Александр Пелевин «Четверо». Роман. «Пятый Рим», Москва, 2018. Лонг-лист премии "Новые горизонты"
Вообще-то, в этой книге не одна, а сразу три истории, развивающиеся в разных временах и жанрах, диктующих автору свои жёсткие законы.
Все начинается с полёта космического корабля «Рассвет», который в 2054-м году летит к планете Проксима Центавра b и это первый полёт за границы Солнечной системы, из-за чего астронавты долгое время пребывали в анабиозе.
Точнее, в состоянии «стазиса», сон которого сжал большую часть полёта (87 лет) в пару космических мгновений. Роман начинается с того, как Владимир Лазарев, капитан «Рассвета», просыпается в своей капсуле перед самой высадкой на планету, где, возможно, будет найдена жизнь.
Скажем, в виде живого океана, способного продуцировать галлюциногенные образы и разговаривать с Лазаревым, единственным астронавтом, оставшимся в живых, а также дарить ему подарки.
Например, гаджет непонятного назначения в виде пятиконечной звезды, который Лазарев привезет на Землю, запустив, таким образом, на планету что-то вроде Троянского коня, после чего вся цивилизация меняет течение.
Но пока следует подождать приземления. Точнее, проксимления «Рассвета», так как автор запускает второе кино, действие которого происходит в Крыму. Идёт 1938-ой год, молодой следователь Николай Введенский просыпается в автомобиле, который привёз его на берег Чёрного моря.
Здесь, в Белом Маяке, произошло странное убийство астронома, похожее на сатанинский ритуал, местные не могут его разгадать, поэтому и призывают помощь «из центра».
Введенский рьяно берётся за расследование, которое напоминает триллер про извращённого, но крайне затейливого маньяка, играющего с Введенским как с игрушкой: ритуальные преступления множатся (убитым разрезают грудную клетку, вырывают сердце и вставляют вместо него железную звезду) и вот уже незримый убийца обещает, что следующей жертвой станет сам приезжий следователь…
Однако, пока преступление откладывается, поскольку в действие вступает третья повествовательная линия, связанная с нашим временем.
Современный Питер, канун Нового, 2018-го года.
Пробки на дорогах, предпраздничная суета.
Но психиатру Хромову, проснувшемуся перед праздником, не до домашних радостей с женой-журналисткой и дочкой, слушающей рэп Оксимирона и Гнойного: он никак не может подобрать ключик к странному пациенту Поплавскому (его в психушке называют "космонавтом"), утверждающему, что он разговаривает с девушкой, живущей на далёкой звезде.
"Космонавт" Поплавский настырно описывает в ЖЖ диалоги с Онерией, своей межзвёздной возлюбленной, наблюдающей гибель древнейшей цивилизации, поглощаемой Белыми Червями и говорящей ему свои монологи прямо в мозг, «тягучим, красивым, выверенным стилем с пафосным слогом, похожим на Ефремова или «Аэлиту» Толстого».
Таких автохарактеристик в третьем романе Александра Пелевина много и все они идут по касательной, так как самое главное - выдержать стилистический и сюжетный канон, точнее, три таких канона: каждое время и каждая история в «Четвёро» связаны с определенными жанровыми нормами.
Будущее - это, конечно, космос и безоглядные полёты в бесконечность; прошлое - детектив, со всеми подобающими этому виду беллетристики признаками: тайна, постепенно отступающая под натиском следователя, таинственный преступник, которого, вроде, не вычислить, хотя он всегда под носом; странный следователь со своими психологическими проблемами, густой этнографический и исторический фон.
Настоящее - это триллер про зло, таящееся в каждом человеке и оказывающееся неприручаемым, стоит ему вылезти наружу. Как-то не сильно хочется спойлерить, тем более, что современная линия - самая неразвитая и подвисающая: раз уж автор блюдёт симметрию и примерное равенство объёмов в каждом из времён, то и вынужден тянуть актуальность столько же, сколько «ретро» в Крыму и «космос» за границами евклидового пространства.
Кстати, лучше всего Александру Пелевину удаётся переключать тумблер агрегатных состояний «Четвёртого», чередуя три свои составляющие с безупречными клиффхэнгерами - крючками-заманухами в конце каждой главы, с одной стороны, оттягивая интригу, с другой, втягивая в неё читателя ещё сильнее.
В общем, манипулирует нами как хочет - порой, действительно не оторваться.
Понятно почему «настоящее настоящее» вышло у Пелевина менее всего убедительным: триллер, инсталлированный внутрь 2017/2018-го годов имеет чёткий канон, а время, в котором он происходит, ещё нет - социальные типы не образовались, общественная оценка эпохе не выдана, всё меняется так резко и быстро, мгновенно устаревая, что реальная реальность начинает напоминать гнилые болота, на которых когда-то и был возведён Питер, где снег зимой тает, не успевая долететь до асфальта.
Да и интерес в настоящем у автора свой, сугубо местнический - ведь это едва ли не единственная возможность обратиться к современникам напрямую.
Почти без зеркальной маски.
Потому что детективный, фантастический и психодраматический каноны хотя и допускают декоративные отступления, сугубо для атмосферки, но, вообще-то, предпочитают чистое действие, которое, к тому же, должно состоять из локальных придумок и открытий, а их много никогда не бывает.
То есть, мимоходом автор может вшить в какой-то разговор важные для себя открытия (нужно говорить себе не «я боюсь» или «мне больно», но «я чувствую страх» и «я чувствую боль», дабы объяснить себе, что чувства - это ещё не весь ты), но гораздо важнее, чтобы расследование продолжалось ускоренными темпами, а космический корабль постоянно сближался с Проксима Центаврой.
Психопатический триллер, значит, и выходит самым свободным и атмосферным: максимальное количество метарефлексии «Четверо» вставлено именно сюда - фоном к Софии Ротару и Баскову, поющим в «Голубом огоньке», а также к политическим новостям, связанным с аннексией Крыма (например, Хромов почему-то отзывается об украинцах с неприязнью).
Яна, дочка Хромова, впрочем, как и больной «космонавт» Поплавский, фанатеют от рэпа, провоцирующего, между прочим, волну самого кровавого насилия в романе.
То есть, с одной стороны, автор, рэп хвалит (я-то считаю, что мода на него надуманная, коммерчески вздутая на пустом месте, скоро схлынет, не оставив и следа), но, с другой, объясняет, во-первых, негативный характер рэпа как ещё одного вида псевдо-творчества, а, во-вторых, ненавязчиво характеризует и свой собственный, творческий метод.
«На самом деле в последние месяцы я слушаю Хаски. Знаете, вот это: «Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица». Рэп - это, знаете, вообще очень здорово. Это такая удивительная русская способность: взять западную культуру про девок, тачки и бухло - и сделать из этого что-то такое, про русский космос, экзистенцию, смерть и тоску. Так было с роком, а теперь с рэпом…»
Ещё так было, например, с живописью и оперой, а ещё с бульварной литературой, которую, начиная с Достоевского, русские писатели превратили в высочайшие достижения мировой цивилизации. Добавив к «памяти жанра» собственные, оригинальные ингредиенты, связанные с личной синдроматикой конкретного времени и конкретной культуры. Культур.
Александр Пелевин складывает детектив, триллер и космический полёт к далёкой звезде по заранее существующим лекалам, точно из готовых кубиков.
Это чёткий и холодный, максимально просчитанный текст с жёсткой структурой, оживить которую (придать атмосферку) должны всякие метафизические и, главное, психопатические приблуды.
Именно поэтому в каждом из повествовательных слоёв заводится мегаманьяк с непредсказуемым подсознанием, воплощающем часть мирового зла, единого в своей изнанке, однако, с психопатией у Александра Пелевина выходит как-то не очень убедительно - слишком уж он сам рационален. Вот злодейские мотивировки и провисают, в отличие от напряжённого, постоянно нарастающего экшна, которому они оказываются совсем не нужны.
Больше всего это напоминает ныне подзабытый проект Бориса Акунина «Жанры», который синтезировал в своей творческой реторте дистиллировано чистые образцы будто бы коммерческого чтива, не заморачиваясь даже оригинальными их названиями, так как части здесь гораздо важнее [несуществующего] целого.
Но если рисуешь по чужим линиям, то где же здесь ты, автор, со своим собственным интересом и в чём твоя рема, тот самый дополнительный шаг в сторону нового, ради которого только и имеет смысл затевать игру в конструктор?
Во-первых, можно попытаться вывернуть канон наизнанку или, хотя бы, присвоить ему противоположный зрак.
Победа над космосом тогда окажется тотальным поражением и предчувствием погибели всего обитаемого мира, ведь раньше подавляющее большинство научно-фантастических феерий сочилось утопией и гуманизмом, верой в прогресс и силу человека.
Триллер, как, впрочем, и детектив могут остаться недотянутыми до логического завершения, раз уж зло притаилось где-то внутри амбивалентного человеческого сознания, заражённого оборотничеством, чтобы уже все три части «Четвёртого» закончились тотальным поражением героев, за проигрышем которых наблюдает четвёртый - и это ты сам, мой читатель.
Во-вторых, можно контрабандой провести публицистическую мысль о том, что гибель внеземной цивилизации, порабощённой Белыми червями, безупречно рифмуется с развалом СССР, который так незаметно для себя переживает психиатр Хромов вместе с каждым из нас.
Там ведь ещё всяческие звёзды крайне настойчиво переходят из главы в главу и из рук в руки, а Онерия, нашёптывающая Поплавскому (поэтические фамилии многих персонажей в «Четвёртом» неслучайны: стихи здесь звучат в самых пиковых состояниях героев - совсем как зонги в мюзиклах, чтобы, таким образом, ещё сильнее отвлечь внимание от бескомпромиссной жёсткости фабульного хребта) хроники гибели своей цивилизации прямо в мозг, меланхолически замечает: «Вы знаете, каково это - когда твоего мира больше нет?»
Разумеется, знаем.
Плавали. Плаваем.
И вот таких пересечений в «Четверо» много, так как авторское новшество, с одной стороны, это розыгрыш сразу трёх самодостаточных жанров (кому-то нужны апельсины, кому-то ящики из-под них, а кому-то полюбится свиной хрящик) и постоянное переключение с фантастики на детектив, а детектива - на триллер, а, с другой, это плавная, сорокинская почти, мутация тем и лейтмотивов каждой из частей.
С какого-то момента три времени и три жанра становятся проницаемыми.
Они пробираются друг в друга, чтобы комментировать и объяснять то, что происходит в соседних частях.
Сделано это механистично, ибо главная доблесть любой стилизации - соответствие набору правил и ожиданий, даже если внутри есть бонусы и лишние воздушные петли: хотя бы из-за симметрии, на которую все три повествовательные линии обречены.
Мутируют, следовательно, не только жанры, пользуемые Александром Пелевиным, но и времена, в которых эти жанровые модели разыгрываются: с помощью стихов и фамилий, а так же судьбоносных обстоятельств, плавно перемещаемых с настойчивой периферии в центр, жанры и времена сплавляются в одно, четвёртое измерение, где, по замыслу автора, уже нет ни жанров, ни времён, ни эллина, ни иудея, ни даже звезды по имени Полынь.
Я понимаю, что проще всего было бы изобразить в финале четырёх всадников Апокалипсиса, дабы авторская мизантропия подняла свои цунами уже в полный рост и перестала скрывать намерения, но Александр Пелевин тоньше и умнее: чёрные, инфернальные кони скачут по многим страницам книги почти с самого начала, перекочевав в неё из стихотворения «Гость на коне» Александра Введенского.
Из-за чего необходимость в широкомасштабных библейско-фаустовских фресках отпадает: финал романа «Четверо» сделан с демонстративным снижением пафоса и отсылкой к сатирическим пластам «Мастера и Маргариты».
Мизантропия и меланхолия, "смерть и тоска", вместо «исторического оптимизма» и «веры в силы человечества» воспринимались свежими и актуальными, если бы над темой под названием «этой планете я бы поставила ноль» давным-давно не трудились орды актуальных остроумцев.
Вроде, Александр Пелевин хотел взять всеобщие правила и их победить (вот как Акунин, сумевший разрушить в классическом детективе главное - его причинно-следственную замотивированность, вставив в центр одного из романов о монашке Пелагее воскрешение Христа), но вместо этого попал в другую колею, состоящую из других, но тоже стереотипов.
Как я уже писал в рецензии на «Вьюрки» Дарьи Бобылёвой, наших беллетристов губит желание всё объяснять.
Ну, вот не верят они в самостоятельную потребность читателя, в волшебную силу суггестии и самодостаточную красоту чистой наррации, хоть ты тресни.
Русская традиция, что ли, обязывает?
Но ведь нормативные формы остались или же всё прочнее остаются в прошлом, если и не в общественном строе и не на политическом уровне, то в литературном-то уж точно.
Искусство привыкло опережать «общественные тенденции», если оно действительно искусство: перестройка, ускорение и гласность сначала начинаются в журналах и только потом распространяют свой взбунтовавшийся солярис на все прочие сферы государственного существования.
Орды актуальных остроумцев коммерческого свойства это хорошо понимают, как и то, что нынешний читатель редок и случаен, ему нужно угождать и сладостями потчевать, даже если горечь замыслена и уже почти осуществлена.
Как же им объяснить, что если нужно объяснять, то не нужно объяснять, дабы все эти лишние да случайные отвалились от чтения с грохотом в сторону какой-нибудь очередной «Борьбы престолов».
Хорошей литературе такие читатели не нужны.
Мои рецензии на другие тексты лонг-листа фантастической премии "Новые Горизонты":
Константин Жевнов "Оператор": https://paslen.livejournal.com/2407358.html
Михаил Перловский, Ольга Паволга «Стеклобой», Роман: https://paslen.livejournal.com/2405361.html
Андрей Хуснутдинов «Аэрофобия»: https://paslen.livejournal.com/2403458.html
Марина и Сергей Дяченко «Луч»: https://paslen.livejournal.com/2401751.html
Михаил Савеличев «Я, Братская ГЭС…» Документально-фантастическая поэма: https://paslen.livejournal.com/2400681.html
Дмитрий Казаков "Оковы разума": https://paslen.livejournal.com/2398690.html
Татьяна Буглак "Параллельщики": https://paslen.livejournal.com/2398141.html
Кирилл Еськов "Чиста английское убийство": https://paslen.livejournal.com/2396946.html
Сергей Кузнецов "Живые и взрослые", трилогия: https://paslen.livejournal.com/2388621.html
Михаил Королюк "Квинт Лициний", трилогия (?): https://paslen.livejournal.com/2387018.html
Александр Пелевин "Четверо": https://paslen.livejournal.com/2380993.html
Дарья Бобылёва "Вьюрки": https://paslen.livejournal.com/2380308.html
Все начинается с полёта космического корабля «Рассвет», который в 2054-м году летит к планете Проксима Центавра b и это первый полёт за границы Солнечной системы, из-за чего астронавты долгое время пребывали в анабиозе.
Точнее, в состоянии «стазиса», сон которого сжал большую часть полёта (87 лет) в пару космических мгновений. Роман начинается с того, как Владимир Лазарев, капитан «Рассвета», просыпается в своей капсуле перед самой высадкой на планету, где, возможно, будет найдена жизнь.
Скажем, в виде живого океана, способного продуцировать галлюциногенные образы и разговаривать с Лазаревым, единственным астронавтом, оставшимся в живых, а также дарить ему подарки.
Например, гаджет непонятного назначения в виде пятиконечной звезды, который Лазарев привезет на Землю, запустив, таким образом, на планету что-то вроде Троянского коня, после чего вся цивилизация меняет течение.
Но пока следует подождать приземления. Точнее, проксимления «Рассвета», так как автор запускает второе кино, действие которого происходит в Крыму. Идёт 1938-ой год, молодой следователь Николай Введенский просыпается в автомобиле, который привёз его на берег Чёрного моря.
Здесь, в Белом Маяке, произошло странное убийство астронома, похожее на сатанинский ритуал, местные не могут его разгадать, поэтому и призывают помощь «из центра».
Введенский рьяно берётся за расследование, которое напоминает триллер про извращённого, но крайне затейливого маньяка, играющего с Введенским как с игрушкой: ритуальные преступления множатся (убитым разрезают грудную клетку, вырывают сердце и вставляют вместо него железную звезду) и вот уже незримый убийца обещает, что следующей жертвой станет сам приезжий следователь…
Однако, пока преступление откладывается, поскольку в действие вступает третья повествовательная линия, связанная с нашим временем.
Современный Питер, канун Нового, 2018-го года.
Пробки на дорогах, предпраздничная суета.
Но психиатру Хромову, проснувшемуся перед праздником, не до домашних радостей с женой-журналисткой и дочкой, слушающей рэп Оксимирона и Гнойного: он никак не может подобрать ключик к странному пациенту Поплавскому (его в психушке называют "космонавтом"), утверждающему, что он разговаривает с девушкой, живущей на далёкой звезде.
"Космонавт" Поплавский настырно описывает в ЖЖ диалоги с Онерией, своей межзвёздной возлюбленной, наблюдающей гибель древнейшей цивилизации, поглощаемой Белыми Червями и говорящей ему свои монологи прямо в мозг, «тягучим, красивым, выверенным стилем с пафосным слогом, похожим на Ефремова или «Аэлиту» Толстого».
Таких автохарактеристик в третьем романе Александра Пелевина много и все они идут по касательной, так как самое главное - выдержать стилистический и сюжетный канон, точнее, три таких канона: каждое время и каждая история в «Четвёро» связаны с определенными жанровыми нормами.
Будущее - это, конечно, космос и безоглядные полёты в бесконечность; прошлое - детектив, со всеми подобающими этому виду беллетристики признаками: тайна, постепенно отступающая под натиском следователя, таинственный преступник, которого, вроде, не вычислить, хотя он всегда под носом; странный следователь со своими психологическими проблемами, густой этнографический и исторический фон.
Настоящее - это триллер про зло, таящееся в каждом человеке и оказывающееся неприручаемым, стоит ему вылезти наружу. Как-то не сильно хочется спойлерить, тем более, что современная линия - самая неразвитая и подвисающая: раз уж автор блюдёт симметрию и примерное равенство объёмов в каждом из времён, то и вынужден тянуть актуальность столько же, сколько «ретро» в Крыму и «космос» за границами евклидового пространства.
Кстати, лучше всего Александру Пелевину удаётся переключать тумблер агрегатных состояний «Четвёртого», чередуя три свои составляющие с безупречными клиффхэнгерами - крючками-заманухами в конце каждой главы, с одной стороны, оттягивая интригу, с другой, втягивая в неё читателя ещё сильнее.
В общем, манипулирует нами как хочет - порой, действительно не оторваться.
Понятно почему «настоящее настоящее» вышло у Пелевина менее всего убедительным: триллер, инсталлированный внутрь 2017/2018-го годов имеет чёткий канон, а время, в котором он происходит, ещё нет - социальные типы не образовались, общественная оценка эпохе не выдана, всё меняется так резко и быстро, мгновенно устаревая, что реальная реальность начинает напоминать гнилые болота, на которых когда-то и был возведён Питер, где снег зимой тает, не успевая долететь до асфальта.
Да и интерес в настоящем у автора свой, сугубо местнический - ведь это едва ли не единственная возможность обратиться к современникам напрямую.
Почти без зеркальной маски.
Потому что детективный, фантастический и психодраматический каноны хотя и допускают декоративные отступления, сугубо для атмосферки, но, вообще-то, предпочитают чистое действие, которое, к тому же, должно состоять из локальных придумок и открытий, а их много никогда не бывает.
То есть, мимоходом автор может вшить в какой-то разговор важные для себя открытия (нужно говорить себе не «я боюсь» или «мне больно», но «я чувствую страх» и «я чувствую боль», дабы объяснить себе, что чувства - это ещё не весь ты), но гораздо важнее, чтобы расследование продолжалось ускоренными темпами, а космический корабль постоянно сближался с Проксима Центаврой.
Психопатический триллер, значит, и выходит самым свободным и атмосферным: максимальное количество метарефлексии «Четверо» вставлено именно сюда - фоном к Софии Ротару и Баскову, поющим в «Голубом огоньке», а также к политическим новостям, связанным с аннексией Крыма (например, Хромов почему-то отзывается об украинцах с неприязнью).
Яна, дочка Хромова, впрочем, как и больной «космонавт» Поплавский, фанатеют от рэпа, провоцирующего, между прочим, волну самого кровавого насилия в романе.
То есть, с одной стороны, автор, рэп хвалит (я-то считаю, что мода на него надуманная, коммерчески вздутая на пустом месте, скоро схлынет, не оставив и следа), но, с другой, объясняет, во-первых, негативный характер рэпа как ещё одного вида псевдо-творчества, а, во-вторых, ненавязчиво характеризует и свой собственный, творческий метод.
«На самом деле в последние месяцы я слушаю Хаски. Знаете, вот это: «Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица». Рэп - это, знаете, вообще очень здорово. Это такая удивительная русская способность: взять западную культуру про девок, тачки и бухло - и сделать из этого что-то такое, про русский космос, экзистенцию, смерть и тоску. Так было с роком, а теперь с рэпом…»
Ещё так было, например, с живописью и оперой, а ещё с бульварной литературой, которую, начиная с Достоевского, русские писатели превратили в высочайшие достижения мировой цивилизации. Добавив к «памяти жанра» собственные, оригинальные ингредиенты, связанные с личной синдроматикой конкретного времени и конкретной культуры. Культур.
Александр Пелевин складывает детектив, триллер и космический полёт к далёкой звезде по заранее существующим лекалам, точно из готовых кубиков.
Это чёткий и холодный, максимально просчитанный текст с жёсткой структурой, оживить которую (придать атмосферку) должны всякие метафизические и, главное, психопатические приблуды.
Именно поэтому в каждом из повествовательных слоёв заводится мегаманьяк с непредсказуемым подсознанием, воплощающем часть мирового зла, единого в своей изнанке, однако, с психопатией у Александра Пелевина выходит как-то не очень убедительно - слишком уж он сам рационален. Вот злодейские мотивировки и провисают, в отличие от напряжённого, постоянно нарастающего экшна, которому они оказываются совсем не нужны.
Больше всего это напоминает ныне подзабытый проект Бориса Акунина «Жанры», который синтезировал в своей творческой реторте дистиллировано чистые образцы будто бы коммерческого чтива, не заморачиваясь даже оригинальными их названиями, так как части здесь гораздо важнее [несуществующего] целого.
Но если рисуешь по чужим линиям, то где же здесь ты, автор, со своим собственным интересом и в чём твоя рема, тот самый дополнительный шаг в сторону нового, ради которого только и имеет смысл затевать игру в конструктор?
Во-первых, можно попытаться вывернуть канон наизнанку или, хотя бы, присвоить ему противоположный зрак.
Победа над космосом тогда окажется тотальным поражением и предчувствием погибели всего обитаемого мира, ведь раньше подавляющее большинство научно-фантастических феерий сочилось утопией и гуманизмом, верой в прогресс и силу человека.
Триллер, как, впрочем, и детектив могут остаться недотянутыми до логического завершения, раз уж зло притаилось где-то внутри амбивалентного человеческого сознания, заражённого оборотничеством, чтобы уже все три части «Четвёртого» закончились тотальным поражением героев, за проигрышем которых наблюдает четвёртый - и это ты сам, мой читатель.
Во-вторых, можно контрабандой провести публицистическую мысль о том, что гибель внеземной цивилизации, порабощённой Белыми червями, безупречно рифмуется с развалом СССР, который так незаметно для себя переживает психиатр Хромов вместе с каждым из нас.
Там ведь ещё всяческие звёзды крайне настойчиво переходят из главы в главу и из рук в руки, а Онерия, нашёптывающая Поплавскому (поэтические фамилии многих персонажей в «Четвёртом» неслучайны: стихи здесь звучат в самых пиковых состояниях героев - совсем как зонги в мюзиклах, чтобы, таким образом, ещё сильнее отвлечь внимание от бескомпромиссной жёсткости фабульного хребта) хроники гибели своей цивилизации прямо в мозг, меланхолически замечает: «Вы знаете, каково это - когда твоего мира больше нет?»
Разумеется, знаем.
Плавали. Плаваем.
И вот таких пересечений в «Четверо» много, так как авторское новшество, с одной стороны, это розыгрыш сразу трёх самодостаточных жанров (кому-то нужны апельсины, кому-то ящики из-под них, а кому-то полюбится свиной хрящик) и постоянное переключение с фантастики на детектив, а детектива - на триллер, а, с другой, это плавная, сорокинская почти, мутация тем и лейтмотивов каждой из частей.
С какого-то момента три времени и три жанра становятся проницаемыми.
Они пробираются друг в друга, чтобы комментировать и объяснять то, что происходит в соседних частях.
Сделано это механистично, ибо главная доблесть любой стилизации - соответствие набору правил и ожиданий, даже если внутри есть бонусы и лишние воздушные петли: хотя бы из-за симметрии, на которую все три повествовательные линии обречены.
Мутируют, следовательно, не только жанры, пользуемые Александром Пелевиным, но и времена, в которых эти жанровые модели разыгрываются: с помощью стихов и фамилий, а так же судьбоносных обстоятельств, плавно перемещаемых с настойчивой периферии в центр, жанры и времена сплавляются в одно, четвёртое измерение, где, по замыслу автора, уже нет ни жанров, ни времён, ни эллина, ни иудея, ни даже звезды по имени Полынь.
Я понимаю, что проще всего было бы изобразить в финале четырёх всадников Апокалипсиса, дабы авторская мизантропия подняла свои цунами уже в полный рост и перестала скрывать намерения, но Александр Пелевин тоньше и умнее: чёрные, инфернальные кони скачут по многим страницам книги почти с самого начала, перекочевав в неё из стихотворения «Гость на коне» Александра Введенского.
Из-за чего необходимость в широкомасштабных библейско-фаустовских фресках отпадает: финал романа «Четверо» сделан с демонстративным снижением пафоса и отсылкой к сатирическим пластам «Мастера и Маргариты».
Мизантропия и меланхолия, "смерть и тоска", вместо «исторического оптимизма» и «веры в силы человечества» воспринимались свежими и актуальными, если бы над темой под названием «этой планете я бы поставила ноль» давным-давно не трудились орды актуальных остроумцев.
Вроде, Александр Пелевин хотел взять всеобщие правила и их победить (вот как Акунин, сумевший разрушить в классическом детективе главное - его причинно-следственную замотивированность, вставив в центр одного из романов о монашке Пелагее воскрешение Христа), но вместо этого попал в другую колею, состоящую из других, но тоже стереотипов.
Как я уже писал в рецензии на «Вьюрки» Дарьи Бобылёвой, наших беллетристов губит желание всё объяснять.
Ну, вот не верят они в самостоятельную потребность читателя, в волшебную силу суггестии и самодостаточную красоту чистой наррации, хоть ты тресни.
Русская традиция, что ли, обязывает?
Но ведь нормативные формы остались или же всё прочнее остаются в прошлом, если и не в общественном строе и не на политическом уровне, то в литературном-то уж точно.
Искусство привыкло опережать «общественные тенденции», если оно действительно искусство: перестройка, ускорение и гласность сначала начинаются в журналах и только потом распространяют свой взбунтовавшийся солярис на все прочие сферы государственного существования.
Орды актуальных остроумцев коммерческого свойства это хорошо понимают, как и то, что нынешний читатель редок и случаен, ему нужно угождать и сладостями потчевать, даже если горечь замыслена и уже почти осуществлена.
Как же им объяснить, что если нужно объяснять, то не нужно объяснять, дабы все эти лишние да случайные отвалились от чтения с грохотом в сторону какой-нибудь очередной «Борьбы престолов».
Хорошей литературе такие читатели не нужны.
Мои рецензии на другие тексты лонг-листа фантастической премии "Новые Горизонты":
Константин Жевнов "Оператор": https://paslen.livejournal.com/2407358.html
Михаил Перловский, Ольга Паволга «Стеклобой», Роман: https://paslen.livejournal.com/2405361.html
Андрей Хуснутдинов «Аэрофобия»: https://paslen.livejournal.com/2403458.html
Марина и Сергей Дяченко «Луч»: https://paslen.livejournal.com/2401751.html
Михаил Савеличев «Я, Братская ГЭС…» Документально-фантастическая поэма: https://paslen.livejournal.com/2400681.html
Дмитрий Казаков "Оковы разума": https://paslen.livejournal.com/2398690.html
Татьяна Буглак "Параллельщики": https://paslen.livejournal.com/2398141.html
Кирилл Еськов "Чиста английское убийство": https://paslen.livejournal.com/2396946.html
Сергей Кузнецов "Живые и взрослые", трилогия: https://paslen.livejournal.com/2388621.html
Михаил Королюк "Квинт Лициний", трилогия (?): https://paslen.livejournal.com/2387018.html
Александр Пелевин "Четверо": https://paslen.livejournal.com/2380993.html
Дарья Бобылёва "Вьюрки": https://paslen.livejournal.com/2380308.html