Один, второй, третий. Где же четвёртый?
Продолжаем рассказы про раздвигающиеся личности.
Обоих звали Платонами. Первый, о котором пойдёт речь, рождался два раза. Для определённости назовём его именем, подходящим его второму рождению: von Platon, Платон философов, ПФ.
Хоть и „древний грек“ по происхождению, ПФ был образцовым немецким классическим философом, и сами немцы это отлично понимали: „Гераклит - первый немец, Платон - второй немец, все - гегельянцы“ - говорит Benn (Benn G. Gesammelte Werke). Как и всякий уважающий себя философ такого толка, фон Платон создал систему и употребил на её совершенствование всю свою жизнь. Диалоги упорядоченны в строгую последовательность, разворачивающую сквозь годы, превратности судьбы и смерть друзей симметричную историю, которую автор - покорный предтеча неоплатоников или немецких классиков - с различимым акцентом зачитывает своим учителям-потомкам. Про жизнь его, кстати, известно многое. Вам назовут точную дату его рождения и смерти. Имена его родителей и предков. Расскажут про его молодость, спортивные достижения. Со снисходительной улыбкой упомянут „любовь к юношам“ и политические авантюры. И конечно его ученичество у Сократа, про которого также известно много и точно. Даже слишком.
Второй - Платон филологов, Платон-фармаколог. Не человек, но подпись, метка объединяющая корпус текстов в целое. Достаточно условное целое, кружащееся в медленном цикле вопросов об авторстве и подлинности, с успокоительным постоянством возвращающихся в ту же безголовую точку каждые семьдесят лет. Этот ПФ, друг людей, понимающих, что биография относилась у греков к художественной литературе, не сможет заполнить никакой анкеты, но зато и не должен рассказывать сомнительных историй о своих похождениях. Подписанные им тексты очень разнородны, тут и незавершённые наброски, полемика с пропавшими во тьме оппонентами, сжатые конспекты лекций, компиляции. Хронологический их порядок известен смутно, систему они образуют только пройдя через всесжигающее горнило германской страсти. Что же касается Сократа, то реконструировать его биографию и учение по описаниям Ксенофона, Аристофана, Платона или Аристотеля (и использовать эту реконструкцию!) так же бессмысленно, как реконструировать неописанные Конан-Дойлем детали биографии Шерлока Холмса по фильмам.
Оба - центральные фигуры.
Для философов в Платоне важна система, а в системе - „теория идей“, которая и есть „платонизм“, бесчисленными способами рецептировавшийся и отвергавшийся Западом. Со странным упорством они возвращаются к эйдосам и пещерам, не обращая внимания на то, сколь вспомогательную и техническую роль эти темы выполняют в большинстве диалогов.
Для филологов Платон важен прежде всего как последний и самый значительный из натурфилософов (тем смешнее, жалобы одного... немца (разумеется), на то, что Платон с Сократом „заслонили“ от него досократиков), и интересны им совсем другие вещи:
„Самой удивительной особенностью философии Платона является отождествление мышления с круговым процессом“
W. K. C. Guthrie
Найдётся ли хоть упоминание этой особенности в бесчисленных „Историях западной философии“? (Кстати, как всегда странный: „Может показаться, что особенности русского мышления - кругообразность...“.) Продолжая традицию натурфилософов, Платон говорит их словами. Без этого невозможно понять его антропологию и его медицину и остаётся только смущённо кусать губы, пытаясь объяснить его „шаровидные тела“. Невозможно понять его этику, хотя, с очень легко принять её за политику как это сделал Поппер (ой, немец), забавным образом приписавший Платону глупости своих современников. Последнее объяснить можно: „Государство“ писалось в те дни, когда ныне исчезнувшее искусство внимательного чтения было достоянием каждого грамотного человека:
- Понимаю: ты говоришь о государстве, устройство которого мы только что разобрали, то есть о том, которое находится лишь в области рассуждений, потому что на земле, я думаю, его нигде нет.
- Но быть может, есть на небе его образец, доступный каждому желающему: глядя на него, человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя. А есть ли такое государство на земле и будет ли оно - это совсем неважно. Человек этот занялся бы делами такого - и только такого - государства.
Красно-коричневое „государство Платона“ (перекочевавшее без изменений в роман Оруэлла) привиделось Попперу лишь потому, что, воспитанный на стилистически стерильной литературе своего времени, он не мог разглядеть за многосотстраничным описанием Каллиполиса разработанную метафору души. Это простое наблюдение разъясняет две вещи: „Государство“ оказывается в ряду других диалогов (особенно „Тимея“), где также используются довольно сложные метафоры, а также помешает самого Платона в некий очень важный ряд: если посмотреть на структуру города-души, то оказывается, что это любимая душа греков, душа Гомера, душа Гиппократа. Душа поделённая на три части: растительную, животную, и разум. Это деление проходит через всю античность и доходит до нас в виде „вегетативной“, „соматической“ и центральной нервных систем. Призывы к тираннии и угнетению оборачиваются советами по сохранению спокойствия и самоконтроля. Следовать которым, хе-хе, как обычно, должен незадачливый интерпретатор.
Фон Платон широк, как и говорит его имя, но только потому, что он кастрат. От него отрезано нечто важное. Алкмеон Кротонский не разговаривает с ним, и Лондонский Аноним не смотрит ему через плечо. Но все можно исправить, повторяйте:
χωρα, χωρας, χωρα, χωρα-ν, χωρα...