Израиль: Рахель
Потрясающая поэтесса с трагической судьбой...
Ее полное имя Рахель Исеровна Блувштейн (или Блювштейн), но она предпочитала подписываться только одним первым именем - Рахель.
О ее биографии и семейной истории (из статьи Зои Копельман):
"Поэтесса Рахель родилась 20 сентября 1890 года в Саратове в традиционной еврейской семье.
Ее отец, Исер Лейб Блювштейн (1833, Полтава - 1923, Тель-Авив?), был единственным сыном своих родителей и с малых лет отличался незаурядными способностями. Однако в 8 лет был похищен и сдан в кантонисты - так при Николае I называли, в частности, еврейских детей, воспитываемых для будущей 25-летней рекрутской службы вне дома с целью их предварительной русификации. Исера Лейба отвезли в село близ Вятки и отдали семье местных православных крестьян. Его отец Ицхак, богатый негоциант, находился в то время по делам за границей. По возвращении известие об исчезновении сына так подействовало на него, что с ним случился удар, и он умер. Вскоре после того жена его, Роза, наложила на себя руки. Имущество семьи отписали государству.
Но обо всех этих трагических обстоятельствах Исеру Лейбу сделалось известно лишь по окончании 25-летней службы в армии. Он прожил в селе до 18 лет, занимаясь крестьянским трудом, и стал весьма силен физически. Но удивительно не это, удивительно то, что всю жизнь - и вне еврейского дома - он соблюдал те заповеди иудаизма, о которых успел узнать до 8 лет. Исер Лейб был мобилизован в пехоту, но за отличие переведен в разведку, где и служил в годы Крымской войны 1854-1855 и снова отличился под Севастополем. Он дослужился до чина прапорщика и командовал ротой, а в 1866 году вышел в отставку с правом жить вне «черты оседлости», распространявшимся на всех его потомков
Мать поэтессы Рахели, София, была второй женой Исера Лейба, богатого торговца золотом и бриллиантами, отца четырех детей. София была дочерью знаменитого рижского, а потом киевского раввина Мандельштама и сестрой не менее знаменитого офтальмолога Макса Мандельштама. Будучи моложе мужа на двадцать лет, она родила ему еще восьмерых и воспитывала, таким образом, 12 детей. София владела несколькими языками и особое внимание уделяла образованию детей, которых принято было после школы посылать на учебу за границу.
Поэтесса Рахель - в семье ее звали Рая - окончила в Полтаве еврейскую школу с преподаванием на русском языке.
Под влиянием старших братьев, в первую очередь Якова, Рахель и Шошана начали посещать в Полтаве кружки сионистски настроенной молодежи. Однако эти увлечения длились недолго, так как власти поспешили прекратить подобные сходки.
Среднее образование Рахель и Шошана заканчивали в Киеве, откуда по получении аттестатов направились в Одессу. Они намеревались продолжить учебу в Италии, куда звал их учившийся в университете Рима Яков. Рахель мечтала всерьез заняться рисованием, а Шошана - литературой и философией. В те дни, в начале 1909 года, из Одессы в Палестину направлялся пароход, и девушки захотели прежде съездить ненадолго на историческую родину. Но, приехав сюда, они приняли решение остаться.
Далее судьба Рахели более-менее известна многим. Она присоединилась к сельскохозяйственной опытной ферме под Хайфой, затем перебралась в мошаву (крестьянское поселение) Реховот, а оттуда - в кибуц Дгания. Мечтой и буднями стала работа на земле, ручной труд.
Еще до отъезда из Полтавы девушки похоронили мать, которая умерла от туберкулеза легких. Первые признаки чахотки проявились у Рахели, когда ей было всего 14 лет. Тогда старшая сестра Лиза возила ее в Крым, «на кумыс», и Рахель поправилась, однако угроза болезни осталась.
Ради успеха сионистского подвижничества Рахель по настоянию товарищей поехала в 1913 году во Францию, учиться на агронома. Французский она хорошо знала с детства, и препятствий в учебе он представлять не мог. Она окончила курс в Тулузе и летом 1914 года поехала в Россию повидать родных. Там и застала ее Первая мировая война.
Как мы знаем, эта война создала проблему еврейских беженцев, поскольку евреев в спешном порядке принудительно выселяли из прифронтовой полосы. Этот путь на восток ничего общего не имел с эвакуацией населения в Великую Отечественную. Многие умерли в пути, многие заболели. Люди теряли друг друга, стояла проблема обеспечить им ночлег и пищу. Так были созданы комитеты помощи еврейским беженцам, и в них то и работала Рахель в годы войны, по большей части с детьми-сиротами. Вот как она оценивала эту свою деятельность:
«в сущности раньше, не считая общественную подкладку палестинской сельской работы, вся моя жизнь сводилась к сумме эстетических восприятий и узко личных переживаний. Теперь я полезный член общества, а это осмысливает многое».
Она работала сначала в Бердянске, затем в Вознесенске Херсонской области, где ее снова настигла чахотка.
С окончанием войны Рахель перебралась в Одессу - город, где, как мы помним, находились в ту пору многие ивритские литераторы, сионисты, общественные деятели. Там она познакомилась с Яковом Фихманом, которого переводила на русский (его стихотворение «Сидон» в ее переводе я читала в одной из прошлых передач):
Я прекрасно помню тот весенний день, когда неожиданно в мой дом на берегу моря "ворвалась" светловолосая, голубоглазая девушка. Веселая словоохотливая хохотушка. <…> мы в миг подружились, словно были знакомы много лет.
Как и Фихман, Рахель вернулась в Палестину на судне «Руслан» в декабре 1919 года. Поначалу она вошла в кибуц Дгания и приступила к работе агронома, затем воспитательницы, но скоро товарищи обратили внимание на приступы кашля и потребовали врачебного освидетельствования. Приговор их был неумолим: туберкулезной больной не место в нашем здоровом коллективе. Рахель должна покинуть кибуц. Далее начались мытарства больной Рахели. Несколько лет она жила в Иерусалиме, то снимала комнату, то гостила у друзей, а чаще - занимала их временно пустующее жилище. На улице Невиим в Иерусалиме даже нет мемориальной доски с ее именем.
Она зарабатывала на жизнь частными уроками, временным преподаванием, но жила скудно. А болезнь все более развивалась. Ее не хотели допускать к работе с детьми. Единственной возможностью было переехать в Телль-Авив, где к тому времени - а речь идет о 1925 годе - уже жила семья брата Якова и отец с мачехой, женщиной деспотичной и к детям своего мужа враждебной. Богатый Исер Лейб жертвовал огромные деньги на религиозные организации и прочие благотворительные цели, но пособие, которое он перечислял своей больной дочери, было мизерным.
Теперь мне хотелось бы коснуться несколько щекотливой темы. Рахель всегда нравилась мужчинам, а ей нравилось покорять и разбивать сердца. Не случайно ее считали femme fatale, т.е. роковой женщиной. Детей она иметь не могла, замуж так ни разу и не вышла."
(FV: Видимо, ей было противопоказано из-за туберкулеза.)
"В Тель-Авиве у Рахели были друзья среди лидеров ишува: Залман Шазар, Берл Кацнельсон, Моше Бейлинсон. Все они в то или иное время любили ее и были ее любовниками, но женились на других девушках или предпочли остаться со своими женами.
А друзья старались как-то помочь: печатали ее стихи в газете «Давар» и выплачивали гонорар, подбрасывали переводы для заработка. Моше Бейлинсон нашел для нее отдельную комнату у своих знакомых, в доме на ул. Бограшова, 5, который не сохранился. В этой комнате, в кресле, обращенном к морю, провела Рахель свои последние одинокие годы. Ее мало кто навещал, кроме племянницы Сары Мильштейн, в то время артистки театра «אוהל», т.е. «Шатер». Она сообщала ей последние новости, приносила еду и книжки. Сара и детей своих назвала в память о Рахели: сына - Ури, дочку - Рахель.
Поэтесса Рахель умерла в апреле 1931 года в больнице, а похоронили ее на берегу воспетого ею Кинерета."
Переводы и примечание Р. Торпусман
* * *
Древняя быль
В моей крови, в моих глазах:
Рахель, что пасла овец в горах,
Праматерь Рахиль.
Потому-то тесен мне дом
И город мал:
Ибо ветер пустыни играл
Ее платком.
Потому по тропе среди гор
Так легко мне идти:
Ибо помнят ноги мои все пути
С тех самых пор.
* * *
Итак, свобода. Эти кандалы,
Что ярость не сумела разрубить,
Тоска напильником перепилила.
Итак, конец - желанный, долгожданный,
Пугающий... и сердце не ликует,
Но и отчаянья в нем больше нет.
"ВЕСЕННИЙ СВЕТ"
(Посвящается Саре)
То ли ставни закрыть я забыла,
То ли дверь запереть на замок -
Но минуту свою улучил он,
Разбудил, засверкал и зажег!
Я - молчунья, ты - рыжий и яркий,
Мы совсем непохожи с тобой!
Как мне осени грустной подарки
Сохранить, не растратить весной?
Что же делать? Всерьез рассердиться?
Ненавидеть весенние дни?
Или все же разочек забыться?..
Только раз, а уж больше ни-ни!
В оригинале это стихотворение называется "Авив" - "весна". Посвящается некоей Саре, а написано в мужском роде, поэтому "весну" пришлось превратить в "весенний свет".
Но при чем тут Сара? Она ведь обращается к мужчине, а не к весне?
Все становится на свои места, если знать, что на самом деле это стихотворение было посвящено поэту Ури-Цви Гринбергу, действительно "рыжему и яркому" человеку (он был на шесть лет младше Рахели). В конце 1920-х годов Гринберг стал персоной нон грата для руководителей и идеологов израильского ишува, и издатель отказался принимать к печати стихи Рахели с таким одиозным посвящением. Тогда она зачеркнула "Ури-Цви" и вписала "Саре".
Может быть, не случайно в одном из самых известных своих стихотворений Рахель написала: "Если бы у меня родился сын, я назвала бы его Ури".
Вот это стихотворение в переводе Мирьям Ялан-Штекелис:
"Бездетная"
Как бы хотелось мне сына иметь!
Был бы кудрявый он, умный малыш.
За руку шел бы тихонько со мной
На сад поглядеть.
Мальчик
Мой.
Звала б его Ури, Ури родной.
Звук этот ясен, и чист, и высок -
Луч золотой,
Мой смуглый сынок,
Ури ты
Мой.
Еще буду роптать, как роптала Рахель, наша мать.
Еще буду молиться, как Хана молилась в Шило.
Еще буду я ждать
Его.
Переводы Алекса Тарна (больше по ссылке)
"Рахель"
Ее песни во мне звенят,
ее кровь - в моей...
О, Рахель, мать матерей,
дева белых ягнят.
Оттого-то мне так постыл
городской чертог,
что метался ее платок
на ветрах пустынь.
Оттого-то спокойны так
этих странствий дни -
просто помнят мои ступни
материнский шаг.
***
Положи меня печатью на сердце твое..."
(Песнь песней, 8,6)
Хоть рот прижат ко рту, но души далеки,
в сердцах разлад.
Мы - скованные сном пустынные зверьки,
танцующие в ад.
И в этих пьяных па, и в звяканьи цепи,
и в бесовстве огня
не слышен стон молитв, не слышен вздох тоски:
"Запечатлей меня..."
"Цветы "а вдруг?"
В моем саду среди веселых вод
росли цветы по имени "а вдруг?" -
я им была и верный садовод,
и близкий друг.
И днем, и ночью, долгие года
я сторожила, не жалея сил,
чтоб ветер под названием "никогда"
бутонов не скосил.
Но этот ветер был совсем не прост -
он гнул свое, хлестал, наотмашь бил...
и вот теперь мой сад зовут "погост" -
как сад могил.
5688
"Михаль"
И полюбила Давида Михаль, дочь Шаула...
...и презрела его в сердце своем.
(Шмуэль - I, 18, 20; Шмуэль - II, 6, 16)
О, Михаль! Как видна, сестра, поколений связь...
Не смогла загубить твой сад орда сорняков,
На твоей сорочке не блекнет узора вязь,
И звенят браслеты сквозь стену глухих веков.
Сколько раз я видала тебя в угловом окне -
Эту гордую нежность и царскую эту стать...
О, Михаль! Суждено нам обеим - тебе и мне
Полюбить того, кого надо бы презирать.
***
Он поражает, и Его же рука врачует
(Иов, 5-18)
Разила в упор, врачевать - забывала,
сметая меня в колесо, в колею...
Но что же? - Я это сама выбирала:
и боль, и печали, и участь свою.
Я боли хотела - чистейшей, упругой,
рождающей песни, стихи и холсты,
пластающей душу, как лезвие плуга,
меняющей слезы на влагу пустынь.
В полях этой боли желтеет пшеница,
амбары стоят, принимая зерно...
И если, изранив, не лечит десница,
то я не в обиде за то, что дано...
5 Адара, 5690
"Еврейские скрижали и русские вериги" - еще одна статья Зои Копельман, в том числе, о переписке Рахели с Марией Шкапской