(no subject)
Судя по отзывам, для многих дорановский «Гамлет» всё с тем же Теннантом - самый живой, и это сущая правда, равно как и то, что этот Гамлет - самый мёртвый. Это тот самый Гамлет, о котором писали Шекспир, Выготский и Куно Фишер. Я о нём много читала, но никогда не думала, что такое реально можно сыграть.
Это Гамлет, который, прямо по тексту, завис между небом и землёй, между жизнью и смертью, между здравомыслием и безумием. Зараза-папочка, явившись с того света, заражает его чем-то до ужаса потусторонним, делает из него орудие собственной мести, последовательно утягивающее в могилу всех, кто виновен, и всех, кому кажется, что он тут ни при чём. И вся дальнейшая история Гамлета - это история борьбы живого и мёртвого внутри него. Это очень сильно сыграно. Я никогда не видела, чтобы сквозь живые черты страдающего, растерянного, безжалостного человека так отчётливо проступала смерть - прямо вот так вот, на лице, без всяких иносказаний. Клянусь вам, когда он кривляется, дразня окружающих, в его гримасах виден оскал мёртвого Йорика. Это очень смешно и очень страшно. Нет, правда, смешно; хотя бы та сцена, в которой он свистит, передразнивая гимн, подпрыгивая и по-птичьи наклоняя голову - очень смешная сцена, правда, и ничего, что от неё мурашки бегут по коже, шуты - они такие, от них всегда так.
Это первый Гамлет в моей биографии, который совершенно не притворяется. Изображая сумасшествие, он на самом деле выпускает наружу то, что прёт у него из всех пор, он всего лишь не сдерживается там, где другой бы сдержался. Потому-то это выглядит так некрасиво и так заразительно. Он и вправду, как судьба, как чума, которая рано или поздно сметает к чертям всех, кто к ней прикоснётся. Мёртвый Гамлет пытается утащить за собой даже Горацио, и тот остаётся в живых только благодаря живому Гамлету, который успевает этому помешать. Остальных спасти не удаётся, хотя он пытается, видит бог; тут ведь совершенно непривычная история - не вялый меланхолик растравляет в себе желчь проклятьями и самообвинениями, а тот, что в здравом уме, пытается немножко придержать праведного и абсолютно ужасного в своей злости безумца. Потому-то эта история так долго и тянется; проклятый Призрак, похоже, на то и рассчитывал, он хотел уморить тут ВСЕХ, а такие дела так скоро не делаются.
Очень много роскошных сцен и великолепных находок. После встречи с Призраком у Гамлета становится другой взгляд - не то чтобы взгляд безумца, а как будто взгляд с того света. И только действительно оказавшись по ту сторону, где, наконец, тишина, он, наконец, смотрит ясно и хорошо, точно его отпустило. И то, что он ходит босиком - вот они, спущенные чулки, как долго я их ждала. И эти разбитые зеркала, повсюду, во что ни поглядись, и такой спокойный, такой славный, такой здравомыслящий король, бархатное чудовище, задумчивый убийца, ни в чём не виноват, да, его же загнали в угол, да и любой бы на его месте.... Наконец-то по-настоящему отвратительные Розенкранц и Гильденстерн - хватит уже играть в без вины виноватого маленького человека, никакой он, к дьяволу, не маленький, он давно вырос, всё видит, всё понимает и от души, с придыханием соответствует... Наконец-то Гертруда, которая реально разрывается между сыном и мужем и не знает, который из них ужаснее и который из них ей дороже. Наконец-то Горацио, которому верит не только Гамлет, но и зритель. Наконец-то сцена безумия Офелии по-настоящему кошмарна и трогательна, ни грамма сусальности, ничего прерафаэлитского, так горько и тяжело, что хочется промотать, но трудно оторваться. И наконец-то безумие Гамлета не напоминает сцену из романа, написанного юной девочкой, в котором временно повредившийся герой бегает по городу и кричит: «Я безумен! Безумен!» (помните, у Уэллса? - чудесный рассказ!) Оно не обозначено, оно действительно сыграно - причём так, что зритель, как Клавдий, так до конца и теряется в догадках, где там игра, а где - нет. И - да, да - наконец-то набивший неописуемое количество оскомин монолог звучит не как выходная ария, не как обязательный номер на бис, а как настоящие размышления героя на отнюдь не риторические для него темы. Впрочем, только ли для него.
И при этом спектакль очень спокойный и строгий. Почти академичный. Никакого натурализма, никакого экспрессионизма. И ощущения сплошного сумасшедшего дома тоже ни разу не возникает, и нет ощущения, что под соусом классики тебе впаривают что-то личное-режиссёрское или вселенски-обобщающее. Это «Гамлет» Шекспира, как он есть. Как он есть, кстати, он отнюдь не у всякого вызовет сочувствие; у меня, например - нет, не вызвал, и я это лишний раз ставлю в заслугу актёру, который со своим обаянием мог бы заставить меня умиляться и выходкам Калигулы. Но ведь не заставил же, нет, чёрт побери, он тут ни разу не обаятелен, и от этого впечатление, производимое его игрой, только сильнее. Не «сострадание и страх», что-то очень иное, не «станиславское», но и отнюдь не брехтовское. А что именно - в этом ещё надо попробовать разобраться. Хотя, конечно, это уж точно сугубое ИМХО.
Это Гамлет, который, прямо по тексту, завис между небом и землёй, между жизнью и смертью, между здравомыслием и безумием. Зараза-папочка, явившись с того света, заражает его чем-то до ужаса потусторонним, делает из него орудие собственной мести, последовательно утягивающее в могилу всех, кто виновен, и всех, кому кажется, что он тут ни при чём. И вся дальнейшая история Гамлета - это история борьбы живого и мёртвого внутри него. Это очень сильно сыграно. Я никогда не видела, чтобы сквозь живые черты страдающего, растерянного, безжалостного человека так отчётливо проступала смерть - прямо вот так вот, на лице, без всяких иносказаний. Клянусь вам, когда он кривляется, дразня окружающих, в его гримасах виден оскал мёртвого Йорика. Это очень смешно и очень страшно. Нет, правда, смешно; хотя бы та сцена, в которой он свистит, передразнивая гимн, подпрыгивая и по-птичьи наклоняя голову - очень смешная сцена, правда, и ничего, что от неё мурашки бегут по коже, шуты - они такие, от них всегда так.
Это первый Гамлет в моей биографии, который совершенно не притворяется. Изображая сумасшествие, он на самом деле выпускает наружу то, что прёт у него из всех пор, он всего лишь не сдерживается там, где другой бы сдержался. Потому-то это выглядит так некрасиво и так заразительно. Он и вправду, как судьба, как чума, которая рано или поздно сметает к чертям всех, кто к ней прикоснётся. Мёртвый Гамлет пытается утащить за собой даже Горацио, и тот остаётся в живых только благодаря живому Гамлету, который успевает этому помешать. Остальных спасти не удаётся, хотя он пытается, видит бог; тут ведь совершенно непривычная история - не вялый меланхолик растравляет в себе желчь проклятьями и самообвинениями, а тот, что в здравом уме, пытается немножко придержать праведного и абсолютно ужасного в своей злости безумца. Потому-то эта история так долго и тянется; проклятый Призрак, похоже, на то и рассчитывал, он хотел уморить тут ВСЕХ, а такие дела так скоро не делаются.
Очень много роскошных сцен и великолепных находок. После встречи с Призраком у Гамлета становится другой взгляд - не то чтобы взгляд безумца, а как будто взгляд с того света. И только действительно оказавшись по ту сторону, где, наконец, тишина, он, наконец, смотрит ясно и хорошо, точно его отпустило. И то, что он ходит босиком - вот они, спущенные чулки, как долго я их ждала. И эти разбитые зеркала, повсюду, во что ни поглядись, и такой спокойный, такой славный, такой здравомыслящий король, бархатное чудовище, задумчивый убийца, ни в чём не виноват, да, его же загнали в угол, да и любой бы на его месте.... Наконец-то по-настоящему отвратительные Розенкранц и Гильденстерн - хватит уже играть в без вины виноватого маленького человека, никакой он, к дьяволу, не маленький, он давно вырос, всё видит, всё понимает и от души, с придыханием соответствует... Наконец-то Гертруда, которая реально разрывается между сыном и мужем и не знает, который из них ужаснее и который из них ей дороже. Наконец-то Горацио, которому верит не только Гамлет, но и зритель. Наконец-то сцена безумия Офелии по-настоящему кошмарна и трогательна, ни грамма сусальности, ничего прерафаэлитского, так горько и тяжело, что хочется промотать, но трудно оторваться. И наконец-то безумие Гамлета не напоминает сцену из романа, написанного юной девочкой, в котором временно повредившийся герой бегает по городу и кричит: «Я безумен! Безумен!» (помните, у Уэллса? - чудесный рассказ!) Оно не обозначено, оно действительно сыграно - причём так, что зритель, как Клавдий, так до конца и теряется в догадках, где там игра, а где - нет. И - да, да - наконец-то набивший неописуемое количество оскомин монолог звучит не как выходная ария, не как обязательный номер на бис, а как настоящие размышления героя на отнюдь не риторические для него темы. Впрочем, только ли для него.
И при этом спектакль очень спокойный и строгий. Почти академичный. Никакого натурализма, никакого экспрессионизма. И ощущения сплошного сумасшедшего дома тоже ни разу не возникает, и нет ощущения, что под соусом классики тебе впаривают что-то личное-режиссёрское или вселенски-обобщающее. Это «Гамлет» Шекспира, как он есть. Как он есть, кстати, он отнюдь не у всякого вызовет сочувствие; у меня, например - нет, не вызвал, и я это лишний раз ставлю в заслугу актёру, который со своим обаянием мог бы заставить меня умиляться и выходкам Калигулы. Но ведь не заставил же, нет, чёрт побери, он тут ни разу не обаятелен, и от этого впечатление, производимое его игрой, только сильнее. Не «сострадание и страх», что-то очень иное, не «станиславское», но и отнюдь не брехтовское. А что именно - в этом ещё надо попробовать разобраться. Хотя, конечно, это уж точно сугубое ИМХО.