ИСТОРИЯ О (8)
Продолжение. Начало здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.
Ответа на вопрос, каким полушарием задницы думают безмозглые, у меня, естественно, нет. Не проктолог-с. И не психиатр. И вообще, ликбезы суть факты, а не трактовки в желательную сторону. Поэтому, никого не пытаясь лечить, продолжаю…
Почемучка
«Румелийский кризис» резко изменил расклады. Баттенберга, совсем еще недавно презираемого, зауважали. За поддержку Объединения, за Сливницу, за все остальное, включая мелочи типа свободного болгарского и явный интерес к прошлому страны. Но, в первую очередь, за то, что смеет спорить с Гатчиной. Вернее, в обшем понимании, с Россией, отношение к которой (естественно, на уровне политически активных слоев, ибо крестьянство было традиционно затуркано) стало гораздо, скажем так, прохладнее.
Если раньше «русофобией» называлось всего лишь желание брать кредиты у Запада, да и то потому лишь, что Россия давать кредиты не могла, то теперь коллективное подсознательное начало оформляться на уровне формулировок. «Я люблю Россию, но у меня есть вопросы», - писал в популярном памфлете «Никола Русский» (псевдонимом поныне не раскрыт). И вопросов было много.
«Почему Россия отвергает Объединение, если все державы признали?», - спрашивали активисты Восточной Румелии устами Захарии Стоянова, одного из «апостолов» Апреля и вождей восстания в автономии.
«Почему мы можем надеяться на Россию в македонской проблеме, если она даже Объединение не признает?», - спрашивали уроженцы Македонии типа капитана Косты Паницы, героя войны, и бывших четников Кресны.
«Почему Россия, где есть только подданные, позволяет себе командовать мной, гражданином, как своим холопом?», - спрашивали политики всех фракций.
«Почему Россия мешает вести дела с теми, с кем выгодно, если с ней невыгодно?», - спрашивали бизнесмены из «великих торговых домов» и новые «жирные коты», прыгнувшие из грязи в князи на спекуляциях военного времени.
И не было на эти вопросы вменяемых ответов, а ответы немногих «несомненных» русофилов, группировавшихся вокруг епископа Климента Тырновского, просветителя, поэта, бывшего премьера и в прошлом храброго «четника», мало кого удовлетворяли. Ибо фактически ответами не были.
«Потому что православные!». Ага. Но чем православное иноземное иго лучше мусульманского, если все равно иго? «Потому что без России нас порвут!». Угу. Нас бросили в самый трудный момент, чтобы мы проиграли, но мы прекрасно справились сами. «Потому что Запад ласков лишь до тех пор, пока мы не легли под него». Эге. Это или да, или нет, но пока что все наоборот, - ухмылялись оппоненты.
«Ладно, допустим, но ведь братья!», - вскрывали последнюю карту «идеалисты», но: «Если нас постоянно попрекают затратами на Освобождение, требуя взамен вечной покорности, это не братство. Пусть подсчитают и выставят счет. Можно с процентами. Мы расплатимся и закроем вопрос», - наотмашь рубил «умеренный западник» Константин Стоилов.
В общем, бурлило. Однако же отмечу: это пока еще были всего лишь сомнения, и на речи юриста Васила Радославова, внезапно ворвавшегося в политику выпускника Гейдельберга, фанатика-германофила, ненавидевшего Россию идейно, как «дикого азиатского варвара, мешающего нам, европейцам, вернуться в Европу», никто пока что внимания не обращал, считая такие заявления горем от ума.
Исполнить и доложить!
По гамбургскому счету, абсолютному большинству сомневающихся сам факт сомнений, ломая вековые стереотипы, доставлял дискомфорт. Более всего все они, даже самые разочарованные, хотели бы получить внятные, убедительные, в уважительных тонах ответы, которые бы позволили верить в Россию и дальше. Но не от местных «лучезарных», а от самой «майки Русии». Всего лишь несколько добрых слов, объясняющих, что к чему и ради чего всё. Как при Александре Николаевиче.
Да вот беда, «майка», - вернее, Гатчина, - считала ниже своего достоинства что-то объяснять тем, кто, по высочайшему мнению, по гроб жизни был всем обязан, рассматривая сам факт сомнений, как очередное «предательство». Конечно же, цинично инспирированное ненавистным Баттенбергом, который, помимо всего прочего, еще и начал общаться с «детьми Вдовы», любившей своего sweet boy Sandro. Что, в понимании Александра Александровича, взявшего «болгарский вопрос» под личный контроль, было уже изменой покруче не санкционированной Им победы под Сливницей.
Поэтому Государь повелел принять меры, - и не было уже у Империи дипломатов уровня Горчакова, способного сказать «нет» кому угодно, объяснив, почему. Невзрачный, исполнительный министр Гирс, до дрожи боявшийся царского недовольства, отдал нужные распоряжения. Генштаб тоже. Колесо завертелось. Российская агентура в Софии, - разумеется, неофициальная, никаких контактов с консульством, - донесла пожелания Гатчины до Владыки и «честных офицеров», а на возражения типа «Мы бы рады, но сил не хватает» ответ был краток: приказы не обсуждаются. Но, - уже мягко, как бы по секрету: да вы только сделайте, остальное не ваша забота. И…
В ночь с 8 на 9 (с 21 на 22) августа 1886 офицеры Софийского гарнизона и юнкера Военного училища во главе с майорами Петром Груевым, Георгием Вазовым, капитаном Анастасом Бендеревым и другими лидерами «военных русофилов», - живыми легендами армии, - при поддержке солдат Струмского пехотного полка арестовали Баттенберга и велели подписать акт об «вечном отречении» от престола.
Затем, когда подпись легла на бумагу и просохла, бывшее Высочество ни убивать, ни вообще обижать не стали, а отвезли северной границе и переправили через Дунай, в Рени, сдав русским властям, где бывшее Высочество вскоре и узнало мнение Гатчины: Александр Александрович приказал отпустить терпилу на все четыре стороны (бедолага поехал во Львов), добавив, что пусть сам думает, почему все так нехорошо вышло и сам решает, что дальше делать, а если нужны советы, так тетушка Вики пусть подаст.
Военные же, фактически взявшие власть, удерживать ее не собирались, ограничившись роспуском кабинета не пожелавшего сотрудничать Каравелова. Посоветовавшись с кем-то из «тихих русских», они передали полномочия епископу Клименту, и владыка, тотчас отправив в Гатчину телеграмму «Болгария у ног Вашего Величества», за пару часов сформировал новое правительство, пригласив к сотрудничеству консерваторов и очень умеренных либералов, первым делом, конечно, Драгана Цанкова.
Теперь оставалось только ждать обещанного «не пройдет и суток», но сутки прошли, а потом еще сутки прошли, а из Гатчины никакой информации, не говоря уж о распоряжениях не поступало, и о каких-либо вызовах к Гирсу послов великих держав тоже слышно не было. Гатчина грозно молчала, и только газеты, ссылаясь на источники, пожелавшие остаться неизвестными, рассуждали на тему, что вот ведь что бывает с теми, кто не уважает мнение России.
«Мы совершили святое дело, - писал позже Георгий Вазов, - но не довели его до конца. Переворот превратился в печальную трагикомическую историю. Наша основная ошибка состояла в том, что мы не имели никакого плана, что делать после изгнания князя, а требования Панова учредить военный кабинет и претворять в жизнь его план, были нами отвергнуты, поскольку не ради власти все было задумано.
Поэтому, успешно осуществив первый шаг, мы сочли, что наша миссия окончена, и передали дело в руки государственных деятелей. Но пока они раздумывали и не знали, что делать и как поделить между собой посты, соучастники Батемберга и его друзья, английские консулы в Софии и Пловдиве, не дремали. И, конечно, штатские упустили инициативу, позволив Стамболову совершить все, что он совершил».
Грозное русское молчание
В скобках. Поскольку с этого момента имя Стефана Стамболова будет поминаться очень часто, вкратце о нем. Чтобы потом не пояснять. Сын трактирщика, в 19 лет депортированный из России, где учился на священника, за «соучастие в кружках нигилистов самого крайнего направления», он, как мы уже знаем, влился в ряды «апостолов», став там одной из самых заметных персон.
Отличался удивительным везением. В 1875-м, будучи координатором Старозагорского восстания, исчез оттуда, как только выяснилось, что народу собралось мало, в итоге не попав ни под пулю, ни на эшафот. В дни Апреля, как «апостол» Тырновского «военного округа», повел дело так, что неплохо подготовленное выступление так и не состоялось, а сам опять вовремя исчез подобру-поздорову. На этом из политики ушел, в период войны вместо фронта, куда устремилось большинство товарищей, осел в тылу, занявшись поставками в армию и продажами с аукциона имущества бежавших турок.
Быстро сколотил немалое состояние, приумножив его в игорных домах (заядлым картежником он был всю жизнь, и ему пёрло), после Освобождения вернулся в политику, став главой избирательного штаба Каравелова. Несмотря на вспыльчивость и деспотичность, был, - этого не отрицал никто, - не треплом, но «человеком действия». Умным, жестким, крайне волевым. Спокойно брал на себя ответственность и, поставив перед собой цель, совершенно не рефлексировал насчет средств.
После краха «режима полномочий», когда шеф стал премьером, по его рекомендации занял пост спикера Великого Народного собрания, как «верная тень» покровителя и благодетеля исправно обеспечивая голосования в нужном режиме, благо, работать с людьми умел. Параллельно, вместе с близким другом, Димитром Петковым, мэром Софии, и мужем сестры, капитаном Савой Муткуровым, изо всех сил скупал недвижимость, которой к моменту переворота накопил много, ибо пользоваться служебным положением не стеснялся и конкурировать с «бесстыжей тройкой» люди боялись, а остававшиеся средства вкладываял в акции фирм, имевших дела с Веной и Лондоном.
Ну и, чтобы не возвращаться, в то время считаясь, по оценке Александра Кояндера, «весьма умеренным русофилом», действительно, - это и знавшие его признают, и по личным записям видно, - стремился видеть Болгарию «сильной и великой». В связи с чем, после переворота Баттенберга, к России относился без восторга, хотя и не дерзил, и более того, не раз предлагал консулу сотрудничать, но как равный с равным, не намекая на желательность грантов.
Вот такой человек, узнав о перевороте, организовал противодействие, выступив в защиту «законного князя, законного премьера и независимости Болгарии». Правда, большинство авторов, с мнением которых мне удалось ознакомиться, полагают, что именно такой выбор был сделан им лишь потому, что ничего не знал о предстоящих событиях, а когда дело было сделано, его, как-никак третье лицо государства, никто даже не подумал уведомить.
По всему получалось, что при «русофилах» Стамболову в политике места нет, а это для Стефана, - «низенького, с крупной, овальной головой, полутатарского типа», - было хуже смерти. «Властолюбивый до болезненности», он был готов на все ради власти, скверно образованный, он не представлял себе себя без «уважения образованных людей» (в связи с чем, кстати, приблизил слащаво льстившего ему Васила Радославова, гордясь «дружбой» с дипломированным европейским интеллектуалом).
Так что, узнай он о заговоре заранее, вполне вероятно, оказался бы на стороне «русофилов». Однако политики сами были не в курсе, а военные к Стамболову пороха не нюхавшему, всерьез не относились. Тем паче, что находился он в тот момент не в Софии, а в Тырново, в связи с чем, казалось, ничего не способен поделать. И это было той самой роковой ошибкой, о которой поминал в эмиграции Георгий Вазов. Потому что спикер парламента, узнав о событиях, стартовал мгновенно.
Теперь - в самых общих чертах, пунктиром, опуская массу интереснейших деталей. Кому интересно, читайте мемуары участников, каждый из которых выразил свое мнение.
После первой же информации Стефан направляет телеграммы консулам «концерта», уже успевшим и доложить в свои столицы о происходящем, и получить инструкции, выяснив, что Лондон «предельно возмущен», а Вена и Берлин «глубоко озабочены». Далее, запросив консула России, узнал, что «no comments» и когда comments будут, неведомо, но как только, так их сразу перешлют в секретариат. Связался с шефом, давшим понять, что к перевороту не причастен, от приглашения примкнуть отказался, но намерен держать нейтралитет, как и Константин Никифоров, военный министр, тоже получивший предложение остаться на посту, считающий, что не дело военных вмешиваться в политику.
Однако еще до всех визитов, только-только выйдя из резиденции Климента, спикером парламента распорядился отправить две «молнии» - одну в Вену, где лечил почки первый полковник болгарской армии Данаил Николаев, верный Баттенбергу и очень популярный в частях столичного гарнизона, прося его срочно вернуться, а вторую в Пловдив, Саве Муткурову, зятю и компаньону, командующему войсками Восточной Румелии, куда отправился и сам.
Учитывая, что ширнармассы решительно ничего не понимали, Гатчина продолжала грозно молчать, а новое правительство, ожидая хоть чего-то внятного, шлифовало и перешлифовывало, подготовив черновик только через два дня после упразднения Баттерберга, остаток времени ожесточенно споря о кадровых назначениях и размышляя, кого назначить военным министром, чтобы Государь не изволил гневаться, всему дальнейшему особо удивляться не приходится.
Продолжение следует.