ИСТОРИЯ О (7)
Продолжение. Начало здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.
В данной части максимально использованы работы профессора Х. Глухова. Цитаты из документов, в основном, оттуда. Очень прошу всех, кому в данной части что-то покажется неправдой, передергиванием или (думаю, найдутся и такие) "русофобией", публично на это указывать. Благодарен за любые возражения по фактам. Только, если можно, именно по фактам, и желательно, со ссылками, а не в рамках глупой истерики.
У самих револьверы найдутся...
Поскольку наша с вами задача - разобраться досконально, давайте чуть-чуть вернемся назад. Возможно, это кого-то удивит, а некоторым сделает бо-бо в душу, но величественном сюжете «Война за Освобождение Болгарии» само по себе «освобождение Болгарии» было, по сути, только деталью интерьера. На кону лежало куда большее. Что Порта - «больной человек Европы», говорили публично, не глядя на обиды турецких партнеров. Что славянские вилайеты не сегодня, так завтра могут взорваться, и если не взять процесс под контроль, на юге Европы начнется хаос, тоже понимали все.
В этом смысле даже крайне жесткое предположение Генриха Вайде, допускавшего, что Апрельское восстание, со всеми его жертвами и трагедиями, было чем-то типа атаки на Башни-Близнецы, то есть, британской провокацией ради повода ускорить процесс, нельзя исключать сходу. А уж официальная схема «после того», - типа, добрая Россия позаботилась, чтобы на карте Европы возникла Великая Болгарии, а злой «концерт» все обгадил и Болгарию обкорнал, - и вовсе трещит по швам.
На самом деле, общие контуры итогов войны были предварительно обговорены еще в 1876-м, в Райхштадте, когда Апрель дал повод, а затем, несколько месяцев спустя, отшлифованы в Будапеште. В предельно приватной обстановке. И стало быть, Сан-Стефанский мир Россия заключала, заранее зная, что документ будет ревизован, просто-напросто выставляя максимальные требования для будущей торговли. Что и случилось.
В сущности, достаточно здраво. Спешить не следовало, следовало просто ждать, когда Порта реально, - не там, так сям, не через год, так через два или три, благо, тлело много где, от Крита до восточной Анатолии, - затрещит по швам, а дождавшись, «половить рыбку в мутной воде», подсобив Лондону и Парижу в дележе, а себе за помощь прибрав Балканы, а то и Армению. О чем, в общем, в 1881-м даже договорились с Веной, согласившейся «в подходящий момент» одобрить присоединение Пловдивщины к княжеству, в обмен на что Россия согласилась на полное присоединение Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии, как бы ни взывали к ее помощи тамошние славяне.
То есть, все при своих, а в будущем и с крупным наваром.А тот факт, что сейчас отбили себе меньше, чем постановили в Райхштадте, так ведь никто ж России не был виноват, что война пошла не так удачно, как планировалось. Сами-сами. Никто ничего не обещал. Не запустили бы Османа-пашу в Плевну, глядишь, получили бы больше, но, поскольку запустили и показали слабость, стало быть, и доля обломилась поскромнее.
Спорить не приходилось: с правдой не спорят. Но уж эту-то долю Петербург считал своей без оговорок. Кто-то, как Александр Николаевич, видя в ней «лабораторию реформ», кто-то, как Александр Александрович, «79-ю губернию», - но уж мнение самих болгар Петербург не волновало вовсе, - а что самих болгар, кроме крайне пророссийских, это напрягает, на Неве вообще никто не думал. Ибо: «Вас освободили? Освободили. Ну и все, православные, теперь вечно благодарите, и не рыпайтесь».
Это во-первых. А во-вторых, следует понимать, что обиженными по итогам «Сан-Стефано» оказались практически все соседи Турции. В Софии, понятно, тужили о «трех разлученных сестрицах», но и и Белград и Бухарест скорбели не меньше, жалуясь, что вот они участвовали в войне, а в награду не получили почти ничего. Бранить державы, конечно, не осмеливались, отрываясь на соседе. Дескать, «Болгары баловни Европы… Они не знают, что такое бороться за свободу и не умеют делиться», а болгарские политики - «Грибы, выросшие за ночь…».
В ту же дудочку, к слову, дудели и Афины, в войне не участвовавшие, но тоже считавшие, что их обидели, однако к мнению греков никто не прислушивался, и ко мнению сербов тоже. Разве что (уже в Берлине) отделили от Болгарии кусочек Добруджи для румын (которые воевали на главном фронте), забрав при этом то, что в Крымскую было отнято у России. Ну и сербам, - после форменной истерики короля Милана и по просьбе Вены, державшей Обреновичей за шкирку, - помимо повышения статуса князя до королевского и полной независимости, державы бросили с барского стола крохотный Пиротский край, населенный болгарами, которых сербский премьер Илья Гарашанин считал «слегка недоразвитыми, но еще не вполне потерянными сербами».
В какой-то мере, - учитывая, что Болгарию поделили на три огрызка, - это утишило страсти, тем паче, что балканские люди, ничего не зная о секретных договоренностях «концерта», решили, что уважили их из-за их настойчивости, но после переворота в Пловдиве и воссоединения старые раны воспалились всерьез. Особенно в Белграде, где король Милан, хитроватый и амбициозный австрийский пудель, прямо и открыто заявил, что Объединение Болгарии «наносит жесточайший урон интересам и чести Сербии», которая этого так не оставит, потому что теперь «Берлинский трактат утратил силу и отныне каждый вправе действовать, как хочет».
В принципе, правильнее было бы сказать «как хочет Вена», которая, опасаясь усиления позиций (как ей казалось) России, прямо подталкивала «своего сукина сына» к войне, причем так откровенно, что даже Бисмарк просил венских коллег «не разжигать воинственный пароксизм сербов», - но Милан был чрезвычайно высокого мнения о себе. Угомонить его категорически не предствалось возможным. Впрочем, получив ответ, - дескать, Ваше мнение уважаем, но разбираться будем сами, - в Берлине решили, что пусть будет, как будет, ибо, в конце концов, «Эта война не потрясет устои Европы. Неважно, кто победит, важно, что утопия панславянизма будет рассеяна».
Так громче, музыка, играй победу!
По сути, тормозить Милана было некому. «Дети Вдовы», просчитав, что для них приемлем любой исход, просто умыли руки, а Петербург наблюдал со стороны, совершенно не сочувствуя сербам (Обреновичей рассматривали, как вражьих лакеев, кем они, по сути, и были), но всей душой вслед за Государем, болели против Баттенберга. Только французы, полагая, - у кого что болит, - что резкость Милана «явно придумана не в венских, а в берлинских салонах», пытались что-то сделать, но безо всякого успеха.
Кроме геостратегии местечкового разлива («Равновесие сил нарушено, Сербия не может оставаться равнодушной ввиду такого потрясения»), у короля имелись и куда более земные, не для широкой публики соображения. Не говоря уж о том, что Софии откровенно сочувствовали сербским «радикалам», бежавшим туда после Зайчарского восстания, дали им приют и категорически отказались выдавать, Сербию терзал экономический кризис. Народ нищал, рейтинг Обреновичей, и так не очень любимых, упал до нуля, и «маленькая легкая война» виделась белградским властям идеальным способом решить все проблемы разом.
В связи с чем, все увещевания «агента» Парижа месье Кафареля премьер Илья Гарашанин парировал «равнодушно и монотонно». Экономика не выдержит? А плевать, «голый прыгает дальше». Болгария не дает никаких поводов? Неважно, «не дает, так даст». Болгары могут огрызнуться? «Пусть попробуют. Сербы герои, а болгары толпа свинопасов очень низкого качества». Это Ваше личное мнение, месье премьер или? «Спросите Его Величество!». И в итоге, как указано в отчете, «тон короля позволяет судить, что он плохо понимает разницу между Белградом и Парижем. Заявив, что Сербия считает себя вправе требовать территориального расширения, Обренович позволил себе указать, что Франция после войны с немцами, возможно, и стала нерешительной, но сербы не французы».
В общем, послу Жаку Ноайлю оставалось лишь констатировать: «Поведение сербов опасно и неприлично… Болгария ничем их не оскорбила. Если они попытаются оторвать от нее кусок земли, это будет отвратительным нарушением международного права», однако Милану, знавшему, что Вена за ним, а командование болгарской армией ослаблено после отзыва русских офицеров, все международное право было глубоко фиолетово. Даже в том смысле, что официальный casus belli, - хронический спор из-за крошечного участка земли у регулярно менявшей русло реки Тимок, - гроша ломаного не стоил. И 14 ноября, без всяких предварительных переписок, даже не объявив войну, но не забыв напоследок посоветоваться с австрийским послом, король скомандовал «Фас!».
В принципе, мало кто из посвященных в тему сомневался, что Болгария обречена. Расклад был в пользу сербов. Их армия была гораздо больше, намного опытнее, вооружение (кроме артиллерии) современнее, к тому же 99% болгарских войск находились на границах с Турцией, поскольку вторжение считалось неизбежным, а тот факт, что весь высший командный состав уехал в Россию, и вовсе не оставлял сомнений в успехе затеи, причем очень быстром: Милан предполагал войти в Софию, до которой рукой подать, «в худшем случае, через три дня».
Правда, армия не понимала смысла событий, - сербское общество в целом болгарам симпатизировало, - однако король решил этот вопрос, поставив во главе армии молодых выдвиженцев, преданных ему беспрекословно, и приказав призывать только «первый класс пехоты», новобранцев моложе 30 лет, не участвовавших в недавней войне. Да к тому же в приказе о начале похода объявив, что Сербия идет на помощь Болгарии, на которую напали турки, - а бить турок его подданные всегда были готовы.
Все казалось настолько ясным, что в первый день войны в венских букмекерских конторах ставки на полное фиаско Болгарии были 250 к 1, да и эксперты всех правительств «концерта» прогнозировали именно такой финал, рекомендуя готовить конференцию на предмет, что позволят забрать Белграду, а что нет. Правда, в Стамбуле предложение Белграда присоединиться отвергли, но лишь потому, что сам Осман-паша на предложение султана возглавить армию, ответил, что «нет нужды тратить деньги на войну, Турция все получит и так, когда слабость Болгарии проявится в полной мере».
В общем, единственным, кто плыл против течения, оказался уже известный нам месье Кафарель, ранее служивший военным атташе Франции в Софии, и на запрос военного министерства Франции высказавший мнение, что «Победителями будут болгары. Их армия невелика, но очень хороша. По выучке и дисциплине это, в сущности, гвардейская дивизия российской армии, а значит, авантюра Милана будет сурово наказана», - однако его мнение сочли чудачеством.
Капитаны Ноября
Подробно излагать батальные сюжеты вряд ли есть смысл, - все не раз описано, разобрано, детали несложно найти в любой энциклопедии. Ограничусь основным: никаких «максимум трех дней» не случилось. Интервенты, конечно, продвигались вперед, сминая пограничную стражу и крохотные отряды регулярных войск, но болгары, цепляясь за каждый холмик, сорвали победный марш, - а 17 ноября, аккурат когда, по прогнозу короля, его войска должны были занять Софию, близ городка Сливница, сербы лоб в лоб столкнулись с болгарской армией.
По всем правилам военной науки ее там быть не могло, и тем не менее, она была и более того, была в полной готовности. Войска без генералов, полковников, с одним-единственным майором, - в связи с чем, эту войну позже назвали «войной капитанов», - 300 километров за 4 дня, в размокшей грязи, под дождем, спя на ходу и обрастая добровольцами, включая депутатов и министров (а из Софии на фронт сбежали 90% старшеклассников), в трехдневном сражении отбросили вдвое большую вражескую армию, обескуранную тем, что, оказывается, воюет не с Османами. А вслед за тем, без передышки развивая наступление, на плечах бегущего противника перешли границу Сербии, взяли город Пирот и с разрешения Баттенберга двинулись на Белград.
Кстати, о Баттенберге. На второй день боев под Сливницей он прибыл на фронт, воодушевлять войска, однако, оказавшись на передовой, попал под обстрел и, видимо, испугавшись, решил уезжать. Однако капитан Олимпий Панов, - кстати, русофил, - достав револьвер, сказал: «Ваше Высочество, или в бой, или пуля в лоб!». «Да кто ты такой?!» - огрызнулся князь, и услышав ответ: «Я русский офицер и болгарский офицер, а Вы… Неужели Вы трус?», неожиданно развернул коня и вопя что-то невнятное, с саблей наголо помчался на сербские позиции, после чего войска без команды поднялись в атаку и захватили большую часть вражеской артиллерии. Князя, как пишут очевидцы, из свалки пришлось вытаскивать, заломив руки, а он брыкался и требовал вернуть ему саблю, крича что-то типа «Я тебе, сука, покажу, кто тут трус!», после чего тому же Панову пришлось убеждать Его Высочество все же уехать в Софию, где он нужнее.
Вполне вероятно, даже наверняка, Белград в ближайшие дни пал бы, однако венский посол, граф Кевенхюллер, 16 (28) ноября явившись к Александру, сообщил ему, что «король Милан находится под защитой Дома Габсбургов», и если болгарская армия не остановится, ей придется иметь дело с Австро-Венгрией. Тотчас последовала реакция Стамбула: Высокая Порта готова поддержать Вену, а вслед за тем и Петербурга: Россия поддерживает требование Вены, но если хоть один австрийский, турецкий или сербский солдат перейдет болгарскую границу, «это может иметь большие последствия». И наконец, в привычной роли «честного маклера» появился Бисмарк, сообщивший, что единственный выход из пата - вернуться к status quo.
Вариантов не было. Болгарские войска остановились, 7 декабря стороны подписали перемирие, а спустя пару месяцев, после долгих и нудных переговоров, и (19 февраля 1886, в Бухаресте) мир. Сербы отказались от всех претензий, объявив, что «всего лишь защищались», Болгария не получила ничего, но зато Объединение, коль уж скоро сила доказана, признали всем «концертом» (преставитель России воздержался) плюс Турцией, назначившей князя Александра генерал-губернатором Восточной Румелии сроком на пять лет с правом продления.
Такой исход более или менее устраивал всех. Кроме Гатчины. Александр III, Баттенберга уже просто ненавидевший до идиосинкразии на само его имя, которое не мог произносить, воспринял победу князя, как еще один плевок в лицо, тем паче, что побочным итогом «опереттки» стала разрыв уже совсем налаженных отношений с Веной и крах «Союза трех императоров» (в 1887-м Империя и Рейх подписали уже только двусторонний договор).
При всем уважении к Александру Александровичу, рискну предположить, что с этого момента его стремление во что бы то ни стало покарать «неблагодарного мерзавца» приобрело характер idefix, исключавшей логику. Ничем иным нельзя объяснить, что сразу после подписания Бухарестского мира он, политик опытнейший и вдумчивый, пошел на совершенно безумный шаг, предложив коллегам «во имя строгого соблюдения норм международного права» вернуть Восточную Румелию султану, «как это предусмотрено решением конгресса в Берлине».
Естественно, коллеги изумились. Но тут же, сообразив, какой шанс выпал, ответили отказом. Все. Даже венские. Дав понять, что раз уж Болгария показала, что зубаста, то рыбка задом не плывет. Тем паче, что ведь и султан не требует. А дипломатические агенты в Софии доходчиво разъяснили политикуму: вот сами же видите - нам, таким чужим и плохим, нужна сильная, единая Болгария, а этим русским, таким своим и хорошим, - всего лишь послушная. Рабски. Себе в убыток. Вот и думайте. А что до нас, плохих, так мы бы рекомендовали трезво смотреть на жизнь и «Строить Болгарию болгарскую, а не российскую».
Продолжение следует.