Истребление боли. Иван Иллич. 2.
Большое спасибо kaplya-vetra за исправление ошибок и опечаток!!!
Истребление боли. Иван Иллич. 1.
Истребление боли. Иван Иллич. 2.
Истребление боли. Иван Иллич. 3.
Истребление боли. Иван Иллич. 4.
История медицинского восприятия боли еще не была написана. Несколько научных монографий описывают то, как изменилось отношение врачей к боли за последние 250 лет. 18 Исторические ссылки также есть в некоторых работах о современном отношении к боли.19 Отслеживая изменения телесных ощущений в технологический век, экзистенциальная школа антропологической медицины собрала ценные наблюдения о том, как развивались представления о современной боли.20 Психиатры 21, а изредка врачи общего профиля, исследовали отношение между медицинскими учреждениями и тревожностью пациентов в медицинских учреждениях. Однако отношение между действительной телесной болью и корпоративной медициной вообще не исследовано.
Историк, который изучает боль, сталкивается с тремя особыми проблемами. Первая - полностью изменилось отношение боли относительно других страданий человека. Изменилось отношение боли к печали, чувству вины, греху, страданию, страху, голоду, ущербности и недомоганию. У наших предков не было особого слова, которое бы описывало то, что мы сегодня называем болью в хирургической палате. Сегодня кажется, что боль является только той частью человеческого страдания, которое находится в ведении и под контролем медицинской профессии. В истории не было случая, который бы соответствовал настоящей ситуации, когда переживание личной телесной боли формируется под влиянием терапевтической программы, которую придумали, чтобы уничтожить ее. Вторая проблема - язык. Технический вопрос, который современная медицина описывает термином «боль», даже сегодня не имеет простого эквивалента в обычной речи. В большинстве языков захваченный врачами термин охватывает горе, печаль, тоску, стыд и чувство вины. Английское слово "pain" и немецкое"Schmerz" все еще довольно просто употреблять для того, чтобы передать в основном, хотя и не исключительно, физическое значение. Большинство индо-германских синонимов охватывают более широкий разборос значений:22 телесная боль может означать «тяжелую работу», «изнуряющий труд» или «испытание», «пытку», «переживание», «наказание», или в общем, «превратность судьбы», как «болезнь», «усталость», «голод», «скорбь», «повреждение», «недомогание», «грусть», «беда», «растерянность» или «подавленность». И это совсем не полный перечень, который показывает, что язык может различать между многими видами «зла», каждое из которых имеет телесное отражение. В некоторых языках телесная боль является неоспоримым «злом». Когда французский врач спрашивает типичного француза, что у него болит, пациент покажет на больное место и скажет "J'ai mal là." (Болит здесь). С другой стороны, француз может сказать "Je souffre dans toute ma chair," (У меня болит все тело) и в тоже время сказать врачу, что «у меня ничего не болит в отдельности). Если понятие телесной боли подверглось эволюции в медицинском употреблении, это невозможно осознать и понять по изменению важности какого-то одного термина.
Третье препятствие для изучения любой истории боли - ее исключительно аксиологический и эпистемологический статус.23 Никто никогда не поймет как «болит у меня» в том смысле, который я придаю этой фразе, потому что другой человек не может страдать от той же головной боли, что и я. В этом смысле «боль» ломает четкую границу между организмом и средой, между стимулом и ответной реакцией. 24 Боль не является каким-то переживанием, которое можно сравнить: мы не можем сравнить мою и вашу головную боль. И тем более боль не является определенной физиологической или медицинской категорией, клиническим случаем с определенными патологическими признаками. Совсем не «боль в грудино-ключично-сосцевидная области» рассматривается медицинским ученым как систематическая антиценность.
Исключительная антиценность, которой является боль, порождает исключительную определенность. Когда «у меня болит», боль уникальным образом принадлежит только мне, это только моя боль, я остаюсь один на один со своей болью. Болью нельзя поделиться. Я не сомневаюсь в истинности того, что я переживаю, когда у меня болит, но я никак не могу точно передать кому-то, что я на самом деле переживаю. Я предполагаю, что у других тоже болит, у каждого «своя боль», хотя я и не могу это почувствовать, когда они мне об этом рассказывают. Я могу быть уверен в существовании чужой боли только в том смысле, что я уверен в моем сострадании к ним. В то же время, чем глубже я сопереживаю, тем неизбежнее понимаю, насколько одинок человек в своем переживании. Безусловно, я вижу признаки того, что кому-то больно, даже когда я не могу им помочь или понять их страдания. Такое осознание крайнего одиночества является особенностью сострадания, которое мы испытываем к тем, кто переживает телесную боль. Это отличает сопереживание телесной боли от любого другого переживания, от сопереживания тем, кто тоскует, грустит, расстроен, отличается от нас или увечен. У ощущения физической боли совершенно нет разницы между причиной и переживанием, которая есть у других видов страданий.
Невзирая на то, что невозможно объяснить ощущение телесной боли, ощущение чужой боли настолько естественно для человека, что даже невозможно поставить слово ощущение в кавычки. Пациент не может и подумать, что врач не знает о его боли, точно также как человек на дыбе не может подумать, что его мучитель не знает о том, что ему больно. Уверенность в том, что мы разделяем чужую боль, уникальна; эта уверенность больше, чем в том, что мы похожи на других людей. Были люди, которые относились к своим рабам как к имуществу, и в то же время понимали, что имущество может страдать от боли. Рабы - не собаки, у которых может болеть, но они не способны страдать. Вингенштейн показал, что наша особая и радикальная уверенность в том, что у других людей что-то болит, может сосуществовать с неразрешимыми трудностями объяснить как именно можно разделить уникальное чувство.25
Я утверждаю, что мы учитываем и ту социальную ситуацию, в которой оказались те, кто страдает, кто переживает телесную боль, внутреннюю, сокровенную и непередаваемую «антиценность». Характер общества в некоторой степени формирует характер тех, кто страдает, и таким образом, определяет как именно они переживают свои физические недуги и болезни в виде конкретной боли. В таком случае должно быть возможно расследовать постепенное изменение переживания боли, которое сопутсвовало медикализации общества. У самого процесса переживания боли всегда есть исторический ракурс.
Когда я страдаю от боли, я осознаю, что появляется вопрос. Историю боли лучше всего изучать именно с позиции этого вопроса. Неважно, болит у меня или я вижу по телодвижениям, что у кого-то что-то болит, в голове рисуется знак вопроса. Такой вопрос так же присущ физической боли, как и одиночество. Боль - признак недосказанности, который требует что-то в ответ. Что не так? Сколько еще? Почему я должен/должен ли я/надо ли мне/могу ли я страдать? Почему существует такое зло и почему оно свалилось на меня? Наблюдатели, которые слепо не замечают этот референтый аспект боли, опираются только на условные рефлексы. Они изучают подопытныго кролика, а не человека. Если у врача получится не обращать внимания на этот вопрос, который так и сквозит в жалобах пациента, он может распознать, что боль проявляется как симптом какого-то конкретного телесного недуга, но он ни на миллиметр не приблизится к тому страданию, которое заставило пациента обратиться за помощью. Такая способность овеществлять боль - результат суперинтенсивного образования врачей. Обучение позволяет врачу сконцентрировать внимание на тех проявлениях телесной боли человека, на которые могут влиять окружающие: стимуляция периферических нервов, передача импульса, реакция на стимул и даже уровень тревожности у пациента. Внимание сосредоточено только на лечении физиологии организма - единственного предмета, который можно выверить контрольно-экспериментальным путем.
Такой экспериментальный контроль личных переживаний боли невозможен, и, как следствие, полностью упускается из внимания большинства экспериментов по изучению боли. Обычно исследования обезболивающего эффекта фармакологических и хирургических методов проводят на животных. Обезболивающие примерно одинаково влияют на подопытных животных и людей, при условии, что люди выступают в роли подопытных, то есть отобраны для эксперимента специально, и в условиях, похожих на те, в которых были экспериментальные животные. Как только те же самые методы применяются на людях, которые по-настоящему болеют или ранены, эффект лекарств вообще не соответствует данным, которые получены экспериментальным путем. В лабораторных условихя люди чувствуют себя точно также, как мыши. Когда же людям становится плохо в реальной жизни, они не могут не страдать, хорошо или плохо, даже тогда, когда им хочется реагировать на происходящее, как бы реагировали на него мыши.26
И врачи, и их потенциальные клиенты живут в обществе, где ценится анестезия, и научены заминать вопрос, присущий боли. Знак вопроса, который появляется во время сугубо личного переживания боли, превращается в смутную тревогу, которую можно вылечить. Экстремальный пример экспроприации боли - пациенты, которым сделали лоботомию: они привыкают к боли как инвалиды или домашние животные" 27 Прооперированные больные чувствуют боль, но не страдают от нее. Переживание боли сводится к недомоганию с клиническим названием.
Истребление боли. Иван Иллич. 1.
Истребление боли. Иван Иллич. 2.
Истребление боли. Иван Иллич. 3.
Истребление боли. Иван Иллич. 4.
История медицинского восприятия боли еще не была написана. Несколько научных монографий описывают то, как изменилось отношение врачей к боли за последние 250 лет. 18 Исторические ссылки также есть в некоторых работах о современном отношении к боли.19 Отслеживая изменения телесных ощущений в технологический век, экзистенциальная школа антропологической медицины собрала ценные наблюдения о том, как развивались представления о современной боли.20 Психиатры 21, а изредка врачи общего профиля, исследовали отношение между медицинскими учреждениями и тревожностью пациентов в медицинских учреждениях. Однако отношение между действительной телесной болью и корпоративной медициной вообще не исследовано.
Историк, который изучает боль, сталкивается с тремя особыми проблемами. Первая - полностью изменилось отношение боли относительно других страданий человека. Изменилось отношение боли к печали, чувству вины, греху, страданию, страху, голоду, ущербности и недомоганию. У наших предков не было особого слова, которое бы описывало то, что мы сегодня называем болью в хирургической палате. Сегодня кажется, что боль является только той частью человеческого страдания, которое находится в ведении и под контролем медицинской профессии. В истории не было случая, который бы соответствовал настоящей ситуации, когда переживание личной телесной боли формируется под влиянием терапевтической программы, которую придумали, чтобы уничтожить ее. Вторая проблема - язык. Технический вопрос, который современная медицина описывает термином «боль», даже сегодня не имеет простого эквивалента в обычной речи. В большинстве языков захваченный врачами термин охватывает горе, печаль, тоску, стыд и чувство вины. Английское слово "pain" и немецкое"Schmerz" все еще довольно просто употреблять для того, чтобы передать в основном, хотя и не исключительно, физическое значение. Большинство индо-германских синонимов охватывают более широкий разборос значений:22 телесная боль может означать «тяжелую работу», «изнуряющий труд» или «испытание», «пытку», «переживание», «наказание», или в общем, «превратность судьбы», как «болезнь», «усталость», «голод», «скорбь», «повреждение», «недомогание», «грусть», «беда», «растерянность» или «подавленность». И это совсем не полный перечень, который показывает, что язык может различать между многими видами «зла», каждое из которых имеет телесное отражение. В некоторых языках телесная боль является неоспоримым «злом». Когда французский врач спрашивает типичного француза, что у него болит, пациент покажет на больное место и скажет "J'ai mal là." (Болит здесь). С другой стороны, француз может сказать "Je souffre dans toute ma chair," (У меня болит все тело) и в тоже время сказать врачу, что «у меня ничего не болит в отдельности). Если понятие телесной боли подверглось эволюции в медицинском употреблении, это невозможно осознать и понять по изменению важности какого-то одного термина.
Третье препятствие для изучения любой истории боли - ее исключительно аксиологический и эпистемологический статус.23 Никто никогда не поймет как «болит у меня» в том смысле, который я придаю этой фразе, потому что другой человек не может страдать от той же головной боли, что и я. В этом смысле «боль» ломает четкую границу между организмом и средой, между стимулом и ответной реакцией. 24 Боль не является каким-то переживанием, которое можно сравнить: мы не можем сравнить мою и вашу головную боль. И тем более боль не является определенной физиологической или медицинской категорией, клиническим случаем с определенными патологическими признаками. Совсем не «боль в грудино-ключично-сосцевидная области» рассматривается медицинским ученым как систематическая антиценность.
Исключительная антиценность, которой является боль, порождает исключительную определенность. Когда «у меня болит», боль уникальным образом принадлежит только мне, это только моя боль, я остаюсь один на один со своей болью. Болью нельзя поделиться. Я не сомневаюсь в истинности того, что я переживаю, когда у меня болит, но я никак не могу точно передать кому-то, что я на самом деле переживаю. Я предполагаю, что у других тоже болит, у каждого «своя боль», хотя я и не могу это почувствовать, когда они мне об этом рассказывают. Я могу быть уверен в существовании чужой боли только в том смысле, что я уверен в моем сострадании к ним. В то же время, чем глубже я сопереживаю, тем неизбежнее понимаю, насколько одинок человек в своем переживании. Безусловно, я вижу признаки того, что кому-то больно, даже когда я не могу им помочь или понять их страдания. Такое осознание крайнего одиночества является особенностью сострадания, которое мы испытываем к тем, кто переживает телесную боль. Это отличает сопереживание телесной боли от любого другого переживания, от сопереживания тем, кто тоскует, грустит, расстроен, отличается от нас или увечен. У ощущения физической боли совершенно нет разницы между причиной и переживанием, которая есть у других видов страданий.
Невзирая на то, что невозможно объяснить ощущение телесной боли, ощущение чужой боли настолько естественно для человека, что даже невозможно поставить слово ощущение в кавычки. Пациент не может и подумать, что врач не знает о его боли, точно также как человек на дыбе не может подумать, что его мучитель не знает о том, что ему больно. Уверенность в том, что мы разделяем чужую боль, уникальна; эта уверенность больше, чем в том, что мы похожи на других людей. Были люди, которые относились к своим рабам как к имуществу, и в то же время понимали, что имущество может страдать от боли. Рабы - не собаки, у которых может болеть, но они не способны страдать. Вингенштейн показал, что наша особая и радикальная уверенность в том, что у других людей что-то болит, может сосуществовать с неразрешимыми трудностями объяснить как именно можно разделить уникальное чувство.25
Я утверждаю, что мы учитываем и ту социальную ситуацию, в которой оказались те, кто страдает, кто переживает телесную боль, внутреннюю, сокровенную и непередаваемую «антиценность». Характер общества в некоторой степени формирует характер тех, кто страдает, и таким образом, определяет как именно они переживают свои физические недуги и болезни в виде конкретной боли. В таком случае должно быть возможно расследовать постепенное изменение переживания боли, которое сопутсвовало медикализации общества. У самого процесса переживания боли всегда есть исторический ракурс.
Когда я страдаю от боли, я осознаю, что появляется вопрос. Историю боли лучше всего изучать именно с позиции этого вопроса. Неважно, болит у меня или я вижу по телодвижениям, что у кого-то что-то болит, в голове рисуется знак вопроса. Такой вопрос так же присущ физической боли, как и одиночество. Боль - признак недосказанности, который требует что-то в ответ. Что не так? Сколько еще? Почему я должен/должен ли я/надо ли мне/могу ли я страдать? Почему существует такое зло и почему оно свалилось на меня? Наблюдатели, которые слепо не замечают этот референтый аспект боли, опираются только на условные рефлексы. Они изучают подопытныго кролика, а не человека. Если у врача получится не обращать внимания на этот вопрос, который так и сквозит в жалобах пациента, он может распознать, что боль проявляется как симптом какого-то конкретного телесного недуга, но он ни на миллиметр не приблизится к тому страданию, которое заставило пациента обратиться за помощью. Такая способность овеществлять боль - результат суперинтенсивного образования врачей. Обучение позволяет врачу сконцентрировать внимание на тех проявлениях телесной боли человека, на которые могут влиять окружающие: стимуляция периферических нервов, передача импульса, реакция на стимул и даже уровень тревожности у пациента. Внимание сосредоточено только на лечении физиологии организма - единственного предмета, который можно выверить контрольно-экспериментальным путем.
Такой экспериментальный контроль личных переживаний боли невозможен, и, как следствие, полностью упускается из внимания большинства экспериментов по изучению боли. Обычно исследования обезболивающего эффекта фармакологических и хирургических методов проводят на животных. Обезболивающие примерно одинаково влияют на подопытных животных и людей, при условии, что люди выступают в роли подопытных, то есть отобраны для эксперимента специально, и в условиях, похожих на те, в которых были экспериментальные животные. Как только те же самые методы применяются на людях, которые по-настоящему болеют или ранены, эффект лекарств вообще не соответствует данным, которые получены экспериментальным путем. В лабораторных условихя люди чувствуют себя точно также, как мыши. Когда же людям становится плохо в реальной жизни, они не могут не страдать, хорошо или плохо, даже тогда, когда им хочется реагировать на происходящее, как бы реагировали на него мыши.26
И врачи, и их потенциальные клиенты живут в обществе, где ценится анестезия, и научены заминать вопрос, присущий боли. Знак вопроса, который появляется во время сугубо личного переживания боли, превращается в смутную тревогу, которую можно вылечить. Экстремальный пример экспроприации боли - пациенты, которым сделали лоботомию: они привыкают к боли как инвалиды или домашние животные" 27 Прооперированные больные чувствуют боль, но не страдают от нее. Переживание боли сводится к недомоганию с клиническим названием.