Кладбище книжных животных или по следам прустовского "Обретения"
Когда я впервые читал «Обретённое время» в только-только что вышедшем новом переводе (значит, это год, примерно 1990-1991-ый?), Таня учила английский язык на курсах в ЮрГУ - бывшем политехническом институте, что возле городского бора.
Главный корпус у него громадный и, оттого, почти всегда пустой (особенно после занятий), поэтому, после работы, я приезжал сюда, на четвёртый, что ли, этаж и ждал принчипессу возле большого, немытого окна.
Теперь главный корпус ЮрГУ настроили шутовским шпилем а la МГУ, а с крыши боковых флигелей спустили двух чёрных ангелов из блестящей на солнце бронзы.
По первоначальному замыслу, вероятно, они должны были олицетворять глашатаев славы или же муз, связанных с науками (а, на самом-то деле, что они должны были олицетворять? Как скульптору задача ставилась?), но иссиня-чёрные, вышли они совсем уже кладбищенскими, слетающими к фигуре угловатого студента, поставленного у центрального входа.
Все знали, что у тогдашнего ректора утонул сын, из-за чего он сначала воткнул перед централкой памятник, вроде как, студенту, но на самом-то деле…., а затем и вот этих чёрных вестников смерти, из-за чего многоэтажная alma mater превратилась в самый большой на Урале монумент.
Студенты тут же облюбовали скульптуру у входа и, чтобы сдать экзамены, массово прикасались к его промежности, из-за чего некоторые акценты её пластического решения сместились несколько, э-э-э-э, вниз.
И когда я ходил встречать принчепулю, он уже стоял, а ангелы и шпиль только планировались.
Потом мы ехали с Таней на ЧМЗ, где она тогда жила, а это, кто знает, совсем неблизкий свет.
Домой я возвращался, пустыми трамваями, один, читая в них Пруста, из-за чего теперь, когда я очередной раз заканчиваю очередное перечитывание «В поисках утраченного времени», из последнего томика, точно засушенные лепестки, выпадают билетики устаревшего образца. Более таких не выпускают и они уже не висят у кондукторов на груди импровизированным ожерельем.
Я любил этот регулярный ритуал, вносящий в мою жизнь ощущенье устройчивости, тем более, что мне нравился этот, пожалуй, самый комфортабельный и уравновешенный уголок Чердачинска, упирающий в сосны.
Студенты, общежития, студенческая поликлиника, спортивный городок возле самого леса, там, где памятник Курчатову и троллейбусное кольцо, кафешки, столовая «Три поросёнка», ресторан «УПИ» («Уральские пельмени»), огромный «Дом книги» и променад, украшенный ухоженными деревьями и кустами.
Если бы не Танины курсы, ездить сюда мне не имело никакого смысла: все мои маршруты проложены совершенно в иных частях города и, если бы не мои ухаживания и её английский, вполне возможно, что Пруста я бы прочитал гораздо позже.
Просто я всегда думал, что это книги существуют для нас, а не мы для книг, поэтому это жизненные обстоятельства всегда надиктовывали мне репертуар, а не наоборот.
Летом я как раз закончил « Пленницу» и « Беглянку», так что зимой мне ничего не оставалось, кроме эпического навершья, а взявшись за «Обретённое время», я вдруг внезапно потянулся в книжный магазин, нарисовавшийся на месте советского «Дома книги» с его просторами и товароведами-всезнайками.
Там же теперь сток книг «АСТа» и его дочек по демпинговым ценам.
В прошлом году я брал там путеводители из серии «Дорлинг Киндерсли» по 200 руб. за штуку, но не совсем тех, которые нужны мне теперь для работы (Сицилия, Генуя, Ирландия, Озёрный край), а теперь решил поехал и проведать - не подвезли ли что-нибудь ещё.
Нет, не подвезли, но зато, вылезая из маршрутки, я вдруг оценил, на этом ослепительном солнце, что тяга сюда несомненно связана с «Обретённым временем» и тем, что я читаю их сейчас как тогда.
Кому-то, значит, звон вилки или хруст французской булки, камень из Сан-Марко или куст боярышника, а мне нужен вот этот запах книжной пыли и неликвида, с которым, как необязательный автор, я только и чувствую солидарность.
Так как здесь организованы залежи книг, модных ещё совсем пару лет, а теперь слежавшихся до скорбного бесчувствия - романы-лауреаты «Букера» и «Большой книги», блокбастеры «Редакции Елены Шубиной» и практически вся история «Корпуса» и всех его предшественников с крупными шрифтами страниц и пожелтевшими полями, которые только отпугивают потенциальных покупателей.
Но это - самая верхушка уничтоженного леса, изведённого в ряды стеллажей с мистикой и кулинарными рецептами, розовыми романами и военными тайнами.
Здесь же есть «все звёзды» нынешней прозы с именными полками - и те, кто мне симпатичен как творчески, так и человечески, есть и симулякры, вроде Иудушки Лавлинского и всех медийных личностей.
Особенно много, разумеется, книг от людей из телевизора, не говоря уже об откровениях от каких-то поп-актёров, но ведь и радио не отстаёт - даже у Матвея Ганопольского есть своя маленькая, именная полка с неликвидом, накопленным за долгие года.
У болтуна Ганопольского, Карл!
Нового качественного перевода «Обретённого времени» как не было, так и нет, зато ведущий телевикторины «Умники и умницы» навыпускал целую полку «новинок»
И ведь понятно, что многое из этого - изначальный тухляк и мусор, устаревший ещё до выхода в свет и непонятно кому и для чего предназначенный, но вываливающийся на полки по какому-то непонятному плану.
Так как, ну, невозможно же заранее предугадать - будет пользоваться популярностью та или иная книга, или не будет.
Что-то люди расхватывают, а что-то отметают, что-то не приживается по каким-то непонятным свойствам - или его очень уж много, как самых разных Радзинских или Минаевых, или такая проза изначально сложна да особиста, как у Славниковой, например, или Шишкина.
Слишком изысканна, слишком заковыриста, не покрывает временных затрат и не отбивает потраченных на них денег даже со скидкой.
Основными покупателями в этот постновогодний день в магазине были девочки, зашедшие за тетрадями и альбомами.
Я приобрёл здесь две книги Роберто Боланьо, «Третий рейх» и «Шлюхи-убийцы», которые читал лет пять назад в Барселоне с букридера, чтобы проверить впечатление.
В Москве я их никогда не видел (вышли давно, разошлись и переиздаваться, видимо, уже не будут), а здесь их полно - как раз между полкой Каннингема и Шендеровича.
Впрочем, покупки здесь не были самоцелью - говорю же, потянулся в ту степь из-за Пруста, намертво приклеившегося в подсознании (ведь даже не сознании!) к этим местам, где давно уже я не был.
Медитируя между стеллажей, плотно забитых «шлягерами прошлого лета», я не испытывал ни злорадства, ни ехидности, так как очень уж нагляден был упадок этих остатков, накопленных годами, очень уж одичал, сиротлив и не нужен.
Здесь особенно наглядно оказывалось, что чем больше автор работает, чем активнее присутствует в культурном обмене, тем больше его копится в виде невостребованного мусора вот в таких магазинах складского типа. Исключений, практически, нет - видел я здесь и Сорокина и, скажем, Улицкую с Толстой.
Причём совершенно неважно какого этот автор качества - вкус и потребности штука относительная и то, что мне кажется гнилью, вполне возможно, кому-то регулярно поднимает настроение и самооценку.
Однако, нигде я не видел более наглядной аллегории нашего общего удела - обречённости на забвение и, рано или поздно, на полную невостребованность, вне подлинной художественной ценности и вклада в мировую цивилизации.
Разве что на Франкфуртской книжной ярмарке, и вовсе напоминающей стихийное бедствие, тайфун из книг.
Стоки поджидают всех и всем, много о себе думающим авторам, а так же их крутым (круче некуда) издателям и, тем более, агентам, я бы посоветовал время от времени посещать провинциальные скидочные магазины.
Очень уж учит смирению и самоконтролю.
Никого, разумеется, чужой пример остановить не может - умирают другие, тогда каждый из нас - исключение, устремлённое во врата вечной жизни, так и тут всегда можно сказать: «нет, я не Байрон, я - другой», продолжая творить дальше, каждый год выпуская по новой книге, дабы, недайбог, не забыли.
Тем более, что интернет безразмерен и проглотит любое количество творческих усилий.
Искусство вечно, как и бесконечна конкуренция за маломальское внимание к своим скромным достижениям и как малы размеры памяти и возможности человеческого восприятия, которому явно не до тебя.
На таком фоне как-то неловко настаивать на собственной значимости и заниматься настойчивым продвижением своей писанины.
Конечно, правильнее всего было бы переквалифицироваться из писателей в читатели и сократить на одну человеческую жизнь разрыв между творческим горением и завалами из отборнейшей макулатуры высочайшего качества, над которой корпели лучшие редакционные коллективы нашего времени, но слаб человек.
Меня оправдывает лишь то, что эти мои буквы никогда не окажутся на бумаге, да и вообще их мало кто заметит.
Мне-то важнее написать, чем быть прочитанным.
Главный корпус у него громадный и, оттого, почти всегда пустой (особенно после занятий), поэтому, после работы, я приезжал сюда, на четвёртый, что ли, этаж и ждал принчипессу возле большого, немытого окна.
Теперь главный корпус ЮрГУ настроили шутовским шпилем а la МГУ, а с крыши боковых флигелей спустили двух чёрных ангелов из блестящей на солнце бронзы.
По первоначальному замыслу, вероятно, они должны были олицетворять глашатаев славы или же муз, связанных с науками (а, на самом-то деле, что они должны были олицетворять? Как скульптору задача ставилась?), но иссиня-чёрные, вышли они совсем уже кладбищенскими, слетающими к фигуре угловатого студента, поставленного у центрального входа.
Все знали, что у тогдашнего ректора утонул сын, из-за чего он сначала воткнул перед централкой памятник, вроде как, студенту, но на самом-то деле…., а затем и вот этих чёрных вестников смерти, из-за чего многоэтажная alma mater превратилась в самый большой на Урале монумент.
Студенты тут же облюбовали скульптуру у входа и, чтобы сдать экзамены, массово прикасались к его промежности, из-за чего некоторые акценты её пластического решения сместились несколько, э-э-э-э, вниз.
И когда я ходил встречать принчепулю, он уже стоял, а ангелы и шпиль только планировались.
Потом мы ехали с Таней на ЧМЗ, где она тогда жила, а это, кто знает, совсем неблизкий свет.
Домой я возвращался, пустыми трамваями, один, читая в них Пруста, из-за чего теперь, когда я очередной раз заканчиваю очередное перечитывание «В поисках утраченного времени», из последнего томика, точно засушенные лепестки, выпадают билетики устаревшего образца. Более таких не выпускают и они уже не висят у кондукторов на груди импровизированным ожерельем.
Я любил этот регулярный ритуал, вносящий в мою жизнь ощущенье устройчивости, тем более, что мне нравился этот, пожалуй, самый комфортабельный и уравновешенный уголок Чердачинска, упирающий в сосны.
Студенты, общежития, студенческая поликлиника, спортивный городок возле самого леса, там, где памятник Курчатову и троллейбусное кольцо, кафешки, столовая «Три поросёнка», ресторан «УПИ» («Уральские пельмени»), огромный «Дом книги» и променад, украшенный ухоженными деревьями и кустами.
Если бы не Танины курсы, ездить сюда мне не имело никакого смысла: все мои маршруты проложены совершенно в иных частях города и, если бы не мои ухаживания и её английский, вполне возможно, что Пруста я бы прочитал гораздо позже.
Просто я всегда думал, что это книги существуют для нас, а не мы для книг, поэтому это жизненные обстоятельства всегда надиктовывали мне репертуар, а не наоборот.
Летом я как раз закончил « Пленницу» и « Беглянку», так что зимой мне ничего не оставалось, кроме эпического навершья, а взявшись за «Обретённое время», я вдруг внезапно потянулся в книжный магазин, нарисовавшийся на месте советского «Дома книги» с его просторами и товароведами-всезнайками.
Там же теперь сток книг «АСТа» и его дочек по демпинговым ценам.
В прошлом году я брал там путеводители из серии «Дорлинг Киндерсли» по 200 руб. за штуку, но не совсем тех, которые нужны мне теперь для работы (Сицилия, Генуя, Ирландия, Озёрный край), а теперь решил поехал и проведать - не подвезли ли что-нибудь ещё.
Нет, не подвезли, но зато, вылезая из маршрутки, я вдруг оценил, на этом ослепительном солнце, что тяга сюда несомненно связана с «Обретённым временем» и тем, что я читаю их сейчас как тогда.
Кому-то, значит, звон вилки или хруст французской булки, камень из Сан-Марко или куст боярышника, а мне нужен вот этот запах книжной пыли и неликвида, с которым, как необязательный автор, я только и чувствую солидарность.
Так как здесь организованы залежи книг, модных ещё совсем пару лет, а теперь слежавшихся до скорбного бесчувствия - романы-лауреаты «Букера» и «Большой книги», блокбастеры «Редакции Елены Шубиной» и практически вся история «Корпуса» и всех его предшественников с крупными шрифтами страниц и пожелтевшими полями, которые только отпугивают потенциальных покупателей.
Но это - самая верхушка уничтоженного леса, изведённого в ряды стеллажей с мистикой и кулинарными рецептами, розовыми романами и военными тайнами.
Здесь же есть «все звёзды» нынешней прозы с именными полками - и те, кто мне симпатичен как творчески, так и человечески, есть и симулякры, вроде Иудушки Лавлинского и всех медийных личностей.
Особенно много, разумеется, книг от людей из телевизора, не говоря уже об откровениях от каких-то поп-актёров, но ведь и радио не отстаёт - даже у Матвея Ганопольского есть своя маленькая, именная полка с неликвидом, накопленным за долгие года.
У болтуна Ганопольского, Карл!
Нового качественного перевода «Обретённого времени» как не было, так и нет, зато ведущий телевикторины «Умники и умницы» навыпускал целую полку «новинок»
И ведь понятно, что многое из этого - изначальный тухляк и мусор, устаревший ещё до выхода в свет и непонятно кому и для чего предназначенный, но вываливающийся на полки по какому-то непонятному плану.
Так как, ну, невозможно же заранее предугадать - будет пользоваться популярностью та или иная книга, или не будет.
Что-то люди расхватывают, а что-то отметают, что-то не приживается по каким-то непонятным свойствам - или его очень уж много, как самых разных Радзинских или Минаевых, или такая проза изначально сложна да особиста, как у Славниковой, например, или Шишкина.
Слишком изысканна, слишком заковыриста, не покрывает временных затрат и не отбивает потраченных на них денег даже со скидкой.
Основными покупателями в этот постновогодний день в магазине были девочки, зашедшие за тетрадями и альбомами.
Я приобрёл здесь две книги Роберто Боланьо, «Третий рейх» и «Шлюхи-убийцы», которые читал лет пять назад в Барселоне с букридера, чтобы проверить впечатление.
В Москве я их никогда не видел (вышли давно, разошлись и переиздаваться, видимо, уже не будут), а здесь их полно - как раз между полкой Каннингема и Шендеровича.
Впрочем, покупки здесь не были самоцелью - говорю же, потянулся в ту степь из-за Пруста, намертво приклеившегося в подсознании (ведь даже не сознании!) к этим местам, где давно уже я не был.
Медитируя между стеллажей, плотно забитых «шлягерами прошлого лета», я не испытывал ни злорадства, ни ехидности, так как очень уж нагляден был упадок этих остатков, накопленных годами, очень уж одичал, сиротлив и не нужен.
Здесь особенно наглядно оказывалось, что чем больше автор работает, чем активнее присутствует в культурном обмене, тем больше его копится в виде невостребованного мусора вот в таких магазинах складского типа. Исключений, практически, нет - видел я здесь и Сорокина и, скажем, Улицкую с Толстой.
Причём совершенно неважно какого этот автор качества - вкус и потребности штука относительная и то, что мне кажется гнилью, вполне возможно, кому-то регулярно поднимает настроение и самооценку.
Однако, нигде я не видел более наглядной аллегории нашего общего удела - обречённости на забвение и, рано или поздно, на полную невостребованность, вне подлинной художественной ценности и вклада в мировую цивилизации.
Разве что на Франкфуртской книжной ярмарке, и вовсе напоминающей стихийное бедствие, тайфун из книг.
Стоки поджидают всех и всем, много о себе думающим авторам, а так же их крутым (круче некуда) издателям и, тем более, агентам, я бы посоветовал время от времени посещать провинциальные скидочные магазины.
Очень уж учит смирению и самоконтролю.
Никого, разумеется, чужой пример остановить не может - умирают другие, тогда каждый из нас - исключение, устремлённое во врата вечной жизни, так и тут всегда можно сказать: «нет, я не Байрон, я - другой», продолжая творить дальше, каждый год выпуская по новой книге, дабы, недайбог, не забыли.
Тем более, что интернет безразмерен и проглотит любое количество творческих усилий.
Искусство вечно, как и бесконечна конкуренция за маломальское внимание к своим скромным достижениям и как малы размеры памяти и возможности человеческого восприятия, которому явно не до тебя.
На таком фоне как-то неловко настаивать на собственной значимости и заниматься настойчивым продвижением своей писанины.
Конечно, правильнее всего было бы переквалифицироваться из писателей в читатели и сократить на одну человеческую жизнь разрыв между творческим горением и завалами из отборнейшей макулатуры высочайшего качества, над которой корпели лучшие редакционные коллективы нашего времени, но слаб человек.
Меня оправдывает лишь то, что эти мои буквы никогда не окажутся на бумаге, да и вообще их мало кто заметит.
Мне-то важнее написать, чем быть прочитанным.