Культурно-историческая миссия немецкой диаспоры в России XVIII-XIX веков
Б.А. Старостин. Культурно-историческая миссия немецкой диаспоры в России XVIII-XIX веков // Немцы Санкт-Петербурга: наука, культура, образование. СПб: Росток, 2005. С.15-55.
Положение и роль немецкой диаспоры в России на протяжении XVIII-XIX вв. представляют собой немаловажный - в том числе в плане постижения уже современных реалий - раздел истории отечественной культуры. Между тем события и чувства той эпохи заслонены от нас густым туманом вторичных и уводящих в сторону впечатлений. Дело в том, что означенный период был наиболее благоприятным в истории отношений между диаспорой и ее русским окружением, если отвлечься от случайных черт. Но он отделен от нас темной полосой двадцатого столетия, когда отношения эти столь осложнились, а их историографическое освещение, не говоря уже о сиюминутных и конъюнктурных оценках, менялось столь часто, что даже трудно стало надеяться на объективность в анализе как отношений, так и оценок.
Образуя в плане анализа положения и исторической миссии немецкой диаспоры в России по-своему замечательный этап, XVIII-XIX века - если сравнивать с предыдущими и последующими стадиями - меньше отмечены культурной и религиозной рознью; не было войн, за почти единственным исключением трагического эпизода 1756 -1763 гг., который в сущности не был нужен ни той, ни другой стороне: у истоков Семилетней войны лежало англо-французское колониальное соперничество. Ожесточения в ней не было, и отнюдь не случайно и не произвольно она столь внезапно закончилась миром. Его заключил Петр III, но ведь и Екатерина II, уже при общем одобрении, подтвердила мир. Наполеону удалось при начале войны 1812 г. вовлечь в нее германские государства, но они действовали с крайним нежеланием и с декабря 1812 г. начали переходить на русскую сторону: прежде всего под видом нейтралитета прусского корпуса Йорка, затем и полностью [1].
Рассмотрение культурно-исторического значения диаспоры лучше всего начать с подлинного базиса всей культурной жизни и деятельности - со сферы образования. В ее развитии как в столицах, так и в провинции немцы с самого начала XVIII века играли первостепеннную роль, причем основывавшиеся ими школы характеризовались отсутствием этнических и религиозных ограничений. Так, первые российские гимназии были основаны и возглавлялись лютеранами [2], но не были "лютеранскими" в узком смысле. Например, в Петришуле к преподаванию привлекались, помимо протестантских пасторов, также русские священники, раввин и ксендз. В Москве школы с немецкими учителями существовали с самого начала XVII в. и насчитывали иногда по нескольку десятков учащихся. С 1703 г. работала недолговечная (но известная своими выпускниками, прежде всего будущим президентом Академии наук Л. Блюментростом) гимназия Эрнста Глюка [3]. П.П. Пекарский в своей монографии "Наука и литература при Петре Великом" (СПб., 1862) собрал сведения о школе, созданной в Тобольске фон Врехом - немцем, служившим в армии Карла ХII и оказавшимся в русском плену. Эта школа, видимо, следовала (так же как гимназия Глюка) образу и подобию пиетистского "Педагогиума" А.Г. Франке, существовавшего с 1695 г. в Галле, с изменениями, внесенными московской практикой. Во всяком случае фон Врех соблюдал отстаиваемый Франке принцип единства образования и воспитания; его школа пользовалась финансовой поддержкой как раз из Галле, а общеобразовательное преподавание в ней велось на фоне пиетистских учений Франке - Спенера. Обучались в школе как немцы, так и русские, привозившие детей подчас из отдаленных мест. Немцы играли важную, если не ведущую роль также в русском женском образовании, в частности, в Смольном институте и частных пансионах [4].
Власти в ряде случаев противодействовали участию немцев в русской образовательной системе, опасаясь прозелитизма, что было в общем беспочвенно. Школу фон Вреха закрыли в 1720 г., когда число учеников в ней достигло внушительной цифры - 139 человек. Нередко и чрезмерное количество инструкций [5] сковывало инициативу немецких преподавателей Смольного института, Петришуле и других образовательных центров. Между тем эта инициатива в области религиозно-нравственного воспитания (не столько формулируемая, сколько ощущаемая на уровне призвания, Beruf) была несравненно тоньше и глубже тривиального прозелитизма: она заключалась в том, что Г.П. Федотов определил как "пересадку на православную почву" не религии, а характерологического типа, сложившегося в Германии под воздействием ("на дрожжах") протестантизма. Эта пересадка, пишет Федотов, представляет собой "довольно сложную задачу. Но она разрешима в порядке не стилизации, а творческого усилия" [6]. Таким коллективным усилием - творческим (это не означает, что непременно сознательным, скорее "коллективно-бессознательным" юнговского типа) - немецкая община придавала высший смысл своему существованию. В ходе русско-немецкого взаимодействия сформировались типы немца, жиущего интересами России [7], о чем мы в основном и будем говорить, и русского, прошедшего основательную германскую выучку, включая владение немецким языком почти как родным, что впрочем не считалось "престижным", поскольку было как бы естественным: так, за переводы с немецкого платили почти втрое меньше, чем с французского. Но не будем упускать из виду, что распространившаяся в XVIII в. мода на французское была перенята из Германии, где. например, при дворе Фридриха II французский язык был признаком "высшего тона". Эта выучка, приобретенная среди русских немцев либо в Германии, ни в коей мере не мешала "русскости", скорее обогащала ее воспринимаемым через призму немецкой культуры европеизмом. К этому типу можно отнести Петра: "первого русского немца", по выражению Герцена - но вместе с тем и воплощение положительных и отрицательных собственно русских черт. К этому же типу можно отнести и М.В. Ломоносова, В.Н. Татищева, В.А. Жуковского, А.Н. Радищева, А.Т. Болотова, А.И. и Н.И. Тургеневых, А.С. Грибоедова (его воспитателями были геттингенцы - И.Ф. Буле, о котором еще будет речь, и Б. Ион), А.М. Горчакова, Вяч.Ив. Иванова и прочих - имя им легион.
В течение XVIII в., в значительной мере и в XIX в. немецкий язык функционировал в России как язык науки, и например, протоколы заседаний Петербургской Академии наук в XVIII в. велись большей частью по-немецки. Представители формировавшейся в течение XVIII-XIX вв. русской интеллигенции начинали свое приобщение к европейской культуре чаще всего с освоения немецкого наследия. Миграционные потоки в рассматриваемый период преимущественно шли не так, как мы стали привыкать сейчас, не с Востока на Запад, а в обратном направлении. К концу XIX в. немцы - по разным подсчетам - составляли от 1,2 до 1,5% населения Российской империи, но их социокультурное значение было выше, чем можно было бы заключить из голых цифр. Во всех общественных слоях в той или иной мере сказывалось участие немецкого элемента: конечно, в разное время в разных соотношениях. Например, служба немцев в русской армии началась с допетровских времен; немцы-врачи были еще в XV в., но много их стало с 1672 г., когда Иог. Гутменш основал в Москве на Воздвиженке Главную государеву аптеку. Немцы-земледельцы появились благодаря политике Екатерины II по освоению Поволжья и новоприсоединенных территорий на юге (при нежелании выводить из центральных губерний крепостное население); в царствующем доме обычай выбирать невест для великих князей и для наследников престола из знатных немецких родов развился особенно при Николае I.
Благодаря наличию большого числа немцев, в полной мере проникшихся русской культурой, и русских, проникшихся немецкой, немецкая община в России практически никогда в продолжение рассматриваемого в данном очерке периода не выступала и не стремилась выступать в качестве обособленного мира, но жила в едином экономическом и культурном ритме со страной. Изначально в налаживании контакта немцев с русской средой немалую роль сыграла близость на бытовом уровне между православием и немецким протестантизмом. Например. невесты-лютеранки в целом легче по сравнению с католичками переходили в православие. Это было важно для упомянутых выше династических браков и благоприятствовало тому, что дом Романовых не превратился подобно многим царствующим домам Европы в эндогамную вырождающуюся популяцию. Петр I высоко ценил Лютера; Петр III, перешедший в православие, и впоследствии многие наши великие князья и княгини немецкого происхождения охотно строили для своей свиты и соотечественников кирхи, посещали их и всячески о них заботились, причем нет свидетельств, чтобы кому-либо это вменялось в отступничество от православной веры. В течение XIX в. под Петербургом существовал протестантский приход (Царскосельско-Павловский), куда пасторов назначал русский император, патронировавший его. Лютеранство дальше от православия по трактовке церкви и догм , чем католицизм или англиканство; но в обиходном восприятии совсем другие моменты - а именно, связанные с нравами, историей, жизненным ритмом - выходили на первый план. И в этих моментах лютеранство вызывало на Руси меньше отторжения, чем прочие инославные вероисповедания. Оно не было склонно к конфликтам с властями (cujus regio, ejus religio), допускало браки духовенства, уменьшило его власть над паствой, не стремилось к прозелитизму. Этот момент - что русской церкви "нечего опасаться" лютеранства - подчеркивали, например, И.Ф. Буддеус и Й.П. Коль [8].
Были немцы и среди православного духовенства России. Например, видным церковным деятелем стал Адам Зеллиус, приглашенный в 1732г. в Петербургскую Академию наук и впоследствии ушедший в монашество под именем Никодима. Работая в академии, он выполнил огромный объем переводов древнерусских летописей на немецкий язык; по его рукописным переводам начал свое знакомство с летописями Шлёцер. В Тобольске просветительским центром в области математики, музыки, немецкого языка и ряда других предметов стала школа "российского немца по фамилии Сильвестрович, который в 1749 г. был обращен из лютеранства в православную веру" [9]. Для более поздней эпохи нельзя не упомянуть Климента Зедергольма - иеросхимонаха Самсона, друга Константина Леонтьева; а также автора первого исторического очерка проблемы "германцы в русском православии" монаха Амвросия - графа фон Сиверс [10]. Причем мы не можем говорить подробно (ибо вышли бы за хронологические рамки данного очерка) ни о древних - IX-XII вв. - пришельцах с Запада, "варягах", ставших первыми у нас мучениками за веру, ни о "немчине" св. Прокопии Устюжском (около 1300 г.) - первом в анналах русской церкви, кто превратил свою жизнь в столь специфичный для Руси подвиг "юродства в миру" - ни о его преемнике в этом подвиге - св. Исидоре Ростовском (XV в.), “Твердислове”, тоже родом из Германии. Впрочем, мы еще должны будем обратиться к ряду примеров такого рода начинательной и культурообразующей деятельности немцев (уже в новое время) по отношению к наиболее внутренним движениям в духовной жизни России.
Из других сословий, помимо упомянутых, немцы были представлены среди ремесленников [11], а также среди фабричных и вообще промышленных рабочих (прототипы мастеров-токарей из "Островитян" Н.С. Лескова; или прославившийся впоследствии как "стихийный марксист" Иосиф Дицген, в 1864-1869 гг. кожевник в Петербурге; также Н.Э. Бауман был из семьи казанских немцев-столяров). Складывание русских немцев в особый, не сводимый ни к русским, ни к немцам, этнос проявлялось не только в их самосознании и в начинавшемся формировании своего диалекта, но и в том, что они подчас занимали специфические, нигде кроме России не освоенные ими "экологические ниши", например, хлебопекарное дело. Напомнив об этом полиморфизме "русского немца", поставим теперь не совсем традиционный для отечественной этнокультурологии вопрос: каков более глубокий смысл, какова культурная миссия (говоря о ней как о чем-то объективном, но сопровождаемом и субъективным сознанием) столь масштабного феномена как немецкая диаспора в России? В определенных контекстах, например, в рамках экономико-материалистического подхода к истории, сам вопрос о смысле неправомерен. Поэтому прежде всего надо выяснить, с какой точки зрения имеет смысл говорить о смысле того или иного исторического феномена.
А именно, это точка зрения (назовем ее осмысливающей), которая, прежде всего, признает, что действительность не исчерпывается непосредственно воспринимаемым, но таит в себе нечто большее, раскрываемое в связи с такими категориями, как "целое" и "общезначимое". Далее, это "большее" может быть интерпретировано как начало смысла и содержательности. Наконец, осмысливающая точка зрения на историю должна исходить из возможности и важности прослеживания смысла также и в исторической действительности, с учетом того, что "думает сама о себе" эта действительность в лице образующих ее людей - ведь никто не будет спорить, что они представляют собой главную сторону исторической действительности. Примером осмысливающей точки зрения может служить приведенный выше взгляд Федотова на роль массового "творческого усилия" (в противоположность "стилизации") при переносе немецкого духовно-культурного типа и его ценностей на русскую почву.
Вся статья на depositfiles или на zalil.ru
Положение и роль немецкой диаспоры в России на протяжении XVIII-XIX вв. представляют собой немаловажный - в том числе в плане постижения уже современных реалий - раздел истории отечественной культуры. Между тем события и чувства той эпохи заслонены от нас густым туманом вторичных и уводящих в сторону впечатлений. Дело в том, что означенный период был наиболее благоприятным в истории отношений между диаспорой и ее русским окружением, если отвлечься от случайных черт. Но он отделен от нас темной полосой двадцатого столетия, когда отношения эти столь осложнились, а их историографическое освещение, не говоря уже о сиюминутных и конъюнктурных оценках, менялось столь часто, что даже трудно стало надеяться на объективность в анализе как отношений, так и оценок.
Образуя в плане анализа положения и исторической миссии немецкой диаспоры в России по-своему замечательный этап, XVIII-XIX века - если сравнивать с предыдущими и последующими стадиями - меньше отмечены культурной и религиозной рознью; не было войн, за почти единственным исключением трагического эпизода 1756 -1763 гг., который в сущности не был нужен ни той, ни другой стороне: у истоков Семилетней войны лежало англо-французское колониальное соперничество. Ожесточения в ней не было, и отнюдь не случайно и не произвольно она столь внезапно закончилась миром. Его заключил Петр III, но ведь и Екатерина II, уже при общем одобрении, подтвердила мир. Наполеону удалось при начале войны 1812 г. вовлечь в нее германские государства, но они действовали с крайним нежеланием и с декабря 1812 г. начали переходить на русскую сторону: прежде всего под видом нейтралитета прусского корпуса Йорка, затем и полностью [1].
Рассмотрение культурно-исторического значения диаспоры лучше всего начать с подлинного базиса всей культурной жизни и деятельности - со сферы образования. В ее развитии как в столицах, так и в провинции немцы с самого начала XVIII века играли первостепеннную роль, причем основывавшиеся ими школы характеризовались отсутствием этнических и религиозных ограничений. Так, первые российские гимназии были основаны и возглавлялись лютеранами [2], но не были "лютеранскими" в узком смысле. Например, в Петришуле к преподаванию привлекались, помимо протестантских пасторов, также русские священники, раввин и ксендз. В Москве школы с немецкими учителями существовали с самого начала XVII в. и насчитывали иногда по нескольку десятков учащихся. С 1703 г. работала недолговечная (но известная своими выпускниками, прежде всего будущим президентом Академии наук Л. Блюментростом) гимназия Эрнста Глюка [3]. П.П. Пекарский в своей монографии "Наука и литература при Петре Великом" (СПб., 1862) собрал сведения о школе, созданной в Тобольске фон Врехом - немцем, служившим в армии Карла ХII и оказавшимся в русском плену. Эта школа, видимо, следовала (так же как гимназия Глюка) образу и подобию пиетистского "Педагогиума" А.Г. Франке, существовавшего с 1695 г. в Галле, с изменениями, внесенными московской практикой. Во всяком случае фон Врех соблюдал отстаиваемый Франке принцип единства образования и воспитания; его школа пользовалась финансовой поддержкой как раз из Галле, а общеобразовательное преподавание в ней велось на фоне пиетистских учений Франке - Спенера. Обучались в школе как немцы, так и русские, привозившие детей подчас из отдаленных мест. Немцы играли важную, если не ведущую роль также в русском женском образовании, в частности, в Смольном институте и частных пансионах [4].
Власти в ряде случаев противодействовали участию немцев в русской образовательной системе, опасаясь прозелитизма, что было в общем беспочвенно. Школу фон Вреха закрыли в 1720 г., когда число учеников в ней достигло внушительной цифры - 139 человек. Нередко и чрезмерное количество инструкций [5] сковывало инициативу немецких преподавателей Смольного института, Петришуле и других образовательных центров. Между тем эта инициатива в области религиозно-нравственного воспитания (не столько формулируемая, сколько ощущаемая на уровне призвания, Beruf) была несравненно тоньше и глубже тривиального прозелитизма: она заключалась в том, что Г.П. Федотов определил как "пересадку на православную почву" не религии, а характерологического типа, сложившегося в Германии под воздействием ("на дрожжах") протестантизма. Эта пересадка, пишет Федотов, представляет собой "довольно сложную задачу. Но она разрешима в порядке не стилизации, а творческого усилия" [6]. Таким коллективным усилием - творческим (это не означает, что непременно сознательным, скорее "коллективно-бессознательным" юнговского типа) - немецкая община придавала высший смысл своему существованию. В ходе русско-немецкого взаимодействия сформировались типы немца, жиущего интересами России [7], о чем мы в основном и будем говорить, и русского, прошедшего основательную германскую выучку, включая владение немецким языком почти как родным, что впрочем не считалось "престижным", поскольку было как бы естественным: так, за переводы с немецкого платили почти втрое меньше, чем с французского. Но не будем упускать из виду, что распространившаяся в XVIII в. мода на французское была перенята из Германии, где. например, при дворе Фридриха II французский язык был признаком "высшего тона". Эта выучка, приобретенная среди русских немцев либо в Германии, ни в коей мере не мешала "русскости", скорее обогащала ее воспринимаемым через призму немецкой культуры европеизмом. К этому типу можно отнести Петра: "первого русского немца", по выражению Герцена - но вместе с тем и воплощение положительных и отрицательных собственно русских черт. К этому же типу можно отнести и М.В. Ломоносова, В.Н. Татищева, В.А. Жуковского, А.Н. Радищева, А.Т. Болотова, А.И. и Н.И. Тургеневых, А.С. Грибоедова (его воспитателями были геттингенцы - И.Ф. Буле, о котором еще будет речь, и Б. Ион), А.М. Горчакова, Вяч.Ив. Иванова и прочих - имя им легион.
В течение XVIII в., в значительной мере и в XIX в. немецкий язык функционировал в России как язык науки, и например, протоколы заседаний Петербургской Академии наук в XVIII в. велись большей частью по-немецки. Представители формировавшейся в течение XVIII-XIX вв. русской интеллигенции начинали свое приобщение к европейской культуре чаще всего с освоения немецкого наследия. Миграционные потоки в рассматриваемый период преимущественно шли не так, как мы стали привыкать сейчас, не с Востока на Запад, а в обратном направлении. К концу XIX в. немцы - по разным подсчетам - составляли от 1,2 до 1,5% населения Российской империи, но их социокультурное значение было выше, чем можно было бы заключить из голых цифр. Во всех общественных слоях в той или иной мере сказывалось участие немецкого элемента: конечно, в разное время в разных соотношениях. Например, служба немцев в русской армии началась с допетровских времен; немцы-врачи были еще в XV в., но много их стало с 1672 г., когда Иог. Гутменш основал в Москве на Воздвиженке Главную государеву аптеку. Немцы-земледельцы появились благодаря политике Екатерины II по освоению Поволжья и новоприсоединенных территорий на юге (при нежелании выводить из центральных губерний крепостное население); в царствующем доме обычай выбирать невест для великих князей и для наследников престола из знатных немецких родов развился особенно при Николае I.
Благодаря наличию большого числа немцев, в полной мере проникшихся русской культурой, и русских, проникшихся немецкой, немецкая община в России практически никогда в продолжение рассматриваемого в данном очерке периода не выступала и не стремилась выступать в качестве обособленного мира, но жила в едином экономическом и культурном ритме со страной. Изначально в налаживании контакта немцев с русской средой немалую роль сыграла близость на бытовом уровне между православием и немецким протестантизмом. Например. невесты-лютеранки в целом легче по сравнению с католичками переходили в православие. Это было важно для упомянутых выше династических браков и благоприятствовало тому, что дом Романовых не превратился подобно многим царствующим домам Европы в эндогамную вырождающуюся популяцию. Петр I высоко ценил Лютера; Петр III, перешедший в православие, и впоследствии многие наши великие князья и княгини немецкого происхождения охотно строили для своей свиты и соотечественников кирхи, посещали их и всячески о них заботились, причем нет свидетельств, чтобы кому-либо это вменялось в отступничество от православной веры. В течение XIX в. под Петербургом существовал протестантский приход (Царскосельско-Павловский), куда пасторов назначал русский император, патронировавший его. Лютеранство дальше от православия по трактовке церкви и догм , чем католицизм или англиканство; но в обиходном восприятии совсем другие моменты - а именно, связанные с нравами, историей, жизненным ритмом - выходили на первый план. И в этих моментах лютеранство вызывало на Руси меньше отторжения, чем прочие инославные вероисповедания. Оно не было склонно к конфликтам с властями (cujus regio, ejus religio), допускало браки духовенства, уменьшило его власть над паствой, не стремилось к прозелитизму. Этот момент - что русской церкви "нечего опасаться" лютеранства - подчеркивали, например, И.Ф. Буддеус и Й.П. Коль [8].
Были немцы и среди православного духовенства России. Например, видным церковным деятелем стал Адам Зеллиус, приглашенный в 1732г. в Петербургскую Академию наук и впоследствии ушедший в монашество под именем Никодима. Работая в академии, он выполнил огромный объем переводов древнерусских летописей на немецкий язык; по его рукописным переводам начал свое знакомство с летописями Шлёцер. В Тобольске просветительским центром в области математики, музыки, немецкого языка и ряда других предметов стала школа "российского немца по фамилии Сильвестрович, который в 1749 г. был обращен из лютеранства в православную веру" [9]. Для более поздней эпохи нельзя не упомянуть Климента Зедергольма - иеросхимонаха Самсона, друга Константина Леонтьева; а также автора первого исторического очерка проблемы "германцы в русском православии" монаха Амвросия - графа фон Сиверс [10]. Причем мы не можем говорить подробно (ибо вышли бы за хронологические рамки данного очерка) ни о древних - IX-XII вв. - пришельцах с Запада, "варягах", ставших первыми у нас мучениками за веру, ни о "немчине" св. Прокопии Устюжском (около 1300 г.) - первом в анналах русской церкви, кто превратил свою жизнь в столь специфичный для Руси подвиг "юродства в миру" - ни о его преемнике в этом подвиге - св. Исидоре Ростовском (XV в.), “Твердислове”, тоже родом из Германии. Впрочем, мы еще должны будем обратиться к ряду примеров такого рода начинательной и культурообразующей деятельности немцев (уже в новое время) по отношению к наиболее внутренним движениям в духовной жизни России.
Из других сословий, помимо упомянутых, немцы были представлены среди ремесленников [11], а также среди фабричных и вообще промышленных рабочих (прототипы мастеров-токарей из "Островитян" Н.С. Лескова; или прославившийся впоследствии как "стихийный марксист" Иосиф Дицген, в 1864-1869 гг. кожевник в Петербурге; также Н.Э. Бауман был из семьи казанских немцев-столяров). Складывание русских немцев в особый, не сводимый ни к русским, ни к немцам, этнос проявлялось не только в их самосознании и в начинавшемся формировании своего диалекта, но и в том, что они подчас занимали специфические, нигде кроме России не освоенные ими "экологические ниши", например, хлебопекарное дело. Напомнив об этом полиморфизме "русского немца", поставим теперь не совсем традиционный для отечественной этнокультурологии вопрос: каков более глубокий смысл, какова культурная миссия (говоря о ней как о чем-то объективном, но сопровождаемом и субъективным сознанием) столь масштабного феномена как немецкая диаспора в России? В определенных контекстах, например, в рамках экономико-материалистического подхода к истории, сам вопрос о смысле неправомерен. Поэтому прежде всего надо выяснить, с какой точки зрения имеет смысл говорить о смысле того или иного исторического феномена.
А именно, это точка зрения (назовем ее осмысливающей), которая, прежде всего, признает, что действительность не исчерпывается непосредственно воспринимаемым, но таит в себе нечто большее, раскрываемое в связи с такими категориями, как "целое" и "общезначимое". Далее, это "большее" может быть интерпретировано как начало смысла и содержательности. Наконец, осмысливающая точка зрения на историю должна исходить из возможности и важности прослеживания смысла также и в исторической действительности, с учетом того, что "думает сама о себе" эта действительность в лице образующих ее людей - ведь никто не будет спорить, что они представляют собой главную сторону исторической действительности. Примером осмысливающей точки зрения может служить приведенный выше взгляд Федотова на роль массового "творческого усилия" (в противоположность "стилизации") при переносе немецкого духовно-культурного типа и его ценностей на русскую почву.
Вся статья на depositfiles или на zalil.ru