Италия: Амелия Росселли
Амелия Росселли [Amelia Rosselli] родилась в 1930 году в Париже. Её отец, Карло Росселли, был выслан из Италии фашистским правительством - за коммунистические убеждения. Сначала хотели ехать на родину матери, английской политической активистки Марион Кейв, но выбрали Францию из-за климата...
Вообще она удивительная была, эта семья Росселли. Богатые флорентийские евреи, меценаты, интеллектуалы. Бабушка, Амелия Пинкерле-Росселли, в честь которой Амелию и назвали, - убеждённая суфражистка, республиканка, участница объединения Италии. Её сыновья, Карло и Нелло - основатели движения "Справедливость и свобода", личные враги Муссолини. А Пальмиро Тольятти, как пламенный коммунист, считал, что и не социалисты они вовсе, а единственной книге Карло - "Либеральный социализм" - место на свалке истории.
В 1937 году Карло и Нелло Росселли были убиты французскими фашистами, так называемыми кагулярами, на курорте в Нормандии. Все виновники были оправданы, свидетельские показания не были приняты в расчёт. Вдова не стала долго мудрствовать и увезла Амелию и старшего сына, Джона, сначала в Швейцарию, а потом в Штаты, где у неё были родственники. Во всех этих странах Амелия училась: много, на разных языках и бессистемно. В круг её интересов входили литературоведение, философия и музыка. Она выступала как концертирующая пианистка, плотно изучала теорию музыки, была известна как специалистка по этнической музыке. В сущности - гораздо более известна, чем поэтесса. В Италии наиболее признанными были её таланты переводчицы с английского языка. Особенно известна в переложениях Росселли поэзия Силвии Плат, с которой она ощущала особое духовное сродство.
В 1949 году умирает мать поэтессы. Через некоторое время убитая горем дочь попадает в лечебницу с нервным срывом. Позднее они начинают учащаться. В 70-е годы музыкантша понимает, что разучивается играть. Её мучают страхи и бессонница, нарушается речь, походка становится неестественной и шаткой... В швейцарской психиатрической лечебнице ставят диагноз - параноидная шизофрения, кататонический синдром. Но чем больше Росселли принимала антипсихотики, тем ей становилось хуже. В конечном итоге выяснилось, что всю дорогу её лечили не от того, чем она болела. Не шизофрения! Болезнь Паркинсона, манифестировавшая необычно рано, до сорока лет. В 1996 году, понимая, что скоро лишится последней возможности себя обслуживать, Амелия Росселли сводит счёты с жизнью, выбросившись из окна съёмной квартиры в Риме.
Стихи Амелии Росселли не сравнимы ни с чем. В переводах предстают две разные поэтессы. Е. Костюкович поймала особый настрой "поэтессы научного исследования", как себя называла Росселли. У Мориц сплошная мелодия, сплошной порыв. В оригинале, как утверждается, музыка и математика едины. Какая Росселли вам больше близка?
* * *
Завидуя практицизму людей, я наблюдала за
вполне обычным мужчиной: он нёс на квадратных плечах,
как розу, воздушный тюфяк. Я твердила, как шут хохоча,
что ты есть. Прошлый вечер признаем удачным, хоть ты
появился вне всяких предчувствий и вне предсказаний любых. После встречи
я брела в полыханье неоновом. Дома в тот вечер
ты был снова и снова, как жизни основа, твой образ во мне
в глубине не терялся на дне, ты его охранял и во сне; этот образ
прежде таял часами и днями и днями; теперь возрождался,
исполнясь тебя без тебя для тебя в одинокости этой весны,
всплывая средь жуткой зимы, о душа моя!
* * *
Несбыточный опыт прожить торопясь, мы крушили
скорлупы своих одиночеств. Трудились. Хотя и
считаем, что нам повезло, раз уж кучей заброшены в кузов,
как овощи возят на рынок - но это ведь траурный поезд;
от снега обманчиво белый, в дожде грузовик наш чернеет, как ад;
Наш ум, обходя оговорки, дурача охрану, решился
на сложный экзамен, весьма ненадёжный: ведь сам же
себя норовит обмануть. И моё торжество обернулось
свиданием модных чертей, и любая любовь пропадала,
когда ты распечатывал окна владений своих,
полных яда, и яд растекался в ладонях моих,
моего волшебства, адаптации зависти. Это сраженье
дух выигрывал, в ход обречённо пуская запасы решений,
завалявшихся в погребе. После ничтожнейших и
потаённейших в мире отчаяний.
Светлое воскресение
как прощение и отчаяние, и море в волнении
заглушало стенания разума, в то время как,
стрекоча, шестерёнки протягивали облегчение.
И вина становилась желанной и милой. Ведь именно
безысходность пускает в движение
колёса счастья.
* * *
Завязалась цепочка причин. Незнакомая тень,
ты заметил, по замкнутым рощам металась.
Закончился день,
и узнал ты внезапно, уже на рассвете заката,
кто укрыл лицо на груди твоей, и назвал братом
того, кто спасал тебя, длил твоё куцее
ненадёжное бытие.
Я не знала, как быть мне с протянутой этой рукой,
опасаясь обидеть пожатьем её, опасаясь, что мой покой
слишком уж нелюдим.
Завершив эти строки, я ощутила сразу:
не окажется долгой свобода. Слишком твоё дыхание
бурно; слишком уж искренние слёзы текут у тебя
под ноги первому встречному.
Очень правильно выбрано место для слезоточивого газа:
совершенно ничья территория, где происходит братание
таких же, как ты, забастовщиков, отрекшихся от себя,
и потому рискует моё сердцебиение,
не покоя взыскует, а лишь забвения
на самой верхней ветке неба.
* * *
И я увидела: меня вздымая в воздух,
слова работают лишь потому, что им
угодно подтверждать миропорядок
извечный (все до одного тщеславны -
мой грех, - но этим не введу в обман)
И я почуяла: зелёный цвет коварен,
он губит прочие цвета. И я
за аистами в их полёт пустилась,
учась парить, и крылья опуская,
забыв одно лишь - преданность свою.
И я решила: удирать, так с песней!
Тарантула приняв за тарантеллу,
пляшу, и потихоньку отступает
меня угрюмая толпа. И я
гляжу и вижу: сказанное слово
земным становится, простым. И слава Богу,
не часто вырывается земля
из-под его колёс.
И я вписала в свой реестрик хрупкий
простую фразу, ею обозначив,
что целиком принадлежу тебе.
Но ты об этом забываешь ради
прозябшего цветка на горном склоне:
лишь тот его сорвёт, кто заслужил
прозванье побеждённого.
* * *
Слова владеют ласковым морем, тёплым песочком;
жабы владеют ручьями, а также тенью студёной
совести жаркой моей. Но у печали
сил недостанет, риска не хватит в нас пробудить
храбрые, невероятные мысли о смерти.
Сосны пожаром владеют, ждут катастрофы.
Руки их долгие тянутся благословить
тихое небо, подёрнутое отчаянием
и гениальностью. Сколько же надо отчаяния,
чтобы искать божества всемогущего
в поросли этой долговязой травы?
Воспоминаньем о днях своих лучших владеют развалины,
эти раскопки, пейзаж опалив, будто кричат:
в мире увидимся лучшем, ныне - прощай! В этот час
прихоть и похоть к тебе подойдут шагом размеренным,
под руку поведут и утопят в студне
сумерек.
Я не владею ключом, в этот рай я не вхожа. И
меня совершенно не трогают ваши тайные планы,
взлелеянные очень давно чёрными офицерами,
которые правят судьбами мира.
Пусть же мир самостоятельно правит своим измотанным
мотоциклом; пускай скрежещет зубами
в последнем усилии.
* * *
В камере пыток воображение заперто,
ведь для идиллий невыносим сомнений жар.
Как в научной фантастике, благость сменил кошмар;
так же и наша любовь - партия в шахматы.
Призрак-фантазия домом пустым командует,
бурная преданность битве ему велит
всё привести в непредсказуемый вид.
Да и мигрень то и дело накатывает.
Этим желанием, этой нуждой довериться
вкупе с приказом обманывать вечный объявлен шах
королеве; не верит она, ей не верят - мешает страх,
даже чистильщики обуви врут уверенней.
Ёжатся ветви дерев-душегубов, прячась от света.
Листья их вольные недовольные счёт ведут
шалостям ветра. И лютый гнев королевы тут
лютой сменяется нежностью - страстной тоской по ветру.
Да и сам ветер, меняясь, становится чистым порывом,
нежностью к ветру!
* * *
В свой чёрный час я видела закаты
холодных дней, переоценке подвергая
то, что меня нисколько не касалось.
И в эти считанные дни моих мучений
под пыткой (что и день - сдиранье кожи)
меня сверлило этот тщетное занятье -
выискивать спасительные меры
и рыскать в поисках блаженных рощ закатных,
покой струящих, только и всего.
Итак, расплатою за ритм практичной жизни
вот это яростное рвенье крови к ранам,
которые не тягостны, а только
порывы охлаждают; пустота по части планов
при попытке строить планы.
И, начиная эту стройку, непременно ты обнаружишь,
как неверно, скверно понят!
* * *
Оплаканного рая - земли, где мир настанет
пускай на миг! - тебе не обрести.
Учти: такое не исчислишь, не измыслишь,
не сложишь из деталей и реалий.
Зло, неразлучное с добром, одну дорогу
упорно топчет зимним утром - впечатленье,
что облегчить оно должно себе на благо
удел твой в битве за существованье.
Нет, радость не родится, но рождает
такие ветры свежие и солнце,
что все расчёты - в пух и прах: страдай,
потом считай на нежной грани осязанья -
как много свежести утратил в бегстве дней.
* * *
Заданность вьёт свои нити, от дерева к дереву
тянется: вырвись, беги на свободу, очнись
от рабского самообмана!
Этот единственный час оставался у нас постоянно,
он мог бы остаться прекрасно и в нашем отказе
участвовать в этом вульгарном и пошлом сюжете.
Но лавр благородный задушен тряпьём хризантем,
пала империя или господство любви прекратилось:
ночь покатилась и, помню, проглянули
первые звёзды.
* * *
Зелень ветки, растаявшей в плеске созвучий
к белладонне: ладони, плоды, обладанье -
и слогов я сейчас не найду, для которых
быть изящной словесностью - фальшь и страданье...
Расцветанье изысканно, ветка кренится
вправо, словно цветами клубится и грязью
слов, которым твоих представлений граница
продиктована внутренней связью.
Милосердие кедра, ещё милосердней
только ветка: плодов ли свисанье тугое
или ноша цветка - и вдобавок не помнишь,
как звучит его имя другое!
* * *
Вслушайся
в бешенство встречного ветра -
перечислены все оправданья,
всех почтовых счетов километры, -
пронзительность порноискусства
похороны
изящного.
Неба дождливость,
статуй фальшивость
в парках промокших.
* * *
Ангелы на небосклоне
белые и синие
меня видят на балконе
белом и чёрном
Кризис боваризма
спазмы обнищанья!
кризис роз и лилий
кризис масс, усилий
Словно по диагонали
диалог четверолик
вот автобуса портрет
снова двигаюсь куда-то
и молитвы там другие
почему деревья синие такие?
(И те же самые предметы
горстями света засевают моё сердце)
* * *
Простая любовь, которая
отчаянье в чистом виде:
это именно то, что люди
любовью зовут? Или жажда
в кого-то вдохнуть бескорыстно
то, чем ты обделён от рожденья?
Это что? Моя ценность реальная
или только мечта идеальная,
плод голодного воображенья?
* * *
Легче лёгкого делать
именно то, что нам хочется делать.
Труднее трудного быть
именно тем, кем хочется быть.
(Утрачивать рай за раем) -
объёмы моей аксиомы,
ни камеры мне одиночной,
ни рая с тоской непорочной.
Но страстью возвысим прекрасное!
Но как мы зависим от доблести!
(Это я управляю таинственным,
и ты подчиняешься этому).
Вообще она удивительная была, эта семья Росселли. Богатые флорентийские евреи, меценаты, интеллектуалы. Бабушка, Амелия Пинкерле-Росселли, в честь которой Амелию и назвали, - убеждённая суфражистка, республиканка, участница объединения Италии. Её сыновья, Карло и Нелло - основатели движения "Справедливость и свобода", личные враги Муссолини. А Пальмиро Тольятти, как пламенный коммунист, считал, что и не социалисты они вовсе, а единственной книге Карло - "Либеральный социализм" - место на свалке истории.
В 1937 году Карло и Нелло Росселли были убиты французскими фашистами, так называемыми кагулярами, на курорте в Нормандии. Все виновники были оправданы, свидетельские показания не были приняты в расчёт. Вдова не стала долго мудрствовать и увезла Амелию и старшего сына, Джона, сначала в Швейцарию, а потом в Штаты, где у неё были родственники. Во всех этих странах Амелия училась: много, на разных языках и бессистемно. В круг её интересов входили литературоведение, философия и музыка. Она выступала как концертирующая пианистка, плотно изучала теорию музыки, была известна как специалистка по этнической музыке. В сущности - гораздо более известна, чем поэтесса. В Италии наиболее признанными были её таланты переводчицы с английского языка. Особенно известна в переложениях Росселли поэзия Силвии Плат, с которой она ощущала особое духовное сродство.
В 1949 году умирает мать поэтессы. Через некоторое время убитая горем дочь попадает в лечебницу с нервным срывом. Позднее они начинают учащаться. В 70-е годы музыкантша понимает, что разучивается играть. Её мучают страхи и бессонница, нарушается речь, походка становится неестественной и шаткой... В швейцарской психиатрической лечебнице ставят диагноз - параноидная шизофрения, кататонический синдром. Но чем больше Росселли принимала антипсихотики, тем ей становилось хуже. В конечном итоге выяснилось, что всю дорогу её лечили не от того, чем она болела. Не шизофрения! Болезнь Паркинсона, манифестировавшая необычно рано, до сорока лет. В 1996 году, понимая, что скоро лишится последней возможности себя обслуживать, Амелия Росселли сводит счёты с жизнью, выбросившись из окна съёмной квартиры в Риме.
Стихи Амелии Росселли не сравнимы ни с чем. В переводах предстают две разные поэтессы. Е. Костюкович поймала особый настрой "поэтессы научного исследования", как себя называла Росселли. У Мориц сплошная мелодия, сплошной порыв. В оригинале, как утверждается, музыка и математика едины. Какая Росселли вам больше близка?
* * *
Завидуя практицизму людей, я наблюдала за
вполне обычным мужчиной: он нёс на квадратных плечах,
как розу, воздушный тюфяк. Я твердила, как шут хохоча,
что ты есть. Прошлый вечер признаем удачным, хоть ты
появился вне всяких предчувствий и вне предсказаний любых. После встречи
я брела в полыханье неоновом. Дома в тот вечер
ты был снова и снова, как жизни основа, твой образ во мне
в глубине не терялся на дне, ты его охранял и во сне; этот образ
прежде таял часами и днями и днями; теперь возрождался,
исполнясь тебя без тебя для тебя в одинокости этой весны,
всплывая средь жуткой зимы, о душа моя!
* * *
Несбыточный опыт прожить торопясь, мы крушили
скорлупы своих одиночеств. Трудились. Хотя и
считаем, что нам повезло, раз уж кучей заброшены в кузов,
как овощи возят на рынок - но это ведь траурный поезд;
от снега обманчиво белый, в дожде грузовик наш чернеет, как ад;
Наш ум, обходя оговорки, дурача охрану, решился
на сложный экзамен, весьма ненадёжный: ведь сам же
себя норовит обмануть. И моё торжество обернулось
свиданием модных чертей, и любая любовь пропадала,
когда ты распечатывал окна владений своих,
полных яда, и яд растекался в ладонях моих,
моего волшебства, адаптации зависти. Это сраженье
дух выигрывал, в ход обречённо пуская запасы решений,
завалявшихся в погребе. После ничтожнейших и
потаённейших в мире отчаяний.
Светлое воскресение
как прощение и отчаяние, и море в волнении
заглушало стенания разума, в то время как,
стрекоча, шестерёнки протягивали облегчение.
И вина становилась желанной и милой. Ведь именно
безысходность пускает в движение
колёса счастья.
* * *
Завязалась цепочка причин. Незнакомая тень,
ты заметил, по замкнутым рощам металась.
Закончился день,
и узнал ты внезапно, уже на рассвете заката,
кто укрыл лицо на груди твоей, и назвал братом
того, кто спасал тебя, длил твоё куцее
ненадёжное бытие.
Я не знала, как быть мне с протянутой этой рукой,
опасаясь обидеть пожатьем её, опасаясь, что мой покой
слишком уж нелюдим.
Завершив эти строки, я ощутила сразу:
не окажется долгой свобода. Слишком твоё дыхание
бурно; слишком уж искренние слёзы текут у тебя
под ноги первому встречному.
Очень правильно выбрано место для слезоточивого газа:
совершенно ничья территория, где происходит братание
таких же, как ты, забастовщиков, отрекшихся от себя,
и потому рискует моё сердцебиение,
не покоя взыскует, а лишь забвения
на самой верхней ветке неба.
* * *
И я увидела: меня вздымая в воздух,
слова работают лишь потому, что им
угодно подтверждать миропорядок
извечный (все до одного тщеславны -
мой грех, - но этим не введу в обман)
И я почуяла: зелёный цвет коварен,
он губит прочие цвета. И я
за аистами в их полёт пустилась,
учась парить, и крылья опуская,
забыв одно лишь - преданность свою.
И я решила: удирать, так с песней!
Тарантула приняв за тарантеллу,
пляшу, и потихоньку отступает
меня угрюмая толпа. И я
гляжу и вижу: сказанное слово
земным становится, простым. И слава Богу,
не часто вырывается земля
из-под его колёс.
И я вписала в свой реестрик хрупкий
простую фразу, ею обозначив,
что целиком принадлежу тебе.
Но ты об этом забываешь ради
прозябшего цветка на горном склоне:
лишь тот его сорвёт, кто заслужил
прозванье побеждённого.
* * *
Слова владеют ласковым морем, тёплым песочком;
жабы владеют ручьями, а также тенью студёной
совести жаркой моей. Но у печали
сил недостанет, риска не хватит в нас пробудить
храбрые, невероятные мысли о смерти.
Сосны пожаром владеют, ждут катастрофы.
Руки их долгие тянутся благословить
тихое небо, подёрнутое отчаянием
и гениальностью. Сколько же надо отчаяния,
чтобы искать божества всемогущего
в поросли этой долговязой травы?
Воспоминаньем о днях своих лучших владеют развалины,
эти раскопки, пейзаж опалив, будто кричат:
в мире увидимся лучшем, ныне - прощай! В этот час
прихоть и похоть к тебе подойдут шагом размеренным,
под руку поведут и утопят в студне
сумерек.
Я не владею ключом, в этот рай я не вхожа. И
меня совершенно не трогают ваши тайные планы,
взлелеянные очень давно чёрными офицерами,
которые правят судьбами мира.
Пусть же мир самостоятельно правит своим измотанным
мотоциклом; пускай скрежещет зубами
в последнем усилии.
* * *
В камере пыток воображение заперто,
ведь для идиллий невыносим сомнений жар.
Как в научной фантастике, благость сменил кошмар;
так же и наша любовь - партия в шахматы.
Призрак-фантазия домом пустым командует,
бурная преданность битве ему велит
всё привести в непредсказуемый вид.
Да и мигрень то и дело накатывает.
Этим желанием, этой нуждой довериться
вкупе с приказом обманывать вечный объявлен шах
королеве; не верит она, ей не верят - мешает страх,
даже чистильщики обуви врут уверенней.
Ёжатся ветви дерев-душегубов, прячась от света.
Листья их вольные недовольные счёт ведут
шалостям ветра. И лютый гнев королевы тут
лютой сменяется нежностью - страстной тоской по ветру.
Да и сам ветер, меняясь, становится чистым порывом,
нежностью к ветру!
* * *
В свой чёрный час я видела закаты
холодных дней, переоценке подвергая
то, что меня нисколько не касалось.
И в эти считанные дни моих мучений
под пыткой (что и день - сдиранье кожи)
меня сверлило этот тщетное занятье -
выискивать спасительные меры
и рыскать в поисках блаженных рощ закатных,
покой струящих, только и всего.
Итак, расплатою за ритм практичной жизни
вот это яростное рвенье крови к ранам,
которые не тягостны, а только
порывы охлаждают; пустота по части планов
при попытке строить планы.
И, начиная эту стройку, непременно ты обнаружишь,
как неверно, скверно понят!
* * *
Оплаканного рая - земли, где мир настанет
пускай на миг! - тебе не обрести.
Учти: такое не исчислишь, не измыслишь,
не сложишь из деталей и реалий.
Зло, неразлучное с добром, одну дорогу
упорно топчет зимним утром - впечатленье,
что облегчить оно должно себе на благо
удел твой в битве за существованье.
Нет, радость не родится, но рождает
такие ветры свежие и солнце,
что все расчёты - в пух и прах: страдай,
потом считай на нежной грани осязанья -
как много свежести утратил в бегстве дней.
* * *
Заданность вьёт свои нити, от дерева к дереву
тянется: вырвись, беги на свободу, очнись
от рабского самообмана!
Этот единственный час оставался у нас постоянно,
он мог бы остаться прекрасно и в нашем отказе
участвовать в этом вульгарном и пошлом сюжете.
Но лавр благородный задушен тряпьём хризантем,
пала империя или господство любви прекратилось:
ночь покатилась и, помню, проглянули
первые звёзды.
* * *
Зелень ветки, растаявшей в плеске созвучий
к белладонне: ладони, плоды, обладанье -
и слогов я сейчас не найду, для которых
быть изящной словесностью - фальшь и страданье...
Расцветанье изысканно, ветка кренится
вправо, словно цветами клубится и грязью
слов, которым твоих представлений граница
продиктована внутренней связью.
Милосердие кедра, ещё милосердней
только ветка: плодов ли свисанье тугое
или ноша цветка - и вдобавок не помнишь,
как звучит его имя другое!
* * *
Вслушайся
в бешенство встречного ветра -
перечислены все оправданья,
всех почтовых счетов километры, -
пронзительность порноискусства
похороны
изящного.
Неба дождливость,
статуй фальшивость
в парках промокших.
* * *
Ангелы на небосклоне
белые и синие
меня видят на балконе
белом и чёрном
Кризис боваризма
спазмы обнищанья!
кризис роз и лилий
кризис масс, усилий
Словно по диагонали
диалог четверолик
вот автобуса портрет
снова двигаюсь куда-то
и молитвы там другие
почему деревья синие такие?
(И те же самые предметы
горстями света засевают моё сердце)
* * *
Простая любовь, которая
отчаянье в чистом виде:
это именно то, что люди
любовью зовут? Или жажда
в кого-то вдохнуть бескорыстно
то, чем ты обделён от рожденья?
Это что? Моя ценность реальная
или только мечта идеальная,
плод голодного воображенья?
* * *
Легче лёгкого делать
именно то, что нам хочется делать.
Труднее трудного быть
именно тем, кем хочется быть.
(Утрачивать рай за раем) -
объёмы моей аксиомы,
ни камеры мне одиночной,
ни рая с тоской непорочной.
Но страстью возвысим прекрасное!
Но как мы зависим от доблести!
(Это я управляю таинственным,
и ты подчиняешься этому).