Геополитика эпохи эллинизма (Сезон 1. Серия 10)
Предыдущая часть -- Оглавление -- Следующая часть
1.10. ПОЗДНИЙ РИМ И НОВАЯ ЕВРОПА: НАЙДИТЕ РАЗНИЦУ
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Попробуем, в общих чертах, сравнить эволюцию римско-имперской государственности с «аналогичными» процессами складывания централизованных государств в Европе XVI-XVIII вв. Загадочную и нелепую гибель античной цивилизации многие историки прошлого были склонны объяснять роковыми ошибками правителей Поздней Римской империи. Быть может, римские императоры делали не то же самое, что монархи Новой Европы, и совершили какие-то стратегические просчеты? Возможно, причиной коллапса стала нестандартность и неправильность римской политики укрепления государства?
Проблема в том, что какого-то «единственно правильного» сценария построения современного государства в Новой Европе не было. В разных регионах Европы процесс государственного строительства развивался существенно по-разному, а «единство шаблона» стало проявляться только на поздних стадиях процесса, уже в XVIII-XIX вв. Это относится даже к таким фундаментальным вещам, как финансы и армия. Чарльз Тилли в своей работе «Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг.» [Тилли 1992] провел классификацию способов государственного строительства и выделил два крайних случая, в зависимости от обилия городов и капитала в зоне формирования государства.
Первый - «путь высокой концентрации капитала», когда города и финансы имелись в изобилии. В этих условиях государство может взаимовыгодно договариваться с держателями капиталов, чтобы оплачивать необходимую военную силу, обходясь при этом без громоздкого административного аппарата. Яркий пример - Голландия в эпоху своего расцвета. Второй - «путь высокой концентрации принуждения», когда имеется недостаток городов и концентрированного капитала, а ресурсы «размазаны по территории». Тогда государство вынуждено опираться на военную элиту и создавать аппарат принуждения, чтобы выкачивать необходимые ресурсы из населения (сначала через посредство вооруженных землевладельцев, а затем - через масштабный чиновничий аппарат). Яркий пример - Россия. «Очень похоже российское, польское, венгерское, сербское и бранденбургское государства сформировались на базе крепкого союза князей войны и вооруженных землевладельцев, на базе широкой передачи власти правительства дворянству, вместе с нещадной эксплуатацией крестьян и ограниченностью торгового капитала» [Тилли 1992, с.208]. Большинство европейских держав (в том числе Испания, Австрия, Франция, Англия) находились в промежуточной ситуации и комбинировали капитал с принуждением, в каждом случае - по-своему.
«На одном конце расположится имперская Россия, где громоздкий государственный аппарат позволял вырвать людей и ресурсы из громадной, но некоммерциализованной экономики. На другом - Голландская республика, которая в высшей степени зависела от флота, содержала свои вооруженные силы на временные гранты, предоставляемые провинциями, где преобладали города, легко собирала налоги в виде таможенных сборов и акцизов и никогда не создавала сколько-нибудь существенной центральной бюрократии. Между ними расположатся такие государства, как Франция и Пруссия, где короли имели доступ к влиятельным регионам сельскохозяйственного и коммерческого капитала, но вынуждены были вести переговоры о поддержке их военной деятельности с имевшими власть землевладельцами».[Тилли 1992, с.146-147]
Обычно рассуждения об «особом пути» применяют к России, но на самом деле у каждой европейской державы был свой «особый путь», в зависимости от стартовых условий, поэтому сами по себе отличия римского пути к централизации от французского или британского не могут априори рассматриваться как доказательства его «порочности». Римская империя не выходит за рамки описанной выше матрицы и, подобно дореволюционной Франции, располагается где-то между Голландией и Россией. (Принципат - ближе к Голландии, Доминат - смещается в сторону Пруссии и России).
Вариативность путей строительства современного государства резко усложняет поставленную нами задачу. Чтобы объяснить крах цивилизации, искомые отличия от новоевропейского сценария в Риме должны быть вопиющими, видными невооруженным глазом и отбрасывающими римскую «ветку развития» далеко в сторону от новоевропейского «пучка линий развития». Иначе трудно понять колоссальную разницу в финальном результате: не замедление, не застой, не временный упадок, и даже не распад государства на 2-3 меньших по размеру и продолжающих развиваться по отдельности, а полный крах цивилизации и впадение в Темные века. Историки прошлого это понимали, поэтому выискивали и «находили» в политике римских властей не просто «мелкие недочеты», а «колоссальные ошибки космических масштабов» и «очевидные несообразности, бросающиеся в глаза даже идиоту». Мы это уже обсуждали в предыдущих сериях. Однако за последние десятилетия совершилась реабилитация Поздней империи, прежние представления о ее проблемах были признаны преувеличенными, и оказалось, что римляне не «деградировали из века в век», а, наоборот, развивались поступательно и примерно в том же направлении, что и новые европейцы.
В современной европейской и американской историографии Империя IV в. более не рассматривается как результат внезапной катастрофы, свершившейся в III в., которая, якобы, поломала все прежние порядки и институции, обвалила экономику, обрушила демографию, «выключила свет» и чуть ли не «с чистого листа» породила новую «ухудшенную» реальность. Насколько об этом можно судить по археологии, в материальном отношении Римский мир IV в. ничем не уступал II в. и, более того, многие регионы в этом веке достигли пика в своей демографии и в развитии сельского хозяйства. Перемены в политике и управлении были не внезапными, а подготавливались уже давно, и соответствующие тенденции можно обнаружить еще в первые века Империи. Переход от «Империи Антонинов» к «Империи Константина» выглядит уже не как следствие радикальной революции, наподобие российского 1917 г. или завоевания Америки испанцами, а как итог поступательного кумулятивного развития. Пертурбации III в. - это нестабильность, вызванная усилением внешнего давления и ускорением процессов централизации (как ответа на внешний вызов). Степень преемственности между империями II и IV вв. существенно больше, чем между Российской Империей и СССР, и даже больше, чем между Францией Людовика XIV и Францией Наполеона. (Впрочем, некоторые историки любят проводить параллель между поднявшейся в конце III в. новой военной элитой и наполеоновскими маршалами [Brown 1971, p.25]).
Близкая аналогия исторического интервала от Септимия Севера до Константина Великого (ок. 190-340 гг.) - это полуторавековая эволюция Франции от Франциска I до Людовика XIV (1520-1670 гг.), включавшая в себя трансформацию элит и череду жесточайших внутренних и внешних войн. Все, по сути, осталось прежним: население, культура, право, общее направление развития страны, просто по-иному расставлены акценты, некоторые политические и государственные институции окрепли, разрослись и вышли на первый план, а другие, наоборот, съежились и оказались оттеснены на вторые роли. При этом доминирующий тренд - укрепление государственности и централизация управления. И снова мы возвращаемся к нашей загадке: Франция после этой трансформации пошла на взлет, а античный мир впал в стагнацию и затем исчез. Попробуем сопоставить детали.
Иллюстрация 1.10.1. Луций Септимий Север (146-211 гг.), император (193-211 гг.). Усилил армию, повысил налоги, укрепил государственный аппарат, уменьшил влияние сенатской аристократии. Задал тренды на последующее столетие.
Европейскую историю XVI-XX вв. мы, по-прежнему, будем рассматривать через призму Миросистемного анализа, ссылаясь на обобщения близких к нему авторов (Бродель, Валлерстайн, Арриги, Тилли, Лахман). По Валлерстайну, усиление власти европейских монархов, начиная с XVI в., опиралось на «четыре главных механизма: бюрократизацию, монополизацию силы, легитимацию и гомогенизацию подвластного населения» [Валлерстайн I, с.163]. То же самое мы находим и в Римской империи. Более того, по здравом размышлении оказывается, что многие элементы политики Позднего Рима, обличаемые историками XIX вв. как уклонения от «классической античности», на самом деле роднят Рим с Новой Европой, а не удаляют от нее.
Иллюстрация 1.10.2. «Король-рыцарь» Франциск I (слева) заключает мир с императором СРИГН Карлом V. Франциск I (1494-1547 гг.), король Франции (1515-1547 гг.). Усилил армию, повысил налоги, подчинил Церковь, укрепил государственный аппарат, уменьшил влияние феодальной аристократии и представительных органов. Проложил курс на три столетия вперед.
Бюрократизация
Одним из популярных объяснений упадка Римской империи является «чрезмерное разрастание и усиление государственной бюрократии», которая «душила все живое и понапрасну вытягивала ресурсы из подданных». И действительно, бюрократия разрасталась: «в конце 249 г. на всю империю имелось всего 250 высших чиновников. К 400 г., всего 150 лет спустя, их насчитывалось уже шесть тысяч» [Хизер 2005, с. 53]. Однако тот же самый процесс экспоненциального роста государственного аппарата происходил и в державах Нового времени. К примеру, во Франции за два столетия от Франциска I (начало XVI в.) до Людовика XIV (конец XVII в.) численность чиновников возросла десятикратно [Хеншелл 1992, с.52]. При Людовике XIV имелось 60 тысяч владельцев должностей, получавших жалованье от короны [Хеншелл 1992, с.56], и это c населением около 20 млн. человек.
До нас дошли документы IV-V вв., в которых содержится роспись гражданских и военных должностей Римской империи - «Notitia Dignitatum». Это позволяет оценить численность гражданских чиновников в Восточной половине Империи в конце IV в. в 10 тысяч человек, включая аппараты губернаторов в диоцезах и провинциях [Bury 1923, p.32-33]. Если удвоить это число, то оно с запасом охватит чиновников центральных ведомств, военное командование и сенат в полном составе. Таким образом, совокупная численность аппарата управления Восточной Империи вряд ли выходила за рамки 20 тыс. человек при населении от 30 до 50 млн. человек (по разным оценкам). Получается, что в «задыхающейся под весом бюрократии» Поздней Римской империи было в 3-7 раз меньше чиновников на душу населения, чем в бурно развивавшейся Франции при абсолютизме.
Иллюстрация 1.10.3. Административная карта Римской империи в конце IV в., согласно «Notitia Dignitatum». Приведенная в тексте оценка числа чиновников относится к преторианским префектурам Иллирик и Восток (охватывающим всю территорию Восточно-Римской империи). Ярко-красным выделены последние проконсульские провинции (управлявшиеся сенаторами).
В большинстве европейских стран аппарат управления развивался от небольшой канцелярии, путешествующей по стране вместе с монархом, до могущественной бюрократической системы, опутывающей все государство, с узаконенным списком должностей, строгими инструкциями и табелью о рангах. В Риме этот процесс начался с момента перехода к Принципату, поскольку в республиканское время профессионального корпуса чиновников не существовало, а сбором налогов занимались или сами зависимые общины, или откупщики (частные финансисты). Республиканские управленцы были выборными магистратами, часто меняющимися и, по необходимости, дилетантами. Крупный римский магистрат имел вокруг себя импровизированный «офис», но последний не был привязан к должности и состоял из лично преданных ему людей, часто - вольноотпущенников или даже рабов-секретарей. Государственный аппарат в эпоху Юлиев-Клавдиев был, по началу, таким разросшимся семейным «офисом». Пока продолжался Принципат, с его умеренными налогами и практикой непрямого управления, опирающегося на локальные элиты, разрастание бюрократии было весьма умеренным. Но начиная с III в., когда правительству потребовалось гораздо больше средств, а для их выколачивания пришлось придавить местные элиты и ввести элементы прямого управления, государственный аппарат резко пошел в рост. К концу IV в. он по своему масштабу и сложности уже соответствовал уровню продвинутых европейских государств XVII-XVIII вв.
Нет никаких оснований предполагать, что римляне, в сравнении с новоевропейскими государствами, создали особенно неэффективный, громоздкий или слишком дорогой в содержании государственный аппарат. Конечно, вряд ли позднеримское чиновничество было свободно от характерных пороков этого сословия: казнокрадство, взяточничество, кумовство, непотизм, распилы и откаты. Но «системная коррупция» в огромных масштабах была свойственна и чиновникам молодых европейских государств. Даже без учета казнокрадства, державы Нового времени не могут служить образцом целесообразного расходования собираемых налогов. Во Франции в середине XVIII в. две трети налоговых сборов не попадало в казну, а оставалось на руках у откупщиков (с которыми Рим, в основном, покончил еще при Августе). В последние годы Старого режима у Бурбонов с этим стало еще хуже: «В 1776-1787 гг. прямые и косвенные налоги выросли на 96 миллионов ливров, из которых казне отошли только 23 миллиона (Bosher, 1970, с. 90). Оставшиеся 73 миллиона остались в руках сборщиков налогов как комиссионные» [Лахман 2000, с.259]. Получается, что из-за несовершенства фискальной системы, из каждых 9 монет, которые у французских буржуа и крестьян отобрали «на нужды державы», 7 достались посредникам-финансистам, и только 2 пошли, например, на содержание армии. Большую степень неэффективности трудно представить, а между тем, Франция в эти годы имела сильнейшую в Европе сухопутную армию, а ее экономика поступательно развивалась, а не деградировала под неподъемным гнетом налогов.
Сравнивая с Францией, мы замечаем еще одно очевидное преимущество Рима: отсутствие официальной продажи должностей. Во Франции «должности быстро стали объектом купли-продажи. Со временем утверждается и наследование должностей. Людовик XII по образцу некоторых итальянских государств продавал финансовые должности. Его наследники, поняв, что это приносит прибыль, начали продавать и юридические должности, создавая их в большом количестве и самого разного типа. Разбухание аппарата было не столько связано с необходимостью улучшения управления, сколько со стремлением к обогащению. Дело приняло такой размах, что в 1522 г. было учреждено Бюро случайных доходов, которое стало, по словам Луазо, ”лавкой такого рода товаров’’. Приносимую новыми чиновниками клятву о неподкупности можно считать самым настоящим лицемерием». [Метивье 1982, с.73] Продажа и наследование должностей вели не только к разбуханию чиновничьих штатов, дезорганизации управления и возрастанию «коррупционного налога», возлагаемого на общество, но и к своеобразной феодализации государственного аппарата. Этот аппарат нельзя было просто взять и сократить, или уволить чиновника «по щелчку пальцев» за плохую работу. В последний период своего существования Старый режим во Франции пытался покончить с этим злом, выкупать должности обратно, но так и не довел дело до конца. Владельцы должностей, заседавшие в парламентах и составлявшие оппозицию Короне, сыграли немалую роль в разжигании Революции (которая, впрочем, уничтожила их как класс).
В целом, создается впечатление, что позднеримская администрация была более упорядоченной и менее обременительной для страны, чем это характерно для многих европейских стран XVII-XVIII вв. и особенно для абсолютистской Франции.
Легитимация верховной власти
Поклонники классической античности часто порицают Диоклетиана и последующих императоров за переход к «деспотизму» и внедрение пышного «восточного» церемониала при дворе. Они видят в этом наглядную демонстрацию «азиатизации», а следовательно, и деградации Поздней империи. Между тем, тот же процесс развертывания идеологии абсолютизма, возвеличивания фигуры монарха и усложнения придворного церемониала мы находим в Новое время. Это был важный момент укрепления государственности и утверждения особого положения монарха перед лицом прочей феодальной знати. Тон задавали испанские, а затем - французские короли (особенно Людовик XIV) - общеевропейские лидеры в деле централизации государства.
Иллюстрация 1.10.4. Константин I Великий (272-337 гг.), император (306-337 гг.) на золотом солиде - изобретенной им «твердой валюте», которая играла роль «доллара» все Средние века. Воссоединил Империю, укрепил армию, упорядочил государственный аппарат и финансы, наметил унификацию религии, довел режим автократии до логического завершения. Построил новую столицу - Константинополь. Определил лицо цивилизации на столетия вперед.
Государственная власть, по мере ее укрепления, должна была убеждать подданных в своем праве вмешиваться в традиционные прерогативы нижестоящих элит, повышать налоги и всячески «перетягивать одеяло на себя». Краеугольным камнем легитимации власти в Новое время была фигура верховного правителя, который из «первого среди равных», вынужденного договариваться с вассалами в рамках феодальной системы, возвысился до абсолютного монарха, символизирующего собой суверенное государство. Наиболее лаконично новый формат отношений изложил Людовик ХIV в 1655 г. перед Парижским парламентом: «Вы думаете, государство - это вы? Нет, государство - это я!». Его правнук Людовик XV повторил эту мысль в 1766 г., также выступая перед парламентом: «Суверенная власть заключена лишь только в моей персоне... одному лишь мне безраздельно и безусловно принадлежит законодательная власть». [Метивье 1982, с.166]
«До 1661 r. мы наблюдаем барочный тип монархии, в которой все еще сильно влияние аристократии. Затем она сменяется классицистической монархией, полностью подчиненной «королю-солнцу», т. е. истинным абсолютизмом». [Метивье 1982, с.127] «В период с 1661 по 1715 гг. форма абсолютизма меняется, король становится единовластным. Это стало результатом длительного процесса подчинения «грандов» и «дворянства мантии», урезания полномочий магистратуры до роли исключительно судебного органа. На престоле оказывается король-божество, этакий фараон, власть и полномочия которого ограничиваются лишь христианскими заповедями. С этого момента министры и государственные секретари всецело зависят от мельчайшего каприза монарха». [Метивье 1982, с.124] «Власть при Людовике XIV стала настоящей религией. У нее был свой бог - король, а сановники и придворные были священнослужителями. Имелись и «символ веры» (институт королевской власти), и свои обряды (этикет), и свой главный храм (Версаль), и свои верующие и прихожане (подданные). Были и свои еретики (явные или менее заметные противники короля, оппозиция). Декор, пышность, даже театральность этой религиозной системы были призваны возвысить и преумножить славу его величества». [Метивье 1982, с.126] «Весьма распространенное суждение «Король - живой образ Бога» апеллировало к божественному происхождению королевской власти во Франции, подчеркивая, что король наделялся властью прямым вмешательством Бога, а не опосредованным, как утверждала церковь» [Метивье 1982, c.52]
Иллюстрация 1.10.5. Людовик XIV Великий (1638-1715 гг.), король Франции (1645-1715 гг.). Усмирил аристократию, подчинил регионы, увеличил армию, упорядочил государственный аппарат, уничтожил религиозное инакомыслие, довел абсолютизм до логического завершения. Построил новую резиденцию - Версаль. Определил лицо Франции на следующие три поколения.
В Римской империи этой эволюции соответствовал переход от Принципата к Доминату. Напомню, что «принцепс» - это, буквально, «первый среди сенаторов», а «доминус» - «господин». Считается, что в Риме первый шаг в сторону «абсолютизма» был сделан за столетие до Диоклетиана, императором Септимием Севером. Ему можно уподобить короля Франции Франциска I, жившего за столетие до Людовика XIV. Франциск I первым присвоил себе титул «ваше величество», стал считать себя абсолютно суверенным монархом и эмансипировался даже от символических претензий на верховенство со стороны германского императора (с которым упорно воевал). С этого времени принято считать, что «король - император в своем королевстве», то есть, единолично представляет верховную власть и не должен склонять голову перед каким-либо внешним источником власти [Метивье 1982, c.64]. Однако внутри страны процесс замены федеративных (договорных) и феодальных отношений на отношения подданства при Франциске I только начинался, и он не был завершен даже к началу царствования Людовика XIV, когда фрондирующие гранды поставили государство на грань гибели.
Учитывая, насколько упорно европейские государства в эпоху расцвета европейской цивилизации внедряли у себя модели «Домината» или «византийского самодержавия», мы задним числом лишаемся права упрекать и позднеантичный Доминат, и даже византийское самодержавие в некой «упадочной азиатчине», ставшей следствием «загнивания цивилизации». Наоборот, эта трансформация власти - как раз яркое проявление европейского тренда в эволюции Римской империи. В случае обоих «абсолютизмов», европейский характер власти проявлялся, к примеру, в том, что ни во Франции, ни в Поздней империи трон не рассматривался как сугубо семейное достояние [Метивье 1982, c.64]. Напротив, король или император посвящали себя государству и как бы сливались с ним, вступали с ним в символический брак. И это слияние включало в себя целый ряд оговорок и обязанностей, например, справедливый суд для подданных, защита границ государства от внешних врагов, верность государственной религии. Несмотря на все прерогативы абсолютного монарха или императора-автократора, верховная власть считалась государственной службой, а не внутрисемейным делом. Эту общую формулу хорошо выразил «гибридный» европейско-византийский самодержец Петр I в своей речи перед Полтавской битвой: «Не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. …А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего». И даже если принять (как считает ряд историков), что этот отрывок целиком придуман сподвижником Петра архиепископом Феофаном Прокоповичем, это еще более симптоматично, поскольку он был человеком с «гибридным» византийско-западным культурно-идеологическим багажом.
Гомогенизация населения
Крупные европейские государства поначалу, в XV-XVI вв., представляли собой россыпь разнородных провинций, которые могли отличаться друг от друга по этническому составу, языку, культуре, конфессиональной принадлежности, законам и обычаям, практикам управления, военным традициям и т.д. Управлять этим салатом было крайне сложно, и даже само удержание регионов внутри единого политического образования представляло проблему, поскольку внутренних побуждений к сохранению единства не было. Процесс унификации всего этого многообразия, с целью упорядочить управление и придать государству сплоченность, потребовал столетий, и в больших европейских странах едва завершился в XIX в. Поначалу у правителей доставало возможностей гомогенизировать население только в некоторых идеологически значимых аспектах: чувство национальной общности (заякоренное на фигуру короля или императора), единая религия и единый государственный язык (введенный во Франции еще в 1539 г., но в быту долгое время сосуществовавший с местными языками и диалектами).
Римская империя на старте тоже представляла собой конгломерат разнообразных регионов и народов, связанных вместе только силой оружия. По-настоящему лояльными государству поначалу были только римские граждане, в основном - уроженцы Италии и их потомки. При общей численности около 5 млн. человек (по переписи 14 г.), они составляли не более 10% от населения Империи. Понадобилось примерно полтора века, чтобы добиться культурной однородности средиземноморских элит (разумеется, при сохранении греко-латинского двуязычия), и еще столько же, чтобы вся масса населения, включая автохтонов восточных провинций, прониклась римским патриотизмом и осознала себя «римлянами» или «ромеями» [Brown 1971, p.40-41], сообща противостоящими зарубежному варварскому миру. Если судить по письменным источникам, то к моменту, когда варвары начали делить Римский мир, его коренное население (и элиты, и низы) уже составляло единую нацию, без потуг на сепаратизм, отсылающий к доримским временам. В этом смысле поздних римлян можно уподобить русским (и лояльным русскоязычным) в 1991 г., которых тоже поделили помимо их воли. Но так же, как русское население СССР, население Западной Римской империи было лишено политических инструментов, позволивших бы ему, вопреки распаду имперской власти, превратить чувство национального единства в реальное действие.
Популярная тема для критики Поздней империи - насаждение единообразного и централизованного христианства вместо вольного плюрализма античных и племенных культов. Между тем, по опыту Нового времени можно сделать вывод, что унификация религиозной жизни - это приоритетный аспект гомогенизации населения. Вспомним, что развитие европейских государств в XVI-XVII вв. прошло через долгий этап религиозных войн, которые были вызваны тем, что каждый суверен хотел навязать подданным какую-то одну конфессию христианства (и в то же время - помешать это сделать своим соседям). Сплоченность и управляемость государства в это время прямо зависела от продвижения в деле унификации религии. Германия, где из-за внешнего вмешательства ни одна из религиозных фракций не смогла победить другие, так и осталась расчлененной до середины XIX в. Конфессиональное многообразие также было одним из ключевых аспектов краха Речи Посполитой, которую в итоге поделили между собой протестантская, католическая и православная державы. Россия в XVI-XVIII терпимо относилась к исламу и буддизму у своих вассальных малых народов, но жестко поддерживала конфессиональное единство православных верующих.
Важность религии в то время объясняется тем, что она вплеталась в повседневную жизнь людей и контролировала много функций, которые впоследствии взял на себя государственный аппарат. «Католическая религия была религией “государства и короны Франции”, а следовательно, тем костяком, на котором, зиждилась жизнь любого француза от крещения до соборования. …Духовенство вело акты гражданского состояния, регистрируя крещения (а не рождения), заключения браков (таинство, по каноническому праву, превалирующее над гражданским брачным контрактом) и погребения. Все образовательные учреждения, сельские школы для детей (если таковые имелись), коллежи и университеты в подавляющем большинстве основывались церковью и гораздо реже - государством. В действительности большая часть человеческой деятельности протекала под эгидой церкви и религии, начиная с устройства госпиталей и богаделен (добродетель милосердия) до ремесленных, профессиональных и социальных объединений: любая социальная группа или коммуна почитала своего святого покровителя и защитника. В практически любом частном или общественном документе читаем воззвания к Святой Троице или Божественному Провидению. Словом, вся жизнь француза, до мельчайших деталей быта, носила глубокий отпечаток католицизма». [Метивье 1982, с.9]
При таких возможностях, католическая церковь по Франции («галликанская») по Конкордату 1516 г. была дисциплинарно подчинена короне и по факту была полуавтономной ветвью государственного аппарата, несмотря на духовное и каноническое подчинение Риму. Понятно, почему французское государство в итоге отвергло и уничтожило протестантизм, который в тех условиях мог развиваться (и развивался) только как альтернативное «государство в государстве». Понятно, почему Поздняя Римская империя сделала выбор в пользу такой же церковной организации, которая идеологически связывает многоплеменное население, плотно опекает его в повседневной жизни и в то же время контролируется государством сверху.
Конечно, можно задать вопрос, почему власти Империи предпочли в качестве государственной религии именно христианство, а не реформировали в нужном ключе античный политеизм, как предлагал император Юлиан. Можно предположить, что параллельно, в рамках тренда на централизацию, ставилась задача идеологически и политически обезоружить местные элиты. Локальные языческие культы издревле контролировались местными элитами и составляли их политический капитал. Уничтожение этих культов и замена на централизованное христианство позволила имперской администрации отобрать важный политический инструмент у местных элит и присвоить его себе (при условии контроля над церковной верхушкой). (Подробнее эта тема освещается в тексте «Причины успеха христианства в Римской Империи: Питер Браун против Дмитрия Галковского»). Впоследствии христианство сделалось неотъемлемой частью национальной идентичности населения Восточно-Римской империи и той духовной опорой, благодаря которой это государство просуществовало много столетий.
Подведем итоги. Если поместить развитие Римской империи в III-V вв. в общий контекст эволюции европейской государственности Нового времени в XVI-XVIII вв., то многие «неправильности» и «извращения» в действиях имперской власти, на которые историки прошлого любили указывать как на очевидные причины краха, оказываются «в пределах нормы». По трем ключевым аспектам укрепления государственности, римский путь развития оказывается внутри пучка линий развития, характерных для Новой Европы.
Далее мы затронем тему монополизации силы и проведем сравнение обеих цивилизаций в аспектах военного дела и фискальной нагрузки на экономику.
Примечание об источниках.
Сравнение Поздней Римской империи и Европы Нового времени - тема бесконечная, но следующие книги дают достаточно деталей, чтобы увидеть главное:
Brown 1971 - Brown, Peter R.L. The World of Late Antiquity from Marcus Aurelius to Muhammad. London, 1971.
Jones 1964 - Jones, A.H.M. The Later Roman Empire 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. Vol. 1-3. Oxford, 1964.
Метивье 1982 - Метивье, Юбер. Франция в XVI-XVIII вв.: от Франциска I до Людовика XV. М., 2005.
Тилли 1992 - Тилли, Чарльз. Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг. М., 2009.
Хеншел 1992 - Хеншел, Николас. Миф абсолютизма: Перемены и преемственность в развитии западно-европейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003.
Хизер 2005 - Хизер, Питер. Падение Римской империи. М., 2011.
Остальная Библиография.
Продолжение
1.10. ПОЗДНИЙ РИМ И НОВАЯ ЕВРОПА: НАЙДИТЕ РАЗНИЦУ
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Попробуем, в общих чертах, сравнить эволюцию римско-имперской государственности с «аналогичными» процессами складывания централизованных государств в Европе XVI-XVIII вв. Загадочную и нелепую гибель античной цивилизации многие историки прошлого были склонны объяснять роковыми ошибками правителей Поздней Римской империи. Быть может, римские императоры делали не то же самое, что монархи Новой Европы, и совершили какие-то стратегические просчеты? Возможно, причиной коллапса стала нестандартность и неправильность римской политики укрепления государства?
Проблема в том, что какого-то «единственно правильного» сценария построения современного государства в Новой Европе не было. В разных регионах Европы процесс государственного строительства развивался существенно по-разному, а «единство шаблона» стало проявляться только на поздних стадиях процесса, уже в XVIII-XIX вв. Это относится даже к таким фундаментальным вещам, как финансы и армия. Чарльз Тилли в своей работе «Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг.» [Тилли 1992] провел классификацию способов государственного строительства и выделил два крайних случая, в зависимости от обилия городов и капитала в зоне формирования государства.
Первый - «путь высокой концентрации капитала», когда города и финансы имелись в изобилии. В этих условиях государство может взаимовыгодно договариваться с держателями капиталов, чтобы оплачивать необходимую военную силу, обходясь при этом без громоздкого административного аппарата. Яркий пример - Голландия в эпоху своего расцвета. Второй - «путь высокой концентрации принуждения», когда имеется недостаток городов и концентрированного капитала, а ресурсы «размазаны по территории». Тогда государство вынуждено опираться на военную элиту и создавать аппарат принуждения, чтобы выкачивать необходимые ресурсы из населения (сначала через посредство вооруженных землевладельцев, а затем - через масштабный чиновничий аппарат). Яркий пример - Россия. «Очень похоже российское, польское, венгерское, сербское и бранденбургское государства сформировались на базе крепкого союза князей войны и вооруженных землевладельцев, на базе широкой передачи власти правительства дворянству, вместе с нещадной эксплуатацией крестьян и ограниченностью торгового капитала» [Тилли 1992, с.208]. Большинство европейских держав (в том числе Испания, Австрия, Франция, Англия) находились в промежуточной ситуации и комбинировали капитал с принуждением, в каждом случае - по-своему.
«На одном конце расположится имперская Россия, где громоздкий государственный аппарат позволял вырвать людей и ресурсы из громадной, но некоммерциализованной экономики. На другом - Голландская республика, которая в высшей степени зависела от флота, содержала свои вооруженные силы на временные гранты, предоставляемые провинциями, где преобладали города, легко собирала налоги в виде таможенных сборов и акцизов и никогда не создавала сколько-нибудь существенной центральной бюрократии. Между ними расположатся такие государства, как Франция и Пруссия, где короли имели доступ к влиятельным регионам сельскохозяйственного и коммерческого капитала, но вынуждены были вести переговоры о поддержке их военной деятельности с имевшими власть землевладельцами».[Тилли 1992, с.146-147]
Обычно рассуждения об «особом пути» применяют к России, но на самом деле у каждой европейской державы был свой «особый путь», в зависимости от стартовых условий, поэтому сами по себе отличия римского пути к централизации от французского или британского не могут априори рассматриваться как доказательства его «порочности». Римская империя не выходит за рамки описанной выше матрицы и, подобно дореволюционной Франции, располагается где-то между Голландией и Россией. (Принципат - ближе к Голландии, Доминат - смещается в сторону Пруссии и России).
Вариативность путей строительства современного государства резко усложняет поставленную нами задачу. Чтобы объяснить крах цивилизации, искомые отличия от новоевропейского сценария в Риме должны быть вопиющими, видными невооруженным глазом и отбрасывающими римскую «ветку развития» далеко в сторону от новоевропейского «пучка линий развития». Иначе трудно понять колоссальную разницу в финальном результате: не замедление, не застой, не временный упадок, и даже не распад государства на 2-3 меньших по размеру и продолжающих развиваться по отдельности, а полный крах цивилизации и впадение в Темные века. Историки прошлого это понимали, поэтому выискивали и «находили» в политике римских властей не просто «мелкие недочеты», а «колоссальные ошибки космических масштабов» и «очевидные несообразности, бросающиеся в глаза даже идиоту». Мы это уже обсуждали в предыдущих сериях. Однако за последние десятилетия совершилась реабилитация Поздней империи, прежние представления о ее проблемах были признаны преувеличенными, и оказалось, что римляне не «деградировали из века в век», а, наоборот, развивались поступательно и примерно в том же направлении, что и новые европейцы.
В современной европейской и американской историографии Империя IV в. более не рассматривается как результат внезапной катастрофы, свершившейся в III в., которая, якобы, поломала все прежние порядки и институции, обвалила экономику, обрушила демографию, «выключила свет» и чуть ли не «с чистого листа» породила новую «ухудшенную» реальность. Насколько об этом можно судить по археологии, в материальном отношении Римский мир IV в. ничем не уступал II в. и, более того, многие регионы в этом веке достигли пика в своей демографии и в развитии сельского хозяйства. Перемены в политике и управлении были не внезапными, а подготавливались уже давно, и соответствующие тенденции можно обнаружить еще в первые века Империи. Переход от «Империи Антонинов» к «Империи Константина» выглядит уже не как следствие радикальной революции, наподобие российского 1917 г. или завоевания Америки испанцами, а как итог поступательного кумулятивного развития. Пертурбации III в. - это нестабильность, вызванная усилением внешнего давления и ускорением процессов централизации (как ответа на внешний вызов). Степень преемственности между империями II и IV вв. существенно больше, чем между Российской Империей и СССР, и даже больше, чем между Францией Людовика XIV и Францией Наполеона. (Впрочем, некоторые историки любят проводить параллель между поднявшейся в конце III в. новой военной элитой и наполеоновскими маршалами [Brown 1971, p.25]).
Близкая аналогия исторического интервала от Септимия Севера до Константина Великого (ок. 190-340 гг.) - это полуторавековая эволюция Франции от Франциска I до Людовика XIV (1520-1670 гг.), включавшая в себя трансформацию элит и череду жесточайших внутренних и внешних войн. Все, по сути, осталось прежним: население, культура, право, общее направление развития страны, просто по-иному расставлены акценты, некоторые политические и государственные институции окрепли, разрослись и вышли на первый план, а другие, наоборот, съежились и оказались оттеснены на вторые роли. При этом доминирующий тренд - укрепление государственности и централизация управления. И снова мы возвращаемся к нашей загадке: Франция после этой трансформации пошла на взлет, а античный мир впал в стагнацию и затем исчез. Попробуем сопоставить детали.
Иллюстрация 1.10.1. Луций Септимий Север (146-211 гг.), император (193-211 гг.). Усилил армию, повысил налоги, укрепил государственный аппарат, уменьшил влияние сенатской аристократии. Задал тренды на последующее столетие.
Европейскую историю XVI-XX вв. мы, по-прежнему, будем рассматривать через призму Миросистемного анализа, ссылаясь на обобщения близких к нему авторов (Бродель, Валлерстайн, Арриги, Тилли, Лахман). По Валлерстайну, усиление власти европейских монархов, начиная с XVI в., опиралось на «четыре главных механизма: бюрократизацию, монополизацию силы, легитимацию и гомогенизацию подвластного населения» [Валлерстайн I, с.163]. То же самое мы находим и в Римской империи. Более того, по здравом размышлении оказывается, что многие элементы политики Позднего Рима, обличаемые историками XIX вв. как уклонения от «классической античности», на самом деле роднят Рим с Новой Европой, а не удаляют от нее.
Иллюстрация 1.10.2. «Король-рыцарь» Франциск I (слева) заключает мир с императором СРИГН Карлом V. Франциск I (1494-1547 гг.), король Франции (1515-1547 гг.). Усилил армию, повысил налоги, подчинил Церковь, укрепил государственный аппарат, уменьшил влияние феодальной аристократии и представительных органов. Проложил курс на три столетия вперед.
Бюрократизация
Одним из популярных объяснений упадка Римской империи является «чрезмерное разрастание и усиление государственной бюрократии», которая «душила все живое и понапрасну вытягивала ресурсы из подданных». И действительно, бюрократия разрасталась: «в конце 249 г. на всю империю имелось всего 250 высших чиновников. К 400 г., всего 150 лет спустя, их насчитывалось уже шесть тысяч» [Хизер 2005, с. 53]. Однако тот же самый процесс экспоненциального роста государственного аппарата происходил и в державах Нового времени. К примеру, во Франции за два столетия от Франциска I (начало XVI в.) до Людовика XIV (конец XVII в.) численность чиновников возросла десятикратно [Хеншелл 1992, с.52]. При Людовике XIV имелось 60 тысяч владельцев должностей, получавших жалованье от короны [Хеншелл 1992, с.56], и это c населением около 20 млн. человек.
До нас дошли документы IV-V вв., в которых содержится роспись гражданских и военных должностей Римской империи - «Notitia Dignitatum». Это позволяет оценить численность гражданских чиновников в Восточной половине Империи в конце IV в. в 10 тысяч человек, включая аппараты губернаторов в диоцезах и провинциях [Bury 1923, p.32-33]. Если удвоить это число, то оно с запасом охватит чиновников центральных ведомств, военное командование и сенат в полном составе. Таким образом, совокупная численность аппарата управления Восточной Империи вряд ли выходила за рамки 20 тыс. человек при населении от 30 до 50 млн. человек (по разным оценкам). Получается, что в «задыхающейся под весом бюрократии» Поздней Римской империи было в 3-7 раз меньше чиновников на душу населения, чем в бурно развивавшейся Франции при абсолютизме.
Иллюстрация 1.10.3. Административная карта Римской империи в конце IV в., согласно «Notitia Dignitatum». Приведенная в тексте оценка числа чиновников относится к преторианским префектурам Иллирик и Восток (охватывающим всю территорию Восточно-Римской империи). Ярко-красным выделены последние проконсульские провинции (управлявшиеся сенаторами).
В большинстве европейских стран аппарат управления развивался от небольшой канцелярии, путешествующей по стране вместе с монархом, до могущественной бюрократической системы, опутывающей все государство, с узаконенным списком должностей, строгими инструкциями и табелью о рангах. В Риме этот процесс начался с момента перехода к Принципату, поскольку в республиканское время профессионального корпуса чиновников не существовало, а сбором налогов занимались или сами зависимые общины, или откупщики (частные финансисты). Республиканские управленцы были выборными магистратами, часто меняющимися и, по необходимости, дилетантами. Крупный римский магистрат имел вокруг себя импровизированный «офис», но последний не был привязан к должности и состоял из лично преданных ему людей, часто - вольноотпущенников или даже рабов-секретарей. Государственный аппарат в эпоху Юлиев-Клавдиев был, по началу, таким разросшимся семейным «офисом». Пока продолжался Принципат, с его умеренными налогами и практикой непрямого управления, опирающегося на локальные элиты, разрастание бюрократии было весьма умеренным. Но начиная с III в., когда правительству потребовалось гораздо больше средств, а для их выколачивания пришлось придавить местные элиты и ввести элементы прямого управления, государственный аппарат резко пошел в рост. К концу IV в. он по своему масштабу и сложности уже соответствовал уровню продвинутых европейских государств XVII-XVIII вв.
Нет никаких оснований предполагать, что римляне, в сравнении с новоевропейскими государствами, создали особенно неэффективный, громоздкий или слишком дорогой в содержании государственный аппарат. Конечно, вряд ли позднеримское чиновничество было свободно от характерных пороков этого сословия: казнокрадство, взяточничество, кумовство, непотизм, распилы и откаты. Но «системная коррупция» в огромных масштабах была свойственна и чиновникам молодых европейских государств. Даже без учета казнокрадства, державы Нового времени не могут служить образцом целесообразного расходования собираемых налогов. Во Франции в середине XVIII в. две трети налоговых сборов не попадало в казну, а оставалось на руках у откупщиков (с которыми Рим, в основном, покончил еще при Августе). В последние годы Старого режима у Бурбонов с этим стало еще хуже: «В 1776-1787 гг. прямые и косвенные налоги выросли на 96 миллионов ливров, из которых казне отошли только 23 миллиона (Bosher, 1970, с. 90). Оставшиеся 73 миллиона остались в руках сборщиков налогов как комиссионные» [Лахман 2000, с.259]. Получается, что из-за несовершенства фискальной системы, из каждых 9 монет, которые у французских буржуа и крестьян отобрали «на нужды державы», 7 достались посредникам-финансистам, и только 2 пошли, например, на содержание армии. Большую степень неэффективности трудно представить, а между тем, Франция в эти годы имела сильнейшую в Европе сухопутную армию, а ее экономика поступательно развивалась, а не деградировала под неподъемным гнетом налогов.
Сравнивая с Францией, мы замечаем еще одно очевидное преимущество Рима: отсутствие официальной продажи должностей. Во Франции «должности быстро стали объектом купли-продажи. Со временем утверждается и наследование должностей. Людовик XII по образцу некоторых итальянских государств продавал финансовые должности. Его наследники, поняв, что это приносит прибыль, начали продавать и юридические должности, создавая их в большом количестве и самого разного типа. Разбухание аппарата было не столько связано с необходимостью улучшения управления, сколько со стремлением к обогащению. Дело приняло такой размах, что в 1522 г. было учреждено Бюро случайных доходов, которое стало, по словам Луазо, ”лавкой такого рода товаров’’. Приносимую новыми чиновниками клятву о неподкупности можно считать самым настоящим лицемерием». [Метивье 1982, с.73] Продажа и наследование должностей вели не только к разбуханию чиновничьих штатов, дезорганизации управления и возрастанию «коррупционного налога», возлагаемого на общество, но и к своеобразной феодализации государственного аппарата. Этот аппарат нельзя было просто взять и сократить, или уволить чиновника «по щелчку пальцев» за плохую работу. В последний период своего существования Старый режим во Франции пытался покончить с этим злом, выкупать должности обратно, но так и не довел дело до конца. Владельцы должностей, заседавшие в парламентах и составлявшие оппозицию Короне, сыграли немалую роль в разжигании Революции (которая, впрочем, уничтожила их как класс).
В целом, создается впечатление, что позднеримская администрация была более упорядоченной и менее обременительной для страны, чем это характерно для многих европейских стран XVII-XVIII вв. и особенно для абсолютистской Франции.
Легитимация верховной власти
Поклонники классической античности часто порицают Диоклетиана и последующих императоров за переход к «деспотизму» и внедрение пышного «восточного» церемониала при дворе. Они видят в этом наглядную демонстрацию «азиатизации», а следовательно, и деградации Поздней империи. Между тем, тот же процесс развертывания идеологии абсолютизма, возвеличивания фигуры монарха и усложнения придворного церемониала мы находим в Новое время. Это был важный момент укрепления государственности и утверждения особого положения монарха перед лицом прочей феодальной знати. Тон задавали испанские, а затем - французские короли (особенно Людовик XIV) - общеевропейские лидеры в деле централизации государства.
Иллюстрация 1.10.4. Константин I Великий (272-337 гг.), император (306-337 гг.) на золотом солиде - изобретенной им «твердой валюте», которая играла роль «доллара» все Средние века. Воссоединил Империю, укрепил армию, упорядочил государственный аппарат и финансы, наметил унификацию религии, довел режим автократии до логического завершения. Построил новую столицу - Константинополь. Определил лицо цивилизации на столетия вперед.
Государственная власть, по мере ее укрепления, должна была убеждать подданных в своем праве вмешиваться в традиционные прерогативы нижестоящих элит, повышать налоги и всячески «перетягивать одеяло на себя». Краеугольным камнем легитимации власти в Новое время была фигура верховного правителя, который из «первого среди равных», вынужденного договариваться с вассалами в рамках феодальной системы, возвысился до абсолютного монарха, символизирующего собой суверенное государство. Наиболее лаконично новый формат отношений изложил Людовик ХIV в 1655 г. перед Парижским парламентом: «Вы думаете, государство - это вы? Нет, государство - это я!». Его правнук Людовик XV повторил эту мысль в 1766 г., также выступая перед парламентом: «Суверенная власть заключена лишь только в моей персоне... одному лишь мне безраздельно и безусловно принадлежит законодательная власть». [Метивье 1982, с.166]
«До 1661 r. мы наблюдаем барочный тип монархии, в которой все еще сильно влияние аристократии. Затем она сменяется классицистической монархией, полностью подчиненной «королю-солнцу», т. е. истинным абсолютизмом». [Метивье 1982, с.127] «В период с 1661 по 1715 гг. форма абсолютизма меняется, король становится единовластным. Это стало результатом длительного процесса подчинения «грандов» и «дворянства мантии», урезания полномочий магистратуры до роли исключительно судебного органа. На престоле оказывается король-божество, этакий фараон, власть и полномочия которого ограничиваются лишь христианскими заповедями. С этого момента министры и государственные секретари всецело зависят от мельчайшего каприза монарха». [Метивье 1982, с.124] «Власть при Людовике XIV стала настоящей религией. У нее был свой бог - король, а сановники и придворные были священнослужителями. Имелись и «символ веры» (институт королевской власти), и свои обряды (этикет), и свой главный храм (Версаль), и свои верующие и прихожане (подданные). Были и свои еретики (явные или менее заметные противники короля, оппозиция). Декор, пышность, даже театральность этой религиозной системы были призваны возвысить и преумножить славу его величества». [Метивье 1982, с.126] «Весьма распространенное суждение «Король - живой образ Бога» апеллировало к божественному происхождению королевской власти во Франции, подчеркивая, что король наделялся властью прямым вмешательством Бога, а не опосредованным, как утверждала церковь» [Метивье 1982, c.52]
Иллюстрация 1.10.5. Людовик XIV Великий (1638-1715 гг.), король Франции (1645-1715 гг.). Усмирил аристократию, подчинил регионы, увеличил армию, упорядочил государственный аппарат, уничтожил религиозное инакомыслие, довел абсолютизм до логического завершения. Построил новую резиденцию - Версаль. Определил лицо Франции на следующие три поколения.
В Римской империи этой эволюции соответствовал переход от Принципата к Доминату. Напомню, что «принцепс» - это, буквально, «первый среди сенаторов», а «доминус» - «господин». Считается, что в Риме первый шаг в сторону «абсолютизма» был сделан за столетие до Диоклетиана, императором Септимием Севером. Ему можно уподобить короля Франции Франциска I, жившего за столетие до Людовика XIV. Франциск I первым присвоил себе титул «ваше величество», стал считать себя абсолютно суверенным монархом и эмансипировался даже от символических претензий на верховенство со стороны германского императора (с которым упорно воевал). С этого времени принято считать, что «король - император в своем королевстве», то есть, единолично представляет верховную власть и не должен склонять голову перед каким-либо внешним источником власти [Метивье 1982, c.64]. Однако внутри страны процесс замены федеративных (договорных) и феодальных отношений на отношения подданства при Франциске I только начинался, и он не был завершен даже к началу царствования Людовика XIV, когда фрондирующие гранды поставили государство на грань гибели.
Учитывая, насколько упорно европейские государства в эпоху расцвета европейской цивилизации внедряли у себя модели «Домината» или «византийского самодержавия», мы задним числом лишаемся права упрекать и позднеантичный Доминат, и даже византийское самодержавие в некой «упадочной азиатчине», ставшей следствием «загнивания цивилизации». Наоборот, эта трансформация власти - как раз яркое проявление европейского тренда в эволюции Римской империи. В случае обоих «абсолютизмов», европейский характер власти проявлялся, к примеру, в том, что ни во Франции, ни в Поздней империи трон не рассматривался как сугубо семейное достояние [Метивье 1982, c.64]. Напротив, король или император посвящали себя государству и как бы сливались с ним, вступали с ним в символический брак. И это слияние включало в себя целый ряд оговорок и обязанностей, например, справедливый суд для подданных, защита границ государства от внешних врагов, верность государственной религии. Несмотря на все прерогативы абсолютного монарха или императора-автократора, верховная власть считалась государственной службой, а не внутрисемейным делом. Эту общую формулу хорошо выразил «гибридный» европейско-византийский самодержец Петр I в своей речи перед Полтавской битвой: «Не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. …А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего». И даже если принять (как считает ряд историков), что этот отрывок целиком придуман сподвижником Петра архиепископом Феофаном Прокоповичем, это еще более симптоматично, поскольку он был человеком с «гибридным» византийско-западным культурно-идеологическим багажом.
Гомогенизация населения
Крупные европейские государства поначалу, в XV-XVI вв., представляли собой россыпь разнородных провинций, которые могли отличаться друг от друга по этническому составу, языку, культуре, конфессиональной принадлежности, законам и обычаям, практикам управления, военным традициям и т.д. Управлять этим салатом было крайне сложно, и даже само удержание регионов внутри единого политического образования представляло проблему, поскольку внутренних побуждений к сохранению единства не было. Процесс унификации всего этого многообразия, с целью упорядочить управление и придать государству сплоченность, потребовал столетий, и в больших европейских странах едва завершился в XIX в. Поначалу у правителей доставало возможностей гомогенизировать население только в некоторых идеологически значимых аспектах: чувство национальной общности (заякоренное на фигуру короля или императора), единая религия и единый государственный язык (введенный во Франции еще в 1539 г., но в быту долгое время сосуществовавший с местными языками и диалектами).
Римская империя на старте тоже представляла собой конгломерат разнообразных регионов и народов, связанных вместе только силой оружия. По-настоящему лояльными государству поначалу были только римские граждане, в основном - уроженцы Италии и их потомки. При общей численности около 5 млн. человек (по переписи 14 г.), они составляли не более 10% от населения Империи. Понадобилось примерно полтора века, чтобы добиться культурной однородности средиземноморских элит (разумеется, при сохранении греко-латинского двуязычия), и еще столько же, чтобы вся масса населения, включая автохтонов восточных провинций, прониклась римским патриотизмом и осознала себя «римлянами» или «ромеями» [Brown 1971, p.40-41], сообща противостоящими зарубежному варварскому миру. Если судить по письменным источникам, то к моменту, когда варвары начали делить Римский мир, его коренное население (и элиты, и низы) уже составляло единую нацию, без потуг на сепаратизм, отсылающий к доримским временам. В этом смысле поздних римлян можно уподобить русским (и лояльным русскоязычным) в 1991 г., которых тоже поделили помимо их воли. Но так же, как русское население СССР, население Западной Римской империи было лишено политических инструментов, позволивших бы ему, вопреки распаду имперской власти, превратить чувство национального единства в реальное действие.
Популярная тема для критики Поздней империи - насаждение единообразного и централизованного христианства вместо вольного плюрализма античных и племенных культов. Между тем, по опыту Нового времени можно сделать вывод, что унификация религиозной жизни - это приоритетный аспект гомогенизации населения. Вспомним, что развитие европейских государств в XVI-XVII вв. прошло через долгий этап религиозных войн, которые были вызваны тем, что каждый суверен хотел навязать подданным какую-то одну конфессию христианства (и в то же время - помешать это сделать своим соседям). Сплоченность и управляемость государства в это время прямо зависела от продвижения в деле унификации религии. Германия, где из-за внешнего вмешательства ни одна из религиозных фракций не смогла победить другие, так и осталась расчлененной до середины XIX в. Конфессиональное многообразие также было одним из ключевых аспектов краха Речи Посполитой, которую в итоге поделили между собой протестантская, католическая и православная державы. Россия в XVI-XVIII терпимо относилась к исламу и буддизму у своих вассальных малых народов, но жестко поддерживала конфессиональное единство православных верующих.
Важность религии в то время объясняется тем, что она вплеталась в повседневную жизнь людей и контролировала много функций, которые впоследствии взял на себя государственный аппарат. «Католическая религия была религией “государства и короны Франции”, а следовательно, тем костяком, на котором, зиждилась жизнь любого француза от крещения до соборования. …Духовенство вело акты гражданского состояния, регистрируя крещения (а не рождения), заключения браков (таинство, по каноническому праву, превалирующее над гражданским брачным контрактом) и погребения. Все образовательные учреждения, сельские школы для детей (если таковые имелись), коллежи и университеты в подавляющем большинстве основывались церковью и гораздо реже - государством. В действительности большая часть человеческой деятельности протекала под эгидой церкви и религии, начиная с устройства госпиталей и богаделен (добродетель милосердия) до ремесленных, профессиональных и социальных объединений: любая социальная группа или коммуна почитала своего святого покровителя и защитника. В практически любом частном или общественном документе читаем воззвания к Святой Троице или Божественному Провидению. Словом, вся жизнь француза, до мельчайших деталей быта, носила глубокий отпечаток католицизма». [Метивье 1982, с.9]
При таких возможностях, католическая церковь по Франции («галликанская») по Конкордату 1516 г. была дисциплинарно подчинена короне и по факту была полуавтономной ветвью государственного аппарата, несмотря на духовное и каноническое подчинение Риму. Понятно, почему французское государство в итоге отвергло и уничтожило протестантизм, который в тех условиях мог развиваться (и развивался) только как альтернативное «государство в государстве». Понятно, почему Поздняя Римская империя сделала выбор в пользу такой же церковной организации, которая идеологически связывает многоплеменное население, плотно опекает его в повседневной жизни и в то же время контролируется государством сверху.
Конечно, можно задать вопрос, почему власти Империи предпочли в качестве государственной религии именно христианство, а не реформировали в нужном ключе античный политеизм, как предлагал император Юлиан. Можно предположить, что параллельно, в рамках тренда на централизацию, ставилась задача идеологически и политически обезоружить местные элиты. Локальные языческие культы издревле контролировались местными элитами и составляли их политический капитал. Уничтожение этих культов и замена на централизованное христианство позволила имперской администрации отобрать важный политический инструмент у местных элит и присвоить его себе (при условии контроля над церковной верхушкой). (Подробнее эта тема освещается в тексте «Причины успеха христианства в Римской Империи: Питер Браун против Дмитрия Галковского»). Впоследствии христианство сделалось неотъемлемой частью национальной идентичности населения Восточно-Римской империи и той духовной опорой, благодаря которой это государство просуществовало много столетий.
Подведем итоги. Если поместить развитие Римской империи в III-V вв. в общий контекст эволюции европейской государственности Нового времени в XVI-XVIII вв., то многие «неправильности» и «извращения» в действиях имперской власти, на которые историки прошлого любили указывать как на очевидные причины краха, оказываются «в пределах нормы». По трем ключевым аспектам укрепления государственности, римский путь развития оказывается внутри пучка линий развития, характерных для Новой Европы.
Далее мы затронем тему монополизации силы и проведем сравнение обеих цивилизаций в аспектах военного дела и фискальной нагрузки на экономику.
Примечание об источниках.
Сравнение Поздней Римской империи и Европы Нового времени - тема бесконечная, но следующие книги дают достаточно деталей, чтобы увидеть главное:
Brown 1971 - Brown, Peter R.L. The World of Late Antiquity from Marcus Aurelius to Muhammad. London, 1971.
Jones 1964 - Jones, A.H.M. The Later Roman Empire 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. Vol. 1-3. Oxford, 1964.
Метивье 1982 - Метивье, Юбер. Франция в XVI-XVIII вв.: от Франциска I до Людовика XV. М., 2005.
Тилли 1992 - Тилли, Чарльз. Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг. М., 2009.
Хеншел 1992 - Хеншел, Николас. Миф абсолютизма: Перемены и преемственность в развитии западно-европейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003.
Хизер 2005 - Хизер, Питер. Падение Римской империи. М., 2011.
Остальная Библиография.
Продолжение