Тысячелетие вокруг Балтики (20)
20. Еще раз про Париж
(начало, предыд.)
Прежде чем детализировать германский Подъем, более запутанный, попробуем извлечь обобщение из уже сделанного анализа. Для старта этнополитического Подъема новой цивилизации нужны следующие субъекты:
1) главный игрок в защите ‑ это имперский центр родительской цивилизации под давлением соседей ‑ конкурентов и варваров;
2) «полузащитник» ‑ «варварские королевства» на месте провинций империи, они и защищают от внешних варваров, но и сами не прочь пограбить и расширить границы за счет метрополии;
3) отдаленный торговый форпост в тылу «варварских королевств», удерживаемый с помощью внешних союзников (как Киев с помощью хазар), организующий набеги еще более диких соседей на «варварские королевства» и фрондирующие провинции;
4) еще более дальние протогосударства ‑ результат экспансии варварской культуры на периферию, достаточно организованные для отпора волнам пиратских набегов, порождаемым кризисом первобытно-общинных соседей;
5) энергия исхода пиратских дружин, выталкиваемых кризисом первобытной дальней периферии под давлением собственного перенаселения и более развитых соседей.
Структура и динамика взаимодействия центра и четырех слоев периферии будет закономерно одинаковой, а вот внешние формы различными в силу разного исторического контекста, в том числе уровня развития культуры периферии. Понятно, что в Западной Европе тыловой форпост Парижа и Суассона ‑ бывшей римской провинции, как и «варварские королевства» имеют более развитую культуру и сложную внутреннюю структуру, нежели славяно-хазарский торговый город и традиции варварской Скифии. Есть разница и в политическом устройстве старого имперского центра: в Византии церковь подчинена императору во главе армии, а в Италии ‑ политическое влияние римских пап сильнее имперских сил, сталкиваемых с «варварскими королями». Хотя принцип «разделяй и властвуй» одинаков.
Итогом первых стадий «протоимперии» становится выработка и закрепление новых политических правил игры, интегрирующих участников. Для этого прежние правила игры для отдельных частей должны быть заменены более приемлемые. Например, хазарские правила работорговли в Киеве, а потом в Минске пришлось ограничить в узлах 0/1, 1/2 и отменять в ходе кризиса узла 2/3. Как и правила оказания варяжских услуг менялись в сторону централизации. Вторая стадия, как раз, и есть время поэтапной коррекции правил. По ходу в разных частях соединенных земель временный компромисс отличался, где-то в пользу варяжской аристократии, где-то в пользу торговцев, где-то баланс в пользу церкви, а где-то для «региональных элит». Отсюда деление на четыре сферы влияния со своими лидерами.
Еще одно эмпирическое обобщение описывает усложнение социальной структуры, лежащее в основе этнополитического Подъема. В самом благоприятном случае социум, как любой живой организм, стремится к гомеостазу, экономии сил и даже упрощению. Аркадийский идеал деревенской жизни ‑ семейный хутор вне прямой видимости соседей. Однако неблагоприятные факторы (как северные зимы или перенаселение, нехватка угодий, набеги пиратов и войны) заставляют земледельцев жить общинами, а при кризисе ‑ сниматься с места и мигрировать, то есть сами становиться кочевыми пиратами.
Такие миграции большими группами формируют более сложный социум во главе с вождем и советом знати, а захват земель менее пассионарных или культурных оседлых племен ‑ формирует отношения землевладения и зависимости, основу феодализма. Наконец, для защиты общих торговых факторий и поддержания баланса на границе протогосударств будет востребована военная аристократия, но только договороспособная, прошедшая школу наемной службы в культурном государстве. Первичное правосознание, в свою очередь, базируется на общности религии и третейской роли церкви. Когда все компоненты: самоуправление, торговые поселения, военные и церковные службы ‑ сформированы в разных частях единой коммуникации, стартует этнополитогенез.
Теперь попробуем на основе этого обобщения разъяснить видимую разницу форм реализации. Так, в русском Подъеме самый дальний варяжский компонент организован в дружины гребцов-русов на ладьях, а политическими организаторами более высокого уровня являются князья, приобщенные к той или иной религии. На это указывают, скорее всего, почетные княжеские имена Олег и Ольга (helgi ‑ святой). В то же время начало франкского, германского Подъема связано со столь же знаменитой активностью англосаксонских проповедников среди германцев, например, святого Бонифация. Притом что задача у них была, в общем, та же ‑ поставить вождей недавних завоевателей на службу имперскому центру. Как объяснить эту, пусть и не принципиальную разницу политических форм?
На мой взгляд, этот момент зависит от политического формата «игрока №3» ‑ дальнего от центра форпоста, приближенного к ядру нового Подъема (парижского и киевского - соответственно). Местная торговая олигархия опиралась, так или иначе, на внешних наемников, так или иначе, оплачивая их услуги (например, в форме дани для хазарских воинов). При этом сохранить автономную позицию можно, натравливая соседей друг на друга, и кочующих пиратов на соседей, заодно организуя поставки пленных на рынок рабов (не обязательно в Киеве или Париже, в Византию и Италию, южные порты).
Для заключения договоров с наемниками и поставщиками нужна клятва чем-то святым для контрагента, желательно удостоверенная авторитетным лицом той же веры. Так что киевский причерноморский форпост, так же как прикаспийский в Итиле (для персидского центра), должен был собирать у себя авторитетных представителей всех окрестных религий и конфессий. (Более того, в ходе такого общения появились более развитые версии языческих культов, включающие элементы из культурных религий, как те же звания «святых» для языческих вождей.)
Однако для поддержания внешнеполитического баланса олигархия такого центра не должна быть слишком близка к соседям этнически и духовно. Поэтому в Киеве и Итиле выбрали для себя дальний образец иудаизма, а для Парижа, как и для олигархов Рима, в окружении ариан, язычников, позже арабов, таким же дальним образцом с центром в Царьграде было православие. Хотя по мере возрождения связности Ойкумены и противоречий с Византией, символ веры пришлось поменять на отдельный, католический.
Этот же фактор укоренной римско-христианской культуры в галльской провинции повлиял и на такое различие внешних форм, как смена в узле 1/2 правящей династии в Париже, в отличие от Киева. Здесь тоже проявилась закономерность ассимиляции более культурным центром присоединенной периферии. Опять же римское право и христианство лучше учитывали и защищали интересы всех частей протимперии и легитимизировали власть. Для славянских земель хазарская олигархия не была образцом культуры и правового сознания, а легитимация власти была традиционно связана с единым княжеским родом, а не с церковью или далеким императором.
Тем не менее, в недавно окрещенном Киеве в 1010-х была попытка нарушить славяно-русские правила наследования (лествицы) в пользу младшего сына Бориса (предположительно от византийской Анны). Однако удался этот вариант лишь через сто лет при Мономахе, не ставшем искушать судьбу нарушением дедовских правил. Но все равно закономерная динамика усиления олигархии с опорой на церковь сделала фактическим правителем Киева столичного наместника великого князя, то есть «майордома» в терминах франкского правления. В то время как в Париже влияние олигархов «старой элиты», давно взявшей под контроль церковные посты и владения, позволило династии парижских майордомов оттеснить и принизить Меровингов и всячески возвеличивать своих ставленников.
Заинтересованное влияние церкви не могло не сказаться и на исторических анналах, где все события толкуются и затушеваны в пользу Каролингов, против полуязыческой периферии. Например, внезапная смерть брата Карла Великого на пороге открытой войны произошла очень своевременно в стиле старо-римской олигархии. Хотя бывает и более гуманный способ подвести брата-соперника под монастырь, убедить постричься в монахи как Пипин своего брата, тоже Карломана. Так что периоды внутрисемейных разборок Каролингов в целом соответствуют по фазе аналогичным периодом выяснения отношений Святославичей и Владимировичей. И кстати, период прямого правления Карла Мартелла, отца Пипина ‑ вообще без короля, тоже имеет соответствие в виде долгого отсутствия в Киеве великого князя Святослава.
Примечательно, что даже при Карле Мартелле, активно раздвигавшего границы франкского королевства на юго-западе и юго-востоке, особых проблем на севере не наблюдалось, разве что зарейнские саксы угрожали протогосударствам алеманов и баварцев, которых подчиняли себе франки. Есть подозрение, что крещеные оптом по такому случаю саксы участвовали в южных походах Карла Мартелла, как и норманны участвовали в походах Святослава. А вот после устранения Меровингов, родственных саксам, как минимум, полуязыческой душой, разгорелись жестокие Саксонские войны. Зарейнские саксы вдруг стали активно нападать на северные исконно меровингские земли франков, что похоже на неожиданное нападение русов-норманнов во главе с полоцким князем на полуязыческий Новгород. Зато после этого у парижского короля появился законный повод для завоевания Саксонии.
Длительность начальных стадий германского Подъема заметно дольше первых стадий русского и англосаксонского аналогов, так что полувековое правление Карла соответствует по фазе: совместно с Карломаном (768-771) ‑ оспариваемому правлению Святополка (1015-1019), а единолично (до 814) ‑ первой половине правления Ярослава до 1034 года фактически совместно с Мстиславом. Поход Карла с новыми союзниками ‑ алеманами на прежних союзников лангобардов похож на совместный поход Ярослава и Мстислава против ясов для возвращения Тьмутаракани, при полной поддержке внешнего имперского центра.
Коронование Карла императорской короной в Риме в 800 году было обставлено как экспромт, то есть римской олигархии приходилось перетягивать влияние, опасаясь недовольства франкской элиты. Впрочем, статус великого князя при Ярославе тоже еще не был устоявшимся в традиции, только первым среди равных. Что не мешало хитрым византийцам также именовать его льстиво на свой лад. Характер правления Карла, как и Ярослава, сочетал дипломатию династических браков с походами на общих врагов. При этом держава делилась на сферы влияния родственников будущих наследников. И все же в итоге к середине 2 стадии и кончине Карла опять остался один наследник. (Побочные дети не в счет, и это тоже разница с Древней Русью из-за большего влияния церкви и меньшего простора для вокняжения).
Правление Людовика I (814-840) по своему характеру отличается от правления Карла, как вторая половина правления Ярослава (1036-54) от первой (ну или застой Брежнева от «волюнтаризма» Хрущева). Людовик Благочестивый так же как Ярослав активно подкупал церковь как источник легитимности и закрывал глаза на вольности вассалов и олигархии. Как и при Ярославе (и Ингигерде), в столице сложился альянс церковников и франкской военной аристократии, поскольку Людовик был женат на графской дочке Ирменгарде из Хаспенгау, северо-франкской вотчины будущих Капетингов.
Концовка правления Людовика еще больше напоминает близкий нам пример «брежневского застоя», переходящего в перестройку, когда наследники короны, опасаясь усиления друг друга, буквально заставляют слабеющего лидера сохранять все более слабую власть. Тогда же на дальних границах «империи» появляется норманнская угроза (как при Ярославичах ‑ половецкая, а при Брежневе ‑ исламистская). При этом в старом имперском центре происходит политический переворот, спровоцированный слабостью нового центра, и разрушающий тесные, в том числе закулисные связи между ними.
Так, после смерти Ярослава (1054) и начала споров Ярославичей произошел переворот в Византии против династии Мономахов, породнившихся с Рюриковичами после кризиса отношений в 1043-45 годах. Аналогичная ситуация возникла в отношениях Парижа и Ватикана в 829 году после политического переворота и начала смуты в Париже (восстания Лотаря и братьев против Людовика и младшего сына Карла Лысого). Можно уверенно говорить о желании Людовика I, как и Ярослава I, сохранить выстроенную великую державу. Для этого Людовик завещал императорскую корону Лотарю и выделил ему Срединное королевство от франкских земель на севере вдоль всего рейнско-паданского торгового пути в Италию.
Ярослав тоже желал сохранить в одних руках младшего сына Всеволода - и военную силу родственных варягов, и третейскую силу новых родственных связей с византийской династией Мономахов, и контроль пути «из варяг в греки». В этом смысле на руку замыслу играли даже слухи о том, что отцом Всеволода был бывший жених Ингигерды Олаф. Якобы младший сын славяно-русского князя был чистокровным норманном, но при этом зятем византийского императора. Однако из-за раскола между наследниками сохранить влияние Киева на олигархию старого центра не удалось.
Император Лотарь I ‑ аналог Всеволода Ярославича на 2 стадии (и Ельцина на 15-й, в современном цикле). Смерть Людовика I (840) ‑ узел кризиса центра 2.19/20. Глядя на германский и русский Подъем в целом, мы определили аналогию событий Верденского раздела (843) и Любечского съезда (1097). Однако при более детальном анализе видно, что речь идет об аналогии узлов, а не событий. Для академических историков, привыкших работать с документами, а не анализировать процессы, да, Верденский договор более важен. Однако, это начальное событие (2.20/21) большого узла. Самими участниками этот договор не соблюдался вплоть до последующего раздела империи уже на пять, а не на три части после смерти Лотаря (855, узел 2.21/22). Что же касается параллельного узла на Руси, то письменных изначальных и нарушенных договоренностей при вокняжении Всеволода I, просто не было. Поэтому главным узловым событием стало реальное выполнение решений Любечского съезда.
Наконец, внешняя консолидация имперской власти проведена Карлом II Лысым ‑ фактическим соправителем Людовика II (855-875), аналога Святослава II Ярославича. Как и Владимир II Мономах, Карл II как западно-франкский король имел наиболее тесные связи с олигархией нового центра (парижского), хотя и утерял тесные связи с Римом, но отчасти смог их восстановить. Как и на Руси, временная консолидация империи не включала балтийскую ветвь (восточно-германское королевство, как и западно-русское полоцкое княжество). Таким образом, узел 2/3 германского Подъема ‑ это переход власти к Карлу Лысому (875).
Проследим также начальные события для германо-балтийской ветви. Как и на Руси активное вмешательство восточно-германской элиты в политику имперского центра произошло в узле 2.19/20, когда сын Людовика I Людвиг Немецкий принял активное участие в мятеже трех братьев против отца и младшего брата Карла. Это узел 1/2 для немецкой ветви. Предшествующий узел 0/1 (аналог вокняжения Изяславичей в Полоцке) связан с правлением последнего баварского герцога Тассилона, племянника Пипина Короткого. Как Владимир I утвердил сына Изяслава и его мать Рогнеду княжить в западнорусском крае, так и Пипин III утвердил свою сестру Хильтруду и ее сына в баварском герцогстве. Причем «герцогство» того периода ‑ это протогосуларство союза германских племен, аналог славянских протгосударств ‑ славиний. Как и в западнорусском случае Изяслав, Тассилон воспользовался кризисом и мобилизацией в франкском королевстве, чтобы от мобилизации уклониться и закрепить автономную власть (768, франкский узел 1/2, немецкий узел 0/1).
Также не вызывает сомнений аналог событий в Полоцке с убийством Рогволда. Прямым аналогом союзника Рогволда Ярополка Святославича был брат Пипина Грифон, бежавший в Баварию к отцу Тассилона, герцогу Одилону. После смерти обоих Пипин и поставил на герцогство в 753 году малолетнего племянника.
На мой взгляд, детальных аналогий между начальными стадиями германского и русского подъема более чем достаточно, чтобы убедиться в работоспособности модели. Однако этого пока мало для более глубоких аналитических выводов. Поэтому не спеша продолжим сравнение попарно начальных и побочных стадий трех этнополитогенезов.
Продолжение следует
(начало, предыд.)
Прежде чем детализировать германский Подъем, более запутанный, попробуем извлечь обобщение из уже сделанного анализа. Для старта этнополитического Подъема новой цивилизации нужны следующие субъекты:
1) главный игрок в защите ‑ это имперский центр родительской цивилизации под давлением соседей ‑ конкурентов и варваров;
2) «полузащитник» ‑ «варварские королевства» на месте провинций империи, они и защищают от внешних варваров, но и сами не прочь пограбить и расширить границы за счет метрополии;
3) отдаленный торговый форпост в тылу «варварских королевств», удерживаемый с помощью внешних союзников (как Киев с помощью хазар), организующий набеги еще более диких соседей на «варварские королевства» и фрондирующие провинции;
4) еще более дальние протогосударства ‑ результат экспансии варварской культуры на периферию, достаточно организованные для отпора волнам пиратских набегов, порождаемым кризисом первобытно-общинных соседей;
5) энергия исхода пиратских дружин, выталкиваемых кризисом первобытной дальней периферии под давлением собственного перенаселения и более развитых соседей.
Структура и динамика взаимодействия центра и четырех слоев периферии будет закономерно одинаковой, а вот внешние формы различными в силу разного исторического контекста, в том числе уровня развития культуры периферии. Понятно, что в Западной Европе тыловой форпост Парижа и Суассона ‑ бывшей римской провинции, как и «варварские королевства» имеют более развитую культуру и сложную внутреннюю структуру, нежели славяно-хазарский торговый город и традиции варварской Скифии. Есть разница и в политическом устройстве старого имперского центра: в Византии церковь подчинена императору во главе армии, а в Италии ‑ политическое влияние римских пап сильнее имперских сил, сталкиваемых с «варварскими королями». Хотя принцип «разделяй и властвуй» одинаков.
Итогом первых стадий «протоимперии» становится выработка и закрепление новых политических правил игры, интегрирующих участников. Для этого прежние правила игры для отдельных частей должны быть заменены более приемлемые. Например, хазарские правила работорговли в Киеве, а потом в Минске пришлось ограничить в узлах 0/1, 1/2 и отменять в ходе кризиса узла 2/3. Как и правила оказания варяжских услуг менялись в сторону централизации. Вторая стадия, как раз, и есть время поэтапной коррекции правил. По ходу в разных частях соединенных земель временный компромисс отличался, где-то в пользу варяжской аристократии, где-то в пользу торговцев, где-то баланс в пользу церкви, а где-то для «региональных элит». Отсюда деление на четыре сферы влияния со своими лидерами.
Еще одно эмпирическое обобщение описывает усложнение социальной структуры, лежащее в основе этнополитического Подъема. В самом благоприятном случае социум, как любой живой организм, стремится к гомеостазу, экономии сил и даже упрощению. Аркадийский идеал деревенской жизни ‑ семейный хутор вне прямой видимости соседей. Однако неблагоприятные факторы (как северные зимы или перенаселение, нехватка угодий, набеги пиратов и войны) заставляют земледельцев жить общинами, а при кризисе ‑ сниматься с места и мигрировать, то есть сами становиться кочевыми пиратами.
Такие миграции большими группами формируют более сложный социум во главе с вождем и советом знати, а захват земель менее пассионарных или культурных оседлых племен ‑ формирует отношения землевладения и зависимости, основу феодализма. Наконец, для защиты общих торговых факторий и поддержания баланса на границе протогосударств будет востребована военная аристократия, но только договороспособная, прошедшая школу наемной службы в культурном государстве. Первичное правосознание, в свою очередь, базируется на общности религии и третейской роли церкви. Когда все компоненты: самоуправление, торговые поселения, военные и церковные службы ‑ сформированы в разных частях единой коммуникации, стартует этнополитогенез.
Теперь попробуем на основе этого обобщения разъяснить видимую разницу форм реализации. Так, в русском Подъеме самый дальний варяжский компонент организован в дружины гребцов-русов на ладьях, а политическими организаторами более высокого уровня являются князья, приобщенные к той или иной религии. На это указывают, скорее всего, почетные княжеские имена Олег и Ольга (helgi ‑ святой). В то же время начало франкского, германского Подъема связано со столь же знаменитой активностью англосаксонских проповедников среди германцев, например, святого Бонифация. Притом что задача у них была, в общем, та же ‑ поставить вождей недавних завоевателей на службу имперскому центру. Как объяснить эту, пусть и не принципиальную разницу политических форм?
На мой взгляд, этот момент зависит от политического формата «игрока №3» ‑ дальнего от центра форпоста, приближенного к ядру нового Подъема (парижского и киевского - соответственно). Местная торговая олигархия опиралась, так или иначе, на внешних наемников, так или иначе, оплачивая их услуги (например, в форме дани для хазарских воинов). При этом сохранить автономную позицию можно, натравливая соседей друг на друга, и кочующих пиратов на соседей, заодно организуя поставки пленных на рынок рабов (не обязательно в Киеве или Париже, в Византию и Италию, южные порты).
Для заключения договоров с наемниками и поставщиками нужна клятва чем-то святым для контрагента, желательно удостоверенная авторитетным лицом той же веры. Так что киевский причерноморский форпост, так же как прикаспийский в Итиле (для персидского центра), должен был собирать у себя авторитетных представителей всех окрестных религий и конфессий. (Более того, в ходе такого общения появились более развитые версии языческих культов, включающие элементы из культурных религий, как те же звания «святых» для языческих вождей.)
Однако для поддержания внешнеполитического баланса олигархия такого центра не должна быть слишком близка к соседям этнически и духовно. Поэтому в Киеве и Итиле выбрали для себя дальний образец иудаизма, а для Парижа, как и для олигархов Рима, в окружении ариан, язычников, позже арабов, таким же дальним образцом с центром в Царьграде было православие. Хотя по мере возрождения связности Ойкумены и противоречий с Византией, символ веры пришлось поменять на отдельный, католический.
Этот же фактор укоренной римско-христианской культуры в галльской провинции повлиял и на такое различие внешних форм, как смена в узле 1/2 правящей династии в Париже, в отличие от Киева. Здесь тоже проявилась закономерность ассимиляции более культурным центром присоединенной периферии. Опять же римское право и христианство лучше учитывали и защищали интересы всех частей протимперии и легитимизировали власть. Для славянских земель хазарская олигархия не была образцом культуры и правового сознания, а легитимация власти была традиционно связана с единым княжеским родом, а не с церковью или далеким императором.
Тем не менее, в недавно окрещенном Киеве в 1010-х была попытка нарушить славяно-русские правила наследования (лествицы) в пользу младшего сына Бориса (предположительно от византийской Анны). Однако удался этот вариант лишь через сто лет при Мономахе, не ставшем искушать судьбу нарушением дедовских правил. Но все равно закономерная динамика усиления олигархии с опорой на церковь сделала фактическим правителем Киева столичного наместника великого князя, то есть «майордома» в терминах франкского правления. В то время как в Париже влияние олигархов «старой элиты», давно взявшей под контроль церковные посты и владения, позволило династии парижских майордомов оттеснить и принизить Меровингов и всячески возвеличивать своих ставленников.
Заинтересованное влияние церкви не могло не сказаться и на исторических анналах, где все события толкуются и затушеваны в пользу Каролингов, против полуязыческой периферии. Например, внезапная смерть брата Карла Великого на пороге открытой войны произошла очень своевременно в стиле старо-римской олигархии. Хотя бывает и более гуманный способ подвести брата-соперника под монастырь, убедить постричься в монахи как Пипин своего брата, тоже Карломана. Так что периоды внутрисемейных разборок Каролингов в целом соответствуют по фазе аналогичным периодом выяснения отношений Святославичей и Владимировичей. И кстати, период прямого правления Карла Мартелла, отца Пипина ‑ вообще без короля, тоже имеет соответствие в виде долгого отсутствия в Киеве великого князя Святослава.
Примечательно, что даже при Карле Мартелле, активно раздвигавшего границы франкского королевства на юго-западе и юго-востоке, особых проблем на севере не наблюдалось, разве что зарейнские саксы угрожали протогосударствам алеманов и баварцев, которых подчиняли себе франки. Есть подозрение, что крещеные оптом по такому случаю саксы участвовали в южных походах Карла Мартелла, как и норманны участвовали в походах Святослава. А вот после устранения Меровингов, родственных саксам, как минимум, полуязыческой душой, разгорелись жестокие Саксонские войны. Зарейнские саксы вдруг стали активно нападать на северные исконно меровингские земли франков, что похоже на неожиданное нападение русов-норманнов во главе с полоцким князем на полуязыческий Новгород. Зато после этого у парижского короля появился законный повод для завоевания Саксонии.
Длительность начальных стадий германского Подъема заметно дольше первых стадий русского и англосаксонского аналогов, так что полувековое правление Карла соответствует по фазе: совместно с Карломаном (768-771) ‑ оспариваемому правлению Святополка (1015-1019), а единолично (до 814) ‑ первой половине правления Ярослава до 1034 года фактически совместно с Мстиславом. Поход Карла с новыми союзниками ‑ алеманами на прежних союзников лангобардов похож на совместный поход Ярослава и Мстислава против ясов для возвращения Тьмутаракани, при полной поддержке внешнего имперского центра.
Коронование Карла императорской короной в Риме в 800 году было обставлено как экспромт, то есть римской олигархии приходилось перетягивать влияние, опасаясь недовольства франкской элиты. Впрочем, статус великого князя при Ярославе тоже еще не был устоявшимся в традиции, только первым среди равных. Что не мешало хитрым византийцам также именовать его льстиво на свой лад. Характер правления Карла, как и Ярослава, сочетал дипломатию династических браков с походами на общих врагов. При этом держава делилась на сферы влияния родственников будущих наследников. И все же в итоге к середине 2 стадии и кончине Карла опять остался один наследник. (Побочные дети не в счет, и это тоже разница с Древней Русью из-за большего влияния церкви и меньшего простора для вокняжения).
Правление Людовика I (814-840) по своему характеру отличается от правления Карла, как вторая половина правления Ярослава (1036-54) от первой (ну или застой Брежнева от «волюнтаризма» Хрущева). Людовик Благочестивый так же как Ярослав активно подкупал церковь как источник легитимности и закрывал глаза на вольности вассалов и олигархии. Как и при Ярославе (и Ингигерде), в столице сложился альянс церковников и франкской военной аристократии, поскольку Людовик был женат на графской дочке Ирменгарде из Хаспенгау, северо-франкской вотчины будущих Капетингов.
Концовка правления Людовика еще больше напоминает близкий нам пример «брежневского застоя», переходящего в перестройку, когда наследники короны, опасаясь усиления друг друга, буквально заставляют слабеющего лидера сохранять все более слабую власть. Тогда же на дальних границах «империи» появляется норманнская угроза (как при Ярославичах ‑ половецкая, а при Брежневе ‑ исламистская). При этом в старом имперском центре происходит политический переворот, спровоцированный слабостью нового центра, и разрушающий тесные, в том числе закулисные связи между ними.
Так, после смерти Ярослава (1054) и начала споров Ярославичей произошел переворот в Византии против династии Мономахов, породнившихся с Рюриковичами после кризиса отношений в 1043-45 годах. Аналогичная ситуация возникла в отношениях Парижа и Ватикана в 829 году после политического переворота и начала смуты в Париже (восстания Лотаря и братьев против Людовика и младшего сына Карла Лысого). Можно уверенно говорить о желании Людовика I, как и Ярослава I, сохранить выстроенную великую державу. Для этого Людовик завещал императорскую корону Лотарю и выделил ему Срединное королевство от франкских земель на севере вдоль всего рейнско-паданского торгового пути в Италию.
Ярослав тоже желал сохранить в одних руках младшего сына Всеволода - и военную силу родственных варягов, и третейскую силу новых родственных связей с византийской династией Мономахов, и контроль пути «из варяг в греки». В этом смысле на руку замыслу играли даже слухи о том, что отцом Всеволода был бывший жених Ингигерды Олаф. Якобы младший сын славяно-русского князя был чистокровным норманном, но при этом зятем византийского императора. Однако из-за раскола между наследниками сохранить влияние Киева на олигархию старого центра не удалось.
Император Лотарь I ‑ аналог Всеволода Ярославича на 2 стадии (и Ельцина на 15-й, в современном цикле). Смерть Людовика I (840) ‑ узел кризиса центра 2.19/20. Глядя на германский и русский Подъем в целом, мы определили аналогию событий Верденского раздела (843) и Любечского съезда (1097). Однако при более детальном анализе видно, что речь идет об аналогии узлов, а не событий. Для академических историков, привыкших работать с документами, а не анализировать процессы, да, Верденский договор более важен. Однако, это начальное событие (2.20/21) большого узла. Самими участниками этот договор не соблюдался вплоть до последующего раздела империи уже на пять, а не на три части после смерти Лотаря (855, узел 2.21/22). Что же касается параллельного узла на Руси, то письменных изначальных и нарушенных договоренностей при вокняжении Всеволода I, просто не было. Поэтому главным узловым событием стало реальное выполнение решений Любечского съезда.
Наконец, внешняя консолидация имперской власти проведена Карлом II Лысым ‑ фактическим соправителем Людовика II (855-875), аналога Святослава II Ярославича. Как и Владимир II Мономах, Карл II как западно-франкский король имел наиболее тесные связи с олигархией нового центра (парижского), хотя и утерял тесные связи с Римом, но отчасти смог их восстановить. Как и на Руси, временная консолидация империи не включала балтийскую ветвь (восточно-германское королевство, как и западно-русское полоцкое княжество). Таким образом, узел 2/3 германского Подъема ‑ это переход власти к Карлу Лысому (875).
Проследим также начальные события для германо-балтийской ветви. Как и на Руси активное вмешательство восточно-германской элиты в политику имперского центра произошло в узле 2.19/20, когда сын Людовика I Людвиг Немецкий принял активное участие в мятеже трех братьев против отца и младшего брата Карла. Это узел 1/2 для немецкой ветви. Предшествующий узел 0/1 (аналог вокняжения Изяславичей в Полоцке) связан с правлением последнего баварского герцога Тассилона, племянника Пипина Короткого. Как Владимир I утвердил сына Изяслава и его мать Рогнеду княжить в западнорусском крае, так и Пипин III утвердил свою сестру Хильтруду и ее сына в баварском герцогстве. Причем «герцогство» того периода ‑ это протогосуларство союза германских племен, аналог славянских протгосударств ‑ славиний. Как и в западнорусском случае Изяслав, Тассилон воспользовался кризисом и мобилизацией в франкском королевстве, чтобы от мобилизации уклониться и закрепить автономную власть (768, франкский узел 1/2, немецкий узел 0/1).
Также не вызывает сомнений аналог событий в Полоцке с убийством Рогволда. Прямым аналогом союзника Рогволда Ярополка Святославича был брат Пипина Грифон, бежавший в Баварию к отцу Тассилона, герцогу Одилону. После смерти обоих Пипин и поставил на герцогство в 753 году малолетнего племянника.
На мой взгляд, детальных аналогий между начальными стадиями германского и русского подъема более чем достаточно, чтобы убедиться в работоспособности модели. Однако этого пока мало для более глубоких аналитических выводов. Поэтому не спеша продолжим сравнение попарно начальных и побочных стадий трех этнополитогенезов.
Продолжение следует