доделать недоделанное греками
Следующий кусок приведу целиком со своими пометами «на полях» - во-первых, необычайно красив, во-вторых, он возвращает к той точке, где две линии решения проблем, поставленных древними греками - западная и восточная, кажется, начали расходиться, хотя решатели и были в обеих линиях христианскими богословами и философами.
Называется этот кусок так:
« Редукция к скрытому горизонту порождения понятий essentia и existentia-производящему отношению Dasein к сущему»
В числе понятий, характерных для essentia, мы назвали morphe, eidos (forma), to ti en einai (то, чем некоторое сущее уже было, сущность - das Wesen), а также genos, далее - physis (природа), horos, horismos (definitio) и ousia (essentia).Мыначнем с рассмотрения понятия morphe. То, что определяет сущее в качестве той или иной вещи, есть его облик (Gestalt). Нечто принимает такой-то и такой-то облик, становится тем-то и тем-то. Само выражение приходит из горизонта чувственного созерцания. Мы думаем прежде всего о зримом пространственном облике. Но термин morphe следует освободить от этих ограничений. Имеется в виду не только пространственный облик, но целостная запечатленность, чекан (Gepräge) вещи, по которому узнается, что есть эта вещь.
Из облика и чекана (запечатленности) вещи мы узнаем, как с ней обстоят дела. Запечатление и придание облика сообщает задуманному и изготовленному определенный вид.
Вид представляет собой онтологический смысл греческих выражений eidos, idea. Вид вещи позволяет нам усмотреть, что она есть, усмотреть ее вещность, ее запечатленность. Если брать вещь так, как она встречается нам в чувственном восприятии, то мы должны будем сказать: вид вещи имеет основание в ее чекане. Облик есть то, что делает вещь видной, придает ей вид. С оглядкой на греческие понятия, мы должны сказать: eidos, вид фундирован, основан в morphe, в запечатленности, чекане.
((В самом деле, нам привычно считать, что «внешность» отражает внутреннее устройство, определяется им - как у вещи, так и у человека: по внешности мы судим о его внутренних чертах.))
Однако в греческой онтологии отношение фундирования между: eidos и morphe, между видом и запечатленностью обратно указанному: не вид имеет основанием запечатленность, но запечатленность, чекан, morphe, имеет своим основанием вид. Это отношение фундирования может быть объяснено, только если мы согласимся, что оба определения вещности - вид и запечатленность-постигались первоначально не в контексте восприятия, а некоторым иным образом. В порядке восприятия я проникаю сквозь вид вещи к ее чекану. Это последнее есть в порядке восприятия содержательно первое. Если в античной философии связь вида и запечатленности противоположна, то [это означает, что] порядок восприятия не может служить для нас путеводной нитью интерпретации, скорее, ее следует строить, имея в виду изготовление. Запечатленное, отчеканенное, можем мы еще сказать, есть в то же время некое изображение (Gebilde). Горшечник создает кувшин из глины, придавая ему образ (bildet). Всякое образование изображения исполняется вдоль путеводной нити и по указке образа (Bild) в смысле про-образа (Vor-bild). Только тогда, когда вглядываются в некий предвосхищаемый вид образуемой, запечатлеваемой вещи, эта последняя становится произведением. Этот пред-восхищаемый и заранее уже увиденный вид вещи есть в онтологии греков то, что подразумевалось под eidos, idea. Изображение, образованное в соответствии с прообразом, есть по отношению к прообразу его отображающее подобие (Ebenbild).
((С чем это очевидным образом перекликается? Во-первых, с проектным отношением: проектируемый результат «запечатлевается» в реализующем его механизме. А, во-вторых, глубже с богословским конструктом «образ- Первообраз» и с исходной библейской формулой сотворения человека «по образу и подобию» Творца.))
Если изображение, чекан (morphe) фундированы в eidos, это значит, что оба понятия толкуются с оглядкой на образование, запечатление, произведение. Порядок и взаимосвязь обоих этих понятий устанавливается, исходя из того, как осуществляется придание образа и запечатление чекана. А такому осуществлению с необходимостью принадлежит схватываемый заранее вид того, что будет образовано. Предвосхищаемый вид, про-образ показывает вещь: показывает, что она есть прежде создания-произведения и какой вид она должна иметь в качестве про-изведенной. Принятый заранее вид еще не проявляется вовне как нечто запечатленное, действительное, он - образ во-ображения, фантазии (phantasia), как говорили греки: это то, что образование заранее свободно делает для себя видным, то что усматривается, видится. Совсем не случайно Кант, у которого понятия формы и материи, morphe и hyle, эпистемологически играют фундаментальную роль, в то же время, разъясняя объективность познания, указывает на особую функцию воображения. Eidos как принятый заранее в воображении вид запечатлеваемого дает вещь так, как она до всякого действительного осуществления уже была и есть. Поэтому предвосхищаемый вид, eidos, также называется to ti en einai, «то, чем сущее уже было». То, чем сущее уже было до действительного осуществления, вид, к которому примеривается произведение, есть еще и то, откуда, собственно, происходит запечатленное. Eidos, то, чем вещь заранее уже была, свидетельствует о роде вещи, ее родословной (Abstammung), происхождении, genos. Поэтому вещность тождественна также тому, что названо genos, что нужно переводить [на немецкий язык] как Geschlecht и Stamm [«род», «поколение», «колено», «племя», «семья»]. Таков онтологический смысл этого слова, он отличается, скажем, от привычного смысла [немецкого термина] Gattung [ род как совокупность, тип или сорт, род в логическом значении]. Логическое значение фундировано в первом. Платон часто говорит, когда имеет дело с высшими определениями чтойности вещей, о gene ton onton, о коленах или родах сущего. И здесь вещность интерпретируется по отношению к тому, откуда сущее про-исходит, становясь запечатленным.
В этом же направлении интерпретации указывает и определение physis. .Phyein означает растить, производить, создавать, прежде всего-создавать самого себя. То, что делает производство-сотворение и сотворенную утварь возможной (сотворяемой-производимой) - это опять же вид того, что как сотворяемое должно становиться и быть. Из physis, природы вещи, возникает действительная вещь. То, что есть раньше, чем действительно осуществленное, все еще свободно от неполноты, односторонности, зависимости от чувств, [от всего того, что] с необходимостью дано наряду со всяким действительным осуществлением. «Что», предшествующее всякому действительному осуществлению, вид, служащий мерилом, еще не подвержены, как все действительное, изменчивости, возникновению и прехождению. Такое «что»-раньше, чем все это, и как таковое более раннее-есть всегда; иными словами, оно есть то, чем сущее-всегда понятое как производимое и произведенное - заранее уже было, оно есть истинное в бытии сущего. Это истинное в бытии сущего греки интерпретировали как само поистине сущее. Таким образом, то, что конституирует действительность действительного, т. е., согласно Платону, идеи, сами и суть действительное в подлинном смысле.
((И ведь, несмотря на всю глубину различия в мышлении греков и евреев, в Тетраграмматоне слышится тот же смысл…))
Вид, eidos, и чекан, morphe, всякий раз заключают в себе то, что присуще вещи. Как заключающие-в-себе они образуют границу того, что определяет вещь как готовую, как завершенную. Вид, включающий в себя принадлежность вещи или соотнесенность с вещью всех ее содержательных определений, схватывается также как то, что делает сущее готовым, завершенным. Схоласты говорят perfectio, по-гречески это-teleion. Эта ограниченность вещи, которая очерчивается благодаря ее (вещи) готовности, есть вместе с тем возможный предмет для членораздельного всеохватного определения вещи, т. е. для horismos, для дефиниции, для понятия, которое об-нимает содержательные границы запечатленного.
Подведем итог сказанному. В отношении определений realitas выяснилось, что все они вырастают тогда, когда в поле зрения попадает получившее облик в придании облика, запечатленное в запечатлении, сотворенное и изготовленное в сотворении. Придавать облик, образовывать, сотворять - все это по своему смыслу есть позволение-появиться, позволение-произойти-из
(-от).
((Что это - метафора? Или он наделяет «неведомого субъекта» творящей волей?))
Все эти деятельные отношения (Verhaltungen) мы можем охарактеризовать при помощи основного отношения Dasein, которое мы называем произведением. Названные характеристики вещности (realitas), которые впервые фиксирует греческая онтология и которые впоследствии поблекли и были формализованы, т. е. перешли в традицию и с тех пор ходят по рукам как стершиеся монеты, определяют то, что принадлежит вообще производимости произведенного. Произвести означает заодно - ввести внутрь более узкого или более широкого окоема доступного, ввести вот сюда, в это-вот, в это «Вот» (Da), так чтобы произведенное как таковое в себе самом состоялось; таким образом, будучи в себе постоянным, оно обнаруживаемо, пред-находимо как пред-стоящее или «пред-лежащее» (das Vorliegende). Отсюда происходит греческое обозначение hypokeimenon, пред-лежащее или под-лежащее.
((Странно, что он не назвал «субстанцию»…))
Предлежащее в ближайшей округе человеческих дел (Verhaltungen), ближайшим образом и постоянно, и тем самым постоянно находящееся в распоряжении - это целокупность находящихся в употреблении вещей, с которыми мы постоянно имеем дело, совокупность сущих вещей, которые по своему собственному смыслу [друг на друга настроены] и друг с другом сыграны, [иначе говоря] используемая утварь и то, что постоянно дает природа: дом и двор, лес и поле, свет и тепло. В повседневном опыте в первую очередь признают за сущее то, что имеется в наличии именно таким образом. Находящееся в распоряжении имущество, состояние и достояние есть сущее как таковое, по-гречески ousia. Это слово ousia обозначало еще во времена Аристотеля, когда оно уже имело прочное философско-теоретическое терминологическое значение, одновременно не что иное, как имущество, состояние, состоятельность. Дофилософское подлинное значение слова ousiaудерживалось. Тем самым, сущее означало не что иное, как наличные вещи употребления. Essentia это всего лишь дословный перевод греческого ousia. Это выражение «essentia», которое используют для обозначения что-бытия или реальности, выражает заодно специфический способ бытия сущего, возможность им распорядиться, или, как мы еще говорим, его наличие под рукой, присущее ему на основании его произведенности.
Определения essentia вырастают из рассмотрения произведенного в произведении или того, что принадлежит произведению как произведению. Понятие ousia подчеркивает, напротив, в большей мере произведенность произведенного в смысле находящегося в распоряжении наличного. При этом имеется в виду то, что ближайшим образом налично-дом и двор, или, как еще говорят,- владение (Anwesen) [все, что у нас есть, при нас суть,] имеющееся в наличии как при-сутствующее (Anwesendes). Глагол einai, esse, existere следует интерпретировать, исходя из значения ousia как имеющегося в наличии и присутствующего. Бытие, действительность, существование в традиционном смысле означают наличие. Но произведение-не единственный горизонт для интерпретации essentia. Наличное онтологически постигается в отношении своего наличия [под рукой] не столько тогда, когда принимают во внимание возможность им распорядиться и его [определенным образом] употребить, т. е. когда принимают во внимание производящее, вообще-практическое отношение, но, скорее, когда сосредотачиваются на том, что оно находится в нашем распоряжении, находится перед нами, обнаруживается. Но и это отношение, пред-находимость (das Vor-finden) произведенного и наличного, принадлежит самому произведению. Всякое произведение-производство, как мы говорим, пред-усмотрительно и о-смотрительно. У него вообще -свое смотрение, оно зряче, и только поэтому случается так, что по временам оно может продвигаться вперед вслепую. Видение-вовсе не довесок к производящему отношению, оно ведет это отношение и принадлежит позитивно ему и его структуре. Поэтому не удивительно, если это видение в смысле осмотрительного видения, принадлежащего онтологическому устройству произведения, выступает на передний план там, где онтология интерпретирует производимое «что». Всякому образованию и запечатлению заранее открывается вид на производимое, заранее виден его вид (eidos). Здесь уже можно видеть, что, когда чтойность некоторой вещи характеризуют как eidos, то в этом уже заявляет о себе феномен видения, который присущ произведению. Производя вещь, мы уже заранее увидели [высмотрели-выведали] то, чем вещь была. Отсюда берет свое происхождение главенство в греческой онтологии таких выражений, как: idea, eidos, theorein. Платон и Аристотель говорят об omma tes psyches, оке души, которое видит бытие. Это видение произведенного или производимого не обязано быть теоретическим рассмотрением в узком смысле; поначалу это просто видение в смысле осмотрительного ведения - умения ориентироваться.
((Т.е. за самым высоким, «не от мира сего», умозрением или мистическим созерцанием стоит интенция осмотреться в том месте, куда ты заброшен…))
Тем не менее, греки в силу некоторых причин, которых мы здесь не касаемся, определяют способ доступа к наличному исходно как созерцающее обнаружение, как созерцающее в_нимание (Vernehmen), noein или же theorein. Это отношение обозначается еще и как aesthesis, эстетическое созерцание в собственном смысле слова; в этом смысле выражение «эстетика» употреблял Кант, и оно значит: в-нимать наличному в чистом созерцании. В этом чисто созерцательном отношении, которое теперь представляет собой для нас модификацию видения в смысле о_смотрительности, т. е. - производящего отношения, открывается действительность действительного. Уже Парменид, подлинный основатель античной онтологии, говорит: to gar auto noein estin te kai einai, одно и то же: noein - восприятие, простое в-нимание, созерцание-и бытие, действительность. В этом положении Парменида - дословное предвосхищение тезиса Канта, утверждавшего, что действительность есть восприятие.
Мы видим теперь отчетливее, что интерпретация essentia, а также лежащего в основе essentia понятия ousia, указывает в направлении производящего отношения к сущему, в то время как в качестве собственного способа доступа к сущему в его в-себе-бытии фиксируется чистое созерцание-рассмотрение (Betrachten). Заметим мимоходом, что эта интерпретация основных онтологических понятий античной философии исчерпывает далеко не все, что здесь следовало бы сказать. Прежде всего, в ней оставлено без внимания греческое понятие мира, которое может быть проанализировано, только исходя из интерпретации греческой экзистенции.
Перед нами встает задача показать, что essentia и existentia имеют общий исток в их интерпретирующем возведении к производящему отношению. В самой античной онтологии мы не находим никаких явных свидетельств такого возведения. Античная онтология осуществляет интерпретацию сущего и разработку названных понятий как бы наивно. Мы не узнаем ничего о том, как нужно понимать их взаимосвязь и различие, как обосновывать то обстоятельство, что это различие с необходимостью имеет силу для каждого сущего. Но, могут спросить, разве это недостаток, а не наоборот, достоинство? Разве не превосходит наивное исследование по своей надежности и значительности любое рефлективное и чересчур сознательно? С этим можно и согласиться, но все же, отдавая себе отчет в том, что даже наивная онтология, коль скоро она вообще - онтология, всегда, поскольку это необходимо, уже должна быть рефлективной в том подлинном смысле, что она стремится постигать сущее в его бытии с оглядкой на Dasein (psyche, nous, logos). В онтологической интерпретации отсыл к отношениям, в которые вступает Dasein, можно осуществить так, что то, в направлении чего происходит отсыл, т.е. само Dasein и его отношения, не становится собственно проблемой, но наивная онтологическая интерпретация толкует при этом отношения Dasein так, как они ведомы повседневному и естественному самоистолкованию Dasein. Онтология, стало быть, не потому наивна, что она вообще не оглядывается на Dasein, т. е. вообще не рефлектирует - это исключено. Она не рефлективна в той мере, в какой эта необходимая оглядка на Dasein не выходит за рамки расхожего понимания Dasein и его отношений, и тем самым - поскольку эти отношения принадлежат повседневности Dasein вообще-не делает на них явного ударения. Рефлексия застревает на путях дофилософского знания.
Если оглядка на Dasein и его отношения принадлежит сути онтологической постановки вопроса и онтологической интерпретации, то и онтологическую проблематику античности можно привести к самой себе и постичь в ее собственных возможностях, только если принять всерьез это ее возведение к Dasein. Такое возведение или возвращение в своей основе и не возвращение даже, поскольку Dasein вообще в соответствии с сущностью экзистенции всегда уже есть у самого себя, для самого себя разомкнуто и как таковое всегда уже понимает нечто такое, как бытие сущего. Явная разработка основ античной онтологии не только в основе своей под силу философскому пониманию, но она требуется фактически, ввиду незавершенности и неопределенности самой античной онтологии. Даже если отвлечься от того, что рассматриваемые основные понятия не обоснованы должным образом и членораздельно, но просто, неизвестно почему имеются налицо, все равно остается в первую очередь неясно, имеет ли силу то, о чем говорит второй тезис, и если да, то почему. Т. е. верно ли, что каждому сущему принадлежат essentia и existentia. Это никоим образом не доказано, и само по себе отнюдь не ясно, что этот тезис верен в отношении любого сущего. Этот вопрос становится разрешимым, только если заранее установлено, что каждое сущее есть нечто действительное, что область действительно наличного совпадает с совокупностью сущего вообще, а бытие - с действительностью, и что каждое сущее конституируется [как сущее] посредством своей чтойности. Если искомое доказательство правомерности этого тезиса терпит неудачу, т. е. если бытие не совпадает с existentia в старом смысле действительности или наличия, тогда сам тезис в своей ограниченной значимости - только для сущего в смысле наличного - тем более нуждается в членораздельном обосновании. После того [, как это проделано,] нужно спросить заново, удается ли сохранить универсальную значимость тезиса, в нем подразумеваемую, при условии, что его содержание будет должным образом распространено на все способы бытия и постигнуто более основательно. Мы не только хотим, но и должны понимать греков лучше, чем они сами себя понимали. Только тогда мы действительно владеем нашим наследством. Только тогда наше собственное феноменологическое исследование представляет собой не компиляцию, не случайный извод прошлого - улучшенный или ухудшенный. Если проделанная работа из самой себя может выдвинуть требование быть понятой лучше, чем она сама себя понимала, то это всегда только признак ее величия и продуктивности. Все незначительное не требует более высокого понимания. Античная онтология в основе своей никогда не может стать незначительной и никогда не может быть преодолена, поскольку она представляет собой первый необходимый шаг, который должна проделать каждая философия, так что этот шаг неизбежно должен повторяться в каждом действительном философствовании. Только самодовольный и впавший в варварство модернизм хочет убедить нас в том, что с Платоном покончено, как нынче говорят - с большим вкусом. Разумеется, античность не станет понятнее оттого, чтомывзберемся на какую-нибудь отдаленную ступеньку развития философии, и займем место, скажем, рядом с Кантом или Гегелем, чтобы интерпретировать античность посредством неокантианства или неогегельянства. Все эти попытки обновления устарели уже до того, как появились на свет. Небесполезно видеть, что и Кант, и Гегель еще основательно стоят на почве античности, что и они не смогли восполнить то упущение, которое таится как некая скрытая необходимость во всем развертывании западной философии. Тезис, состоящий в том, что каждому сущему принадлежат essentia и existentia, требует не только прояснения происхождения этих понятий, но и вообще универсального обоснования.
У нас возникает конкретный вопрос: какова та проблема, к которой привела нас попытка действительно понять второй тезис? Мы объясним, что здесь имеется в виду, по ходу доказательства недостаточной фундированности традиционного подхода
к проблеме.
((«Мы не только хотим, но и должны понимать греков лучше, чем они сами себя понимали». Он еще раз повторяет этот принцип отношения к своему прошлому. Для меня он, как я уже писал, относим не только к грекам, но и к нашему недавнему прошлому)).
Называется этот кусок так:
« Редукция к скрытому горизонту порождения понятий essentia и existentia-производящему отношению Dasein к сущему»
В числе понятий, характерных для essentia, мы назвали morphe, eidos (forma), to ti en einai (то, чем некоторое сущее уже было, сущность - das Wesen), а также genos, далее - physis (природа), horos, horismos (definitio) и ousia (essentia).Мыначнем с рассмотрения понятия morphe. То, что определяет сущее в качестве той или иной вещи, есть его облик (Gestalt). Нечто принимает такой-то и такой-то облик, становится тем-то и тем-то. Само выражение приходит из горизонта чувственного созерцания. Мы думаем прежде всего о зримом пространственном облике. Но термин morphe следует освободить от этих ограничений. Имеется в виду не только пространственный облик, но целостная запечатленность, чекан (Gepräge) вещи, по которому узнается, что есть эта вещь.
Из облика и чекана (запечатленности) вещи мы узнаем, как с ней обстоят дела. Запечатление и придание облика сообщает задуманному и изготовленному определенный вид.
Вид представляет собой онтологический смысл греческих выражений eidos, idea. Вид вещи позволяет нам усмотреть, что она есть, усмотреть ее вещность, ее запечатленность. Если брать вещь так, как она встречается нам в чувственном восприятии, то мы должны будем сказать: вид вещи имеет основание в ее чекане. Облик есть то, что делает вещь видной, придает ей вид. С оглядкой на греческие понятия, мы должны сказать: eidos, вид фундирован, основан в morphe, в запечатленности, чекане.
((В самом деле, нам привычно считать, что «внешность» отражает внутреннее устройство, определяется им - как у вещи, так и у человека: по внешности мы судим о его внутренних чертах.))
Однако в греческой онтологии отношение фундирования между: eidos и morphe, между видом и запечатленностью обратно указанному: не вид имеет основанием запечатленность, но запечатленность, чекан, morphe, имеет своим основанием вид. Это отношение фундирования может быть объяснено, только если мы согласимся, что оба определения вещности - вид и запечатленность-постигались первоначально не в контексте восприятия, а некоторым иным образом. В порядке восприятия я проникаю сквозь вид вещи к ее чекану. Это последнее есть в порядке восприятия содержательно первое. Если в античной философии связь вида и запечатленности противоположна, то [это означает, что] порядок восприятия не может служить для нас путеводной нитью интерпретации, скорее, ее следует строить, имея в виду изготовление. Запечатленное, отчеканенное, можем мы еще сказать, есть в то же время некое изображение (Gebilde). Горшечник создает кувшин из глины, придавая ему образ (bildet). Всякое образование изображения исполняется вдоль путеводной нити и по указке образа (Bild) в смысле про-образа (Vor-bild). Только тогда, когда вглядываются в некий предвосхищаемый вид образуемой, запечатлеваемой вещи, эта последняя становится произведением. Этот пред-восхищаемый и заранее уже увиденный вид вещи есть в онтологии греков то, что подразумевалось под eidos, idea. Изображение, образованное в соответствии с прообразом, есть по отношению к прообразу его отображающее подобие (Ebenbild).
((С чем это очевидным образом перекликается? Во-первых, с проектным отношением: проектируемый результат «запечатлевается» в реализующем его механизме. А, во-вторых, глубже с богословским конструктом «образ- Первообраз» и с исходной библейской формулой сотворения человека «по образу и подобию» Творца.))
Если изображение, чекан (morphe) фундированы в eidos, это значит, что оба понятия толкуются с оглядкой на образование, запечатление, произведение. Порядок и взаимосвязь обоих этих понятий устанавливается, исходя из того, как осуществляется придание образа и запечатление чекана. А такому осуществлению с необходимостью принадлежит схватываемый заранее вид того, что будет образовано. Предвосхищаемый вид, про-образ показывает вещь: показывает, что она есть прежде создания-произведения и какой вид она должна иметь в качестве про-изведенной. Принятый заранее вид еще не проявляется вовне как нечто запечатленное, действительное, он - образ во-ображения, фантазии (phantasia), как говорили греки: это то, что образование заранее свободно делает для себя видным, то что усматривается, видится. Совсем не случайно Кант, у которого понятия формы и материи, morphe и hyle, эпистемологически играют фундаментальную роль, в то же время, разъясняя объективность познания, указывает на особую функцию воображения. Eidos как принятый заранее в воображении вид запечатлеваемого дает вещь так, как она до всякого действительного осуществления уже была и есть. Поэтому предвосхищаемый вид, eidos, также называется to ti en einai, «то, чем сущее уже было». То, чем сущее уже было до действительного осуществления, вид, к которому примеривается произведение, есть еще и то, откуда, собственно, происходит запечатленное. Eidos, то, чем вещь заранее уже была, свидетельствует о роде вещи, ее родословной (Abstammung), происхождении, genos. Поэтому вещность тождественна также тому, что названо genos, что нужно переводить [на немецкий язык] как Geschlecht и Stamm [«род», «поколение», «колено», «племя», «семья»]. Таков онтологический смысл этого слова, он отличается, скажем, от привычного смысла [немецкого термина] Gattung [ род как совокупность, тип или сорт, род в логическом значении]. Логическое значение фундировано в первом. Платон часто говорит, когда имеет дело с высшими определениями чтойности вещей, о gene ton onton, о коленах или родах сущего. И здесь вещность интерпретируется по отношению к тому, откуда сущее про-исходит, становясь запечатленным.
В этом же направлении интерпретации указывает и определение physis. .Phyein означает растить, производить, создавать, прежде всего-создавать самого себя. То, что делает производство-сотворение и сотворенную утварь возможной (сотворяемой-производимой) - это опять же вид того, что как сотворяемое должно становиться и быть. Из physis, природы вещи, возникает действительная вещь. То, что есть раньше, чем действительно осуществленное, все еще свободно от неполноты, односторонности, зависимости от чувств, [от всего того, что] с необходимостью дано наряду со всяким действительным осуществлением. «Что», предшествующее всякому действительному осуществлению, вид, служащий мерилом, еще не подвержены, как все действительное, изменчивости, возникновению и прехождению. Такое «что»-раньше, чем все это, и как таковое более раннее-есть всегда; иными словами, оно есть то, чем сущее-всегда понятое как производимое и произведенное - заранее уже было, оно есть истинное в бытии сущего. Это истинное в бытии сущего греки интерпретировали как само поистине сущее. Таким образом, то, что конституирует действительность действительного, т. е., согласно Платону, идеи, сами и суть действительное в подлинном смысле.
((И ведь, несмотря на всю глубину различия в мышлении греков и евреев, в Тетраграмматоне слышится тот же смысл…))
Вид, eidos, и чекан, morphe, всякий раз заключают в себе то, что присуще вещи. Как заключающие-в-себе они образуют границу того, что определяет вещь как готовую, как завершенную. Вид, включающий в себя принадлежность вещи или соотнесенность с вещью всех ее содержательных определений, схватывается также как то, что делает сущее готовым, завершенным. Схоласты говорят perfectio, по-гречески это-teleion. Эта ограниченность вещи, которая очерчивается благодаря ее (вещи) готовности, есть вместе с тем возможный предмет для членораздельного всеохватного определения вещи, т. е. для horismos, для дефиниции, для понятия, которое об-нимает содержательные границы запечатленного.
Подведем итог сказанному. В отношении определений realitas выяснилось, что все они вырастают тогда, когда в поле зрения попадает получившее облик в придании облика, запечатленное в запечатлении, сотворенное и изготовленное в сотворении. Придавать облик, образовывать, сотворять - все это по своему смыслу есть позволение-появиться, позволение-произойти-из
(-от).
((Что это - метафора? Или он наделяет «неведомого субъекта» творящей волей?))
Все эти деятельные отношения (Verhaltungen) мы можем охарактеризовать при помощи основного отношения Dasein, которое мы называем произведением. Названные характеристики вещности (realitas), которые впервые фиксирует греческая онтология и которые впоследствии поблекли и были формализованы, т. е. перешли в традицию и с тех пор ходят по рукам как стершиеся монеты, определяют то, что принадлежит вообще производимости произведенного. Произвести означает заодно - ввести внутрь более узкого или более широкого окоема доступного, ввести вот сюда, в это-вот, в это «Вот» (Da), так чтобы произведенное как таковое в себе самом состоялось; таким образом, будучи в себе постоянным, оно обнаруживаемо, пред-находимо как пред-стоящее или «пред-лежащее» (das Vorliegende). Отсюда происходит греческое обозначение hypokeimenon, пред-лежащее или под-лежащее.
((Странно, что он не назвал «субстанцию»…))
Предлежащее в ближайшей округе человеческих дел (Verhaltungen), ближайшим образом и постоянно, и тем самым постоянно находящееся в распоряжении - это целокупность находящихся в употреблении вещей, с которыми мы постоянно имеем дело, совокупность сущих вещей, которые по своему собственному смыслу [друг на друга настроены] и друг с другом сыграны, [иначе говоря] используемая утварь и то, что постоянно дает природа: дом и двор, лес и поле, свет и тепло. В повседневном опыте в первую очередь признают за сущее то, что имеется в наличии именно таким образом. Находящееся в распоряжении имущество, состояние и достояние есть сущее как таковое, по-гречески ousia. Это слово ousia обозначало еще во времена Аристотеля, когда оно уже имело прочное философско-теоретическое терминологическое значение, одновременно не что иное, как имущество, состояние, состоятельность. Дофилософское подлинное значение слова ousiaудерживалось. Тем самым, сущее означало не что иное, как наличные вещи употребления. Essentia это всего лишь дословный перевод греческого ousia. Это выражение «essentia», которое используют для обозначения что-бытия или реальности, выражает заодно специфический способ бытия сущего, возможность им распорядиться, или, как мы еще говорим, его наличие под рукой, присущее ему на основании его произведенности.
Определения essentia вырастают из рассмотрения произведенного в произведении или того, что принадлежит произведению как произведению. Понятие ousia подчеркивает, напротив, в большей мере произведенность произведенного в смысле находящегося в распоряжении наличного. При этом имеется в виду то, что ближайшим образом налично-дом и двор, или, как еще говорят,- владение (Anwesen) [все, что у нас есть, при нас суть,] имеющееся в наличии как при-сутствующее (Anwesendes). Глагол einai, esse, existere следует интерпретировать, исходя из значения ousia как имеющегося в наличии и присутствующего. Бытие, действительность, существование в традиционном смысле означают наличие. Но произведение-не единственный горизонт для интерпретации essentia. Наличное онтологически постигается в отношении своего наличия [под рукой] не столько тогда, когда принимают во внимание возможность им распорядиться и его [определенным образом] употребить, т. е. когда принимают во внимание производящее, вообще-практическое отношение, но, скорее, когда сосредотачиваются на том, что оно находится в нашем распоряжении, находится перед нами, обнаруживается. Но и это отношение, пред-находимость (das Vor-finden) произведенного и наличного, принадлежит самому произведению. Всякое произведение-производство, как мы говорим, пред-усмотрительно и о-смотрительно. У него вообще -свое смотрение, оно зряче, и только поэтому случается так, что по временам оно может продвигаться вперед вслепую. Видение-вовсе не довесок к производящему отношению, оно ведет это отношение и принадлежит позитивно ему и его структуре. Поэтому не удивительно, если это видение в смысле осмотрительного видения, принадлежащего онтологическому устройству произведения, выступает на передний план там, где онтология интерпретирует производимое «что». Всякому образованию и запечатлению заранее открывается вид на производимое, заранее виден его вид (eidos). Здесь уже можно видеть, что, когда чтойность некоторой вещи характеризуют как eidos, то в этом уже заявляет о себе феномен видения, который присущ произведению. Производя вещь, мы уже заранее увидели [высмотрели-выведали] то, чем вещь была. Отсюда берет свое происхождение главенство в греческой онтологии таких выражений, как: idea, eidos, theorein. Платон и Аристотель говорят об omma tes psyches, оке души, которое видит бытие. Это видение произведенного или производимого не обязано быть теоретическим рассмотрением в узком смысле; поначалу это просто видение в смысле осмотрительного ведения - умения ориентироваться.
((Т.е. за самым высоким, «не от мира сего», умозрением или мистическим созерцанием стоит интенция осмотреться в том месте, куда ты заброшен…))
Тем не менее, греки в силу некоторых причин, которых мы здесь не касаемся, определяют способ доступа к наличному исходно как созерцающее обнаружение, как созерцающее в_нимание (Vernehmen), noein или же theorein. Это отношение обозначается еще и как aesthesis, эстетическое созерцание в собственном смысле слова; в этом смысле выражение «эстетика» употреблял Кант, и оно значит: в-нимать наличному в чистом созерцании. В этом чисто созерцательном отношении, которое теперь представляет собой для нас модификацию видения в смысле о_смотрительности, т. е. - производящего отношения, открывается действительность действительного. Уже Парменид, подлинный основатель античной онтологии, говорит: to gar auto noein estin te kai einai, одно и то же: noein - восприятие, простое в-нимание, созерцание-и бытие, действительность. В этом положении Парменида - дословное предвосхищение тезиса Канта, утверждавшего, что действительность есть восприятие.
Мы видим теперь отчетливее, что интерпретация essentia, а также лежащего в основе essentia понятия ousia, указывает в направлении производящего отношения к сущему, в то время как в качестве собственного способа доступа к сущему в его в-себе-бытии фиксируется чистое созерцание-рассмотрение (Betrachten). Заметим мимоходом, что эта интерпретация основных онтологических понятий античной философии исчерпывает далеко не все, что здесь следовало бы сказать. Прежде всего, в ней оставлено без внимания греческое понятие мира, которое может быть проанализировано, только исходя из интерпретации греческой экзистенции.
Перед нами встает задача показать, что essentia и existentia имеют общий исток в их интерпретирующем возведении к производящему отношению. В самой античной онтологии мы не находим никаких явных свидетельств такого возведения. Античная онтология осуществляет интерпретацию сущего и разработку названных понятий как бы наивно. Мы не узнаем ничего о том, как нужно понимать их взаимосвязь и различие, как обосновывать то обстоятельство, что это различие с необходимостью имеет силу для каждого сущего. Но, могут спросить, разве это недостаток, а не наоборот, достоинство? Разве не превосходит наивное исследование по своей надежности и значительности любое рефлективное и чересчур сознательно? С этим можно и согласиться, но все же, отдавая себе отчет в том, что даже наивная онтология, коль скоро она вообще - онтология, всегда, поскольку это необходимо, уже должна быть рефлективной в том подлинном смысле, что она стремится постигать сущее в его бытии с оглядкой на Dasein (psyche, nous, logos). В онтологической интерпретации отсыл к отношениям, в которые вступает Dasein, можно осуществить так, что то, в направлении чего происходит отсыл, т.е. само Dasein и его отношения, не становится собственно проблемой, но наивная онтологическая интерпретация толкует при этом отношения Dasein так, как они ведомы повседневному и естественному самоистолкованию Dasein. Онтология, стало быть, не потому наивна, что она вообще не оглядывается на Dasein, т. е. вообще не рефлектирует - это исключено. Она не рефлективна в той мере, в какой эта необходимая оглядка на Dasein не выходит за рамки расхожего понимания Dasein и его отношений, и тем самым - поскольку эти отношения принадлежат повседневности Dasein вообще-не делает на них явного ударения. Рефлексия застревает на путях дофилософского знания.
Если оглядка на Dasein и его отношения принадлежит сути онтологической постановки вопроса и онтологической интерпретации, то и онтологическую проблематику античности можно привести к самой себе и постичь в ее собственных возможностях, только если принять всерьез это ее возведение к Dasein. Такое возведение или возвращение в своей основе и не возвращение даже, поскольку Dasein вообще в соответствии с сущностью экзистенции всегда уже есть у самого себя, для самого себя разомкнуто и как таковое всегда уже понимает нечто такое, как бытие сущего. Явная разработка основ античной онтологии не только в основе своей под силу философскому пониманию, но она требуется фактически, ввиду незавершенности и неопределенности самой античной онтологии. Даже если отвлечься от того, что рассматриваемые основные понятия не обоснованы должным образом и членораздельно, но просто, неизвестно почему имеются налицо, все равно остается в первую очередь неясно, имеет ли силу то, о чем говорит второй тезис, и если да, то почему. Т. е. верно ли, что каждому сущему принадлежат essentia и existentia. Это никоим образом не доказано, и само по себе отнюдь не ясно, что этот тезис верен в отношении любого сущего. Этот вопрос становится разрешимым, только если заранее установлено, что каждое сущее есть нечто действительное, что область действительно наличного совпадает с совокупностью сущего вообще, а бытие - с действительностью, и что каждое сущее конституируется [как сущее] посредством своей чтойности. Если искомое доказательство правомерности этого тезиса терпит неудачу, т. е. если бытие не совпадает с existentia в старом смысле действительности или наличия, тогда сам тезис в своей ограниченной значимости - только для сущего в смысле наличного - тем более нуждается в членораздельном обосновании. После того [, как это проделано,] нужно спросить заново, удается ли сохранить универсальную значимость тезиса, в нем подразумеваемую, при условии, что его содержание будет должным образом распространено на все способы бытия и постигнуто более основательно. Мы не только хотим, но и должны понимать греков лучше, чем они сами себя понимали. Только тогда мы действительно владеем нашим наследством. Только тогда наше собственное феноменологическое исследование представляет собой не компиляцию, не случайный извод прошлого - улучшенный или ухудшенный. Если проделанная работа из самой себя может выдвинуть требование быть понятой лучше, чем она сама себя понимала, то это всегда только признак ее величия и продуктивности. Все незначительное не требует более высокого понимания. Античная онтология в основе своей никогда не может стать незначительной и никогда не может быть преодолена, поскольку она представляет собой первый необходимый шаг, который должна проделать каждая философия, так что этот шаг неизбежно должен повторяться в каждом действительном философствовании. Только самодовольный и впавший в варварство модернизм хочет убедить нас в том, что с Платоном покончено, как нынче говорят - с большим вкусом. Разумеется, античность не станет понятнее оттого, чтомывзберемся на какую-нибудь отдаленную ступеньку развития философии, и займем место, скажем, рядом с Кантом или Гегелем, чтобы интерпретировать античность посредством неокантианства или неогегельянства. Все эти попытки обновления устарели уже до того, как появились на свет. Небесполезно видеть, что и Кант, и Гегель еще основательно стоят на почве античности, что и они не смогли восполнить то упущение, которое таится как некая скрытая необходимость во всем развертывании западной философии. Тезис, состоящий в том, что каждому сущему принадлежат essentia и existentia, требует не только прояснения происхождения этих понятий, но и вообще универсального обоснования.
У нас возникает конкретный вопрос: какова та проблема, к которой привела нас попытка действительно понять второй тезис? Мы объясним, что здесь имеется в виду, по ходу доказательства недостаточной фундированности традиционного подхода
к проблеме.
((«Мы не только хотим, но и должны понимать греков лучше, чем они сами себя понимали». Он еще раз повторяет этот принцип отношения к своему прошлому. Для меня он, как я уже писал, относим не только к грекам, но и к нашему недавнему прошлому)).