Маркс против русской революции - 21
Продолжаем.
Глава 21. Дискуссии по национальному вопросу в связи с войной (1914-1915 гг.)
С началом Первой мировой войны перед русскими марксистами встала сложная задача - определить свои стратегические установки в условиях краха II Интернационала. ... Ситуация ставила фундаментальные вопросы. Ленин писал: «Крах II Интернационала выразился всего рельефнее в вопиющей измене большинства официальных социал-демократических партий Европы своим убеждениям… Но этот крах, означающий… превращение социал-демократических партий в национал-либеральные рабочие партии, есть лишь результат всей исторической эпохи II Интернационала, конца ХIХ и начала ХХ века» [154, с. 262].
Ленин говорит о «вопиющем» факте - иначе говоря, о крупном общественном явлении. А объяснять его приходится изменой , категорией нравственной, сводимой к личным качествам. На деле же речь идет о принципиальном выборе множества людей, целого социального слоя - левой политической элиты всей Европы. Эту элиту составляли люди не просто воспитанные в марксизме и его прекрасно знающие, но и люди, воспитанные в личном контакте с Марксом и Энгельсом, их ближайшие ученики и соратники.
«Вопиющая измена своим убеждениям» такого масштаба представляется совершенно неправдоподобной. Другая, более логичная версия заключается в том, что все эти люди как раз и следовали своим марксистским убеждениям. Национал-либеральный и шовинистический характер, проявление которого Ленин называет изменой, изначально был присущ рабочим партиям Запада, он лишь был идеологически оформлен и подогрет всей совокупностью утверждений Маркса и Энгельса по национальному вопросу. В более спокойные времена он был прикрыт классовой риторикой и повседневными проблемами классовой борьбы, а при глубоком общеевропейском кризисе вышел на первый план - без всякой «измены» установкам марксизма.
Эта вторая версия Лениным не просто отметается, но даже и не оглашается. Это понятно, потому что в противном случае он должен был бы открыто порвать с марксизмом в ряде его фундаментальных положений. Но тогда у него не осталось бы возможности даже вести дискуссию, его бы просто не стали слушать, и он сразу оказался бы в ситуации Бакунина и был бы исторгнут из социал-демократической среды внутри и вне России. Начать собирать III Интернационал и продолжать укреплять фракцию большевиков в российской социал-демократии можно было только под знаменем марксизма, объявив практически всех действительных марксистов ренегатами .
Но и это означало полный разрыв почти со всей левой интеллигенцией России и Европы, которая реально знала и понимала марксизм и следовала его установкам. После этого разрыва Ленин мог опираться только на ту массу «красных», которые усвоили в марксизме лишь общий освободительный пафос («ценности равенства и справедливости») и десяток лозунгов - и, будучи полностью заняты злободневными задачами политической борьбы, уже не имели времени, чтобы заняться изучением марксизма (вплоть до 60-80-х годов ХХ века, после которых и произошла вторая «вопиющая измена своим убеждениям» всей европейской и советской марксистской элиты, уже «коммунистической»).
В этот момент не порвать на деле с ортодоксальным марксизмом было невозможно. Это значило бы порвать с русским народом и поставить крест на пролетарской революции в России. Ведь теперь, когда Плеханов размахивал текстами Маркса и Энгельса, где черным по белому говорилось, что мировая пролетарская революция сотрет с лица земли русский народ и даже само его имя, никаких шансов возглавить русскую революцию у ортодоксальной марксистской партии не было. Поэтому Ленину пришлось от «старой гвардии» грубо отмежеваться, а тем пришлось всеми средствами удерживать свои организации от поддержки советской революции, ограничиваясь участием лишь в той революции, которую санкционировали Маркс и Энгельс, то есть только в свержении царя и развале Российской империи.
Делая реверансы «знамени марксизма» и, разумеется, будучи еще под его большим влиянием, Ленин не мог избежать необходимости делать антироссийские утверждения. Подкрепить их логикой и здравым смыслом было невозможно, и если бы они в тот момент стали известны широким слоям даже революционной интеллигенции, то сильно повредили бы большевикам (а советскому строю в 70-80-е годы повредили реально). Например, называя европейских социал-демократов ренегатами марксизма, Ленин делал упор на том, что они совершили измену, «игнорируя или отрицая основную истину социализма, изложенную еще в «Коммунистическом Манифесте», что рабочие не имеют отечества» [155]. Называя этот двусмысленный тезис «Манифеста» основной истиной социализма , Ленин входил в противоречие с практическими условиями пропаганды социализма в России - объяснить этот тезис русским рабочим и крестьянам было бы невозможно, этот тезис приходилось «прятать».
Более того, Ленин называет «основной истиной социализма» совершенно неверное положение, навеянное утопическим представлением о народах и нациях, принятом на ранних этапах Просвещения. Постулат «Коммунистического манифеста» - «пролетарии не имеют отечества» - представляет пролетариат как некий лишенный этничности глобальный избранный народ . Что этот постулат неверен, история показывала раз за разом, начиная с франко-прусской войны и до сего дня. Более того, и во времена написания «Манифеста» пролетариат Англии не мог «не иметь отечества», поскольку эксплуатировал пролетариев Индии и других колоний. Есть основания допустить, что в «Манифесте» имеются в виду «пролетарии всех цивилизованных стран», а вовсе не всяких.
Сейчас, когда об этой проблеме заходит спор в кругу марксистов, большинство соглашаются с тем, что этот постулат неверен в приложении к реальным пролетариям, но речь, мол, идет о «модели пролетария», созданной Марксом и Энгельсом. Модель эта полезна, надо только не забывать, что речь идет именно о модели. Такой подход не годится. Если в модель вводится заведомо неверный элемент, которым нельзя пренебречь, то модель становится неадекватной и приводит к неверным выводам. В данном же случае речь идет о ключевом элементе модели («основной истине социализма»).
Глава 21. Дискуссии по национальному вопросу в связи с войной (1914-1915 гг.)
С началом Первой мировой войны перед русскими марксистами встала сложная задача - определить свои стратегические установки в условиях краха II Интернационала. ... Ситуация ставила фундаментальные вопросы. Ленин писал: «Крах II Интернационала выразился всего рельефнее в вопиющей измене большинства официальных социал-демократических партий Европы своим убеждениям… Но этот крах, означающий… превращение социал-демократических партий в национал-либеральные рабочие партии, есть лишь результат всей исторической эпохи II Интернационала, конца ХIХ и начала ХХ века» [154, с. 262].
Ленин говорит о «вопиющем» факте - иначе говоря, о крупном общественном явлении. А объяснять его приходится изменой , категорией нравственной, сводимой к личным качествам. На деле же речь идет о принципиальном выборе множества людей, целого социального слоя - левой политической элиты всей Европы. Эту элиту составляли люди не просто воспитанные в марксизме и его прекрасно знающие, но и люди, воспитанные в личном контакте с Марксом и Энгельсом, их ближайшие ученики и соратники.
«Вопиющая измена своим убеждениям» такого масштаба представляется совершенно неправдоподобной. Другая, более логичная версия заключается в том, что все эти люди как раз и следовали своим марксистским убеждениям. Национал-либеральный и шовинистический характер, проявление которого Ленин называет изменой, изначально был присущ рабочим партиям Запада, он лишь был идеологически оформлен и подогрет всей совокупностью утверждений Маркса и Энгельса по национальному вопросу. В более спокойные времена он был прикрыт классовой риторикой и повседневными проблемами классовой борьбы, а при глубоком общеевропейском кризисе вышел на первый план - без всякой «измены» установкам марксизма.
Эта вторая версия Лениным не просто отметается, но даже и не оглашается. Это понятно, потому что в противном случае он должен был бы открыто порвать с марксизмом в ряде его фундаментальных положений. Но тогда у него не осталось бы возможности даже вести дискуссию, его бы просто не стали слушать, и он сразу оказался бы в ситуации Бакунина и был бы исторгнут из социал-демократической среды внутри и вне России. Начать собирать III Интернационал и продолжать укреплять фракцию большевиков в российской социал-демократии можно было только под знаменем марксизма, объявив практически всех действительных марксистов ренегатами .
Но и это означало полный разрыв почти со всей левой интеллигенцией России и Европы, которая реально знала и понимала марксизм и следовала его установкам. После этого разрыва Ленин мог опираться только на ту массу «красных», которые усвоили в марксизме лишь общий освободительный пафос («ценности равенства и справедливости») и десяток лозунгов - и, будучи полностью заняты злободневными задачами политической борьбы, уже не имели времени, чтобы заняться изучением марксизма (вплоть до 60-80-х годов ХХ века, после которых и произошла вторая «вопиющая измена своим убеждениям» всей европейской и советской марксистской элиты, уже «коммунистической»).
В этот момент не порвать на деле с ортодоксальным марксизмом было невозможно. Это значило бы порвать с русским народом и поставить крест на пролетарской революции в России. Ведь теперь, когда Плеханов размахивал текстами Маркса и Энгельса, где черным по белому говорилось, что мировая пролетарская революция сотрет с лица земли русский народ и даже само его имя, никаких шансов возглавить русскую революцию у ортодоксальной марксистской партии не было. Поэтому Ленину пришлось от «старой гвардии» грубо отмежеваться, а тем пришлось всеми средствами удерживать свои организации от поддержки советской революции, ограничиваясь участием лишь в той революции, которую санкционировали Маркс и Энгельс, то есть только в свержении царя и развале Российской империи.
Делая реверансы «знамени марксизма» и, разумеется, будучи еще под его большим влиянием, Ленин не мог избежать необходимости делать антироссийские утверждения. Подкрепить их логикой и здравым смыслом было невозможно, и если бы они в тот момент стали известны широким слоям даже революционной интеллигенции, то сильно повредили бы большевикам (а советскому строю в 70-80-е годы повредили реально). Например, называя европейских социал-демократов ренегатами марксизма, Ленин делал упор на том, что они совершили измену, «игнорируя или отрицая основную истину социализма, изложенную еще в «Коммунистическом Манифесте», что рабочие не имеют отечества» [155]. Называя этот двусмысленный тезис «Манифеста» основной истиной социализма , Ленин входил в противоречие с практическими условиями пропаганды социализма в России - объяснить этот тезис русским рабочим и крестьянам было бы невозможно, этот тезис приходилось «прятать».
Более того, Ленин называет «основной истиной социализма» совершенно неверное положение, навеянное утопическим представлением о народах и нациях, принятом на ранних этапах Просвещения. Постулат «Коммунистического манифеста» - «пролетарии не имеют отечества» - представляет пролетариат как некий лишенный этничности глобальный избранный народ . Что этот постулат неверен, история показывала раз за разом, начиная с франко-прусской войны и до сего дня. Более того, и во времена написания «Манифеста» пролетариат Англии не мог «не иметь отечества», поскольку эксплуатировал пролетариев Индии и других колоний. Есть основания допустить, что в «Манифесте» имеются в виду «пролетарии всех цивилизованных стран», а вовсе не всяких.
Сейчас, когда об этой проблеме заходит спор в кругу марксистов, большинство соглашаются с тем, что этот постулат неверен в приложении к реальным пролетариям, но речь, мол, идет о «модели пролетария», созданной Марксом и Энгельсом. Модель эта полезна, надо только не забывать, что речь идет именно о модели. Такой подход не годится. Если в модель вводится заведомо неверный элемент, которым нельзя пренебречь, то модель становится неадекватной и приводит к неверным выводам. В данном же случае речь идет о ключевом элементе модели («основной истине социализма»).