Усадьба и местечко Дукора. Часть 1.
Истоки местечка Дукора, что между Минском и Игуменом уходят в литовское средневековье. В то время, когда в самом начале 16 столетия местность, где она располагается, входила в волость, называющуюся Бакшты. Это название, типичное, скорее, для северо-западной Беларуси, свидетельствует о том, что когда-то здесь проживали представители балтских племён. И именно в балтийских языках стоит, очевидно, искать корни самого названия этого местечка (dūkrà - по-литовски «падчерица»).
В начале 16 века волость Бакшты принадлежала знатному дворянину Великого княжества Литовского Николаю Кезгайле, земскому литовскому маршалку, а затем его сыну Станиславу. Станислав Кезгайло воспитывался под опекой другого могущественного литовского рода Радзивиллов, в частности знаменитого великого гетмана литовского Юрия Радзивилла по прозвищу Геркулес. Так же, как и Радзивиллы, Станислав перешёл из католичества в кальвинизм, и точно так же он получил от императора Священной Римской империи аристократический титул - но не князя, а графа. К сожалению, его единственный сын Ян пережил отца всего лишь на год и род Кезгайлов по мужской линии пресёкся. Принадлежащие ему земли вместе с волостью Бакшты перешли в собственность тёток Станислава Барбаре и Анне, бывших замужем, соответственно за тиуном виленским Андреем Завишей и тиуном поюрским Станиславом Шеметом. Поэтому в конце 16 - начале 17 столетия владельцами Бакштов значились то род Завишей, то Шеметов, пока наконец в середине 17 века они окончательно не закрепились за потомками Барбары Завиши-Кезгайло. Кстати, память о своих славных предках по женской линии Завиши (о которых уже писалось в рассказе о местечке Узда) сохранили навсегда, добавив к своей фамилии эту приставку «Кезгайло». Также в документах они подчёркивали свою связь с графским титулом Станислава Кезгайло (хотя фактически не имели к нему отношения) и писались «графами на Бакштах».
Портрет Станислава Кезгайло. Рисунок Йозефа Полковского 1862 года с более древнего родового портрета.
А что же Дукора? Дукора при Завишах в конце 16 века была средних размеров селом под сотню дворов, жители которого платили владельцам дань куничьими шкурами. Ответственным за это лицом был сельский староста, избираемый местными жителями. В 1615 году в Дукоре насчитывалось 84 крестьянских двора во главе со старостой Тимофеем Мазовчичем. Учитывая то, что Завиши были ревностными католиками и активными участниками перевода православных в униатство, можно предположить, что в это же время униатами стали и жители Дукоры. Скорее всего, в это же время рядом с селом возникает и небольшой феодальный двор.
В середине 17 века в Дукоре уже была своя новая большая униатская церковь - центр прихода, который вместе с соседними деревнями составлял без малого тысячу человек. Более того, именно эта церковь являлась главным храмом всей блонского униатского благочиния, объединявшего приходы на много километров вокруг. Она была освящена под титулом святого Илии. Существует теория, согласно которой храмы, посвящённые этому святому, строились на месте древних капищ языческого бога-громовержца Перуна. По данным летописей идолы Перуна ставились на холмах. А старая дукорская церковь, согласно описаниям, как раз стояла на возвышенности за деревней, на берегу реки Свислочь при дороге, ведущей на Руденск и Дричин. Наиболее вероятное её расположение - на холме, где сейчас находится дукорское кладбище (умерших обычно хоронили у храмов). Вполне возможно, что она стояла на месте, где люди когда-то почитали Перуна, или, точнее, Перкунаса, принимая во внимание древнее балтское население волости Бакшты.
В дукорской церкви была звонница с тремя колоколами, в самой церкви было три алтаря - центральный в честь Иисуса Христа и два боковых - в честь святого Илии и святого Николая. Также в храме находилась почитаемая икона Пресвятой Богородицы, украшенная коронами, табличками-вотами и серебряными крестиками. Поскольку церковь являлась центром большого прихода и благочиния, то её богослужебная утварь и литература (Евангелие, Служебник, Требник и др.) также были искусной работы и были богато украшены с применением дорогих тканей и серебра. Настоятелем дукорской церкви святого Илии в середине 17 столетия был священник Пётр Дмитрович.
В начале 18 столетия Дукора принадлежала надворному литовскому маршалку, генерал-майору литовской кавалерии Игнатию Завише, женатому на Марцибелле Огинской. Эта пара не имела детей, поэтому после смерти Игнатия в 1738 году Дукора сначала оставалась у его вдовы, а затем перешла к её племяннику - знаменитейшему государственному и военному деятелю Речи Посполитой, композитору, поэту и меценату Михаилу Казимиру Огинскому. Этот могущественный магнат, один из главных соперников Радзивиллов того времени (и в частности Кароля Станислава Радзивилла «Пане Каханку»), по степени влияния на Литве немногим уступал королю Речи Посполитой. Он мог вершить судьбы людей, и приближённые к нему мелкие шляхтичи впоследствии могли рассчитывать на серьёзные успехи в своей государственной карьере.
Портрет Михаила Казимира Огинского неизвестного художника 18 века.
Именно такими шляхтичами были военный судья войск ВКЛ Станислав Монюшко и личный секретарь Михаила Огинского Франтишек Ошторп. Согласно легенде, последний был сыном простого шведского солдата, оставшегося в Литве после окончания Северной войны. Хотя понятно, что солдат был далеко не «простой», а очевидно дворянского происхождения, который принял католичество и легко влился в шляхетскую культуру Речи Посполитой. Его сын Франтишек стал не только секретарём Михаила Огинского, но и полковником кавалерии войск ВКЛ и представителем Минского воеводства в великокняжеском трибунале. Также Михаил Казимир Огинский передал Франтишку Ошторпу упраление и аренду над некоторыми своими имениями, среди которых была и Дукора. Ещё одним таким управляющим и арендатором имениями в тех же краях был упомянутый Станислав Монюшко. Вместе они занимались также и поставками продовольствия для великокняжеской армии. Конец 18 столетия был для этой армии, а также для экономики Речи Посполитой, очень тяжёлым временем. Постоянные внутренние межусобицы, умноженные на агрессию российских войск совершенно измотали страну и привели к тому, что за долги по армейским поставкам Огинским пришлось расплачиваться собственной землёй. Сначала Михаил Казимир передал все свои имения своему родственнику, известнейшему Михаилу Клеофасу Огинскому. Но и тому не оставалось ничего сделать, кроме как раздать владения кредиторам. Монюшко и Ошторп хоть и были патриотами Речи Посполитой, но шансом разжиться землёй за счёт утратившего могущество былого своего покровителя не упустили. И два крупнейших имения - Дукора и соседние Смиловичи - оказались в их руках. Оставалось только поделить их между собой. Для этой цели они воспользовались таким, пожалуй, не имеющим в литовской истории аналогов, способом, как вытягивание жребия. Дабы всё было честно, организацией жребия занималась «третья сторона» в лице смиловичского католического священника из ордена миссионеров некоего Сержпутовского. Согласно жребию, имение и местечко Дукора досталась Франтишку Ошторпу.
В конце 18 века Дукора представляла собой уже довольно крупное поселение. На берегу Свислочи появилось целое местечко с торговой площадью (за год в Дукоре проводилось 4 ярмарки!), которое тут же «оккупировали» евреи. Их в конце 18 века в Дукоре насчитывалось уже почти 500 человек. Своей синагоги они пока ещё не имели, но уже открыли начальную религиозную школу. Рядом находился усадебный двор, который в лице Ошторпа наконец получил своего постоянного хозяина, а также крестьянское село, в котором жили работники этого имения.
Старинные дукорские улочки
При разделе имений Ошторп и Монюшко учли и такой важный фактор, как наличие в отходящих им местечках христианских храмов. Если в Смиловичах был большой, красивый костёл ордена миссионеров, то в Дукоре стояла только старая обветшавшая Ильинская церковь. Поэтому по уговору между Ошторпом и Монюшко тот, кто вытягивал жребий со Смиловичами, должен был затем компенсировать своему визави постройку нового храма в Дукоре. Как уже понятно, делать это пришлось Станиславу Монюшко.
Новый каменный католический храм появился в Дукоре после 1800 года. Он стоял уже на главной торговой площади местечка. Служили там представители как римского, так и греческого обряда католической церкви, но формально он всё же принадлежал униатам.
Рубеж 18 и 19 столетий оказывается переломным для дукорской усадьбы. Из небольшого двора управляющего имением это место по замыслу Франтишка Ошторпа и его молодого сына Леона должно было стать настоящим дворянским гнездом со всеми присущими ему роскошными атрибутами. Однако эти планы едва не были поставлены под угрозу.
В 1812 году во время российского похода Наполеона среди тех, кто оказал ему активнейшую поддержку, оказался молодой Леон Ошторп. Он стал командиром минского полка жандармерии наполеоновской армии. Во время наступления войск Наполеона на Москву он охранял стратегически важные дороги в тылу от диверсий российской армии. Также есть сведения, что именно он помогал Наполеону налаживать переправы на Березине, по одной из которых (под Студёнкой) французский император впоследствии успешно ускользнул от российских войск. Для успешной деятельности на своём посту Наполеон даже выделял Ошторпу в подчинение отряд из 40 кавалеристов своей личной гвардии!
Леону Ошторпу очень повезло, что российский император Александр I оказался милостив к участникам этой кампании на стороне Наполеона. Иначе ему пришлось бы жить уже далеко за пределами Литвы, а мы бы уже не узнали той Дукоры, какой она стала в дальнейшем.
Подпись Леона Ошторпа образца 1814 года
Возродить Речь Посполитую на государственном уровне у Леона Ошторпа не получилось, поэтому он решил делать это на уровне своего имения и губернии. Леон Ошторп заканчивает строительство большого дворца в классическом стиле, вокруг которых закладываются просторные парки с системой живописных прудов на ручейках-притоках Свислочи.
Дворец в Дукоре. Рисунок Наполеона Орды 1876 г.
На въезде в усадьбу со стороны Смиловичей была высажена двухкилометровая въездная аллея и построена красивейшая брама в сочетании классического и неоготического стилей. Острый шпиль этой брамы завершающийся флюгером был виден на много километров вокруг. Наверху брамы также были установлены часы, а на нижнем уровне подвешен колокол, бивший в определённое время.
Усадебная брама в Дукоре
За брамой начиналась целая улица из усадебных построек. Здесь были и флигели-официны, и помещения для усадебной прислуги, коей насчитывалось больше ста человек, и огромные конюшни, в которых Леон планировал разводить элитные породы лошадей.
Усадебный флигель в Дукоре
Сам Леон Ошторп в это время упрочивает своё положение среди дворян Минской губернии. И не просто упрочивает, а в 1823 году избирается предводителем этого дворянства! Соперники на выборах у него были более чем достойные - граф Евстафий Прушинский из Лошицы, пан Людвик Слотвинский из Рованичей. Всё это были очень достойные люди знатного происхождения, однако современники единодушно сошлись на том, что именно у Леона Ошторпа присутствует очень крепкий внутренний стержень дворянского благородства, который так необходим, чтобы представлять их сословие перед российскими властями. После этого началось то, что в истории литовской шляхты можно с полным основанием назвать «эпохой Ошторпа». Пан Леон стал настоящей душой минского дворянства. На своём посту он - опять же по свидетельству современников - отличался исключительной справедливостью ко всем, обращавшимся к нему. В губернском присутствии во время предводительства Ошторпа каждый обратившийся мог рассчитывать на уважительное отношение и участие в своём деле. К портрету Леона Ошторпа на должности можно дополнить и такой факт, что с 1840 года он регулярно перечислял значительную часть дохода своего имения в Дукоре на нужды минских госучреждений. В то время пан Ошторп фактически содержал за свой счёт, например, все минские суды.
Портрет Леона Ошторпа. Художник Фалецкий 1830 г.
Также минчанам можно вспомнить, что облик минского Кальварийского кладбища в значительной степени сформирован благодаря Леону Ошторпу. При его содействии на кладбище в 1830 и 1841 годах были построены, соответственно, входная брама и новый каменный костёл с несколькими часовнями. Российские власти крайне неохотно шли в те годы на возведение любого католического храма на Минщине, и именно Ошторп поспособствовал благоприятному исходу в получении разрешения на строительство.
С каждым шляхтичем он хотел быть знакомым лично - чуть где-то на горизонте маячили крестины, свадьба или поминки - Ошторп был там первым гостем. В свою очередь другие шляхтичи выстраивались в очередь, чтобы принять его у себя.
Родовой герб Ошторпов «Голоцки»
Леон Ошторп находился у истоков «золотого века» дворянских усадеб в Литве. Не в последнюю очередь благодаря ему и его деятельности росло и приумножалось состояние этих усадеб на Минщине в первой половине 19 столетия. Он старался создать все экономические и моральные условия для того, чтобы шляхте Минской губернии можно было спокойно жить и развивать своё хозяйство. А ведь времена для этого были очень и очень непростые. Российский император Николай I и его чиновники, мягко говоря, не благоволили ни литовскому краю, ни его дворянству. За малейшее проявление неблагонадёжности грозила либо ссылка, либо тюрьма, либо что-то ещё похуже. В этих обстоятельствах Леон Ошторп избрал своеобразную тактику «задабривания» имперского чиновничьего аппарата. Такое далеко не всегда нравилось местной гордой шляхте, но в конечном итоге все признавали, что действия Ошторпа пошли на пользу краю.
1831 год. Тяжёлые для Польши и Литвы времена подавления восстания за возрождение Речи Посполитой. Для борьбы с «польскими мятежниками» из Риги приезжает участник множества кампаний Российской империи генерал Петер фон дер Пален. Приезжает готовый карать, с твёрдым убеждением во враждебности, в том числе себе лично, всего литовского дворянства. В Минске, где его встречает Леон Ошторп, генерал однако же находит полнейшее миролюбие и спокойное сосуществование учреждений шляхетского самоуправления и государственных органов Российской империи. Для того, чтобы продемонстрировать Палену, что такое мир литовской шляхты Ошторп приглашает его на приём в своё имение в Дукору. Ещё не доезжая усадебной брамы генерала встретил торжественный салют из пушек, а у самого въезда его встречал дворовый оркестр с хоровой капеллой. Затем был роскошный ужин с обилием изысканных блюд шляхетской кухни, театральное представление в исполнении актёров усадебной труппы, катание в упряжках, запряжённых элитными лошадьми из дукорских конюшен. В общем, из Дукоры генерал Пален уехал весёлый и довольный с убеждениями, прямо противоположными тем, с которыми он приехал. Теперь он знал, что нет в мире людей добродушнее и гостеприимнее, чем минская шляхта и её предводитель! Да, такое заискивание Ошторпа не понравилось многим, но вскоре стало понятно, что именно подобная его тактика позволила шляхте избежать обвинений в мятеже и репрессий - всего того, что она ещё сполна отведает после 1863 года.
Подобные приёмы проводились у Леона Ошторпа регулярно. Не только для российских чиновников, но и для его местных друзей. Он стремился создать в крае атмосферу дружбы и взаимной поддержки. Если у кого-то из местных шляхтичей происходило какое-то семейное событие, будь то свадьба, крестины или похороны, он всегда старался присутствовать на нём. Так же он всегда рад был принять гостей у себя дома вместе с женой Еленой из Кунцевичей. Она по свидетельству современников была хорошей помощницей своему мужу, была красивой, умной, порядочной и тактичной женщиной. В браке у Ошторпов было три дочери - Людвика, Анна и Леокадия - образованные и интеллигентные девушки, которые впоследствии вышли замуж за представителей лучших дворянских семей Минщины. Кстати, Людвика Ошторп была известна в дворянских кругах как прекрасная исполнительница произведений на фортепиано. Не без её участия усадьба в Дукоре приобрела славу ещё и лучшего музыкального салона в Литве.
Можно сказать, что Дукора при Леоне Ошторпе стала преемницей лучших старосветских традиций славного радзивилловского Несвижа. В то время как сам Несвиж со своим замком после гибели Доминика Радзивилла находился в упадке, его слава перешла к Дукоре. Здесь Леон Ошторп продолжал традицию придворных оркестров, хоров и театров, здесь он собирал в коллекции и библиотеку лучшие культурные достижения своего времени, здесь он создал центр коневодства, с которым не могли сравниться даже великолепные несвижские конюшни Доминика Радзивилла. Более 300 лошадей чистейших пород (орловских, арабских, английских) выращивали в Дукоре! Леон Ошторп собирал вокруг себя самых лучших и известных людей своей эпохи. В Дукоре гостили не только российские генералы, но и самые знатные дворянские фамилии всей Литвы, его друзьями были лучшие поэты, художники, композиторы Литвы (в том числе Ян Дамель и Станислав Монюшко), которым он помогал, среди прочего, и финансово. Всё это, а так же шумные балы и приёмы, которые очень часто случались в доме Ошторпов, рождали вокруг хозяина Дукоры славу «Пане Коханку» 19 столетия. Пышные встречи российских чиновников во дворце напоминали о визите в Несвиж в 1784 году короля Речи Посполитой Станислава Понятовского. Любимое развлечение гостей Дукоры - проехать в карете до соседней усадьбы в Прилуках и обратно - рождали воспоминания о таких же разъездах Кароля Станислава Радзивилла после пиров в Несвижском замке. Ну а отъезд Леона Ошторпа на лечение на Кавказ в экипаже, запряжённой шестёркой лошадей, был и вовсе в лучших радзивилловских традициях.
Портрет Леона Ошторпа. Литография из «Виленского альбома» Яна Казимира Вильчинского
Леон Ошторп был не просто формальным предводителем минского дворянства, он стал его душой, его колоритным символом, чья слава осталась в истории на долгие годы. И очень обидно и несправедливо, что сегодня, говоря о нём, вместо того, чтобы вспомнить, чем он действительно занимался и каким был человеком, приводят только строчки минского поэта Игнатия Легатовича про то, что якобы «после смерти Ошторпа паны перестанут пить, а мужики начнут есть». Ведь хорошо известно, что Легатович специализировался на написании эпиграмм именно такого, злословного, характера, нарочно воплощая в своих строчках самые худшие наговоры, что ходили о героях его строк в народе. К тому же нужно иметь ввиду определённые обстоятельства жизни Легатовича. В то время как его хороший знакомый Винсент Дунин-Мартинкевич во время инициированных российскими властями мероприятий по «разбору шляхты» получил от Леона Ошторпа подтверждение своего дворянского положения, Игнатий Легатович такого сделать не смог. И долгие годы он жил как простой бедный мещанин, тратил большие деньги на врачей из-за серьёзных проблем со здоровьем и часто злословил представителей своего бывшего сословия, особенно тех, кто были побогаче. Так что в его строчках посвящённых Ошторпу гораздо больше личной обиды и зависти, нежели действительного положения вещей. На самом деле положение крестьян в имениях Леона Ошторпа ничуть не отличалось в худшую сторону от положения их собратьев в любых соседних имениях. Более того, в летописи дукорской церкви отмечен факт пожертвования бывшим дворовым крестьянином Ошторпа Кириллом Коротким позолоченной рамы с посеребряными коронами для местночтимой иконы Божией Матери. А какие-либо случаи, связанные с особенной жестокостью Ошторпа или экономическим угнетением с его стороны в источниках отсутствуют. Зато есть прецеденты личного разбора подобных случаев в других имениях самим Ошторпом, что свидетельствует о том, что он никогда не оставался равнодушным к нуждам крестьян.
Ещё более мерзкий пасквиль на Леона Ошторпа попал в академиеский сборник «Легенды і паданні» под видом «народного предания». Особенно прискорбно то, что он до сих пор продолжает тиражироваться в том числе и в сувенирной литературе, которая представляет белорусскую культуру на официальном уровне. Это «произведение» было взято составителями сборника не из записей полевой экспедиции и не из книг дореволюционных фольклористов, а из… номера журнала «Работница и крестьянка» за июнь 1966 года! Можно понять, что в то время ради очернения «проклятых панов» советские фольклористы включали в сборники «легенды и предания» из женских журналов, выходящих под эгидой компартии БССР. Очень жаль, что и сегодня мы продолжаем судить по этим агиткам о честном и порядочном семейном человеке как о насильнике и убийце. Представляется, что гораздо лучшей презентацией культуры Беларуси была бы подлинная история его жизни и деятельности, которая была гораздо более многообразной и интересной, чем эта примитивная советская клевета.
Леон Ошторп трагически погиб в 1851 году. Возвращаясь из Минска с младшей дочерью Леокадией в своей карете, он проезжал мост через Свислочь у деревни Пески (недалеко от современной железнадорожной станции Михановичи). Во время проезда по мосту лошади, запряжённые в экипаж, внезапно чего-то испугались и бросились вместе с каретой в воду. Леон Ошторп по несчастью оказался единственным погибшим в этом проишествии. С его смертью, как часто говорят, ушла целая эпоха. В данном случае эти слова оправданы, как никогда… Тело Леона Ошторпа было похоронено в усыпальнице дукорской униатской церкви, которая после 1839 года стала римско-католическим храмом.
Продолжение здесь.
В начале 16 века волость Бакшты принадлежала знатному дворянину Великого княжества Литовского Николаю Кезгайле, земскому литовскому маршалку, а затем его сыну Станиславу. Станислав Кезгайло воспитывался под опекой другого могущественного литовского рода Радзивиллов, в частности знаменитого великого гетмана литовского Юрия Радзивилла по прозвищу Геркулес. Так же, как и Радзивиллы, Станислав перешёл из католичества в кальвинизм, и точно так же он получил от императора Священной Римской империи аристократический титул - но не князя, а графа. К сожалению, его единственный сын Ян пережил отца всего лишь на год и род Кезгайлов по мужской линии пресёкся. Принадлежащие ему земли вместе с волостью Бакшты перешли в собственность тёток Станислава Барбаре и Анне, бывших замужем, соответственно за тиуном виленским Андреем Завишей и тиуном поюрским Станиславом Шеметом. Поэтому в конце 16 - начале 17 столетия владельцами Бакштов значились то род Завишей, то Шеметов, пока наконец в середине 17 века они окончательно не закрепились за потомками Барбары Завиши-Кезгайло. Кстати, память о своих славных предках по женской линии Завиши (о которых уже писалось в рассказе о местечке Узда) сохранили навсегда, добавив к своей фамилии эту приставку «Кезгайло». Также в документах они подчёркивали свою связь с графским титулом Станислава Кезгайло (хотя фактически не имели к нему отношения) и писались «графами на Бакштах».
Портрет Станислава Кезгайло. Рисунок Йозефа Полковского 1862 года с более древнего родового портрета.
А что же Дукора? Дукора при Завишах в конце 16 века была средних размеров селом под сотню дворов, жители которого платили владельцам дань куничьими шкурами. Ответственным за это лицом был сельский староста, избираемый местными жителями. В 1615 году в Дукоре насчитывалось 84 крестьянских двора во главе со старостой Тимофеем Мазовчичем. Учитывая то, что Завиши были ревностными католиками и активными участниками перевода православных в униатство, можно предположить, что в это же время униатами стали и жители Дукоры. Скорее всего, в это же время рядом с селом возникает и небольшой феодальный двор.
В середине 17 века в Дукоре уже была своя новая большая униатская церковь - центр прихода, который вместе с соседними деревнями составлял без малого тысячу человек. Более того, именно эта церковь являлась главным храмом всей блонского униатского благочиния, объединявшего приходы на много километров вокруг. Она была освящена под титулом святого Илии. Существует теория, согласно которой храмы, посвящённые этому святому, строились на месте древних капищ языческого бога-громовержца Перуна. По данным летописей идолы Перуна ставились на холмах. А старая дукорская церковь, согласно описаниям, как раз стояла на возвышенности за деревней, на берегу реки Свислочь при дороге, ведущей на Руденск и Дричин. Наиболее вероятное её расположение - на холме, где сейчас находится дукорское кладбище (умерших обычно хоронили у храмов). Вполне возможно, что она стояла на месте, где люди когда-то почитали Перуна, или, точнее, Перкунаса, принимая во внимание древнее балтское население волости Бакшты.
В дукорской церкви была звонница с тремя колоколами, в самой церкви было три алтаря - центральный в честь Иисуса Христа и два боковых - в честь святого Илии и святого Николая. Также в храме находилась почитаемая икона Пресвятой Богородицы, украшенная коронами, табличками-вотами и серебряными крестиками. Поскольку церковь являлась центром большого прихода и благочиния, то её богослужебная утварь и литература (Евангелие, Служебник, Требник и др.) также были искусной работы и были богато украшены с применением дорогих тканей и серебра. Настоятелем дукорской церкви святого Илии в середине 17 столетия был священник Пётр Дмитрович.
В начале 18 столетия Дукора принадлежала надворному литовскому маршалку, генерал-майору литовской кавалерии Игнатию Завише, женатому на Марцибелле Огинской. Эта пара не имела детей, поэтому после смерти Игнатия в 1738 году Дукора сначала оставалась у его вдовы, а затем перешла к её племяннику - знаменитейшему государственному и военному деятелю Речи Посполитой, композитору, поэту и меценату Михаилу Казимиру Огинскому. Этот могущественный магнат, один из главных соперников Радзивиллов того времени (и в частности Кароля Станислава Радзивилла «Пане Каханку»), по степени влияния на Литве немногим уступал королю Речи Посполитой. Он мог вершить судьбы людей, и приближённые к нему мелкие шляхтичи впоследствии могли рассчитывать на серьёзные успехи в своей государственной карьере.
Портрет Михаила Казимира Огинского неизвестного художника 18 века.
Именно такими шляхтичами были военный судья войск ВКЛ Станислав Монюшко и личный секретарь Михаила Огинского Франтишек Ошторп. Согласно легенде, последний был сыном простого шведского солдата, оставшегося в Литве после окончания Северной войны. Хотя понятно, что солдат был далеко не «простой», а очевидно дворянского происхождения, который принял католичество и легко влился в шляхетскую культуру Речи Посполитой. Его сын Франтишек стал не только секретарём Михаила Огинского, но и полковником кавалерии войск ВКЛ и представителем Минского воеводства в великокняжеском трибунале. Также Михаил Казимир Огинский передал Франтишку Ошторпу упраление и аренду над некоторыми своими имениями, среди которых была и Дукора. Ещё одним таким управляющим и арендатором имениями в тех же краях был упомянутый Станислав Монюшко. Вместе они занимались также и поставками продовольствия для великокняжеской армии. Конец 18 столетия был для этой армии, а также для экономики Речи Посполитой, очень тяжёлым временем. Постоянные внутренние межусобицы, умноженные на агрессию российских войск совершенно измотали страну и привели к тому, что за долги по армейским поставкам Огинским пришлось расплачиваться собственной землёй. Сначала Михаил Казимир передал все свои имения своему родственнику, известнейшему Михаилу Клеофасу Огинскому. Но и тому не оставалось ничего сделать, кроме как раздать владения кредиторам. Монюшко и Ошторп хоть и были патриотами Речи Посполитой, но шансом разжиться землёй за счёт утратившего могущество былого своего покровителя не упустили. И два крупнейших имения - Дукора и соседние Смиловичи - оказались в их руках. Оставалось только поделить их между собой. Для этой цели они воспользовались таким, пожалуй, не имеющим в литовской истории аналогов, способом, как вытягивание жребия. Дабы всё было честно, организацией жребия занималась «третья сторона» в лице смиловичского католического священника из ордена миссионеров некоего Сержпутовского. Согласно жребию, имение и местечко Дукора досталась Франтишку Ошторпу.
В конце 18 века Дукора представляла собой уже довольно крупное поселение. На берегу Свислочи появилось целое местечко с торговой площадью (за год в Дукоре проводилось 4 ярмарки!), которое тут же «оккупировали» евреи. Их в конце 18 века в Дукоре насчитывалось уже почти 500 человек. Своей синагоги они пока ещё не имели, но уже открыли начальную религиозную школу. Рядом находился усадебный двор, который в лице Ошторпа наконец получил своего постоянного хозяина, а также крестьянское село, в котором жили работники этого имения.
Старинные дукорские улочки
При разделе имений Ошторп и Монюшко учли и такой важный фактор, как наличие в отходящих им местечках христианских храмов. Если в Смиловичах был большой, красивый костёл ордена миссионеров, то в Дукоре стояла только старая обветшавшая Ильинская церковь. Поэтому по уговору между Ошторпом и Монюшко тот, кто вытягивал жребий со Смиловичами, должен был затем компенсировать своему визави постройку нового храма в Дукоре. Как уже понятно, делать это пришлось Станиславу Монюшко.
Новый каменный католический храм появился в Дукоре после 1800 года. Он стоял уже на главной торговой площади местечка. Служили там представители как римского, так и греческого обряда католической церкви, но формально он всё же принадлежал униатам.
Рубеж 18 и 19 столетий оказывается переломным для дукорской усадьбы. Из небольшого двора управляющего имением это место по замыслу Франтишка Ошторпа и его молодого сына Леона должно было стать настоящим дворянским гнездом со всеми присущими ему роскошными атрибутами. Однако эти планы едва не были поставлены под угрозу.
В 1812 году во время российского похода Наполеона среди тех, кто оказал ему активнейшую поддержку, оказался молодой Леон Ошторп. Он стал командиром минского полка жандармерии наполеоновской армии. Во время наступления войск Наполеона на Москву он охранял стратегически важные дороги в тылу от диверсий российской армии. Также есть сведения, что именно он помогал Наполеону налаживать переправы на Березине, по одной из которых (под Студёнкой) французский император впоследствии успешно ускользнул от российских войск. Для успешной деятельности на своём посту Наполеон даже выделял Ошторпу в подчинение отряд из 40 кавалеристов своей личной гвардии!
Леону Ошторпу очень повезло, что российский император Александр I оказался милостив к участникам этой кампании на стороне Наполеона. Иначе ему пришлось бы жить уже далеко за пределами Литвы, а мы бы уже не узнали той Дукоры, какой она стала в дальнейшем.
Подпись Леона Ошторпа образца 1814 года
Возродить Речь Посполитую на государственном уровне у Леона Ошторпа не получилось, поэтому он решил делать это на уровне своего имения и губернии. Леон Ошторп заканчивает строительство большого дворца в классическом стиле, вокруг которых закладываются просторные парки с системой живописных прудов на ручейках-притоках Свислочи.
Дворец в Дукоре. Рисунок Наполеона Орды 1876 г.
На въезде в усадьбу со стороны Смиловичей была высажена двухкилометровая въездная аллея и построена красивейшая брама в сочетании классического и неоготического стилей. Острый шпиль этой брамы завершающийся флюгером был виден на много километров вокруг. Наверху брамы также были установлены часы, а на нижнем уровне подвешен колокол, бивший в определённое время.
Усадебная брама в Дукоре
За брамой начиналась целая улица из усадебных построек. Здесь были и флигели-официны, и помещения для усадебной прислуги, коей насчитывалось больше ста человек, и огромные конюшни, в которых Леон планировал разводить элитные породы лошадей.
Усадебный флигель в Дукоре
Сам Леон Ошторп в это время упрочивает своё положение среди дворян Минской губернии. И не просто упрочивает, а в 1823 году избирается предводителем этого дворянства! Соперники на выборах у него были более чем достойные - граф Евстафий Прушинский из Лошицы, пан Людвик Слотвинский из Рованичей. Всё это были очень достойные люди знатного происхождения, однако современники единодушно сошлись на том, что именно у Леона Ошторпа присутствует очень крепкий внутренний стержень дворянского благородства, который так необходим, чтобы представлять их сословие перед российскими властями. После этого началось то, что в истории литовской шляхты можно с полным основанием назвать «эпохой Ошторпа». Пан Леон стал настоящей душой минского дворянства. На своём посту он - опять же по свидетельству современников - отличался исключительной справедливостью ко всем, обращавшимся к нему. В губернском присутствии во время предводительства Ошторпа каждый обратившийся мог рассчитывать на уважительное отношение и участие в своём деле. К портрету Леона Ошторпа на должности можно дополнить и такой факт, что с 1840 года он регулярно перечислял значительную часть дохода своего имения в Дукоре на нужды минских госучреждений. В то время пан Ошторп фактически содержал за свой счёт, например, все минские суды.
Портрет Леона Ошторпа. Художник Фалецкий 1830 г.
Также минчанам можно вспомнить, что облик минского Кальварийского кладбища в значительной степени сформирован благодаря Леону Ошторпу. При его содействии на кладбище в 1830 и 1841 годах были построены, соответственно, входная брама и новый каменный костёл с несколькими часовнями. Российские власти крайне неохотно шли в те годы на возведение любого католического храма на Минщине, и именно Ошторп поспособствовал благоприятному исходу в получении разрешения на строительство.
С каждым шляхтичем он хотел быть знакомым лично - чуть где-то на горизонте маячили крестины, свадьба или поминки - Ошторп был там первым гостем. В свою очередь другие шляхтичи выстраивались в очередь, чтобы принять его у себя.
Родовой герб Ошторпов «Голоцки»
Леон Ошторп находился у истоков «золотого века» дворянских усадеб в Литве. Не в последнюю очередь благодаря ему и его деятельности росло и приумножалось состояние этих усадеб на Минщине в первой половине 19 столетия. Он старался создать все экономические и моральные условия для того, чтобы шляхте Минской губернии можно было спокойно жить и развивать своё хозяйство. А ведь времена для этого были очень и очень непростые. Российский император Николай I и его чиновники, мягко говоря, не благоволили ни литовскому краю, ни его дворянству. За малейшее проявление неблагонадёжности грозила либо ссылка, либо тюрьма, либо что-то ещё похуже. В этих обстоятельствах Леон Ошторп избрал своеобразную тактику «задабривания» имперского чиновничьего аппарата. Такое далеко не всегда нравилось местной гордой шляхте, но в конечном итоге все признавали, что действия Ошторпа пошли на пользу краю.
1831 год. Тяжёлые для Польши и Литвы времена подавления восстания за возрождение Речи Посполитой. Для борьбы с «польскими мятежниками» из Риги приезжает участник множества кампаний Российской империи генерал Петер фон дер Пален. Приезжает готовый карать, с твёрдым убеждением во враждебности, в том числе себе лично, всего литовского дворянства. В Минске, где его встречает Леон Ошторп, генерал однако же находит полнейшее миролюбие и спокойное сосуществование учреждений шляхетского самоуправления и государственных органов Российской империи. Для того, чтобы продемонстрировать Палену, что такое мир литовской шляхты Ошторп приглашает его на приём в своё имение в Дукору. Ещё не доезжая усадебной брамы генерала встретил торжественный салют из пушек, а у самого въезда его встречал дворовый оркестр с хоровой капеллой. Затем был роскошный ужин с обилием изысканных блюд шляхетской кухни, театральное представление в исполнении актёров усадебной труппы, катание в упряжках, запряжённых элитными лошадьми из дукорских конюшен. В общем, из Дукоры генерал Пален уехал весёлый и довольный с убеждениями, прямо противоположными тем, с которыми он приехал. Теперь он знал, что нет в мире людей добродушнее и гостеприимнее, чем минская шляхта и её предводитель! Да, такое заискивание Ошторпа не понравилось многим, но вскоре стало понятно, что именно подобная его тактика позволила шляхте избежать обвинений в мятеже и репрессий - всего того, что она ещё сполна отведает после 1863 года.
Подобные приёмы проводились у Леона Ошторпа регулярно. Не только для российских чиновников, но и для его местных друзей. Он стремился создать в крае атмосферу дружбы и взаимной поддержки. Если у кого-то из местных шляхтичей происходило какое-то семейное событие, будь то свадьба, крестины или похороны, он всегда старался присутствовать на нём. Так же он всегда рад был принять гостей у себя дома вместе с женой Еленой из Кунцевичей. Она по свидетельству современников была хорошей помощницей своему мужу, была красивой, умной, порядочной и тактичной женщиной. В браке у Ошторпов было три дочери - Людвика, Анна и Леокадия - образованные и интеллигентные девушки, которые впоследствии вышли замуж за представителей лучших дворянских семей Минщины. Кстати, Людвика Ошторп была известна в дворянских кругах как прекрасная исполнительница произведений на фортепиано. Не без её участия усадьба в Дукоре приобрела славу ещё и лучшего музыкального салона в Литве.
Можно сказать, что Дукора при Леоне Ошторпе стала преемницей лучших старосветских традиций славного радзивилловского Несвижа. В то время как сам Несвиж со своим замком после гибели Доминика Радзивилла находился в упадке, его слава перешла к Дукоре. Здесь Леон Ошторп продолжал традицию придворных оркестров, хоров и театров, здесь он собирал в коллекции и библиотеку лучшие культурные достижения своего времени, здесь он создал центр коневодства, с которым не могли сравниться даже великолепные несвижские конюшни Доминика Радзивилла. Более 300 лошадей чистейших пород (орловских, арабских, английских) выращивали в Дукоре! Леон Ошторп собирал вокруг себя самых лучших и известных людей своей эпохи. В Дукоре гостили не только российские генералы, но и самые знатные дворянские фамилии всей Литвы, его друзьями были лучшие поэты, художники, композиторы Литвы (в том числе Ян Дамель и Станислав Монюшко), которым он помогал, среди прочего, и финансово. Всё это, а так же шумные балы и приёмы, которые очень часто случались в доме Ошторпов, рождали вокруг хозяина Дукоры славу «Пане Коханку» 19 столетия. Пышные встречи российских чиновников во дворце напоминали о визите в Несвиж в 1784 году короля Речи Посполитой Станислава Понятовского. Любимое развлечение гостей Дукоры - проехать в карете до соседней усадьбы в Прилуках и обратно - рождали воспоминания о таких же разъездах Кароля Станислава Радзивилла после пиров в Несвижском замке. Ну а отъезд Леона Ошторпа на лечение на Кавказ в экипаже, запряжённой шестёркой лошадей, был и вовсе в лучших радзивилловских традициях.
Портрет Леона Ошторпа. Литография из «Виленского альбома» Яна Казимира Вильчинского
Леон Ошторп был не просто формальным предводителем минского дворянства, он стал его душой, его колоритным символом, чья слава осталась в истории на долгие годы. И очень обидно и несправедливо, что сегодня, говоря о нём, вместо того, чтобы вспомнить, чем он действительно занимался и каким был человеком, приводят только строчки минского поэта Игнатия Легатовича про то, что якобы «после смерти Ошторпа паны перестанут пить, а мужики начнут есть». Ведь хорошо известно, что Легатович специализировался на написании эпиграмм именно такого, злословного, характера, нарочно воплощая в своих строчках самые худшие наговоры, что ходили о героях его строк в народе. К тому же нужно иметь ввиду определённые обстоятельства жизни Легатовича. В то время как его хороший знакомый Винсент Дунин-Мартинкевич во время инициированных российскими властями мероприятий по «разбору шляхты» получил от Леона Ошторпа подтверждение своего дворянского положения, Игнатий Легатович такого сделать не смог. И долгие годы он жил как простой бедный мещанин, тратил большие деньги на врачей из-за серьёзных проблем со здоровьем и часто злословил представителей своего бывшего сословия, особенно тех, кто были побогаче. Так что в его строчках посвящённых Ошторпу гораздо больше личной обиды и зависти, нежели действительного положения вещей. На самом деле положение крестьян в имениях Леона Ошторпа ничуть не отличалось в худшую сторону от положения их собратьев в любых соседних имениях. Более того, в летописи дукорской церкви отмечен факт пожертвования бывшим дворовым крестьянином Ошторпа Кириллом Коротким позолоченной рамы с посеребряными коронами для местночтимой иконы Божией Матери. А какие-либо случаи, связанные с особенной жестокостью Ошторпа или экономическим угнетением с его стороны в источниках отсутствуют. Зато есть прецеденты личного разбора подобных случаев в других имениях самим Ошторпом, что свидетельствует о том, что он никогда не оставался равнодушным к нуждам крестьян.
Ещё более мерзкий пасквиль на Леона Ошторпа попал в академиеский сборник «Легенды і паданні» под видом «народного предания». Особенно прискорбно то, что он до сих пор продолжает тиражироваться в том числе и в сувенирной литературе, которая представляет белорусскую культуру на официальном уровне. Это «произведение» было взято составителями сборника не из записей полевой экспедиции и не из книг дореволюционных фольклористов, а из… номера журнала «Работница и крестьянка» за июнь 1966 года! Можно понять, что в то время ради очернения «проклятых панов» советские фольклористы включали в сборники «легенды и предания» из женских журналов, выходящих под эгидой компартии БССР. Очень жаль, что и сегодня мы продолжаем судить по этим агиткам о честном и порядочном семейном человеке как о насильнике и убийце. Представляется, что гораздо лучшей презентацией культуры Беларуси была бы подлинная история его жизни и деятельности, которая была гораздо более многообразной и интересной, чем эта примитивная советская клевета.
Леон Ошторп трагически погиб в 1851 году. Возвращаясь из Минска с младшей дочерью Леокадией в своей карете, он проезжал мост через Свислочь у деревни Пески (недалеко от современной железнадорожной станции Михановичи). Во время проезда по мосту лошади, запряжённые в экипаж, внезапно чего-то испугались и бросились вместе с каретой в воду. Леон Ошторп по несчастью оказался единственным погибшим в этом проишествии. С его смертью, как часто говорят, ушла целая эпоха. В данном случае эти слова оправданы, как никогда… Тело Леона Ошторпа было похоронено в усыпальнице дукорской униатской церкви, которая после 1839 года стала римско-католическим храмом.
Продолжение здесь.