ИСТОРИЯ О (2)
Продолжение. Начало здесь.
Сами мы нездешние
Следует отметить, что ладно шло далеко не все. Как писал Левски в Бухарест, «в честных образованных юношах, готовых к борьбе, недостатка нет, но люди старшего возраста в селах предпочитают отмалчиваться». Но, в принципе, оно и понятно. При Танзимате, как сложно ни шли реформы, жить стало несколько легче, а если на фоне «до того», так и вовсе слава Богу.
Лучше всего это позже показала русско-турецкая война, доказавшая, что Порта стала гораздо сильнее, чем было раньше. У нее, считавшейся «больным человеком Европы», оказались и талантливые генералы, и храбрая, мотивированная к упорному сопротивлению, неплохо подготовленная армия, и офицеры самого разного этнического происхождения, которым за Державу обидно, и вообще, достаточно широкая общественная поддержка.
Естественно, примерно то же было и в мирной жизни, - или, возможно, правильнее сказать, что мирная жизнь определяла новые военные реалии. Так что, добра от добра осторожные люди не искали и приключений, хотя агитаторов слушали, сочувственно мотая головой, не хотели. Но не было бы счастья, да несчастье помогло, и называлось это несчастье «мухаджиры».
Дело в том, что с окончанием Кавказской войны на Балканах появились «беженцы» с северо-запада Кавказа, множество (примерно 200 тысяч с вероятной, но небольшой погрешностью в ту или иную сторону) адыгов, решивших уехать, но не покориться «неверным». Ехали не просто так, а по приглашению, по специальной правительственной программе, довольно неглупой: правительство Порты решило создать этакие «народные дружины» в проблемных районах, подозреваемых в потенциальном сепаратизме, то есть, на востоке Балкан (на западе вполне справлялись албанцы) и на Ближнем Востоке, где нуждались в присмотре бедуины.
В Болгарию (данные источников слегка разнятся) завезли примерно 30 тысяч семей, обеспечив подъемными и землей, и люди из Стамбула сделали все, чтобы приезжие интегрировались нормально, но гладко было только на бумаге. Реально же, по словам Христо Ботева, предельно внимательно следившего за ситуацией, «Началась эра черкесских грабежей. Засновали по беззащитным болгарским полям… загорелые на солнце фигуры черкесских разбойников. Запищали дети у матерей… как пришли черкесы, крестьяне не знают, что принадлежит им, а что - черкесам».
Вообще, если уж совсем объективно, горцев тоже можно понять. Они ненавидели православных, тем паче, с языком, похожим на русский, и презирали их, считая добычей, отданной им по праву. За все, скажем так, кровь и слезы, пролитые во имя Аллаха и на пользу Турции. Болгары с такой постановкой вопроса, конечно, не соглашались и пытались жаловаться, однако получалось скверно.
В Стамбуле-то, если информация доходила, реагировали, посылая циркуляры, - дескать, разберитесь и примите меры, но тщетно. Циркуляры приходили куда следует, а где следует жалобщикам разъясняли, что новые соседи вообще-то люди мирные, у себя на Кавказе никого не обижали, вот только обычаи у них такие, своеобразные, и сами они по натуре вспальчивые. И опять же, слишком настрадались от русских, поэтому нервничают, но это пройдет, нужно проявить понимание и толерантность, не делая из мухи слона.
А уж мелкое местное начальство и вовсе закрывало глаза на все: оно само было недовольно стамбульскими экспериментами, да и взятки любило, а горские старейшины на взятки не скупились, - так что наверх шли сообщения, что-де «гнев правоверных обрушивается на русофилов». При таком раскладе «мухаджиры», понятно, наглели. Очень скоро начали грабить уже не только «неверных», а всех подряд - и мусульман-помаков, и даже турок, разве что мусульманок не насиловали, а христианок вовсю, и горе было той, которая смела сопротивляться.
«Черкесы! Ах, Боже мой, как горько! - писал Ботев. - Уже и днём человек не смеет отойти далеко… Злодеи бесчестят невест и женщин, убивают невинность молодых девчат…», и далее - перечень ограбленных сел, документальные подробности насилий и обид, оставшихся без внимания. Какая-то реакция со стороны властей следовала только в самых вопиющих случаях, как, скажем, в селе Койна, где христиане и помаки, объединившись, встретили очередную банду огнем. Тут уж начальник управы через несколько часов перестрелки все же послал жандармов, и те даже задержали нескольких налетчиков, - однако, не довезя до города, отпустили подобру-поздорову…
Движение против законной иммиграции
Итоги, надеюсь, понятны без пояснений. Дороги пустели, ярмарки закрывались, практически прекратилась торговля, - слишком много бедолаг-коробейников, рискнув, расставались если не с жизнью (хотя часто и с ней), то с пожитками. Черкесы бродили везде и забирали всё - деньги, одежду, продукты, уводили скот, крали женщин. Чтобы хоть как-то спастись, никто не ходил поодиночке, только группами и с топорами, женщины перестали выходить из домов, скотину загоняли прямо в дом, заваливая вход брёвнами, но тогда банды начинали штурмовать усадьбы, а взяв и обобрав, строго наказывали «за непослушание».
У Ботева на эту тему много статей. Можно, правда, сказать, что Ботев, как лицо заинтересованное, пристрастен. Но нельзя. Много лет спустя профессор Иван Хаджийский, первый болгарский социолог, собирая материалы для своего классического труда «Моральная карта Болгарии», посвященного народной психологии, специально расспрашивал стариков в глубинке и на эту тему. Да не просто так, а пригласив в поездку, - во избежание всяческих упреков и сомнений в научной корректности, - коллег из Турции, заверявших каждую запись, сделанную в некогда «мятежных» селах.
Выводы однозначны: «В памяти народной все еще очень живо, до мельчайших деталей, помнят даже имена насильников и их союзников из числа низшей турецкой администрации…»; более того, указывает ученый, «До прихода черкесов никто и не помышлял о восстании. Но как они появились… жизнь стала невыносима… На общий вопрос, “Решились бы вы воевать, если бы не было черкесских грабежей?”, ответ всегда был один: “Никогда”».
Короче говоря, даже по карте событий видно: где горцев не было, не было и протеста, даже если в районе существовала сильное подполье, на его призывы просто не откликались, не глядя ни на безземелье, ни на высокие налоги, ни на бедность. А вот села, куда горцы наведывались, давали добровольцев тем больше, чем чаще они появлялись. Причем эмиссаров Центра слушала и оружие готовила не только голь перекатная, которой терять было, по большому счету, нечего, не только имевшие личный зуб на «мухаджиров» и местных взяточников, но и зажиточные, всем уважаемые, со связями в местной администрации чорбаджии.
И, следовательно, никуда не деться, - прав Ботев: «только этот ужас, эта ежечасная тревога издёргала нервы этим кротким и незлобивым людям…, которые от ужаса перед жизнью, усугубленного продажностью полиции, пошли на борьбу и смертельный риск». А тем, кто все же верить Ботеву, как убежденному русофилу, не пожелает, могу сообщить: примерно то же и в примерно таких же тонах рассказывает о ситуации в Болгарии никто иной, как Захарий Стоянов. Тоже «апостол», но, в отличие от пламенного Христо, представитель самого антироссийского, самого склонного к компромиссу с Портой крыла БЦРК, которого в предубежденном отношении к туркам, которых он уважал, и черкесам подозревать не приходится.
В августе 1875 собрание БРЦК в Бухаресте приняло решение начинать. С мест поступали хорошие новости, «четы» для вторжения были готовы, план восстания утвержден, уполномоченные Центра разъехались по «военным районам» и добрались успешно. Однако, как выяснилось, лидеры ячеек сильно переоценили уровень организации. Даже в Старой Загоре, куда прибыл для общего руководства лично Стамболов, мало что было подготовлено, организаторы переругались, и восстание, начавшееся 16 сентября вопреки рекомендациям Стефана, практически стихийно, власти подавили легко и быстро, повесив по итогам семерых активистов.
После чего в руководстве БРЦК начался разбор полетов на предмет «Кто виноват?», временами переходивший в драки, и видимо, только Бог дал, что не в перестрелки. Слегка успокоившись, комитет переформировали на 80%, и в конце октября приняли решение готовить старт на 1 мая 1876, учтя и исправив все ошибки. Страну разделили на четыре округа, «апостолам» предоставляли уже не роль «координаторов», а «диктаторские полномочия», взяли под контроль поставки оружия (в том числе, изготовление знаменитых «черешневых» пушек).
Задоринок на сей раз не случалось, так что, 14 апреля, собравшись в местечке Обориште, «апостолы» Четвертого (Пловдивского) округа, пришли к выводу, что хрен зна, как у других, но у них все готово, а центром восстания должен быть город Панагюриште, абсолютное большинство населения которого, включая женщин, так или иначе участвовало в подготовке. После чего разошлись кто куда, в частности, некто Никола Станчев, внезапно сообразив, с каким огнем играет, - прямиком в управу, где, как на духу, рассказал властям, что, кто и когда, и оказалось, что начинать надо прямо сейчас.
20 апреля, за десять дней до намеченного срока, к которому готовились все, в городок Копривштице прибыла группа захвата, человек двадцать, из которых уйти живым посчастливилось только одному. В тот же день был дан сигнал, поднялись города Клисура и Панагюриште, а также десятки сел. Объявив о создании Временного правительства, Гиорги Бенковски, главный «апостол» Четвертого Округа разослал разослал коллегам письма на тему «Знаем, что рано, но как вышло, так вышло», - и началось.
22 апреля в Панагюриште торжественно освятили знамя восстания, мятеж волной катился к западу. Это уже была если и не война, то, во всяком случае, нечто, очень на нее похожее, и как выяснилось, «страшные абреки», если разобраться, вовсе не так уж страшны. Их сминали и резали поголовно, а по ходу дела частенько доставалось и помакам, при первых известиях о «мятеже неверных» на инстинкте схватившимся за оружие.
Вот, правда, в других округах, никак такого не ожидавших, не заладилось. Под Тырново несколько отрядов, уйдя в горы, были быстро выслежены и перебиты, под Сливеном все кончилось за день, а во Враче и вовсе ничего не началось: уже зная детали происходящего, «апостолы» приказали волонтерам сделать ночь, а сами ушли от греха подальше. Но Пловдившина реально пылала, и на подавление двинулись регулярные части, по дороге обрастая уцелевшими и очень злыми «мухаджирами», которых турецкие офицеры, брезгуя палачествовать, как правило, ставили в первые ряды, прикрывая ружейным и артиллерийским огнем.
«Спасая себя от недоброй славы, - напишет позже Захарий Стоянов, - турки, выпустив из клеток человекообразное зверье, навеки зарекомендовали себя негодяями», и как ни странно, в некоторой степени согласен с этим Ахмет-бей, один из офицеров штаба карателей: «Мы совершили ошибку. Нам претило пачкать руки, для этого, в конце концов, и существуют горцы, но возьмись мы за дело сами, горя было бы меньше, наша совесть спокойнее, и многое потом было бы иначе».
Идущие на смерть
Впрочем, история не любит сослаганий. Плохо вооруженному, почти не обученному ополчению противостояли регулярные войска и прошедшие кавказскую закалку башибузуки, в отличие от повстанцев, регулярно получавшие все виды снабжения. Исход был очевиден. Уже 26 апреля пала Клисура, где победители, вопреки приказу турецких начальников, устроили дикую резню, но в начале мая, после падения Панагюриште, Копвриштицы и Перуштицы, оказалось, что в Клисуре вынужденные переселенцы только тренировались.
«Картина была самой душераздирающей. Там белобородый старец падал в ноги хищному башибузуку, моля о пощаде… - пишет Захарий Стоянов, чудом вырвавшийся из кольца, - молодая мать бросалась на окровавленный нож, чтобы оставили в живых милого её ребёнка, но бесчеловечная чалма, под которой виднелся человеческий образ, рубила и матерей, и детей…».
И так далее. Описывать детальнее не хочу, - любителям хоррора Гугль в руки, и читайте «Записки о болгарских восстаниях», - но факт есть факт: зверства настолько зашкалили, что в Перуштице за оружие взялись все, даже немногие жившие там помаки, сообразившие, что разбираться в деталях Credo никто не намерен. Черкесы бежали в турецкий лагерь, а османский офицер сообщил в Пловдив, что в Перуштице «болгарских бандитов нет вовсе, село обороняют кадровые русские и сербские войска», прося подмоги.
Естественно, подкрепления прибыли, и оборона ополченцев рухнула. Болгары пытались спастись в церковных дворах, но меткие джигиты, вскарабкавшись на шелковицы, расстреливали людей, выцеливая детвору. Старушку-попадью, вышедшую с белым флагом просить турок принять капитуляцию, к бею не пропустили, порубив на куски. Трех уважаемых дедов тоже. В итоге, когда турки все же вмешались, оказалось, что поздно: последние патроны ополченцы потратили на жён и детей, а затем убили себя ятаганами.
«Самым гадким, - вспоминает тот же Ахмет-бей, - оказалось поведение кавказцев, когда они, ворвашись в полную трупов церковь, тотчас принялись рыскать по карманам убитых. Одна из лежавших на полу женщин подняла голову и посмотрела на нас с Орхан-агой умоляющими глазами, но мы не успели ничего предпринять, как подскочивший черкес снёс ей голову саблей».
Спустя пару дней, - восстание уже практически угасло, - судьбу Перуштицы разделило огромное село Батак, где за дело, не дожидаясь горцев, взялись помаки, после чего из трех тысяч христиан уцелели считаные единицы, и когда 17 мая у села Козлодуй на правом берегу Дуная с неплохо вооруженной «четой» в 220 стволов высадился Христо Ботев, это уже был фактически поход за смертью, в рамках уже не реальной, а информационной войны.
Сообщение «Мы идем, чтобы своей гибелью разбудить в Европе человеческие чувства» накануне переправы разослали по всем ведущим редакциям континента, и гибель Христо вместе с отрядом 20 мая стала, по факту, важнейшей политической победой разгромленного восстания. Статьи и очерки Ботева, до тех пор мало кого интересовавшие, вошли в моду, информацией о трагедиях Панагюриште, Перуштицы, Батака и почти трехсот сел, ставших могилой 30 тысяч человек, из которых 25 тысяч не брали в руки оружия, запестрели первые полосы, по инициативе вставшей на дыбы России, - «Русские своих не бросают!», - была создана Международная анкетная комиссия, целью которой стало обследование пострадавших районов Болгарии.
Стамбул, где на уровне министров тоже были шокированы многие, пытался как-то оправдываться, объясняя случившееся «эксцессами исполнителя», виновные в которых понесут наказание, но звучало это неубедительно, да и никого уже не волновало. Ибо дело было сделано.
Мировая общественность на какое-то время обрела смысл жизни в защите «бедных болгар», в громы и молнии включились светочи от Толстого, Достоевского и Тургенева до Гюго, - и «болгарский вопрос» вышел на авансцену, став фактором мировой политики, а отношение «среднестатистического болгарина» к Порте, до тех пор вполне лояльное, сменилось тупой, на века ненавистью. Чего, собственно, и добивались Ботев с «апостолами», в узком кругу не скрывавшие, что на военную победу своими силами рассчитывать нельзя.
Продолжение следует.