, что в многочисленных трудах по истории Отечественной войны и мемуарах командующих фронтами и армиями крайне редко упоминаются действия кавалерии, в том числе и о 2-м кавалерийском корпусе. Мне приходилось слышать неоднократно от офицеров-фронтовиков о том, что им об участии кавалеристов в боевых действиях ничего не известно, да и на передовой их-де не встречали.
И это понятно: ведь, как правило, кавалеристы совершали глубокие рейды в тылы противника, а если приходилось держать оборону на отдельных участках фронта, то на переднем крае они ничем не отличались от пехоты.
Может быть, это выглядит наивно, но мне - бывшему кавалеристу принижение участия кавалерии в войне попросту обидно.
* * *
Нашу колонну встретил старшина из штаба корпуса, указал место расположения - на опушке соснового леса перед невспаханным полем, зарастающим кустарником, передал распоряжение соорудить землянки и ожидать указаний. Землянки разместить среди деревьев, не выходя за пределы леса, чтобы не демаскировать наше расположение.
По примеру бывалых солдат, вырыли неглубокие прямоугольные ровики, над ними поставили «шалашиком» стропила из кольев, настелили дерном и присыпали землей.
Приехала полевая кухня, и наши котелки наполнили рисовой кашей с мясом. Желающие подходили за добавкой, и повар не отказывал, посмеиваясь: «Это вам не тыловая баланда!»
В ожидании распоряжений разбрелись, как обычно, в поисках земляков. Нам, прибывшим из далекого тыла, было любопытно слушать рассказы солдат-фронтовиков о только что закончившемся рейде. Я заметил, что они с охотой и подробностями вспоминали, как были захвачены немецкие армейские склады, наполненные продовольствием и винами, и как азартно «дегустировали» их содержание, но о кровопролитных боях, в которых пришлось участвовать, говорили лишь вскользь и с явным нежеланием вдаваться в подробности.
На следующий день последовала команда к построению. На большой поляне перед нами выступил кто-то из членов штаба корпуса.
- Настала ваша очередь выполнить патриотический долг перед советской социалистической родиной, следуя призыву Партии и товарища Сталина, в рядах прославленного 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, первым командующим которого был легендарный командир генерал Доватор - сказал он. - Теперь корпусом командует Крюков, которому только что присвоено звание генерал-лейтенанта. Отныне вы - доваторцы!
Далее он зачитал приказ Верховного главнокомандующего, процитированный ранее, и передал слово писарю штаба, который начал перекличку с распределением прибывших по дивизиям и полкам.
Я и мой товарищ по радиовзводу - Миша Лопато получили направление в штаб 4 гвардейской кавалерийской дивизии, в эскадрон связи.
Службы штаба дивизии и эскадрон связи располагались неподалеку в лесном хуторе. Командир эскадрона капитан Пономаренко сказал несколько приветственных слов, из коих запомнилось «Вы мне портите строй, оставаясь без боевых наград. Служите, заслуживайте, а за мною дело не станет!».
Я оказался в штате радиостанции «РСБ-Ф» (радиостанция скоростного бомбардировщика фронтовая), размещавшейся в крытом кузове грузовой автомашины «ГАЗ-АА», трехосной полуторатонки. Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. После войны Сковородку отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе такую опасность. Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не запомнил, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами корпуса и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов,
Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько дней следил за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.
Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках, и, тем более, - в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и начинали артиллерийский обстрел, хорошо зная, что рядом находится штаб.
Я быстро понял, насколько мне повезло при распределении пополнения. Хотя насколько, я смог оценить лишь тогда, когда оказался в полковых связистах, и уже значительно позже, после окончания войны. Мой соратник по пребыванию в Коврове Петр Марфушкин оказался сменным радистом на такой же радиостанции РСБ-Ф при штабе 17-й гв. кавалерийской дивизии и вполне благополучно «довоевал» до конца войны. И кроме него и Михаила Лопато, по болезни отправленного в госпиталь, а затем попавшего в Дунайскую флотилию радистом, в списках более 3000 ветеранов корпуса, составленных А. Д. Тарасенко - председателем советом ветеранов корпуса в 1980 году, более никого из «ковровцев» я не обнаружил. Вполне вероятно, что никого из них не осталось в числе живых. И не удивительно: срок жизни на фронте полкового связиста краток: при ожесточенном артиллерийском или минометном обстреле противником наших позиций и налетах пикирующих бомбардировщиков, когда солдаты прижимаются к стенке окопа или скрываются в блиндажах, зачастую рвется связь. И командир эскадрона, которому в такие моменты связь жизненно необходима, требует ее немедленного восстановления. Вот и вылезает связист из окопа под бомбы и мины, чтобы отыскать место разрыва и срастить порванную линию связи. И часто уже не возвращается …
Огромную роль в судьбе солдата значили везение и случай. Кому-то, оказавшемуся на относительно спокойном участке фронта, например, на Карельском, повезло: он мог оставаться невредимым в течении одного-двух лет. Кому-то - еще больше: оказавшись в БАУ (батальон аэродромного обслуживания), в артиллерийском дивизионе орудий или минометов крупных калибров, в ротах или взводах охраны складов или военных объектов, он мог провоевать с первых до последних дней войны, не получив и царапины.
Большинству же судьба не благоволила. Окзавшись по ее воле в составе пехоты (да и кавалерии), они пополнили собою категорию, именуемую в военной статистке «боевые потери». И срок жизни рядового солдата на переднем крае от нескольких минут до месяца, в зависимости от интенсивности боевых действий.
Мне приходилось иногда читать и слышать о том, кто прошел всю войну от первого до последнего дня, находясь на передовой и не будучи раненым или контуженным. Такого просто не могло быть.
Итак, оказавшись в эскадроне связи при штабе дивизии, я почувствовал себя «баловнем судьбы»: почти в безопасности и в относительном комфорте.
В эскадроне связи (продолжение) (1 марта 2011)
Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. После войны Сковородку отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе опасность.
Постепенно познакомился с офицерами штаба, имеющими отношение к радиосвязи, по долгу службы приходившими на дивизионную рацию: долговязым суровым подполковником Корбутом - начальником связи дивизии, полным, неряшливо выглядевшим рыжим майором Добровольским, его заместителем. Командир радиовзвода молодой румяный лейтенант Березин заглядывал почти ежедневно. Его я также нашел уже много лет после войны в деревне Коробово под Шатурой. Переписывался с ним по почте, но встретиться не удалось: он был больным-сердечником и в Москву не приезжал.
Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не запомнил, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами дивизий, корпуса, армии и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов.
Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько раз наблюдал за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.
Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках, и, тем более, - в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и, нередко, начинали артиллерийский обстрел, зная о том, что где-то рядом находится штаб.
Предполагаю, что именно в связи с этим произошел мой конфликт со Сковородкой, возможно, испортивший наши отношения.
Во время одного из дежурств я получил от него указание не отвечать на наши позывные. Следуя этому, я прослушивал эфир, записывал в журнал вызовы, адресованные нам. Вызовы звучали настойчиво и многократно, я терпеливо продолжал их игнорировать, лишь записывая в журнал. Вдруг отчетливо услышал наши позывные с требованием принять срочную радиограмму, мне показалось, что почерк передающего вызов мне знаком, это корпусной радист. Наконец, не выдержал и ответил, как полагается, что слышу хорошо и готов к приему.
Мой ответ был сразу же услышан. Обрадованный этим радист, как я предположил, рации штаба корпуса, ответил, что тоже хорошо меня слышит, готов к передаче сообщения и просит подтвердить готовность к приему, добавив кодовое слово «ОМ» (три тире, два тире) - дорогой товарищ. Здесь нужно пояснить, что при прослушивании эфира и приеме радиограмм рация РСБ-Ф работает бесшумно от аккумуляторов, а при передаче сообщений мощности аккумуляторов не хватает и включаются моторчики системы питания - умформеры, гудение которых слышится снаружи. Услышав это, примчался взбешенный Сковородко и сделал мне нешуточную выволочку. Лишь потом я осознал, что его запрет отвечать на вызовы был, вероятно, связан с требованием сохранения тайны расположения рации, которое могло быть обнаружено пеленгацией радиосигнала.
В автомашине мы и спали, хотя в тесноте, но всегда в тепле (топилась маленькая печка-буржуйка), мы не мокли под дождем и ехали с комфортом, в то время как весь остальной состав эскадрона передвигался верхами или на конных упряжках, периодически вытаскивая их из колеи. Впрочем, и мы нередко застревали в осеннем бездорожье, тогда приходилось, подкладывая под колеса ветки деревьев, вытаскивать машину, подталкивая ее плечами и утопая в грязи.
Комфорт в нашем газике привлекал франтоватых штабных офицеров, которые любили приходить и поболтать, нередко приводя с собой девиц из штабной канцелярии. Из-за этого у меня произошел очередной конфликт, на этот раз с заместителем начальника штаба по комсомольской работе, капитаном, фамилию его я также не помню. В отсутствии Сковородки (если бы он был на месте, конфликта бы не произошло), этот «ферт» сидел за моей спиной с двумя машинистками из штаба и шумно развлекался с ними. В это время мне пришлось начать прием большой циркулярной радиограммы, адресованной всем дивизиям корпуса. Радист, передававший радиограмму, работал с большой скоростью, что требовало от меня напряженного внимания. Из-за хихиканья и повизгивания девиц, сидевших за моей спиной, я пропустил несколько групп (группа - часть текста, состоящая из пяти символов). Через три минуты передача радиограммы должна была быть повторена. Пользуясь паузой, я сказал капитану, что находиться на рации, да еще с девицами, по уставу он не имеет права, и, если при повторении текста радиограммы, я опять собьюсь, то буду вынужден написать рапорт «по команде» о нарушении им устава, приведшему к срыву связи. Он ушел, но, вероятно, принял мое заявление за нанесенное ему оскорбление. Возможно, и это сыграло роль в дальнейших событиях.
Так, в относительной безопасности прошла осень, мы проехали Брянщину, Черниговскую область Украины все время в лесах, минуя города и крупные села. Фронт напоминал о себе лишь звуками постоянной канонады и ранеными, идущими и едущими на бричках к медсанэскадрону, часто располагавшемуся вблизи штаба: полки дивизии время от времени вступали в боевые столкновения с арьергардными частями отступавшего вермахта. Один раз пришлось пережить ожесточенную бомбежку нашего расположения «лаптежниками» (пикирующими бомбардировщиками Ю-87, их называли так из-за неубирающихся шасси, напоминающих обутые в лапти ноги), несколько солдат получили ранения, один старший сержант был убит. Попадали иногда под обстрелы дальнобойных орудий, не принесшие вреда. По пути, бывало, попадали под артиллерийский или минометный обстрел.
В конце октября или начале ноября мы вышли к берегу Днепра. Остановились на опушке леса. Перед нами - луг, шириной 2-3 километра, за ним видна лента реки и противоположный высокий берег, застроенный одно- двухэтажными домами. К нему ведет понтонная переправа, по которой непрерывной лентой движутся повозки, автомашины и пехота. Над переправой в воздухе кружатся самолеты, бомбят, возле нее часто возникают столбы взрывов, несколько раз мы видели прямые попадания бомб, сбрасывавшие в воду повозки и людей. Движение останавливалось, саперы довольно быстро восстанавливали мост, и поток транспорта и людей возобновлялся.
Вдоль опушки леса рядом с нами батареи зенитных орудий и эрликонов ведут непрерывную пальбу, как казалось, безрезультатную: вблизи немецких самолетов возникали многочисленные облачка разрывов, не приносящих им вреда.
Непосредственно над переправой в воздухе, как пчелы над цветами, роились самолеты. Нижний «этаж» - тихоходные юнкерсы и хенкели, методично сбрасывавшие бомбы, а выше кружился настоящий хоровод быстрых истребителей, завязывавших дуэли - немецкие мессеры и наши ЛАГГи. Было больно смотреть, как большинство этих дуэлей заканчивалось гибелью наших летчиков: то один, то другой наш истребитель загорались и падали, оставляя за собой хвост огня и дыма. Деревометаллические ЛАГГи, хотя и казались более современными, чем «ишаки» (И-16), с которыми мы встретили начало войны, но явно уступали цельнометаллическим мессершмидтам.
К концу дня поступил приказ начать переправу.
Вслед за полками дивизии, переходившими Днепр в конном строю, двинулись подразделения штаба. Под непрекращающейся бомбежкой со свистом падающих, казалось, прямо на нас бомб, мы благополучно переехали неширокий здесь Днепр и, миновав маленький песчаный островок, оказались на улицах небольшого городка Лоева, на окраине которого остановились на ночлег.
Днепр здесь накануне форсировали войска 27-го стрелкового корпуса 65-й армии Батова, как сообщалось в сводках, «на лодках, плотах и подручных средствах», захватили город и полосу берега, образовав плацдарм, подвергавшийся ожесточенным атакам противника. С целью удержания и расширения плацдарма, туда был направлен наш корпус.
Что такое фронтовая переправа, да еще «на подручных средствах», мне, слава Богу, видеть не пришлось. О том, какой ценой достигались штурм реки и захват плацдарма на противоположном берегу, мало достоверных свидетельств. Некоторое представление об этом дает В. Астафьев («Прокляты и убиты»), а во время войны нашел в себе мужества намекнуть об этом Твардовский:
* * *
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода,-
Ни приметы, ни следа.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Ранним утром следующего дня, я по приказу Сковородки отправился на свободную от застройки поросшую жухлой травой сторону улицы и занялся приготовлением пищи для нашего экипажа. Разжег костер, начистил картошки и повесил над огнем на рогатках ведро.
На огонек подошли двое солдат из стрелковой части, разместившейся здесь же. Один из них молодой, вроде мой ровесник, другой значительно старше. Как обычно, разговор начинается с выяснения, не земляк ли.
- Ты откуда, боец? - спрашивает молодой.
- Из Ростова.
- А я из Новочеркасска, почти земляк.
- А ты откуда, отец? - спрашиваю.
- Пермяк я. А ты что же, мильтон, никак?
Это он, глядя на мои окантованные синим полевые погоны.
- Нет, я - кавалерист.
- А где же твоя кобыла?
- А вон она! - указываю на стоящую во дворе нашу полуторку с торчащим над кузовом штырем-антенной.
- А, радист, значит. А мы - пехота. Позавчера реку штурмовали.
- Ого! Ну и как это было?
- Как тебе сказать… Во взводе было 26 человек, на всех одна плоскодонка и сырые лесины, что притащили на себе из леса. На лодке комвзвода и связной, а мы стащили лесины в воду и вперед. Я плавать-то не умею, болтаю ногами и еле-еле продвигаюсь. А он (немец), как начал лупить из миномета! Ну, думаю, конец пришел.
Уже почти у того берега вдруг всплывает рядом солдатик и за бревно хватается. А лесина-то сырая, меня одного еле держит и то, погрузившись в воду целиком, а под нами двумя совсем в воду уходит. Что делать? Будем вместе держаться, оба утонем, отцеплюсь - утону. Вот и столкнул я его… Грешен, не видел, есть ли здесь Божий храм? Отмолиться бы от греха…
Он заплакал.
- Ну и много вас уцелело?
- Да вот мы с им от всего взвода….
Эта беседа у костра до сих пор представляется мне «в лицах».
Позавтракав, двинулись дальше.
На окраине Лоева на нас спикировала группа Ю-87 (пикирующих бомбардировщиков). Я свалился в щель, чувствуя, что воющие бомбы летят прямо в меня. Разрывы были так близко, что осыпались песчаные стенки щели. Но - пронесло. Никто из нашего экипажа не пострадал. Сильно пострадала, находившаяся неподалеку артиллерийская батарея, прямо на траве рядом перевязывали раненых, укладывали убитых.
Плацдарм постепенно расширялся и в следующую после Лоева ночь мы расположились на окраине какого-то селения. Всю ночь немцы методично обстреливали это селение из дальнобойных орудий «по площадям». Так что угадать, куда попадет следующий снаряд, было невозможно.
Неподалеку от небольшого городка Хойники в лесу мы ночью стояли в полной готовности к маршу, ожидая того момента, когда 17-я кавалерийская дивизия прорвет фронт на узком участке. В строю, спешившись с оседланными лошадьми, на обочине дороги, ожидая команды, стояли полки дивизии, готовые сразу же ринуться в прорыв в рейд по тылам врага. По дороге непрерывным потоком к фронту неслись машины со снарядами, обратно тянулись повозки с ранеными, многие шли пешком. Однако, несмотря на большие потери, прорвать линию обороны не удалось, дивизии втянулись в затяжные бои. Через несколько дней под напором подошедших на подмогу пехотных частей, немцы отступили, и мы двинулись дальше.
На каком-то отрезке пути наша машина стояла, пропуская мимо колонну штаба. Я, свободный от дежурства, наблюдал, стоя рядом. Уже проскакали верхом штабные офицеры и комендантский взвод, проехал на своей «Эмке» командир дивизии, двинулись повозки эскадрона связи.
И вдруг, запряженная парой коней тачанка с радиостанцией «5-ТК», налетела задним колесом на противотанковую мину. Взрывом разнесло заднюю часть тачанки, тяжело ранив двух сидевших сзади радистов. А меня швырнуло взрывной волной на несколько метров. Я ударился спиной обо что-то твердое, наверное пень, почувствовал, как у меня сперло дыхание. Боль от удара долго не проходила, во время ходьбы было трудно дышать. После этого, через некоторое время я почувствовал, что у меня появилась и со временем все больше увеличивается сутулость. Очевидно, при падении я сильно ушиб позвоночник.
Командир этой радиостанции, в то время старший сержант, Александр Данилович Ушаков-Убогий жил в Москве, мы с ним изредка встречались. Радистов, вскоре умерших от ран, похоронили на окраине Хойников.
В 1967 году мы с женой и сыном отдыхали в Лоеве. Раскинувшийся на высоком берегу Днепра напротив устья реки Сож, впадающей в Днепр, город очень живописно выглядит, особенно со стороны устья реки Сожа куда мы обычно ездили на лодке рыбачить. Глядя на знакомые со времен войны панорамы, я вспоминал минувшие события. В дождливую погоду ходили мы с сыном на то место, где я лежал в щели под бомбами, сыпавшимися с пикирующих Ю-87.
Во время нашего пребывания в Лоеве состоялся слет бывших партизан, посвященный 25-летию их выхода их немецкого тыла. Я помню, как это происходило в 1943 году: в лесу, бродом через небольшую речку переходила колонна пестро одетых частично в штатском, частично в немецких френчах и шинелях, вооруженных немецкими автоматами людей. Поэтому я с интересом принял приглашение наших хозяев, у которых мы снимали комнату, поехать с ними на место слета. Он проводился там, где во время войны был партизанский штаб, в частично заболоченном лесу. Здесь уже были восстановлены штабная землянка, колодец, с тех времен сохранились остатки лагеря. Примерно через два часа пути на машине проехали деревню Хатки, о которой напишу дальше, до которой осенью 1943 года мы с боями и потерями шли около двух месяцев.
Позже в 1986 году мне удалось побывать и в Хойниках. Там поставлена стела с табличкой, указывающей, что город был освобожден кавалеристами-доваторцами, сохранились остатки многочисленных блиндажей и землянок, однако, могил радистов, погибших от взрыва противотанковой мины, я не нашел.
Неподалеку от города Хойники в лесу корпус остановился для получения пополнения после неудачной попытки прорыва в тылы врага. Здесь произошло очередное событие, коренным образом изменившее мое положение. Я, потеряв «теплое» и относительно безопасное место радиста штабной рации, оказался в полку, в самом пекле войны.
Вот как это случилось (в следующем посте).
Воспоминания военного связиста. Часть 2.
Другие записи о военных связистах:
Памятники военным связистам
В общем-то случайно обнаружил журнал lomonosov ветерана Второй Мировой войны Дмитрий Борисовича Ломоносова. Родился Дмитрий Борисович 22 ноября 1924 года. До войны - студент Ростовского Авиационного техникума. Потом эвакуация, военный тыл, работа на авиационном заводе в Казани. Добровольцем ушел в армию, запасный кавалерийский полк в Коврове, фронт в составе эскадрона связи 4 гв. кавалерийской дивизии и взвода связи 11 кавалерийского полка. Плен. Демобилизация. Закончил учебу, получил специальность и вышел на пенсию с должности преподавателя института - старшего научного сотрудника.
Хотел бы поделиться воспоминаниями военного связиста. Далее несколько записей из его журнала о жизни и службе военных связистов. Посты я никак не менял, лишь убрал комментарии автора относящиеся к сегодняшним события в его жизни, что никак не повляло на воспоминания о войне. К сожалению ЖЖ не дает возможности создавать длинные записи, поэтому воспоминания Дмитрия Борисовича разбиты на три части.
Связист. фотография современная, прислана на конкурс фотографий о войне (источник сайт Life for friends)
"Cрок жизни на фронте полкового связиста краток: при ожесточенном артиллерийском или минометном обстреле противником наших позиций и налетах пикирующих бомбардировщиков, когда солдаты прижимаются к стенке окопа или скрываются в блиндажах, зачастую рвется связь. И командир эскадрона, которому в такие моменты связь жизненно необходима, требует ее немедленного восстановления. Вот и вылезает связист из окопа под бомбы и мины, чтобы отыскать место разрыва и срастить порванную линию связи. И часто уже не возвращается …."
Воспоминания военного связиста. Часть 1.
Эскадрон связи 4 гв. кавалерийской дивиии (3 февраля 2011)
В начале сентября 1943 года войсками армии генерала Болдина был осуществлен прорыв германской обороны на Брянском направлении, и в образовавшуюся брешь введены дивизии 2-го гвардейского кавалерийского корпуса с задачей перерезать железную дорогу Брянск - Смоленск, захватить переправы через Десну, уничтожить базы снабжения, линии связи, блокировать пути отступления противника.
Кавалеристы, действуя во вражеском тылу, в направлении на Жуковку, разгромили станцию Бетлица, где стояли эшелоны с боеприпасами и пополнением. Не задерживаясь, устремились к Десне, по пути громя обозы, тыловые службы и отдельные гарнизоны.
Части Ставропольской (4 гвардейской) дивизии корпуса внезапно появились в Гришиной Слободе, в коротком ожесточенном бою взяли станцию. Захватили огромные склады и с десяток эшелонов. Во многих местах взорвали рельсы. Одновременно части 3-й и 20-й дивизий переправились через Десну, захватили Рековичи, блокировали железную дорогу, в результате противник остался без снабжения, и часть группировки его войск оказалась в полуокружении.
Задача, поставленная кавалерийскому корпусу, была в основном выполнена, но цена, которую пришлось заплатить, оказалась очень высокой. При выходе из рейда после прорыва через боевые порядки войск противника, превосходящего численностью и вооружением (кавалеристы располагали только стрелковым оружием и шашками), в строю оставалось менее половины численного состава.
18 сентября 1943 года был опубликован Приказ Верховного главнокомандующего:
«2-й гвардейский кавалерийский корпус генерал-майора Крюкова в боях при форсировании реки Десна 11-15 сентября 1943 года показал образцы отличной боевой выучки, стойкости и умения маневрировать.
Части корпуса, прорвавшись в тыл противника, форсировали реку Десна, захватили плацдарм на западном берегу этой реки и удерживали его в течение четырех дней до подхода нашей пехоты, отбив многократные контратаки крупных частей немцев, поддержанных танками и авиацией.
За смелые и решительные действия при форсировании реки Десна представить 2-й гвардейский, кавалерийский корпус к награждению орденом Красного Знамени.
20-ю Краснознаменную ордена Ленина кавалерийскую дивизию из состава упомянутого кавкорпуса преобразовать в 17-ю гвардейскую Краснознаменную ордена Ленина кавалерийскую дивизию. Командир дивизии генерал-майор Курсаков Павел Трофимович. Преобразованной гвардейской дивизии вручить Гвардейское Знамя»
Дивизии корпуса были выведены в тыл для отдыха и пополнения, частью которого был и наш «ковровский» маршевый эскадрон.
В своих предыдущих «постах» я рассказывал лишь о том, чему сам был свидетелем и о тех событиях, в которых непосредственно принимал участие. Происходившее в масштабах «театра военных действий», мне - рядовому бойцу, кругозор которого ограничивался видимым из-за бруствера окопа, не могло быть известным. И далее я буду придерживаться этого правила. Здесь же я сознательно его нарушил, рассказывая о событиях, происходивших на целом участке фронта, о которых узнал уже много лет спустя, после войны из книги С.Н. Севрюгова - начальника штаба 20-й (17-й гвардейской) дивизии, бесед с начальником артиллерии корпуса генералом В. Э. Шомоди, командирами полков К.П. Игнатьевым, И.И. Гудымом.
Дело в том, что в многочисленных трудах по истории Отечественной войны и мемуарах командующих фронтами и армиями крайне редко упоминаются действия кавалерии, в том числе и о 2-м кавалерийском корпусе. Мне приходилось слышать неоднократно от офицеров-фронтовиков о том, что им об участии кавалеристов в боевых действиях ничего не известно, да и на передовой их-де не встречали.
И это понятно: ведь, как правило, кавалеристы совершали глубокие рейды в тылы противника, а если приходилось держать оборону на отдельных участках фронта, то на переднем крае они ничем не отличались от пехоты.
Может быть, это выглядит наивно, но мне - бывшему кавалеристу принижение участия кавалерии в войне попросту обидно.
* * *
Нашу колонну встретил старшина из штаба корпуса, указал место расположения - на опушке соснового леса перед невспаханным полем, зарастающим кустарником, передал распоряжение соорудить землянки и ожидать указаний. Землянки разместить среди деревьев, не выходя за пределы леса, чтобы не демаскировать наше расположение.
По примеру бывалых солдат, вырыли неглубокие прямоугольные ровики, над ними поставили «шалашиком» стропила из кольев, настелили дерном и присыпали землей.
Приехала полевая кухня, и наши котелки наполнили рисовой кашей с мясом. Желающие подходили за добавкой, и повар не отказывал, посмеиваясь: «Это вам не тыловая баланда!»
В ожидании распоряжений разбрелись, как обычно, в поисках земляков. Нам, прибывшим из далекого тыла, было любопытно слушать рассказы солдат-фронтовиков о только что закончившемся рейде. Я заметил, что они с охотой и подробностями вспоминали, как были захвачены немецкие армейские склады, наполненные продовольствием и винами, и как азартно «дегустировали» их содержание, но о кровопролитных боях, в которых пришлось участвовать, говорили лишь вскользь и с явным нежеланием вдаваться в подробности.
На следующий день последовала команда к построению. На большой поляне перед нами выступил кто-то из членов штаба корпуса.
- Настала ваша очередь выполнить патриотический долг перед советской социалистической родиной, следуя призыву Партии и товарища Сталина, в рядах прославленного 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, первым командующим которого был легендарный командир генерал Доватор - сказал он. - Теперь корпусом командует Крюков, которому только что присвоено звание генерал-лейтенанта. Отныне вы - доваторцы!
Далее он зачитал приказ Верховного главнокомандующего, процитированный ранее, и передал слово писарю штаба, который начал перекличку с распределением прибывших по дивизиям и полкам.
Я и мой товарищ по радиовзводу - Миша Лопато получили направление в штаб 4 гвардейской кавалерийской дивизии, в эскадрон связи.
Службы штаба дивизии и эскадрон связи располагались неподалеку в лесном хуторе. Командир эскадрона капитан Пономаренко сказал несколько приветственных слов, из коих запомнилось «Вы мне портите строй, оставаясь без боевых наград. Служите, заслуживайте, а за мною дело не станет!».
Я оказался в штате радиостанции «РСБ-Ф» (радиостанция скоростного бомбардировщика фронтовая), размещавшейся в крытом кузове грузовой автомашины «ГАЗ-АА», трехосной полуторатонки. Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. После войны Сковородку отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе такую опасность. Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не запомнил, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами корпуса и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов,
Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько дней следил за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.
Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках, и, тем более, - в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и начинали артиллерийский обстрел, хорошо зная, что рядом находится штаб.
Я быстро понял, насколько мне повезло при распределении пополнения. Хотя насколько, я смог оценить лишь тогда, когда оказался в полковых связистах, и уже значительно позже, после окончания войны. Мой соратник по пребыванию в Коврове Петр Марфушкин оказался сменным радистом на такой же радиостанции РСБ-Ф при штабе 17-й гв. кавалерийской дивизии и вполне благополучно «довоевал» до конца войны. И кроме него и Михаила Лопато, по болезни отправленного в госпиталь, а затем попавшего в Дунайскую флотилию радистом, в списках более 3000 ветеранов корпуса, составленных А. Д. Тарасенко - председателем советом ветеранов корпуса в 1980 году, более никого из «ковровцев» я не обнаружил. Вполне вероятно, что никого из них не осталось в числе живых. И не удивительно: срок жизни на фронте полкового связиста краток: при ожесточенном артиллерийском или минометном обстреле противником наших позиций и налетах пикирующих бомбардировщиков, когда солдаты прижимаются к стенке окопа или скрываются в блиндажах, зачастую рвется связь. И командир эскадрона, которому в такие моменты связь жизненно необходима, требует ее немедленного восстановления. Вот и вылезает связист из окопа под бомбы и мины, чтобы отыскать место разрыва и срастить порванную линию связи. И часто уже не возвращается …
Огромную роль в судьбе солдата значили везение и случай. Кому-то, оказавшемуся на относительно спокойном участке фронта, например, на Карельском, повезло: он мог оставаться невредимым в течении одного-двух лет. Кому-то - еще больше: оказавшись в БАУ (батальон аэродромного обслуживания), в артиллерийском дивизионе орудий или минометов крупных калибров, в ротах или взводах охраны складов или военных объектов, он мог провоевать с первых до последних дней войны, не получив и царапины.
Большинству же судьба не благоволила. Окзавшись по ее воле в составе пехоты (да и кавалерии), они пополнили собою категорию, именуемую в военной статистке «боевые потери». И срок жизни рядового солдата на переднем крае от нескольких минут до месяца, в зависимости от интенсивности боевых действий.
Мне приходилось иногда читать и слышать о том, кто прошел всю войну от первого до последнего дня, находясь на передовой и не будучи раненым или контуженным. Такого просто не могло быть.
Итак, оказавшись в эскадроне связи при штабе дивизии, я почувствовал себя «баловнем судьбы»: почти в безопасности и в относительном комфорте.
В эскадроне связи (продолжение) (1 марта 2011)
Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. После войны Сковородку отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе опасность.
Постепенно познакомился с офицерами штаба, имеющими отношение к радиосвязи, по долгу службы приходившими на дивизионную рацию: долговязым суровым подполковником Корбутом - начальником связи дивизии, полным, неряшливо выглядевшим рыжим майором Добровольским, его заместителем. Командир радиовзвода молодой румяный лейтенант Березин заглядывал почти ежедневно. Его я также нашел уже много лет после войны в деревне Коробово под Шатурой. Переписывался с ним по почте, но встретиться не удалось: он был больным-сердечником и в Москву не приезжал.
Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не запомнил, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами дивизий, корпуса, армии и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов.
Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько раз наблюдал за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.
Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках, и, тем более, - в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и, нередко, начинали артиллерийский обстрел, зная о том, что где-то рядом находится штаб.
Предполагаю, что именно в связи с этим произошел мой конфликт со Сковородкой, возможно, испортивший наши отношения.
Во время одного из дежурств я получил от него указание не отвечать на наши позывные. Следуя этому, я прослушивал эфир, записывал в журнал вызовы, адресованные нам. Вызовы звучали настойчиво и многократно, я терпеливо продолжал их игнорировать, лишь записывая в журнал. Вдруг отчетливо услышал наши позывные с требованием принять срочную радиограмму, мне показалось, что почерк передающего вызов мне знаком, это корпусной радист. Наконец, не выдержал и ответил, как полагается, что слышу хорошо и готов к приему.
Мой ответ был сразу же услышан. Обрадованный этим радист, как я предположил, рации штаба корпуса, ответил, что тоже хорошо меня слышит, готов к передаче сообщения и просит подтвердить готовность к приему, добавив кодовое слово «ОМ» (три тире, два тире) - дорогой товарищ. Здесь нужно пояснить, что при прослушивании эфира и приеме радиограмм рация РСБ-Ф работает бесшумно от аккумуляторов, а при передаче сообщений мощности аккумуляторов не хватает и включаются моторчики системы питания - умформеры, гудение которых слышится снаружи. Услышав это, примчался взбешенный Сковородко и сделал мне нешуточную выволочку. Лишь потом я осознал, что его запрет отвечать на вызовы был, вероятно, связан с требованием сохранения тайны расположения рации, которое могло быть обнаружено пеленгацией радиосигнала.
В автомашине мы и спали, хотя в тесноте, но всегда в тепле (топилась маленькая печка-буржуйка), мы не мокли под дождем и ехали с комфортом, в то время как весь остальной состав эскадрона передвигался верхами или на конных упряжках, периодически вытаскивая их из колеи. Впрочем, и мы нередко застревали в осеннем бездорожье, тогда приходилось, подкладывая под колеса ветки деревьев, вытаскивать машину, подталкивая ее плечами и утопая в грязи.
Комфорт в нашем газике привлекал франтоватых штабных офицеров, которые любили приходить и поболтать, нередко приводя с собой девиц из штабной канцелярии. Из-за этого у меня произошел очередной конфликт, на этот раз с заместителем начальника штаба по комсомольской работе, капитаном, фамилию его я также не помню. В отсутствии Сковородки (если бы он был на месте, конфликта бы не произошло), этот «ферт» сидел за моей спиной с двумя машинистками из штаба и шумно развлекался с ними. В это время мне пришлось начать прием большой циркулярной радиограммы, адресованной всем дивизиям корпуса. Радист, передававший радиограмму, работал с большой скоростью, что требовало от меня напряженного внимания. Из-за хихиканья и повизгивания девиц, сидевших за моей спиной, я пропустил несколько групп (группа - часть текста, состоящая из пяти символов). Через три минуты передача радиограммы должна была быть повторена. Пользуясь паузой, я сказал капитану, что находиться на рации, да еще с девицами, по уставу он не имеет права, и, если при повторении текста радиограммы, я опять собьюсь, то буду вынужден написать рапорт «по команде» о нарушении им устава, приведшему к срыву связи. Он ушел, но, вероятно, принял мое заявление за нанесенное ему оскорбление. Возможно, и это сыграло роль в дальнейших событиях.
Так, в относительной безопасности прошла осень, мы проехали Брянщину, Черниговскую область Украины все время в лесах, минуя города и крупные села. Фронт напоминал о себе лишь звуками постоянной канонады и ранеными, идущими и едущими на бричках к медсанэскадрону, часто располагавшемуся вблизи штаба: полки дивизии время от времени вступали в боевые столкновения с арьергардными частями отступавшего вермахта. Один раз пришлось пережить ожесточенную бомбежку нашего расположения «лаптежниками» (пикирующими бомбардировщиками Ю-87, их называли так из-за неубирающихся шасси, напоминающих обутые в лапти ноги), несколько солдат получили ранения, один старший сержант был убит. Попадали иногда под обстрелы дальнобойных орудий, не принесшие вреда. По пути, бывало, попадали под артиллерийский или минометный обстрел.
В конце октября или начале ноября мы вышли к берегу Днепра. Остановились на опушке леса. Перед нами - луг, шириной 2-3 километра, за ним видна лента реки и противоположный высокий берег, застроенный одно- двухэтажными домами. К нему ведет понтонная переправа, по которой непрерывной лентой движутся повозки, автомашины и пехота. Над переправой в воздухе кружатся самолеты, бомбят, возле нее часто возникают столбы взрывов, несколько раз мы видели прямые попадания бомб, сбрасывавшие в воду повозки и людей. Движение останавливалось, саперы довольно быстро восстанавливали мост, и поток транспорта и людей возобновлялся.
Вдоль опушки леса рядом с нами батареи зенитных орудий и эрликонов ведут непрерывную пальбу, как казалось, безрезультатную: вблизи немецких самолетов возникали многочисленные облачка разрывов, не приносящих им вреда.
Непосредственно над переправой в воздухе, как пчелы над цветами, роились самолеты. Нижний «этаж» - тихоходные юнкерсы и хенкели, методично сбрасывавшие бомбы, а выше кружился настоящий хоровод быстрых истребителей, завязывавших дуэли - немецкие мессеры и наши ЛАГГи. Было больно смотреть, как большинство этих дуэлей заканчивалось гибелью наших летчиков: то один, то другой наш истребитель загорались и падали, оставляя за собой хвост огня и дыма. Деревометаллические ЛАГГи, хотя и казались более современными, чем «ишаки» (И-16), с которыми мы встретили начало войны, но явно уступали цельнометаллическим мессершмидтам.
К концу дня поступил приказ начать переправу.
Вслед за полками дивизии, переходившими Днепр в конном строю, двинулись подразделения штаба. Под непрекращающейся бомбежкой со свистом падающих, казалось, прямо на нас бомб, мы благополучно переехали неширокий здесь Днепр и, миновав маленький песчаный островок, оказались на улицах небольшого городка Лоева, на окраине которого остановились на ночлег.
Днепр здесь накануне форсировали войска 27-го стрелкового корпуса 65-й армии Батова, как сообщалось в сводках, «на лодках, плотах и подручных средствах», захватили город и полосу берега, образовав плацдарм, подвергавшийся ожесточенным атакам противника. С целью удержания и расширения плацдарма, туда был направлен наш корпус.
Что такое фронтовая переправа, да еще «на подручных средствах», мне, слава Богу, видеть не пришлось. О том, какой ценой достигались штурм реки и захват плацдарма на противоположном берегу, мало достоверных свидетельств. Некоторое представление об этом дает В. Астафьев («Прокляты и убиты»), а во время войны нашел в себе мужества намекнуть об этом Твардовский:
* * *
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода,-
Ни приметы, ни следа.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Ранним утром следующего дня, я по приказу Сковородки отправился на свободную от застройки поросшую жухлой травой сторону улицы и занялся приготовлением пищи для нашего экипажа. Разжег костер, начистил картошки и повесил над огнем на рогатках ведро.
На огонек подошли двое солдат из стрелковой части, разместившейся здесь же. Один из них молодой, вроде мой ровесник, другой значительно старше. Как обычно, разговор начинается с выяснения, не земляк ли.
- Ты откуда, боец? - спрашивает молодой.
- Из Ростова.
- А я из Новочеркасска, почти земляк.
- А ты откуда, отец? - спрашиваю.
- Пермяк я. А ты что же, мильтон, никак?
Это он, глядя на мои окантованные синим полевые погоны.
- Нет, я - кавалерист.
- А где же твоя кобыла?
- А вон она! - указываю на стоящую во дворе нашу полуторку с торчащим над кузовом штырем-антенной.
- А, радист, значит. А мы - пехота. Позавчера реку штурмовали.
- Ого! Ну и как это было?
- Как тебе сказать… Во взводе было 26 человек, на всех одна плоскодонка и сырые лесины, что притащили на себе из леса. На лодке комвзвода и связной, а мы стащили лесины в воду и вперед. Я плавать-то не умею, болтаю ногами и еле-еле продвигаюсь. А он (немец), как начал лупить из миномета! Ну, думаю, конец пришел.
Уже почти у того берега вдруг всплывает рядом солдатик и за бревно хватается. А лесина-то сырая, меня одного еле держит и то, погрузившись в воду целиком, а под нами двумя совсем в воду уходит. Что делать? Будем вместе держаться, оба утонем, отцеплюсь - утону. Вот и столкнул я его… Грешен, не видел, есть ли здесь Божий храм? Отмолиться бы от греха…
Он заплакал.
- Ну и много вас уцелело?
- Да вот мы с им от всего взвода….
Эта беседа у костра до сих пор представляется мне «в лицах».
Позавтракав, двинулись дальше.
На окраине Лоева на нас спикировала группа Ю-87 (пикирующих бомбардировщиков). Я свалился в щель, чувствуя, что воющие бомбы летят прямо в меня. Разрывы были так близко, что осыпались песчаные стенки щели. Но - пронесло. Никто из нашего экипажа не пострадал. Сильно пострадала, находившаяся неподалеку артиллерийская батарея, прямо на траве рядом перевязывали раненых, укладывали убитых.
Плацдарм постепенно расширялся и в следующую после Лоева ночь мы расположились на окраине какого-то селения. Всю ночь немцы методично обстреливали это селение из дальнобойных орудий «по площадям». Так что угадать, куда попадет следующий снаряд, было невозможно.
Неподалеку от небольшого городка Хойники в лесу мы ночью стояли в полной готовности к маршу, ожидая того момента, когда 17-я кавалерийская дивизия прорвет фронт на узком участке. В строю, спешившись с оседланными лошадьми, на обочине дороги, ожидая команды, стояли полки дивизии, готовые сразу же ринуться в прорыв в рейд по тылам врага. По дороге непрерывным потоком к фронту неслись машины со снарядами, обратно тянулись повозки с ранеными, многие шли пешком. Однако, несмотря на большие потери, прорвать линию обороны не удалось, дивизии втянулись в затяжные бои. Через несколько дней под напором подошедших на подмогу пехотных частей, немцы отступили, и мы двинулись дальше.
На каком-то отрезке пути наша машина стояла, пропуская мимо колонну штаба. Я, свободный от дежурства, наблюдал, стоя рядом. Уже проскакали верхом штабные офицеры и комендантский взвод, проехал на своей «Эмке» командир дивизии, двинулись повозки эскадрона связи.
И вдруг, запряженная парой коней тачанка с радиостанцией «5-ТК», налетела задним колесом на противотанковую мину. Взрывом разнесло заднюю часть тачанки, тяжело ранив двух сидевших сзади радистов. А меня швырнуло взрывной волной на несколько метров. Я ударился спиной обо что-то твердое, наверное пень, почувствовал, как у меня сперло дыхание. Боль от удара долго не проходила, во время ходьбы было трудно дышать. После этого, через некоторое время я почувствовал, что у меня появилась и со временем все больше увеличивается сутулость. Очевидно, при падении я сильно ушиб позвоночник.
Командир этой радиостанции, в то время старший сержант, Александр Данилович Ушаков-Убогий жил в Москве, мы с ним изредка встречались. Радистов, вскоре умерших от ран, похоронили на окраине Хойников.
В 1967 году мы с женой и сыном отдыхали в Лоеве. Раскинувшийся на высоком берегу Днепра напротив устья реки Сож, впадающей в Днепр, город очень живописно выглядит, особенно со стороны устья реки Сожа куда мы обычно ездили на лодке рыбачить. Глядя на знакомые со времен войны панорамы, я вспоминал минувшие события. В дождливую погоду ходили мы с сыном на то место, где я лежал в щели под бомбами, сыпавшимися с пикирующих Ю-87.
Во время нашего пребывания в Лоеве состоялся слет бывших партизан, посвященный 25-летию их выхода их немецкого тыла. Я помню, как это происходило в 1943 году: в лесу, бродом через небольшую речку переходила колонна пестро одетых частично в штатском, частично в немецких френчах и шинелях, вооруженных немецкими автоматами людей. Поэтому я с интересом принял приглашение наших хозяев, у которых мы снимали комнату, поехать с ними на место слета. Он проводился там, где во время войны был партизанский штаб, в частично заболоченном лесу. Здесь уже были восстановлены штабная землянка, колодец, с тех времен сохранились остатки лагеря. Примерно через два часа пути на машине проехали деревню Хатки, о которой напишу дальше, до которой осенью 1943 года мы с боями и потерями шли около двух месяцев.
Позже в 1986 году мне удалось побывать и в Хойниках. Там поставлена стела с табличкой, указывающей, что город был освобожден кавалеристами-доваторцами, сохранились остатки многочисленных блиндажей и землянок, однако, могил радистов, погибших от взрыва противотанковой мины, я не нашел.
Неподалеку от города Хойники в лесу корпус остановился для получения пополнения после неудачной попытки прорыва в тылы врага. Здесь произошло очередное событие, коренным образом изменившее мое положение. Я, потеряв «теплое» и относительно безопасное место радиста штабной рации, оказался в полку, в самом пекле войны.
Вот как это случилось (в следующем посте).
Воспоминания военного связиста. Часть 2.
Другие записи о военных связистах:
Памятники военным связистам