(no subject)
Гуляя с Грифоном, увидели надпись под чьими-то окнами: «ЛЮБИМАЯ! КАК МНЕ БЕЗ ТЕБЯ ХОРОШО!»
Кто его знает - может, и правда хорошо. Но больше похоже на то, что он скакал, бедолага, три дня и три ночи, чтобы принародно расписаться в горячем и трепетном к ней безразличии. В связи с этим вспомнилось, как давным-давно, когда я ещё жила на первом этаже тихой окраинной пятиэтажки, ко мне под окна прибегала незнакомая девочка в синем берете на вздыбленных рыжих кудрях и кричала, сжимая кулаки: «Женька! Женька, я тебя ненавижу! Не ходи к нам во двор слышишь, дура?! Вообще никогда не ходи!» А потом резко поворачивалась и убегала за дом рыдать.
Это повторялось несколько дней подряд, и ни разу я не высунулась из окна, чтобы сказать ей, что она перепутала - Женька живёт через три подъезда от меня, на другом конце дома. А теперь думаю: зря не высунулась и не сказала. Может, если бы Женька услышала такое отчаянное, такое душераздирающе признание в любви, то пришла бы-таки к ней во двор, и они бы помирились. А так - я ни разу потом не видела её в компании этой рыжеволосой. Впрочем, возможно, они мне просто вместе не попадались….
Дивный народ - эти любящие друг друга люди. Хлебом не корми, дай посидеть по разные стороны оврага, упиваясь взаимной ненавистью как особо острой, крайней формой любви и рыдая в три ручья. Сидят и не замечают, что чем больше слёз проливается в этот овраг, тем сильнее он размывается и делается всё глубже и глубже, всё шире и шире….
***
Снилось, что переписываюсь с каким-то человеком из чужого, нездешнего прошлого. Почти как те двое в фильме «Дом у озера», только не с помощью почтового ящика, а с помощью книги. Старая толстая книга в казённом библиотечном переплёте, на котором ни букв, ни картинок, ни даже расстановочного шифра. По вечерам, уходя с работы, я беру её с полки и оставляю внутри письмо, а утром, раскрыв, читаю ответ - не на вложенной бумажке, а прямо на книжных страницах. Пишет какой-то парень, раненный на тамошней войне, про которую здесь ничего не известно. Теперь он инвалид, сидит дома и пытается сочинить роман. Он знает, что на самом деле меня нет, и моего мира - тоже нет, и те письма, что я ему посылаю, пишет он сам, потому что они - часть придуманного им сюжета…. И он так всем этим увлечён, что я никак не могу его разочаровывать, настаивая на истинности своего существования. Тем более, что там, во сне, я в этой истине не так уж твёрдо уверена... И ещё мне приятно и забавно, что он, такой молодой, смешной и неискушённый в писательстве, ужасно любит меня, ощущая себя моим творцом и создателем.
***
А ещё наконец-то приснился туннель. Ясен перец, тот самый.
Сначала он был какой-то грязноватый и крысоватый, с ржавыми рельсами внизу и спутанными проводами наверху. А потом вдруг как-то плавно перешёл в другой туннель, кружевной, солнечный, и я даже не сразу поняла, что теперь его образуют смыкающиеся кроны деревьев по бокам длиннющей райской аллеи… Помню, что краски этого сада и этой аллеи были такими приглушёнными и такими выпуклыми и имели такое множество тончайших, но видимых глазом оттенков, что там, во сне, у меня не было и тени сомнения в том, что тот мой мир внизу - только тень этого, настоящего мира.
А утром мы с Грифоном гуляли по этой самой тени, дышали на замерзающие руки и бороды и думали о том, что ничего такая тень, тоже годная. На Грифоне был новенький бархатный костюмчик с короной из малиновых стразов - тоже бездна огней и оттенков, уж будьте уверены.
- Ух, ты! Смотри! Королевские черти! - уважительно сказали нам вслед.
Кто его знает - может, и правда хорошо. Но больше похоже на то, что он скакал, бедолага, три дня и три ночи, чтобы принародно расписаться в горячем и трепетном к ней безразличии. В связи с этим вспомнилось, как давным-давно, когда я ещё жила на первом этаже тихой окраинной пятиэтажки, ко мне под окна прибегала незнакомая девочка в синем берете на вздыбленных рыжих кудрях и кричала, сжимая кулаки: «Женька! Женька, я тебя ненавижу! Не ходи к нам во двор слышишь, дура?! Вообще никогда не ходи!» А потом резко поворачивалась и убегала за дом рыдать.
Это повторялось несколько дней подряд, и ни разу я не высунулась из окна, чтобы сказать ей, что она перепутала - Женька живёт через три подъезда от меня, на другом конце дома. А теперь думаю: зря не высунулась и не сказала. Может, если бы Женька услышала такое отчаянное, такое душераздирающе признание в любви, то пришла бы-таки к ней во двор, и они бы помирились. А так - я ни разу потом не видела её в компании этой рыжеволосой. Впрочем, возможно, они мне просто вместе не попадались….
Дивный народ - эти любящие друг друга люди. Хлебом не корми, дай посидеть по разные стороны оврага, упиваясь взаимной ненавистью как особо острой, крайней формой любви и рыдая в три ручья. Сидят и не замечают, что чем больше слёз проливается в этот овраг, тем сильнее он размывается и делается всё глубже и глубже, всё шире и шире….
***
Снилось, что переписываюсь с каким-то человеком из чужого, нездешнего прошлого. Почти как те двое в фильме «Дом у озера», только не с помощью почтового ящика, а с помощью книги. Старая толстая книга в казённом библиотечном переплёте, на котором ни букв, ни картинок, ни даже расстановочного шифра. По вечерам, уходя с работы, я беру её с полки и оставляю внутри письмо, а утром, раскрыв, читаю ответ - не на вложенной бумажке, а прямо на книжных страницах. Пишет какой-то парень, раненный на тамошней войне, про которую здесь ничего не известно. Теперь он инвалид, сидит дома и пытается сочинить роман. Он знает, что на самом деле меня нет, и моего мира - тоже нет, и те письма, что я ему посылаю, пишет он сам, потому что они - часть придуманного им сюжета…. И он так всем этим увлечён, что я никак не могу его разочаровывать, настаивая на истинности своего существования. Тем более, что там, во сне, я в этой истине не так уж твёрдо уверена... И ещё мне приятно и забавно, что он, такой молодой, смешной и неискушённый в писательстве, ужасно любит меня, ощущая себя моим творцом и создателем.
***
А ещё наконец-то приснился туннель. Ясен перец, тот самый.
Сначала он был какой-то грязноватый и крысоватый, с ржавыми рельсами внизу и спутанными проводами наверху. А потом вдруг как-то плавно перешёл в другой туннель, кружевной, солнечный, и я даже не сразу поняла, что теперь его образуют смыкающиеся кроны деревьев по бокам длиннющей райской аллеи… Помню, что краски этого сада и этой аллеи были такими приглушёнными и такими выпуклыми и имели такое множество тончайших, но видимых глазом оттенков, что там, во сне, у меня не было и тени сомнения в том, что тот мой мир внизу - только тень этого, настоящего мира.
А утром мы с Грифоном гуляли по этой самой тени, дышали на замерзающие руки и бороды и думали о том, что ничего такая тень, тоже годная. На Грифоне был новенький бархатный костюмчик с короной из малиновых стразов - тоже бездна огней и оттенков, уж будьте уверены.
- Ух, ты! Смотри! Королевские черти! - уважительно сказали нам вслед.