Геополитика эпохи эллинизма (Сезон 1. Серия 11)
Предыдущая часть -- Оглавление
1.11. ПОЗДНИЙ РИМ И НОВАЯ ЕВРОПА: ВОЙНА И ФИНАНСЫ
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
В предыдущей серии мы установили, что по трем ключевым аспектам укрепления государственности (бюрократизация, легитимация власти, гомогенизация населения) не прослеживается принципиальной разницы между европейскими государствами Нового времени и Поздней Римской империей. Теперь мы рассмотрим четвертый важный аспект - монополизация силы и тесно связанные с ним темы войны и финансов. Здесь мы наконец-то отыщем некоторые различия между двумя эпохами.
Наемники как инструмент монополизации силы
Историки, рассматривающие Римскую империю как «вещь в себе», часто обращают внимание на такой «симптом упадка», как наличие в позднеримской армии большого количества наемных варваров, чуждых основному населению Империи. Эта трактовка кажется особенно справедливой в свете того факта, что Западная Римская империя, собственно, и закончила свое политическое существование из-за переворота, совершенного варварами-наемниками.
Более ранняя история римской армии также часто трактуется как история деградации. Еще в эпоху Поздней Республики она из армии среднего класса превратилась в армию пролетариата. Затем, в течение первых трех веков Империи, в римской армии пришли к доминированию «внутренние варвары» - выходцы из наиболее отсталых и диких окраин Римского мира. И, наконец, с IV в. стала увеличиваться доля зарубежных варваров. Парадокс состоит в том, что этом аспекте политика римских властей совпадает с политикой государств раннего Нового времени. «Варваризацию армии» мы находим в практике французских королей и других монархов на раннем этапе развития государства в Новой Европе. Ставка при комплектовании армии на люмпенов, жителей полудикой окраины (чуждых основному населению страны) и иностранных наемников, - это как раз один из элементов «монополизации силы», необходимый для того, чтобы армия не отождествляла себя с населением. Такую армию удобно использовать при подавлении восстаний, которыми население обычно реагирует на усилия по централизации власти и повышение налогов.
Современная западная государственность как раз и выросла вокруг наемной армии и необходимости собирать налоги на ее содержание. Страны, которые в XVII-XVIII вв. не смогли преодолеть этот барьер и продолжали опираться на феодальное ополчение, погибли (как Польша) или утратили всякое влияние. Процитирую Чарльза Тилли:
«На ранних стадиях развития вооруженных сил посредством наемных армий правители считали, что дорого и политически опасно создавать армии из среды собственного населения; еще велика была опасность внутреннего сопротивления и бунта» [Тилли 1992, с.129]. «В XV-XVII вв. - период, важнейший для формирования европейского государства, - армии на большей части Европы состояли в основном из наемников, рекрутированных сеньорами и армейскими подрядчиками. Также и в национальные флоты …обычно набирали матросов по всему континенту. …Конечно, государства различались тем, насколько сильно и как долго они прибегали к услугам наемников. Правители крупных, более сильных государств стремились сократить свою зависимость: Франция, Испания, Англия, Швеция и Соединенные Провинции генералов имели своих, а полки и экипажи нанимали, а государства поменьше обыкновенно нанимали целые армии у их военачальников». [Тилли 1992, с.128]
В Средние века основную часть вооруженных сил крупных европейских государств составляло феодальное ополчение. При этом военные ресурсы (люди, деньги), которыми располагали крупные феодалы и богатые города, были соизмеримы с теми, на которые королевская власть могла положиться, не прибегая к общенациональной мобилизации. В истории европейских стран неоднократно возникали ситуации, когда королевская власть была вынуждена пойти на уступки перед лицом вооруженной коалиции собственных вассалов (во Франции последняя такая попытка была сделана во времена Фронды, в середине XVII в.). Потому на первых этапах становления современного государства (XV-XVII вв.) оно стремилось разоружить подданных, предпочитая собирать с них деньги на войну, вместо прямого участия, а на эти деньги нанимая сторонних наемников. «С XV в. европейские государства решительно двигаются к созданию оплачиваемых вооруженных сил, содержавшихся на займы и налоги» [Тилли 1992, с.131].
Наемники очень часто были иностранцами или уроженцами диких окраин собственной страны, чуждыми основной массе населения. В Британии такими «варварами»» были шотландцы, во Франции - гасконцы, а для всей Европы в целом роль резервуара «диких бойцовых варваров» долгое время играли Швейцария и земли Верхней Германии («ландскнехты»). Важно, что выбор в пользу «варваров» и иностранных профессионалов определялся не только соображениями боеспособности, но и тем, что чужаки были надежнее при столкновении государства с собственными подданными (например, по вопросу повышения налогов или урезания региональных свобод). «Во Франции Иоанн Добрый, а потом Карл V и его наследники сочли бесполезным, с военной точки зрения, и опасным, с политической, - широкое использование отрядов коммун, отдав предпочтение, с одной стороны, найму арбалетчиков в Испании, Италии и Провансе…» [Контамин 1980]
Иллюстрация 1.11.01. «Битва гигантов» при Мариньяно (1515 г.) за обладание герцогством Миланским - типичное сражение первой эпохи складывания современных государств. Пехота с обеих сторон - наемники или союзники из числа иноземных варваров. На стороне короля Франции (справа) - немецкие ландскнехты, на стороне герцога Сфорца (слева) - швейцарцы. В знаменитой битве при Павии (1525 г.) между французской и испанской коалициями большую часть солдат тоже составляли ландскнехты (с обеих сторон) и швейцарцы.
Только с середины XVII в., после укрепления центральной власти и укрощения феодальных элит, государство могло позволить себе содержание большой регулярной армии на основе рекрутского набора из собственного населения. Но и тогда во многих крупных державах (включая Францию, Пруссию, Британию) национальный характер армии отражался лишь в офицерском корпусе, а значительная часть солдат вербовалась из социального отребья и приблудных иностранцев. Это было мотивировано экономико-демографическими соображениями: правительство не хотело вырывать из экономики добросовестных налогоплательщиков. Но и политические опасения тоже имели место: элиты Старого режима долго не принимали концепцию «гражданина-воина» и «нации под ружьем», которая во второй половине ХIX в. привела к созданию миллионных призывных армий. Армии XVIII в. были компактными, а солдаты в них жесткой муштрой доводились до состояния обезличенных роботов. Только военные победы революционной и наполеоновской Франции, достигнутые за счет массового призыва и гражданского патриотизма, испугали европейских монархов и заставили их подумать о вооружении собственных народов. Однако в большинстве стран эти попытки были быстро свернуты, и для безопасной для элит реализации проекта «нация под ружьем» европейским странам сначала пришлось пройти через масштабную либерализацию политической системы.
Необычный характер эволюции римской военной машины
Рассуждая о «наемной армии», особенно применительно к римской эпохе, всегда следует проводить различие между «наемниками» и собственными «военными профессионалами», «контрактниками». Нельзя называть «наемником» каждого бойца с того момента, как он получил жалованье. Мы будем придерживаться определения историка античной войны И. Гарлана: «Наемник - это профессиональный солдат, который руководствуется в своих действиях не принадлежностью к политическому обществу, а стремлением к наживе» [Контамин 1980]; проще говоря, наемник должен быть не только профессионалом на жалованье, но и «человеком без родины». В этом смысле читателю лучше избавиться от послевкусия популярных статей, создающих впечатление, что «Рим перешел к наемной армии при Марии». Легионеры Римской Империи, вербуемые из пролетариата, были не «наемниками», а военными профессионалами на зарплате, как военные в большинстве современных регулярных армий. К числу «наемников» «в плохом смысле слова» следует относить только наемные отряды зарубежных варваров, роль которых стала значимой только в последние столетия Империи.
В отличие от государств Нового времени, Римская империя избежала длительной эволюции вооруженных сил и прямо на старте получила огромную регулярную армию, рекрутируемую из граждан. В республиканскую эпоху войска в норме распускались после каждой войны, а единичные легионы оставались только в мятежных или угрожаемых провинциях. Однако в течение двух десятилетий гражданских войн накануне учреждения Принципата (49-30 гг. до н.э.), произошло колоссальное накопление сил. Противоборствующие партии и военачальники даже в периоды затишья («холодной войны») не спешили распускать войска и, в совокупности, держали под копьем десятки легионов. Когда кто-то из противников выпадал из игры, его войска часто не уничтожались или распускались, а присоединялись к армии победителя. «Последним выжившим» был Октавиан, который к моменту победы над Антонием накопил 60 легионов, или более 350 тыс. солдат (не считая флота и вспомогательных неримских отрядов). Чуть больше половины он демобилизовал, а оставшуюся часть - превратил в постоянную армию, размещенную в пограничных провинциях. (См. карту размещения римских легионов при Августе).
Эта армия была лояльна непосредственно «Цезарю» и его династии, имела собственный корпоративных дух, отделявший ее от остального населения, а за десятилетия гражданских войн привыкла сражаться против сограждан, так что ее можно было использовать даже для подавления римлян. Все остальные военные силы (городские и племенные ополчения) на территории Римского мира на порядок уступали этой армии по мощи и боеспособности, поэтому «монополизация силы» уже была данностью. Серьезных проблем с финансированием армии в первые два века не было, поскольку Империя была обширна и богата, а ее внешние враги - слабы, бедны и разрознены. И это, пожалуй, самое разительное отличие Рима от новоевропейских государств, которые не имели такого входного бонуса. Но важно, что это именно бонус, а не проблема, и выставлять это различие в качестве причины последующей римской деградации было бы странно.
Можно, конечно, заявить, что этот бонус устранил главный импульс для дальнейшего развития римской государственности, поскольку в Новое время процесс централизации крутился именно вокруг связки «налоги-армия» и стимулировался недостатком средств для содержания войск. Однако «деградацию» Империи принято отсчитывать с III в., когда денег на содержание армии уже стало не хватать и, соответственно, ускорилось движение в сторону большей централизации управления и роста налогов. В IV в. обсуждаемое различие с «синхронными» новоевропейскими государствами XVII-XVIII в. уже нивелировалось, и, как считается, Империя поддерживала уровень военных расходов на пределе своих финансовых возможностей, как и большинство воюющих государств Нового времени.
Историки XIX в. рассматривали пополнение имперской армии германцами в IV-V вв. как симптом разложения римской военной машины. Но по современным представлениям [см. Jones 1964, v.2, ch.13], усиление германского элемента в регулярных частях римской армии (с начала IV в.) само по себе не представляло угрозы и не создавало ситуации «конфликта лояльности» у солдат. Варвары рекрутировались индивидуально, подчинялись римской дисциплине и служили под командованием римских командиров. При этом они теряли связь с родиной, а после отставки оставались на территории Империи и постепенно ассимилировались.
Проблемой стали иррегулярные «федераты», с которыми Империя вынуждена была иметь дело после уничтожения кадровой армии при Адрианополе (378 г.). Изначально, в эпоху Принципата, «федераты» - это союзные приграничные племена, которые сидели на своей земле и играли роль буфера перед лимесом, помогая защищать его от других племен. С конца IV в., «федератами» стали называться бродячие орды или банды варваров, которые подчинялись только собственным вождям-кондотьерам, вымогали у Империи деньги и право поселиться на ее территории. Восточная часть Империи в итоге сумела решить эту проблему, восстановить регулярную армию и навести порядок. Но в западной части Империи, которая дошла до состояния полураспада из-за гражданских неурядиц и дезорганизации управления, к середине V в. регулярная армия практически разложилась, в силу нехватки денег и рекрутов, и федераты составили основу вооруженных сил. В какой-то момент оборона провинций свелась к войне лояльных варварских вождей с нелояльными, с тем закономерным итогом, что варвары договорились и поделили Запад между собой.
Ситуация, когда могущественные кондотьеры с собственными армиями представляют угрозу для государства, не является исключительно позднеримской, она повторялась и в раннее Новое время. Убийство Валленштейна в 1634 г. по приказу австрийского императора было как раз реакцией на такую угрозу. Однако монархи Нового времени находились в лучшем положении, чем позднеримские императоры, поскольку разоружение и демилитаризация подданных были еще в самом начале и непокорному кондотьеру можно было противопоставить армии лояльных вассалов и гражданское ополчение городов. Последние были слишком неискусны и неповоротливы для ведения наступательной войны против других держав, но в обороне вполне могли замедлить или нейтрализовать армию кондотьера и сделать его попытку заведомо обреченной. Именно в этом месте сыграло негативную роль «слишком раннее» получение Римом регулярной армии, позволившее за несколько столетий полностью демилитаризовать население и локальные элиты. После разложения регулярной армии Рима, федераты были как у себя дома.
Когда Восточная Римская империя в VII-VIII вв. под ударами арабов потеряла ресурсы, необходимые для содержания большой регулярной армии, она не пошла по пути Запада и решила проблему путем «обратной эволюции». Большая часть национальной армии была посажена на землю и превращена в аналог казаков или стрельцов. Когда потомки солдат «вросли в кормящий ландшафт», основой вооруженных сил снова стало гражданское ополчение («фемный строй»). Постепенно из этого выросло некое подобие феодализма, как и в варварских королевствах на Западе. Эта деволюция лишила Византию возможности вести широкомасштабные завоевательные войны, как в эпоху Юстиниана, но в обороне страна продержалась еще много столетий.
Получается парадокс: если рассматривать эволюцию Римской империи от I в. до VIII в., то в аспекте военного дела она не развивалась, а деградировала, пройдя в обратном порядке стадии эволюции, наблюдаемые у государств Нового времени: от регулярной армии из граждан - к наемной армии из иностранцев - и далее к гражданскому ополчению (в Византии). Однако если зафиксировать ситуацию IV в., то принципиальных различий между Римом и Европой XVII-XVIII вв. не видно. Последующая деволюция римской армии была следствием общего загадочного «фактора X», который запустил тренд в сторону опрощения и средневековья, захвативший все сферы общества.
Налоговый гнет и «военно-фискальная спираль смерти»
В исторической науке долгое время считалось, что спусковым механизмом деградации Римской империи стал неподъемный рост фискального давления на экономику, вызванный необходимостью укреплять оборону. Бешеный натиск злобных варваров, непрерывно усиливавшийся с конца II в., привел к чрезмерной нагрузке на экономику. Она попала как бы в военно-фискальную «деградационную спираль», на каждом витке которой правительству приходилось все сильнее закручивать налоговые гайки, тем самым угнетая экономическую базу и обрекая себя на дополнительное закручивание гаек на следующем этапе. C версией о «неподъемных налогах», разорявших крестьянство, особенно на Западе, был согласен даже Джонс, писавший в 1960-е, хотя в целом он был нацелен на реабилитацию Империи [Jones 1964. Ch.25]. С этим был согласен и Питер Браун (тоже видный «реабилитатор»): «К 350 г. налоги возросли в три раза на памяти живущих людей, достигли трети продукции фермера, были негибкими и плохо распределенными». [Brown 1971. P.36]
Но не о тех же проблемах (негибкость и несправедливое распределение налогов) сообщают нам историки раннего Нового времени? Во всяком случае, после Диоклетиана в Империи налоги распределялись по сословиям более справедливо, чем во Франции Старого режима, и были привязаны к размеру земельной собственности (которая в ту эпоху была основным «средством производства»). Кстати, во Франции XVII в. у большинства крестьян отбирали не треть, как в Риме, а половину урожая, и это не считая церковной десятины и других выплат. Читаем у Метивье:
«Мелкий арендатор (их было гораздо больше, чем землепашцев) был наиболее распространенным типом землепользователя на всем западе и большей части юга страны. Размер арендной платы устанавливался соглашением между сеньором и арендатором, которому выделялись также средства производства (скот, семена, сельскохозяйственные орудия). Как правило, она составляла половину урожая. Основная масса мелких арендаторов состояла из бедных крестьян и была экономически очень зависима от погодных условий, так как половина урожая являлась обязательной платой, какой бы год не выдался». [Метивье 1982. С.34]
Вспомним, что это написано о стране, которая в то же самое время устойчиво шла по пути укрепления государственности, роста военной мощи и усиления внешнеполитического влияния.
Ситуацию с ростом налогов в Римской империи принято рассматривать как «вещь в себе», вне контекста аналогичного периода развития государств Нового времени. Между тем, мы знаем, что эти государства тоже постоянно воевали, и военные расходы (а значит, и налоговый гнет) в Европе увеличивались каждое десятилетие. Например, «в Кастилье доходы от налогов возросли с менее 900 000 реалов в 1474 г. до 26 млн в 1504 г.» [Тилли 1992. С.125]. Этот тридцатикратный рост за поколение спровоцировал масштабное восстание городских коммун, жестоко подавленное. Во Франции армия (а значит, и военные расходы) с 1500 по 1700 гг. возросла двадцатикратно.
Многократный рост государственных расходов в эпоху формирования современных государств сам по себе не является основанием указывать на «фискальное удушение экономики», поскольку на старте этого процесса налогообложение было невелико. Но то же самое относится и к Позднему Риму. Август, желая помочь восстановлению провинций Империи после разорительных гражданских войн, существенно уменьшил налоговый пресс. Когда ему потребовались дополнительные средства на армию, он предпочел не увеличивать подати с регионов, а ввести для состоятельных римских граждан 5%-ный налог на наследство. Столь умеренная и осторожная налоговая политика продержалась вплоть до конца II в., и у императоров Поздней империи был большой неиспользованный резерв в плане наращивания налогов. Кроме того, если основная масса земледельческого населения живет в условиях, близких к натуральному хозяйству (как было и в Римской империи, и в Европе на исходе Средневековья), то рост податей, при отсутствии малоземелья, будет стимулировать экономику, поскольку вынуждает крестьян наращивать производство за пределами того объема, которого ранее им хватало для самообеспечения.
О возможной чрезмерности фискального давления нам лучше скажет не сам по себе факт кратного роста налогов, а размер армии, на содержание которой в те времена в основном и расходовался государственный бюджет. Общий размер римской армии (включая гарнизоны) в IV в. обычно оценивается в диапазоне от 400 до 700 тыс. [см. CAH-XIII, Ch.8], при населении Империи не менее 50-60 млн. человек. Для сравнения, вооруженные силы Франции при Людовике XIV перевалили за 400 тыс., при населении всего ок. 20 млн. человек. Военная нагрузка на душу населения была, как минимум, в 1,4 раза большей, чем в Риме. Конечно, по уровню технической оснащенности и по продуктивности сельского хозяйства экономика Франции конца XVII в. превосходила Империю IV в., но ведь и армия в эпоху огнестрельного оружия - более дорогое удовольствие, чем в античные времена. При этом налоги во Франции Старого режима были не только «плохо распределенными», но и в значительной мере оседали на руках чиновников и откупщиков (что мы уже обсуждали в Серии 1.10).
Следует пояснить, что рост расходов на армию историками Нового времени оценивается позитивно, как важный стимул государственного строительства. Считается, что современная европейская государственность, по сути, и выросла вокруг связки «налоги-армия» (военно-налоговая концепция Тилли [Тилли 1992]). Чтобы содержать все более дорожающую огнестрельную армию, государству пришлось выстроить вертикаль власти, способную организовать сбор налогов, и, в то же время, научиться проявлять заботу об экономике и подданных, ради увеличения налогооблагаемой базы. В частности, непосредственное вмешательство государства в производство и распределение материальных благ - это не изобретение большевиков, а нормальная практика государств Нового времени. Тем же занимались и римляне в эпоху Поздней империи, регулируя и обеспечивая госзаказом отрасли, которые относились к сфере ВПК и продовольственного снабжения.
Историки прошлого склонялись к выводу о фискальном удушении экономики, изучая дошедшие до нас правовые документы и многочисленные жалобы налогоплательщиков. Однако стенания и жалобы подданных на рост податей и жестокость мытарей раздавались не только в Риме IV в., но и во Франции при каждом следующем короле, и повсеместно в Европе Нового времени. Само по себе усиление прерогатив государства было колоссальным стрессом для подданных, и в Позднем Риме, и в Новой Европе.
«В короткой перспективе, в рамках кругозора простых людей, то, что мы теперь беспечно называем «формирование государства», состояло в натравливании безжалостных сборщиков налогов на бедных крестьян и ремесленников, в принудительной продаже для уплаты налогов домашних животных, которые могли бы пойти на покупку приданого, в заключении местных лидеров в качестве заложников, чтобы их община заплатила просроченные налоги, в повешении тех, кто протестовал, в натравливании жестоких солдат на беспомощное гражданское население, в призыве на военную службу молодых людей - единственной надежды стариков на спокойную старость, в вынужденной покупке испорченной соли, в возвышении и без того заносчивых местных владетельных лиц на государственные посты, в насаждении религиозного единообразия во имя общественного порядка и морали».[Тилли 1992. С.150]
Обратите внимание, что Тилли пишет это о Европе Нового времени. Описанные зверства не привели к «удушению экономики фиском» не смогли помешать экономическому росту из поколения в поколение. То же самое применительно к Риму IV в. показывает археология: «данные археологических и письменных источников никак не противоречат картине всеобщего изобилия в сельской местности в позднеримскую эпоху: численность населения, объемы производства и количество готовой продукции приближаются к максимальным показателям или достигают максимума». [Хизер 2005. С.181] Для большинства регионов Империи IV век (а на Востоке и V век) «оказался периодом максимального развития деревни, а не минимального, как мы привыкли считать в соответствии с традиционными взглядами» [Там же. С.177]. «Новая оценка данных о деревенских поселениях римской Британии показала , что численность ее населения в IV в. достигала показателей , которые мы вновь наблюдаем на этих территориях только в XIV в.» [Там же. С.178]. Депрессивными были только регионы вдоль Рейна, часто подвергавшиеся разбойничьим набегам варваров, и Италия, не успевшая адаптироваться к утрате налоговых и протекционистских преимуществ, которыми она пользовалась в предшествующие столетия. Критикуя взгляды Джонса, Хизер резюмирует: «Так что когда Джонс создавал свои труды, раскопки деревень … полностью изменили наш взгляд на позднеримскую экономику. Мы знаем, что в IV в. налоги, безусловно, не были настолько высоки, чтобы подорвать крестьянское хозяйство. На Западе, как и на Востоке, период поздней империи был временем подъема сельского хозяйства, без малейших признаков более или менее крупномасштабного разорения крестьянства. Безусловно, Восток мог быть более богатым, чем Запад, однако до начала V в. на территории Римской империи не было никакого сколько-нибудь серьезного экономического кризиса». [Там же. С.694]
В чистом остатке, у нас нет каких-то очевидных и бросающихся в глаза различий между Поздней Империей и государствами Нового времени в аспекте роста военных расходов и налогообложения. Мы не можем утверждать, что в Риме фискальный пресс был более тяжким и более разрушительным для экономики.
Была ли имперская армия достаточной для обороны?
Похоже, что налоги на содержание армии не были неподъемными для экономики Римской империи. Но, может быть, имелась противоположная проблема: этих налогов не хватало на содержание достаточной по размеру армии, способной защитить бескрайние границы Империи? Наивному человеку мысль о «неподъемном бремени обороны» интуитивно кажется правдоподобной, когда он представляет себе обширность Империи и протяженность ее границ. Но на самом деле «бремя обороны на душу населения» возрастает только при присоединении таких территорий, которые:
1) пустынны, не имеют населения;
2) имеют враждебное население, которое необходимо подавлять силой;
3) являются удаленными анклавами либо проблемными с геополитической точки зрения (находятся на перекрестье интересов сильных держав).
Такие проблемы были характерны для лоскутных империй типа Ассирийской и Персидской, а также для России и европейских колониальных империй XIX-XX вв. Для них, действительно, каждое новое территориальное приобретение означало рост военной нагрузки на лояльное население Империи. Для Римской империи это было справедливо только в первый век существования, после недавнего присоединения обширных и малонаселенных варварских регионов вдоль северной границы. Ожидать краха из-за военного давления внешних врагов следовало именно тогда. Но накануне своего реального краха, в IV в., Империя находилась уже в другой ситуации. Большая часть ее территории была густо заселена и окультурена, а большая часть ее населения - лояльна и предана Империи. К этому времени римское гражданство было уже поголовным; практически все народы античной ойкумены смирились с Империей, считали ее своей родиной и не видели будущего вне ее [Brown 1971. Р.40-41]. Все региональные элиты были уже давно и прочно инкорпорированы в Империю. В современной терминологии, можно вести речь о единой гражданской нации, охватившей все Средиземноморье и прилегающие регионы.
В таких условиях размер Империи был фактором, который снижал «бремя обороны», в сравнении с вариантом отдельных полисов или небольших региональных государств. Конечно, чем длиннее у Империи граница, тем больше враждебных соседей с ней соприкасается, тем труднее перебрасывать армии из конца в конец, поэтому количество войск должно возрастать пропорционально размерам страны (и длине границы), чтобы защитить страну от вторжений. Однако при укрупнении государства его площадь, население и ресурсы увеличиваются пропорционально квадрату его периметра. Поэтому так выгодно быть большим. Если периметр страны вырос в 2 раза, то население и ресурсы увеличатся в четыре раза, а значит, на защиту каждого километра государственной границы можно будет выделить вдвое больше средств, при той же нагрузке на ресурсы. Или можно вдвое сократить нагрузку на ресурсы, направив избыток на развитие.
Источники свидетельствуют о том, что в первые два века Империи «бремя обороны» не составляло проблемы. При этом армия насчитывала 25-30 легионов, и, вместе со вспомогательными войсками, достигала численности 300 тыс. человек. К этому нужно добавить массу воинов, которые содержались за счет местных ресурсов самоуправляемыми городами, вассальными племенами и клиентскими царствами (в это время еще не включенными официально в состав Империи). В Поздней Империи списочный состав армии возрос примерно в два раза, но при этом исчезли «региональные» войска, так что реально численность солдат, содержавшихся населением, возросла раза в полтора, не больше. Но и численность тяглового населения в это время тоже выросла, возможно, в те же полтора раза. Обширные варварские территории вдоль северного фронтира Империи, которые при первых императорах были дикими, недоразвитыми и малонаселенными, к IV в. были уже цивилизованы, застроены городами и имели развитую экономику. Так что необходимый уровень военной нагрузка на душу населения к концу Империи, возможно, вообще не возрос или вырос незначительно.
Современные историки вовсе не считают варваров, поставивших точку в истории Западной Римской Империи, особо многочисленными. Это были не какие-то многомиллионные полчища, а отряды в тысячи или первые десятки тысяч воинов, с которыми регулярная римская армия, в ее официальном списочном составе, должна была справиться без всяких проблем. Питер Хизер подсчитал, что за последнее столетие существования Западной Римской империи (376-476 гг.) суммарная численность варварских войск, задействованная в крупных (и имевших роковые последствия) вторжениях, не превышала 120 тыс. воинов [Хизер 2005. С.697], что в 2-3 раза меньше единовременного штатного размера западноримских вооруженных сил. «Даже в совокупности варвары, обрушившиеся на империю в V в., не были столь многочисленны, чтобы сокрушить …державу, имевшую в своем распоряжении людские и любые другие ресурсы на всей территории от Адрианова вала до Атласских гор». [Там же. С.698] Мобильная часть римской армии составляла в то время 80-90 тыс. человек, что втрое превышало размер войск, которые варвары когда-либо единовременно выставляли против Империи. [Там же. С.699] Если исходить из численности и военного мастерства, то с «ордами германцев», которые «разнесли Империю в клочья», легко могли бы справиться несколько греческих полисов классического периода или Рим в те времена, когда его границы еще не выходили за пределы Средней Италии.
Внешнеполитические условия для Новой Европы никогда не были такими тепличными, как для Римской империи (особенно до конца II в.). Противниками европейских держав, заставлявшими их увеличивать налоговый пресс, были не какие-то разрозненные варварские племена или восточные царьки, способные лишь на эпизодические набеги, а другие европейские державы, способные вести планомерную войну и содержать армии равного размера. Людовик XIV и Фридрих II целыми десятилетиями вели войны в формате «один против всего континента», - и ничего, в темные века их страны от этого не обрушились. Конечно, в III-VII вв. Римская империя, помимо варваров, постоянно воевала еще и с мощной державой Сасанидов, но уровень Османской угрозы для Европы XVI-XVII был не менее серьезным.
Иллюстрация 1.11.02. Карта варварских вторжений в последние десятилетия существования Западной Римской империи. Изобилие стрелок должно вызывать ощущение «непреодолимого натиска варваров со всех сторон», хотя процесс был растянут почти на целое столетие, а по-настоящему роковых вторжений было только два: 1) прорыв лимеса вандалами и аланами в 407 г., имевший массу отложенных последствий; 2) вторжение вестготов в Италию в 408-412 гг. и далее на запад. Государственный аппарат Империи не смог ликвидировать последствия этих двух вторжений в течение двух поколений.
Удовлетворительное объяснение разгрома Западной Империи разрозненными и многократно слабейшими, чем она, варварами, историки подменяют детальным изъяснением этапов этого погрома, дабы создать иллюзию само собой разумеющегося «эффекта домино». Обычно считается, что всему виной - два успешных вторжения в 407-408 гг., которые закончились глубокими рейдами в тыловые регионы, важные для пополнения бюджета. Эти регионы были частью разграблены, частью захвачены варварами, что и вызвало «эффект домино». Сокращение налогооблагаемой базы привело к сокращению регулярной армии и к ее замене бандами федератов, с которыми расплачивались территориями, что еще больше урезало бюджет Империи и т.д. до полного коллапса.
Это объяснение выглядело бы правдоподобным, если бы крах произошел резко, в течение нескольких лет после фатальных прорывов. «У государства не хватило времени отреагировать и принять меры». Но разложение Империи после этого длилось еще два поколения. Любое крупное новоевропейское государство успело бы за это время десять раз регенерировать и решить проблему с бандами варваров, однажды проникшими на территорию. Взять хотя бы Российскую Империю времен Пугачевского восстания, когда были разграблены и дезорганизованы несколько важных промышленных, сельскохозяйственных и торговых регионов, от Урала до Поволжья и черноземной зоны. Ущерб вполне соизмерим с тем, что мог получить Рим от нескольких крупных варварских вторжений. При этом Россия в эпоху Екатерины демонстрировала все те «язвы», в которых обычно обвиняют позднюю Римскую империю: закрепощение населения, неподъемный гнет, всевластие чиновников, коррумпированная верхушка и т.п. И каков был результат Пугачевщины? Окончательный крах «насквозь прогнившей» государственности? Несколько десятилетий гниения и постепенного распада? Нет, лишь легкая заминка, после которой страна продолжала завоевания по нескольким направлениям. Да и в самом Риме Спартак в свое время опустошил Италию не меньше, чем готы Алариха, что не помешало римлянам через поколение собрать полумиллионную армию в ходе гражданских войн. Сам факт того, что последствия прорывов лимеса не были в полной мере ликвидированы, и, наоборот, разрастались как снежный ком с каждым годом, свидетельствует об уже состоявшейся деградации западноримской государственности, вызванной какими-то иными факторами.
***
Подведем итоги. Если поместить развитие Римской империи в III-IV вв. в общий контекст эволюции европейской государственности Нового времени в XVI-XVIII вв., то все «неправильности» и «извращения» в действиях имперской власти, на которые историки прошлого любили указывать как на очевидные причины краха, оказываются «в пределах нормы». По всем ключевым аспектам укрепления государственности, римский путь развития оказывается внутри пучка линий развития, характерных для Новой Европы. Если исходить из доступной нам информации, то ничего качественно отличного от новоевропейского сценария в Римской империи не делалось. Вплоть до конца IV в. римляне двигались в том же направлении, что и Франция, Пруссия, Россия и т.п., и имели тот же набор проблем и побочных последствий. Если все закончилось крахом, то не из-за ошибочной стратегии римских централизаторов, а, возможно, по причине непригодности самого субстрата. В следующей серии мы обратим внимание на «слабое звено»: тот элемент исходной конструкции Римского мира, который не выдержал «нормальной» европейской централизации и, разрушившись, потащил за собой вниз и все остальное.
Примечание об источниках.
Как в предыдущей серии.
Библиография
Продолжение следует...
1.11. ПОЗДНИЙ РИМ И НОВАЯ ЕВРОПА: ВОЙНА И ФИНАНСЫ
Тема: ПРИЧИНЫ РАСЦВЕТА И ГИБЕЛИ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
В предыдущей серии мы установили, что по трем ключевым аспектам укрепления государственности (бюрократизация, легитимация власти, гомогенизация населения) не прослеживается принципиальной разницы между европейскими государствами Нового времени и Поздней Римской империей. Теперь мы рассмотрим четвертый важный аспект - монополизация силы и тесно связанные с ним темы войны и финансов. Здесь мы наконец-то отыщем некоторые различия между двумя эпохами.
Наемники как инструмент монополизации силы
Историки, рассматривающие Римскую империю как «вещь в себе», часто обращают внимание на такой «симптом упадка», как наличие в позднеримской армии большого количества наемных варваров, чуждых основному населению Империи. Эта трактовка кажется особенно справедливой в свете того факта, что Западная Римская империя, собственно, и закончила свое политическое существование из-за переворота, совершенного варварами-наемниками.
Более ранняя история римской армии также часто трактуется как история деградации. Еще в эпоху Поздней Республики она из армии среднего класса превратилась в армию пролетариата. Затем, в течение первых трех веков Империи, в римской армии пришли к доминированию «внутренние варвары» - выходцы из наиболее отсталых и диких окраин Римского мира. И, наконец, с IV в. стала увеличиваться доля зарубежных варваров. Парадокс состоит в том, что этом аспекте политика римских властей совпадает с политикой государств раннего Нового времени. «Варваризацию армии» мы находим в практике французских королей и других монархов на раннем этапе развития государства в Новой Европе. Ставка при комплектовании армии на люмпенов, жителей полудикой окраины (чуждых основному населению страны) и иностранных наемников, - это как раз один из элементов «монополизации силы», необходимый для того, чтобы армия не отождествляла себя с населением. Такую армию удобно использовать при подавлении восстаний, которыми население обычно реагирует на усилия по централизации власти и повышение налогов.
Современная западная государственность как раз и выросла вокруг наемной армии и необходимости собирать налоги на ее содержание. Страны, которые в XVII-XVIII вв. не смогли преодолеть этот барьер и продолжали опираться на феодальное ополчение, погибли (как Польша) или утратили всякое влияние. Процитирую Чарльза Тилли:
«На ранних стадиях развития вооруженных сил посредством наемных армий правители считали, что дорого и политически опасно создавать армии из среды собственного населения; еще велика была опасность внутреннего сопротивления и бунта» [Тилли 1992, с.129]. «В XV-XVII вв. - период, важнейший для формирования европейского государства, - армии на большей части Европы состояли в основном из наемников, рекрутированных сеньорами и армейскими подрядчиками. Также и в национальные флоты …обычно набирали матросов по всему континенту. …Конечно, государства различались тем, насколько сильно и как долго они прибегали к услугам наемников. Правители крупных, более сильных государств стремились сократить свою зависимость: Франция, Испания, Англия, Швеция и Соединенные Провинции генералов имели своих, а полки и экипажи нанимали, а государства поменьше обыкновенно нанимали целые армии у их военачальников». [Тилли 1992, с.128]
В Средние века основную часть вооруженных сил крупных европейских государств составляло феодальное ополчение. При этом военные ресурсы (люди, деньги), которыми располагали крупные феодалы и богатые города, были соизмеримы с теми, на которые королевская власть могла положиться, не прибегая к общенациональной мобилизации. В истории европейских стран неоднократно возникали ситуации, когда королевская власть была вынуждена пойти на уступки перед лицом вооруженной коалиции собственных вассалов (во Франции последняя такая попытка была сделана во времена Фронды, в середине XVII в.). Потому на первых этапах становления современного государства (XV-XVII вв.) оно стремилось разоружить подданных, предпочитая собирать с них деньги на войну, вместо прямого участия, а на эти деньги нанимая сторонних наемников. «С XV в. европейские государства решительно двигаются к созданию оплачиваемых вооруженных сил, содержавшихся на займы и налоги» [Тилли 1992, с.131].
Наемники очень часто были иностранцами или уроженцами диких окраин собственной страны, чуждыми основной массе населения. В Британии такими «варварами»» были шотландцы, во Франции - гасконцы, а для всей Европы в целом роль резервуара «диких бойцовых варваров» долгое время играли Швейцария и земли Верхней Германии («ландскнехты»). Важно, что выбор в пользу «варваров» и иностранных профессионалов определялся не только соображениями боеспособности, но и тем, что чужаки были надежнее при столкновении государства с собственными подданными (например, по вопросу повышения налогов или урезания региональных свобод). «Во Франции Иоанн Добрый, а потом Карл V и его наследники сочли бесполезным, с военной точки зрения, и опасным, с политической, - широкое использование отрядов коммун, отдав предпочтение, с одной стороны, найму арбалетчиков в Испании, Италии и Провансе…» [Контамин 1980]
Иллюстрация 1.11.01. «Битва гигантов» при Мариньяно (1515 г.) за обладание герцогством Миланским - типичное сражение первой эпохи складывания современных государств. Пехота с обеих сторон - наемники или союзники из числа иноземных варваров. На стороне короля Франции (справа) - немецкие ландскнехты, на стороне герцога Сфорца (слева) - швейцарцы. В знаменитой битве при Павии (1525 г.) между французской и испанской коалициями большую часть солдат тоже составляли ландскнехты (с обеих сторон) и швейцарцы.
Только с середины XVII в., после укрепления центральной власти и укрощения феодальных элит, государство могло позволить себе содержание большой регулярной армии на основе рекрутского набора из собственного населения. Но и тогда во многих крупных державах (включая Францию, Пруссию, Британию) национальный характер армии отражался лишь в офицерском корпусе, а значительная часть солдат вербовалась из социального отребья и приблудных иностранцев. Это было мотивировано экономико-демографическими соображениями: правительство не хотело вырывать из экономики добросовестных налогоплательщиков. Но и политические опасения тоже имели место: элиты Старого режима долго не принимали концепцию «гражданина-воина» и «нации под ружьем», которая во второй половине ХIX в. привела к созданию миллионных призывных армий. Армии XVIII в. были компактными, а солдаты в них жесткой муштрой доводились до состояния обезличенных роботов. Только военные победы революционной и наполеоновской Франции, достигнутые за счет массового призыва и гражданского патриотизма, испугали европейских монархов и заставили их подумать о вооружении собственных народов. Однако в большинстве стран эти попытки были быстро свернуты, и для безопасной для элит реализации проекта «нация под ружьем» европейским странам сначала пришлось пройти через масштабную либерализацию политической системы.
Необычный характер эволюции римской военной машины
Рассуждая о «наемной армии», особенно применительно к римской эпохе, всегда следует проводить различие между «наемниками» и собственными «военными профессионалами», «контрактниками». Нельзя называть «наемником» каждого бойца с того момента, как он получил жалованье. Мы будем придерживаться определения историка античной войны И. Гарлана: «Наемник - это профессиональный солдат, который руководствуется в своих действиях не принадлежностью к политическому обществу, а стремлением к наживе» [Контамин 1980]; проще говоря, наемник должен быть не только профессионалом на жалованье, но и «человеком без родины». В этом смысле читателю лучше избавиться от послевкусия популярных статей, создающих впечатление, что «Рим перешел к наемной армии при Марии». Легионеры Римской Империи, вербуемые из пролетариата, были не «наемниками», а военными профессионалами на зарплате, как военные в большинстве современных регулярных армий. К числу «наемников» «в плохом смысле слова» следует относить только наемные отряды зарубежных варваров, роль которых стала значимой только в последние столетия Империи.
В отличие от государств Нового времени, Римская империя избежала длительной эволюции вооруженных сил и прямо на старте получила огромную регулярную армию, рекрутируемую из граждан. В республиканскую эпоху войска в норме распускались после каждой войны, а единичные легионы оставались только в мятежных или угрожаемых провинциях. Однако в течение двух десятилетий гражданских войн накануне учреждения Принципата (49-30 гг. до н.э.), произошло колоссальное накопление сил. Противоборствующие партии и военачальники даже в периоды затишья («холодной войны») не спешили распускать войска и, в совокупности, держали под копьем десятки легионов. Когда кто-то из противников выпадал из игры, его войска часто не уничтожались или распускались, а присоединялись к армии победителя. «Последним выжившим» был Октавиан, который к моменту победы над Антонием накопил 60 легионов, или более 350 тыс. солдат (не считая флота и вспомогательных неримских отрядов). Чуть больше половины он демобилизовал, а оставшуюся часть - превратил в постоянную армию, размещенную в пограничных провинциях. (См. карту размещения римских легионов при Августе).
Эта армия была лояльна непосредственно «Цезарю» и его династии, имела собственный корпоративных дух, отделявший ее от остального населения, а за десятилетия гражданских войн привыкла сражаться против сограждан, так что ее можно было использовать даже для подавления римлян. Все остальные военные силы (городские и племенные ополчения) на территории Римского мира на порядок уступали этой армии по мощи и боеспособности, поэтому «монополизация силы» уже была данностью. Серьезных проблем с финансированием армии в первые два века не было, поскольку Империя была обширна и богата, а ее внешние враги - слабы, бедны и разрознены. И это, пожалуй, самое разительное отличие Рима от новоевропейских государств, которые не имели такого входного бонуса. Но важно, что это именно бонус, а не проблема, и выставлять это различие в качестве причины последующей римской деградации было бы странно.
Можно, конечно, заявить, что этот бонус устранил главный импульс для дальнейшего развития римской государственности, поскольку в Новое время процесс централизации крутился именно вокруг связки «налоги-армия» и стимулировался недостатком средств для содержания войск. Однако «деградацию» Империи принято отсчитывать с III в., когда денег на содержание армии уже стало не хватать и, соответственно, ускорилось движение в сторону большей централизации управления и роста налогов. В IV в. обсуждаемое различие с «синхронными» новоевропейскими государствами XVII-XVIII в. уже нивелировалось, и, как считается, Империя поддерживала уровень военных расходов на пределе своих финансовых возможностей, как и большинство воюющих государств Нового времени.
Историки XIX в. рассматривали пополнение имперской армии германцами в IV-V вв. как симптом разложения римской военной машины. Но по современным представлениям [см. Jones 1964, v.2, ch.13], усиление германского элемента в регулярных частях римской армии (с начала IV в.) само по себе не представляло угрозы и не создавало ситуации «конфликта лояльности» у солдат. Варвары рекрутировались индивидуально, подчинялись римской дисциплине и служили под командованием римских командиров. При этом они теряли связь с родиной, а после отставки оставались на территории Империи и постепенно ассимилировались.
Проблемой стали иррегулярные «федераты», с которыми Империя вынуждена была иметь дело после уничтожения кадровой армии при Адрианополе (378 г.). Изначально, в эпоху Принципата, «федераты» - это союзные приграничные племена, которые сидели на своей земле и играли роль буфера перед лимесом, помогая защищать его от других племен. С конца IV в., «федератами» стали называться бродячие орды или банды варваров, которые подчинялись только собственным вождям-кондотьерам, вымогали у Империи деньги и право поселиться на ее территории. Восточная часть Империи в итоге сумела решить эту проблему, восстановить регулярную армию и навести порядок. Но в западной части Империи, которая дошла до состояния полураспада из-за гражданских неурядиц и дезорганизации управления, к середине V в. регулярная армия практически разложилась, в силу нехватки денег и рекрутов, и федераты составили основу вооруженных сил. В какой-то момент оборона провинций свелась к войне лояльных варварских вождей с нелояльными, с тем закономерным итогом, что варвары договорились и поделили Запад между собой.
Ситуация, когда могущественные кондотьеры с собственными армиями представляют угрозу для государства, не является исключительно позднеримской, она повторялась и в раннее Новое время. Убийство Валленштейна в 1634 г. по приказу австрийского императора было как раз реакцией на такую угрозу. Однако монархи Нового времени находились в лучшем положении, чем позднеримские императоры, поскольку разоружение и демилитаризация подданных были еще в самом начале и непокорному кондотьеру можно было противопоставить армии лояльных вассалов и гражданское ополчение городов. Последние были слишком неискусны и неповоротливы для ведения наступательной войны против других держав, но в обороне вполне могли замедлить или нейтрализовать армию кондотьера и сделать его попытку заведомо обреченной. Именно в этом месте сыграло негативную роль «слишком раннее» получение Римом регулярной армии, позволившее за несколько столетий полностью демилитаризовать население и локальные элиты. После разложения регулярной армии Рима, федераты были как у себя дома.
Когда Восточная Римская империя в VII-VIII вв. под ударами арабов потеряла ресурсы, необходимые для содержания большой регулярной армии, она не пошла по пути Запада и решила проблему путем «обратной эволюции». Большая часть национальной армии была посажена на землю и превращена в аналог казаков или стрельцов. Когда потомки солдат «вросли в кормящий ландшафт», основой вооруженных сил снова стало гражданское ополчение («фемный строй»). Постепенно из этого выросло некое подобие феодализма, как и в варварских королевствах на Западе. Эта деволюция лишила Византию возможности вести широкомасштабные завоевательные войны, как в эпоху Юстиниана, но в обороне страна продержалась еще много столетий.
Получается парадокс: если рассматривать эволюцию Римской империи от I в. до VIII в., то в аспекте военного дела она не развивалась, а деградировала, пройдя в обратном порядке стадии эволюции, наблюдаемые у государств Нового времени: от регулярной армии из граждан - к наемной армии из иностранцев - и далее к гражданскому ополчению (в Византии). Однако если зафиксировать ситуацию IV в., то принципиальных различий между Римом и Европой XVII-XVIII вв. не видно. Последующая деволюция римской армии была следствием общего загадочного «фактора X», который запустил тренд в сторону опрощения и средневековья, захвативший все сферы общества.
Налоговый гнет и «военно-фискальная спираль смерти»
В исторической науке долгое время считалось, что спусковым механизмом деградации Римской империи стал неподъемный рост фискального давления на экономику, вызванный необходимостью укреплять оборону. Бешеный натиск злобных варваров, непрерывно усиливавшийся с конца II в., привел к чрезмерной нагрузке на экономику. Она попала как бы в военно-фискальную «деградационную спираль», на каждом витке которой правительству приходилось все сильнее закручивать налоговые гайки, тем самым угнетая экономическую базу и обрекая себя на дополнительное закручивание гаек на следующем этапе. C версией о «неподъемных налогах», разорявших крестьянство, особенно на Западе, был согласен даже Джонс, писавший в 1960-е, хотя в целом он был нацелен на реабилитацию Империи [Jones 1964. Ch.25]. С этим был согласен и Питер Браун (тоже видный «реабилитатор»): «К 350 г. налоги возросли в три раза на памяти живущих людей, достигли трети продукции фермера, были негибкими и плохо распределенными». [Brown 1971. P.36]
Но не о тех же проблемах (негибкость и несправедливое распределение налогов) сообщают нам историки раннего Нового времени? Во всяком случае, после Диоклетиана в Империи налоги распределялись по сословиям более справедливо, чем во Франции Старого режима, и были привязаны к размеру земельной собственности (которая в ту эпоху была основным «средством производства»). Кстати, во Франции XVII в. у большинства крестьян отбирали не треть, как в Риме, а половину урожая, и это не считая церковной десятины и других выплат. Читаем у Метивье:
«Мелкий арендатор (их было гораздо больше, чем землепашцев) был наиболее распространенным типом землепользователя на всем западе и большей части юга страны. Размер арендной платы устанавливался соглашением между сеньором и арендатором, которому выделялись также средства производства (скот, семена, сельскохозяйственные орудия). Как правило, она составляла половину урожая. Основная масса мелких арендаторов состояла из бедных крестьян и была экономически очень зависима от погодных условий, так как половина урожая являлась обязательной платой, какой бы год не выдался». [Метивье 1982. С.34]
Вспомним, что это написано о стране, которая в то же самое время устойчиво шла по пути укрепления государственности, роста военной мощи и усиления внешнеполитического влияния.
Ситуацию с ростом налогов в Римской империи принято рассматривать как «вещь в себе», вне контекста аналогичного периода развития государств Нового времени. Между тем, мы знаем, что эти государства тоже постоянно воевали, и военные расходы (а значит, и налоговый гнет) в Европе увеличивались каждое десятилетие. Например, «в Кастилье доходы от налогов возросли с менее 900 000 реалов в 1474 г. до 26 млн в 1504 г.» [Тилли 1992. С.125]. Этот тридцатикратный рост за поколение спровоцировал масштабное восстание городских коммун, жестоко подавленное. Во Франции армия (а значит, и военные расходы) с 1500 по 1700 гг. возросла двадцатикратно.
Многократный рост государственных расходов в эпоху формирования современных государств сам по себе не является основанием указывать на «фискальное удушение экономики», поскольку на старте этого процесса налогообложение было невелико. Но то же самое относится и к Позднему Риму. Август, желая помочь восстановлению провинций Империи после разорительных гражданских войн, существенно уменьшил налоговый пресс. Когда ему потребовались дополнительные средства на армию, он предпочел не увеличивать подати с регионов, а ввести для состоятельных римских граждан 5%-ный налог на наследство. Столь умеренная и осторожная налоговая политика продержалась вплоть до конца II в., и у императоров Поздней империи был большой неиспользованный резерв в плане наращивания налогов. Кроме того, если основная масса земледельческого населения живет в условиях, близких к натуральному хозяйству (как было и в Римской империи, и в Европе на исходе Средневековья), то рост податей, при отсутствии малоземелья, будет стимулировать экономику, поскольку вынуждает крестьян наращивать производство за пределами того объема, которого ранее им хватало для самообеспечения.
О возможной чрезмерности фискального давления нам лучше скажет не сам по себе факт кратного роста налогов, а размер армии, на содержание которой в те времена в основном и расходовался государственный бюджет. Общий размер римской армии (включая гарнизоны) в IV в. обычно оценивается в диапазоне от 400 до 700 тыс. [см. CAH-XIII, Ch.8], при населении Империи не менее 50-60 млн. человек. Для сравнения, вооруженные силы Франции при Людовике XIV перевалили за 400 тыс., при населении всего ок. 20 млн. человек. Военная нагрузка на душу населения была, как минимум, в 1,4 раза большей, чем в Риме. Конечно, по уровню технической оснащенности и по продуктивности сельского хозяйства экономика Франции конца XVII в. превосходила Империю IV в., но ведь и армия в эпоху огнестрельного оружия - более дорогое удовольствие, чем в античные времена. При этом налоги во Франции Старого режима были не только «плохо распределенными», но и в значительной мере оседали на руках чиновников и откупщиков (что мы уже обсуждали в Серии 1.10).
Следует пояснить, что рост расходов на армию историками Нового времени оценивается позитивно, как важный стимул государственного строительства. Считается, что современная европейская государственность, по сути, и выросла вокруг связки «налоги-армия» (военно-налоговая концепция Тилли [Тилли 1992]). Чтобы содержать все более дорожающую огнестрельную армию, государству пришлось выстроить вертикаль власти, способную организовать сбор налогов, и, в то же время, научиться проявлять заботу об экономике и подданных, ради увеличения налогооблагаемой базы. В частности, непосредственное вмешательство государства в производство и распределение материальных благ - это не изобретение большевиков, а нормальная практика государств Нового времени. Тем же занимались и римляне в эпоху Поздней империи, регулируя и обеспечивая госзаказом отрасли, которые относились к сфере ВПК и продовольственного снабжения.
Историки прошлого склонялись к выводу о фискальном удушении экономики, изучая дошедшие до нас правовые документы и многочисленные жалобы налогоплательщиков. Однако стенания и жалобы подданных на рост податей и жестокость мытарей раздавались не только в Риме IV в., но и во Франции при каждом следующем короле, и повсеместно в Европе Нового времени. Само по себе усиление прерогатив государства было колоссальным стрессом для подданных, и в Позднем Риме, и в Новой Европе.
«В короткой перспективе, в рамках кругозора простых людей, то, что мы теперь беспечно называем «формирование государства», состояло в натравливании безжалостных сборщиков налогов на бедных крестьян и ремесленников, в принудительной продаже для уплаты налогов домашних животных, которые могли бы пойти на покупку приданого, в заключении местных лидеров в качестве заложников, чтобы их община заплатила просроченные налоги, в повешении тех, кто протестовал, в натравливании жестоких солдат на беспомощное гражданское население, в призыве на военную службу молодых людей - единственной надежды стариков на спокойную старость, в вынужденной покупке испорченной соли, в возвышении и без того заносчивых местных владетельных лиц на государственные посты, в насаждении религиозного единообразия во имя общественного порядка и морали».[Тилли 1992. С.150]
Обратите внимание, что Тилли пишет это о Европе Нового времени. Описанные зверства не привели к «удушению экономики фиском» не смогли помешать экономическому росту из поколения в поколение. То же самое применительно к Риму IV в. показывает археология: «данные археологических и письменных источников никак не противоречат картине всеобщего изобилия в сельской местности в позднеримскую эпоху: численность населения, объемы производства и количество готовой продукции приближаются к максимальным показателям или достигают максимума». [Хизер 2005. С.181] Для большинства регионов Империи IV век (а на Востоке и V век) «оказался периодом максимального развития деревни, а не минимального, как мы привыкли считать в соответствии с традиционными взглядами» [Там же. С.177]. «Новая оценка данных о деревенских поселениях римской Британии показала , что численность ее населения в IV в. достигала показателей , которые мы вновь наблюдаем на этих территориях только в XIV в.» [Там же. С.178]. Депрессивными были только регионы вдоль Рейна, часто подвергавшиеся разбойничьим набегам варваров, и Италия, не успевшая адаптироваться к утрате налоговых и протекционистских преимуществ, которыми она пользовалась в предшествующие столетия. Критикуя взгляды Джонса, Хизер резюмирует: «Так что когда Джонс создавал свои труды, раскопки деревень … полностью изменили наш взгляд на позднеримскую экономику. Мы знаем, что в IV в. налоги, безусловно, не были настолько высоки, чтобы подорвать крестьянское хозяйство. На Западе, как и на Востоке, период поздней империи был временем подъема сельского хозяйства, без малейших признаков более или менее крупномасштабного разорения крестьянства. Безусловно, Восток мог быть более богатым, чем Запад, однако до начала V в. на территории Римской империи не было никакого сколько-нибудь серьезного экономического кризиса». [Там же. С.694]
В чистом остатке, у нас нет каких-то очевидных и бросающихся в глаза различий между Поздней Империей и государствами Нового времени в аспекте роста военных расходов и налогообложения. Мы не можем утверждать, что в Риме фискальный пресс был более тяжким и более разрушительным для экономики.
Была ли имперская армия достаточной для обороны?
Похоже, что налоги на содержание армии не были неподъемными для экономики Римской империи. Но, может быть, имелась противоположная проблема: этих налогов не хватало на содержание достаточной по размеру армии, способной защитить бескрайние границы Империи? Наивному человеку мысль о «неподъемном бремени обороны» интуитивно кажется правдоподобной, когда он представляет себе обширность Империи и протяженность ее границ. Но на самом деле «бремя обороны на душу населения» возрастает только при присоединении таких территорий, которые:
1) пустынны, не имеют населения;
2) имеют враждебное население, которое необходимо подавлять силой;
3) являются удаленными анклавами либо проблемными с геополитической точки зрения (находятся на перекрестье интересов сильных держав).
Такие проблемы были характерны для лоскутных империй типа Ассирийской и Персидской, а также для России и европейских колониальных империй XIX-XX вв. Для них, действительно, каждое новое территориальное приобретение означало рост военной нагрузки на лояльное население Империи. Для Римской империи это было справедливо только в первый век существования, после недавнего присоединения обширных и малонаселенных варварских регионов вдоль северной границы. Ожидать краха из-за военного давления внешних врагов следовало именно тогда. Но накануне своего реального краха, в IV в., Империя находилась уже в другой ситуации. Большая часть ее территории была густо заселена и окультурена, а большая часть ее населения - лояльна и предана Империи. К этому времени римское гражданство было уже поголовным; практически все народы античной ойкумены смирились с Империей, считали ее своей родиной и не видели будущего вне ее [Brown 1971. Р.40-41]. Все региональные элиты были уже давно и прочно инкорпорированы в Империю. В современной терминологии, можно вести речь о единой гражданской нации, охватившей все Средиземноморье и прилегающие регионы.
В таких условиях размер Империи был фактором, который снижал «бремя обороны», в сравнении с вариантом отдельных полисов или небольших региональных государств. Конечно, чем длиннее у Империи граница, тем больше враждебных соседей с ней соприкасается, тем труднее перебрасывать армии из конца в конец, поэтому количество войск должно возрастать пропорционально размерам страны (и длине границы), чтобы защитить страну от вторжений. Однако при укрупнении государства его площадь, население и ресурсы увеличиваются пропорционально квадрату его периметра. Поэтому так выгодно быть большим. Если периметр страны вырос в 2 раза, то население и ресурсы увеличатся в четыре раза, а значит, на защиту каждого километра государственной границы можно будет выделить вдвое больше средств, при той же нагрузке на ресурсы. Или можно вдвое сократить нагрузку на ресурсы, направив избыток на развитие.
Источники свидетельствуют о том, что в первые два века Империи «бремя обороны» не составляло проблемы. При этом армия насчитывала 25-30 легионов, и, вместе со вспомогательными войсками, достигала численности 300 тыс. человек. К этому нужно добавить массу воинов, которые содержались за счет местных ресурсов самоуправляемыми городами, вассальными племенами и клиентскими царствами (в это время еще не включенными официально в состав Империи). В Поздней Империи списочный состав армии возрос примерно в два раза, но при этом исчезли «региональные» войска, так что реально численность солдат, содержавшихся населением, возросла раза в полтора, не больше. Но и численность тяглового населения в это время тоже выросла, возможно, в те же полтора раза. Обширные варварские территории вдоль северного фронтира Империи, которые при первых императорах были дикими, недоразвитыми и малонаселенными, к IV в. были уже цивилизованы, застроены городами и имели развитую экономику. Так что необходимый уровень военной нагрузка на душу населения к концу Империи, возможно, вообще не возрос или вырос незначительно.
Современные историки вовсе не считают варваров, поставивших точку в истории Западной Римской Империи, особо многочисленными. Это были не какие-то многомиллионные полчища, а отряды в тысячи или первые десятки тысяч воинов, с которыми регулярная римская армия, в ее официальном списочном составе, должна была справиться без всяких проблем. Питер Хизер подсчитал, что за последнее столетие существования Западной Римской империи (376-476 гг.) суммарная численность варварских войск, задействованная в крупных (и имевших роковые последствия) вторжениях, не превышала 120 тыс. воинов [Хизер 2005. С.697], что в 2-3 раза меньше единовременного штатного размера западноримских вооруженных сил. «Даже в совокупности варвары, обрушившиеся на империю в V в., не были столь многочисленны, чтобы сокрушить …державу, имевшую в своем распоряжении людские и любые другие ресурсы на всей территории от Адрианова вала до Атласских гор». [Там же. С.698] Мобильная часть римской армии составляла в то время 80-90 тыс. человек, что втрое превышало размер войск, которые варвары когда-либо единовременно выставляли против Империи. [Там же. С.699] Если исходить из численности и военного мастерства, то с «ордами германцев», которые «разнесли Империю в клочья», легко могли бы справиться несколько греческих полисов классического периода или Рим в те времена, когда его границы еще не выходили за пределы Средней Италии.
Внешнеполитические условия для Новой Европы никогда не были такими тепличными, как для Римской империи (особенно до конца II в.). Противниками европейских держав, заставлявшими их увеличивать налоговый пресс, были не какие-то разрозненные варварские племена или восточные царьки, способные лишь на эпизодические набеги, а другие европейские державы, способные вести планомерную войну и содержать армии равного размера. Людовик XIV и Фридрих II целыми десятилетиями вели войны в формате «один против всего континента», - и ничего, в темные века их страны от этого не обрушились. Конечно, в III-VII вв. Римская империя, помимо варваров, постоянно воевала еще и с мощной державой Сасанидов, но уровень Османской угрозы для Европы XVI-XVII был не менее серьезным.
Иллюстрация 1.11.02. Карта варварских вторжений в последние десятилетия существования Западной Римской империи. Изобилие стрелок должно вызывать ощущение «непреодолимого натиска варваров со всех сторон», хотя процесс был растянут почти на целое столетие, а по-настоящему роковых вторжений было только два: 1) прорыв лимеса вандалами и аланами в 407 г., имевший массу отложенных последствий; 2) вторжение вестготов в Италию в 408-412 гг. и далее на запад. Государственный аппарат Империи не смог ликвидировать последствия этих двух вторжений в течение двух поколений.
Удовлетворительное объяснение разгрома Западной Империи разрозненными и многократно слабейшими, чем она, варварами, историки подменяют детальным изъяснением этапов этого погрома, дабы создать иллюзию само собой разумеющегося «эффекта домино». Обычно считается, что всему виной - два успешных вторжения в 407-408 гг., которые закончились глубокими рейдами в тыловые регионы, важные для пополнения бюджета. Эти регионы были частью разграблены, частью захвачены варварами, что и вызвало «эффект домино». Сокращение налогооблагаемой базы привело к сокращению регулярной армии и к ее замене бандами федератов, с которыми расплачивались территориями, что еще больше урезало бюджет Империи и т.д. до полного коллапса.
Это объяснение выглядело бы правдоподобным, если бы крах произошел резко, в течение нескольких лет после фатальных прорывов. «У государства не хватило времени отреагировать и принять меры». Но разложение Империи после этого длилось еще два поколения. Любое крупное новоевропейское государство успело бы за это время десять раз регенерировать и решить проблему с бандами варваров, однажды проникшими на территорию. Взять хотя бы Российскую Империю времен Пугачевского восстания, когда были разграблены и дезорганизованы несколько важных промышленных, сельскохозяйственных и торговых регионов, от Урала до Поволжья и черноземной зоны. Ущерб вполне соизмерим с тем, что мог получить Рим от нескольких крупных варварских вторжений. При этом Россия в эпоху Екатерины демонстрировала все те «язвы», в которых обычно обвиняют позднюю Римскую империю: закрепощение населения, неподъемный гнет, всевластие чиновников, коррумпированная верхушка и т.п. И каков был результат Пугачевщины? Окончательный крах «насквозь прогнившей» государственности? Несколько десятилетий гниения и постепенного распада? Нет, лишь легкая заминка, после которой страна продолжала завоевания по нескольким направлениям. Да и в самом Риме Спартак в свое время опустошил Италию не меньше, чем готы Алариха, что не помешало римлянам через поколение собрать полумиллионную армию в ходе гражданских войн. Сам факт того, что последствия прорывов лимеса не были в полной мере ликвидированы, и, наоборот, разрастались как снежный ком с каждым годом, свидетельствует об уже состоявшейся деградации западноримской государственности, вызванной какими-то иными факторами.
***
Подведем итоги. Если поместить развитие Римской империи в III-IV вв. в общий контекст эволюции европейской государственности Нового времени в XVI-XVIII вв., то все «неправильности» и «извращения» в действиях имперской власти, на которые историки прошлого любили указывать как на очевидные причины краха, оказываются «в пределах нормы». По всем ключевым аспектам укрепления государственности, римский путь развития оказывается внутри пучка линий развития, характерных для Новой Европы. Если исходить из доступной нам информации, то ничего качественно отличного от новоевропейского сценария в Римской империи не делалось. Вплоть до конца IV в. римляне двигались в том же направлении, что и Франция, Пруссия, Россия и т.п., и имели тот же набор проблем и побочных последствий. Если все закончилось крахом, то не из-за ошибочной стратегии римских централизаторов, а, возможно, по причине непригодности самого субстрата. В следующей серии мы обратим внимание на «слабое звено»: тот элемент исходной конструкции Римского мира, который не выдержал «нормальной» европейской централизации и, разрушившись, потащил за собой вниз и все остальное.
Примечание об источниках.
Как в предыдущей серии.
Библиография
Продолжение следует...