Борис Акунин. Чайка
"Маленькая гнусность, у нас,
у писателей, это в порядке вещей"
Б. Акунин (цитата из спектакля Чайка)
“Если в начале пьесы на стене висит ружье,
то (к концу пьесы) оно должно выстрелить”.
В оригинале: “Нельзя ставить на сцене
заряженное ружье, если никто не имеет
в виду выстрелить из него”.
Из письма Чехова к литератору
А. Лазареву-Грузинскому
от 1 ноября 1889 г
Мой театральный агент во мне почти разочаровалась, а когда-то я был ее любимым клиентом. Но, помня до сих пор мои вкусы, она иногда звонит с предложением билетов, а я обычно отшучиваюсь, но тут вот что-то дал слабину и согласился. На что купился? Ну во-первых, Чехов, «Чайка». Во-вторых, постановка по Борису Акунину.
Ужасно любопытно стало, что же для него Чехов, ну и, собственно, что он с «Чайкой» сделает. В то, что он сможет пройти мимо классики спокойно и уважительно, не верилось. Но, признаюсь, такого даже я, при всем своем предвзятом к Акунину отношении, не ожидал.
Вообще, я раньше любил Театр современной пьесы, и кафе там было милым, и постановки казались современными, свежими и, не побоюсь этого слова, актуальными. Особенно любил Казаковское «Ниоткуда с любовью» по Бродскому. Но с тех пор прошло много лет, и вдруг такая удача. Пошел, немного удивившись, что сцена теперь не на Трубной, но да какая вроде бы разница?
Начали минут на десять позже, причем еще во время рассадки зрителей, при включенном свете и открытых дверях. Слегка отдернулся край занавеса, какой-то парень в холщовых штанах огреб в табло, затем получил метлу и начал подметать сцену. На стене висело ружье... И приобщение к классике началось.
Справедливости ради, конечно можно было почитать предварительно о спектакле, но я предпочитаю сначала смотреть сам. В этот раз почему-то был заранее уверен, что передо мной, возможно, неожиданное прочтение, но это все же «Чайка» Чехова, отчего в начале представления мучительно пытался сообразить: «Это что? К спектаклю они готовятся? Но в табло-то зачем?». Затем на цену вышел второй, бомжеватого вида персонаж, и начались странные гэги в духе Чарли Чаплина. Отчетливо потянуло пошлостью.
Через пару минут сообразил, что на сцене финал пьесы, хотя прошло всего минут пятнадцать представления. Но вскорости выяснилось, что Константин Треплев был убит, что убийца - один из присутствующих в усадьбе, и что Чехов плавно превращается в Агату Кристи. Последнюю никогда не любил, тратить время на детектив было жалко, и я стал обдумывать план бегства. А тем временем на сцене сально шутили в духе:
- «Я вернулась, чтобы отдаться ему. Ну надо же мне было его как-то успокоить, чтоб спасти Борис Алексееча (Тригорина). <...> И он (Константин Треплев) взял меня прямо тут, у стеклянной двери…(пауза) за плечи»
В общем, пошлостью стало-таки прям пованивать, причем со всех сторон, а странности тем временем продолжались. Например, на сороковой минуте представления убийца был найден, им оказалась Нина Заречная. Причем она особо и не отпиралась, легко призналась, объяснив свои действия тем, что сначала решила отдаться Треплеву во имя любви к Тригорину, но во время “прелюдии” ей стало противно и Константина пришлось убить, дабы ситуацию разрешить. Звучит дико, но вспоминаешь кошмарный случай с директором "Огов" Кабановым, и веришь в версию Акунина. Истории-то, в принципе, похожи в своем безумии. Но еще же оставался час действа? И тут внезапно объявили антракт.
Я оказался настолько озадачен происходящим и решил-таки досмотреть до конца. Вторая часть началась с повторения концовки первой, с небольшими изменениями в деталях. «Ага», - решил я, - "Режиссёр тоже смотрел “Гамлета” Грегори Дорана с Дэвидом Теннантом в главной роли, и ему тоже понравилось решение с антрактом":
Но быстро выяснилось, что во-первых, сходство было случайным и мимолетным, а во-вторых, происходящее на сцене мне напоминало совсем другое. И как это не странно, это был аниме-сериал "Когда плачут чайки (Umineko no Naku Koro ni/When They Cry 3)". Причем напоминало настолько, что сюжетно смотреть дальше стало неинтересно. Все “внезапные” повороты действа я уже знал. Хотя нет, все, кроме одного, о котором отдельно скажу в конце. Справедливости ради надо сказать, что это как раз тот случай, когда “гениальные идеи носятся в воздухе”. “Чайка” Акуниным написана в 2000-ом, а спектакль поставлен год спустя Иосифом Райхельгаузом. Премьера же аниме-сериала состоялась в конце 2007-го. Но так как я сериал посмотрел первым, то именно происходящее на сцене мне казалось вторичным. Мистика, но перекликались даже названия: “Чайка” - у спектакля, и “Когда плачут чайки” - у сериала. Причем последнее, на мой взгляд, подошло бы спектаклю даже больше.
Сама же “общая” идея внешне проста: берется какое-то таинственное событие (смерть Константина, например) и ему дается рациональное, простое и убедительное объяснение. Зрителю кажется, что все просто, что он все понял "по первым нотам", что идея “вторична” и так далее, но потом это же самое событие рассматривается под немного другим углом зрения, и возникает второе, совершенно отличное от первого, но не менее простое и убедительное объяснение. Затем раз за разом даются все “новые” и “новые” объяснения, пока зритель не перестанет вообще что-либо понимать. Под конец даже сама тайна разгадки теряет важность и отходит на второй план, а ее место занимают “мистерия страстей человеческих", на которые смотришь заворожено, как в бездну.
Правда, принципиальная разница между постановкой и аниме-сериалом все же есть. Если Акунин сводит Чехова к Агате Кристи и “светской хронике”, то японцы, наоборот, идут в обратном направлении, поднимая молодежный мистический экшн по мотивам детектива до Шекспировских страстей. Этим-то, наверно, мне и запомнился сериал, хоть и смотрел я его довольно давно. Он произвел тогда на меня сильное впечатление. Хоть и считается, что жанр аниме - легкомысленная белиберда, но такое восприятие, как мне кажется, от незнания. Вопрос с аниме далеко не так прост, как кажется на первый взгляд. Во-первых, аниме - это “народная” культура. Да, современная, да, “городская”, но, и это во-вторых, не “синтетическая”, созданная маркетологами, а родившаяся в результате синтеза классической японской культуры и “насильно” насаждаемой американо-европейской (под американо-европейской культурой тут понимается как классическая западная культура, так и глобальный американский масскульт). Проявляется этот странный синтез не только в аниме, но и, например, в фильмах Акиро Куросавы, который раз за разом возвращается к шекспировским сюжетам, рассказывая их на японский лад. Правда “европейцу” понять этот синтез не просто, так как японцы используют другой образный язык, другие символы, другие контексты... Еще больше дело осложняется тем, что внешне часто используются заимствованные у западной культуры графические образы и классические сюжеты, наполняемые при этом совершенно отличным от европейского, собственным содержанием.
Возвращаясь же к аниме… Возможно, именно поэтому многие и судят о нем искаженно, сравнивая с западными аналогами, или по адаптированным для западного зрителя вариантам. Такой подход мне кажется неправильным. Аниме - это развитая городская субкультура, в которой есть место всему: и коммерческому, и экспериментальному, и порочному, и образовательному, и тонкому, и примитивному, и глубокому, и шаблонному. И феномен, например, Синкая Макото, создающего свои фильмы, идущие потом в широком прокате и побеждающие на международных конкурсах, практически самостоятельно, показывает насколько этот жанр остается ”народным”. А запрещенные “официальной” культурой темы, поднимаемые Миядзаки в "Ветер крепчает", показывают насколько аниме остается независимым от масскульта.
Возможно, причудливый синтез западной маскультной формы и японского содержания в аниме и произошел из-за того, что в нем новое поколение японцев нашло возможность высказать все то, чему не осталось места в рамках навязанной массовой западной культуры (в том числе и, например, то, что образ русских - это не образ врага, тогда как американцы и англичане враги почти всегда). Ну а "форма" и "язык образов" выбраны такими, потому что они естественны для молодого поколения японцев. Они выросли с комиксами и американским маскультом, с помощью них они говорят, и это язык, который им наиболее понятен. Да, он выглядит “западным”, но вдумчивый разбор некоторых, внешне примитивно выглядящих сериалов, может высветить такие пласты коллективного бессознательного, поставить такие философские проблемы или обратиться к таким глубинам японской культуры, что даже просто расшифровка использованных образов требует культурного багажа, доступного только специалистам. Я пытался показать это, когда разбирал, точнее сказать пытался разобрать "Ветер крепчает" Миядзаки. А ведь это далеко не самый сложный пример. И очень жалко, что в общественном мнении аниме стало всего лишь японским аналогом американского масскульта.
Поэтому повторюсь: "Когда плачут чайки" - как раз пример того, как на базе европейских образов из массовой культуры и шаблонного сюжета в духе Агаты Кристи, японцы поднимают вопросы шекспировского размаха.
Акунин же работает в противоположном тренде, он берет классику, и не абы какую, а Чехова, и низводит ее до бульварного чтива. Причем даже не до уровня Агаты Кристи, а ниже, куда-то ближе к ток-шоу в духе “Скандалы, интриги, расследования”. И давая свои детективные трактовки гибели Треплева, в каждую обязательно вставляет какую-нибудь гадость. В чем ему режиссёр, кстати, в меру сил помогает. В итоге Чехов не просто “убивается”, а даже хуже, зрителей убеждают, что это и есть Чехов.
Ну и всюду проникающая пошлость. Вот как еще назвать режиссерский ход одеть всех героев в костюмы "якутских оленеводов"? Или Медведенко, вдруг говорящий голосом пьяного Ельцина? А доктор Дорн, реально курящий трубку на сцене? Законы в театре не действуют? Или мы так изображаем “контркультурность”? Но по сравнению с тем, что делает Акунин, это все мелочи. Акунин работает по крупному, он не “шалит” с Чеховым, он слово антигерой романа Томаса Манна «Доктор Фаустус» Адриан Леверкюн пытается уничтожить "Чайку" Чехова, как «Девятую симфонию».
Только так я себе могу обяснить, как по одному из "вариантов" произошедшего в пьесе, Тригорин, оказывается геем (а возможно, что еще и педофилом), который убивает Треплева и из-за ревности к Заречной. Причем до этого Триогрин то ли совращает убитого, то ли пытался это сделать, и о чем Аркадина знает, но мирится ради "любви". Повторюсь, мать мирится с тем, что любовник совращает ее сына. Ничего не напоминает? Вот что это? Мне кажется это уже не пошлость! Но и пошлость присутствует. Что может быть пошлее, чем версия, в которой Треплева убивает доктор Дорн? Мотив? Доктор Дорн - активист-фундаменталист из общества защиты животных, ну а Треплев, забавы ради, убивает животных! Хотя, и тут есть второе дно, когда: что человеческая жизнь, что жизнь чайки - разницы нет. И если зоотехники могут сокращать поголовье домашних животных, то почему бы этого не делать социотехникам? Мешает гуманизм? Ну так давайте убедим всех, что нет разницы между человеком и чайкой. А в чем-то чайка даже лучше... Чехов же писал об этом, да? И значительная часть зрителей, судя по трезвону мобильнвых во время представления, после просмотра в этом будет практически уверена. И вот все акунинское повествование наполнено подобными “закладками”, поданными как бы “прикольно”. И правда, разве это не “прикольно”, что сын у Маши не от мужа (Медведенко), а от Константина Треплева, по пьяни “сделанный”. Публике нравится, публика хохочет и хлопает… не отключая мобильные телефоны.
Click to viewНо самое отвратительное в Акунине для меня даже не это. В вышеописанном он лишь транслирует некоторые, не им заданные “культурные тренды”. Автохтонно же в Акунине другое - его безграничное социальное высокомерие. В пьесе есть один персонаж - Яков, тот, которому в самом начале бьют морду. Он из тех, кого "Акунины" считают быдлом и "ватниками". Так вот, вариант, что Яков может убить Треплева за издевательства над собой, вообще не рассматривается. Потому что "мухи" должны заниматься говном, а не лезть в дела "пчел". Потому, что раб не может убить господина, он может только терпеть. В крайнем случае, раб может повести себя как зверь, но тогда против его палки будет револьвер "хозяина" (с чего, кстати, представление и начинается). А вот убить господина, имитировав его самоубийство животное не может! Для Акунина это невозможно! На такое он не готов идти даже ради "чистоты формы". Хотя, мне кажется, ему даже в голову не придет поставить "ватника" вровень с собой.
Вот так вот сходил в театр. Билет стоил 2 тысячи, и это на балконе. Думал еще на нового Онегина сходить, но там билеты до 9,5 тысяч... Ну его нафиг, такой театр за такие деньги. Книги наши друзья!
PS А ружье, висевшее в начале первого акта, так и не выстрелило.