Гартман: благородство немногих и человеческий идеал
«Благородство, таким образом, эксклюзивно, представляет собой нечто особенное, и в этом смысле «аристократично» - как по отношению к множеству личностей, так и по отношению к тому или иному схваченному многообразию ценностей. И в том и в другом направлении оно означает отбор, индивидуальную селекцию согласно ценностям и одновременно ценностную селекцию согласно некоей предпочитаемой ценности или некоего предпочитаемого направления в ценностном царстве».
Т.е. благородны - по понятию - не многие, и они избирательны в том, что ценят - лучшее. В таком выборе и состоит их благородство. Только так:
«Индивидуальная селекция без ценностной селекции абсурдна и контрценна, фальшивая претензия, пустая кичливость».
Но и наоборот: не всем дано: «ценностная же селекция без индивидуальной селекции не имеет жизненной силы. Подлинный аристократизм несет высшие обязательства. Но и он бесплоден, если нет единонаправленной солидарности немногих…. Благородство всегда предполагает ценность силы, которая в нем заключена, без этого благородство - пустая игра. … Тенденция благородства не индивидуалистическая. Не будучи всеобщим, оно направлено не к единичному как таковому, но всегда только к особенному, типу, группе единомышленников. И это в нем еще не все. Оно должно осуществлять только собственный вид, свою исходную позицию в этической действительности».
Здесь парадокс. Аристократизм исключителен по факту, но не запретом, не узурпацией права быть среди our best. Возможно, это имел в виду Пастернак в «Докторе», когда писал о дворянском чувстве равенства всему живому.
«Благородство противостоит стадному инстинкту, всякой уравниловке. В отношении благородства важность имеют индивидуальные отличия этоса. Оно не устраняет добра так же, как и сообщества добрых; но благородство выделяет среди добрых тех, кто, с его новой точки зрения, «лучшие»; выше доброго (agathon) как такового оно ставит в своем смысле «лучшее» (ariston). … Благородный дистанцирован от просто доброго».
Дело не во власти, не в привилегиях - в случае подлинного аристократизма, - «при всякой индивидуальной селекции критерий отбора «лучшего» никогда не означает критерия «аристократии», как бы ее ни понимали. Ибо как раз господство (kratein) тех или иных aristoi здесь не составляет предмета интереса, но таковым является только отбор и само моральное бытие. …
Тогда этическое руководство и господство в этом смысле вытекают, разумеется, сами собой. Более высокий тип нравственного требования, а тем самым более высокий тип человека противопоставлены просто добру. Так тенденция благородного создает одновременно аксиологически выдающийся тип, идеал человека [!]. … Без идеалов же этос масс вырождается. Его уровень понижается, ибо и застой - уже падение.
По содержанию в фактической тенденции благородного (т. е. отнюдь не в его осознаваемых целях) всегда заключено образование высшего типа человека, иногда и вопреки «добру», всегда на определенной дистанции к совокупности личностей и в прямой противоположности к всеобщности их критериев. Устремленность благородного вверх обусловлена направленностью всех его сил в ограниченном направлении к исключительному. Отсюда необходимое расстояние прошедшей отбор группы от общества». (385-386)
Т.е. благородны - по понятию - не многие, и они избирательны в том, что ценят - лучшее. В таком выборе и состоит их благородство. Только так:
«Индивидуальная селекция без ценностной селекции абсурдна и контрценна, фальшивая претензия, пустая кичливость».
Но и наоборот: не всем дано: «ценностная же селекция без индивидуальной селекции не имеет жизненной силы. Подлинный аристократизм несет высшие обязательства. Но и он бесплоден, если нет единонаправленной солидарности немногих…. Благородство всегда предполагает ценность силы, которая в нем заключена, без этого благородство - пустая игра. … Тенденция благородства не индивидуалистическая. Не будучи всеобщим, оно направлено не к единичному как таковому, но всегда только к особенному, типу, группе единомышленников. И это в нем еще не все. Оно должно осуществлять только собственный вид, свою исходную позицию в этической действительности».
Здесь парадокс. Аристократизм исключителен по факту, но не запретом, не узурпацией права быть среди our best. Возможно, это имел в виду Пастернак в «Докторе», когда писал о дворянском чувстве равенства всему живому.
«Благородство противостоит стадному инстинкту, всякой уравниловке. В отношении благородства важность имеют индивидуальные отличия этоса. Оно не устраняет добра так же, как и сообщества добрых; но благородство выделяет среди добрых тех, кто, с его новой точки зрения, «лучшие»; выше доброго (agathon) как такового оно ставит в своем смысле «лучшее» (ariston). … Благородный дистанцирован от просто доброго».
Дело не во власти, не в привилегиях - в случае подлинного аристократизма, - «при всякой индивидуальной селекции критерий отбора «лучшего» никогда не означает критерия «аристократии», как бы ее ни понимали. Ибо как раз господство (kratein) тех или иных aristoi здесь не составляет предмета интереса, но таковым является только отбор и само моральное бытие. …
Тогда этическое руководство и господство в этом смысле вытекают, разумеется, сами собой. Более высокий тип нравственного требования, а тем самым более высокий тип человека противопоставлены просто добру. Так тенденция благородного создает одновременно аксиологически выдающийся тип, идеал человека [!]. … Без идеалов же этос масс вырождается. Его уровень понижается, ибо и застой - уже падение.
По содержанию в фактической тенденции благородного (т. е. отнюдь не в его осознаваемых целях) всегда заключено образование высшего типа человека, иногда и вопреки «добру», всегда на определенной дистанции к совокупности личностей и в прямой противоположности к всеобщности их критериев. Устремленность благородного вверх обусловлена направленностью всех его сил в ограниченном направлении к исключительному. Отсюда необходимое расстояние прошедшей отбор группы от общества». (385-386)