Владимир Рукосуев. Когда профессор проспится
Владимир Рукосуев в этом ЖЖ: Читинский автосборочный-1. Читинский автосборочный-2, Читинский автосборочный-3, Вечерние байки на чабанской стоянке, Смерть вождя, В Читу или ветер перемен, Тачанка в Забайкалье, Верблюд на посту, О том, как Усольцев Бальжиду мстил, Как по бруснику ездили,
Сделал дело, гуляй смело!
На вечернем отделении института народного хозяйства математическую статистику и теорию вероятностей преподавал Альберт Валентинович. Он не был штатным преподавателем института, работал главным экономистом на крупных предприятиях. Считался экономистом от Бога, высоко котировался как специалист, ездил на различные международные симпозиумы. Часто его назначали на провальные предприятия в роли пожарного, и не было случая, чтобы он не оправдал доверия и не спас дело в самых безнадежных случаях. Только известный пункт не давал ему сделать карьеру руководителя. Он хотя и был с амбициями, но не в претензии. А, может быть как человек умный, не показывал виду и никогда не затрагивал эту тему в задушевных беседах в курилке со студентами. С коллегами он почти не общался, интересы не совпадали, и возраст не располагал. Ему было семьдесят с хвостиком. Преподаватели, видимо, считали чудаком молодящегося и любившего прихвастнуть своими, несвойственными возрасту, подвигами соратника.
Студентами были взрослые состоявшиеся люди, которым для дальнейшего карьерного роста не хватало высшего образования или пришедшие за вторым дипломом. Как производственники они все были по духу и интересам ближе пожизненному «пролетарию, чем не «нюхавшие пороху» работники академического направления. Сам, грамотный, имеющий степень кандидата экономических наук, прошедший в долгой карьере, с перерывом на войну, путь от слесаря до вершин управления, он считал их «недоспециалистами». Не стеснялся это в разговорах подчеркивать, чем усугублял дистанцию.
Как преподаватель он был из тех, что у Гоголя «стулья ломают». Разгорячившись, входил в раж настолько бурно, что поначалу из других аудиторий к нему на помощь сбегались коллеги. Потом привыкли. Друзьями из числа студентов, несмотря на возраст, обзаводился безоглядно, правда они потом исчезали. Главным критерием порядочности человека считалось почитание статистики. Сам он от нее был без ума и внушал студентам, что это фундамент всех других наук. То есть основа основ. Будучи горячим патриотом Забайкалья, он страну делил на Запад и Восток и это убеждение облек в математические формы. Считая себя парнем от «сохи» все примеры, подтверждающие этот постулат, приводил из жизни. Так мы узнали, сколько карасей водилось в одном кубометре озера Кенон в пору его босоногого детства. Какая нищета прославленный Клондайк по сравнению с нашим Балеем, исходя из содержания золота в равном количестве руды. И даже о стимулирующем воздействии холода на развитие человеческого мозга. В пример приводились буряты, занимавшие тогда первое место в СССР по числу ученых пропорционально численности населения. Возражение Толи Сивова, что тогда преимущество должно быть за якутами, вызвало бурную реакцию. Объяснив, что холод основной, но не единственный фактор этого феномена, Альберт навечно зачислил Толю в неудачники и почти в личные враги. Используя метод максимального правдоподобия и последовательный анализ, пренебрегая ошибками второго ряда, он настолько убедительно излагал уровень значимости, что все немедленно с ним соглашались с разной степенью натуральности. У кого это получалось недостаточно, того ожидал повторный доклад с дополнительными аргументами. Тогда уже любой тупица понимал, что только в Сибири, особенно в Забайкалье, живут настоящие люди, а на остальной территории так себе, жалкие и трусоватые конформисты. «В войну, - вещал он, все более возбуждаясь, - они в плен целыми дивизиями сдавались, пока мы не пришли и немцев не погнали. Да и их поучили, как воевать надо!». При этом красноречиво демонстрировал свой внушительный кулак.
Несмотря на панибратские отношения со студентами, он никогда и никому не делал поблажек. Если штатных преподавателей можно было нехитрыми и общеизвестными способами и уловками уговорить, обхитрить, то с ним такие номера не проходили. Он в принципе был против брака на любой работе. Когда ссылались на обстоятельства или на снисходительность его коллег, он негодовал и говорил: «Обстоятельства завтра изменятся, коллеги исчезнут, а недоученные специалисты мне на производстве не нужны».
Иногда все же его либерализм, граничащий с популизмом, студентам удавалось использовать в своих целях, эксплуатируя одну его вредную привычку, о чем и будет наш рассказ.
Кореневу этот предмет давался легко, он понял, что можно манипулировать понятиями, подтасовывая исходные данные и подгоняя результат, следуя «генеральной линии». В результате половину занятий они с преподавателем играли на тему «Статистике подвластно все!». Откровенно занимаясь казуистикой, Коренев научно обосновал появление в Забайкалье озера Кенон и писателя Георгия Граубина, а так же множество вещей и явлений, недоступных невеждам. Альберт Валентинович восхищался смелым обхождением с фактами, иногда поправлял, но при этом поощрял и ставил Коренева в пример сокурсникам.
Демократичность профессора не знала границ. Учитывая, что отделение было вечернее и слушатели люди взрослые, некоторые при должностях, он считал, что субординация должна соблюдаться пока существуют отношения «преподаватель - ученик». Как только студентом сдавался последний экзамен по его предмету, он или забывал этого студента, или становился его другом, несмотря на разницу в возрасте. Полутонов не признавал и не любил студентов, которые мямлят на экзамене. «Лучше ври, но лихо!».
Перед сдачей экзамена на одном из последних занятий группе была предложена задача - решивший ее студент получал «автомат» по предмету. Коренев, сразу уловил логику и решил задачу устно, рассуждая вслух. Остальные не справились даже после того, как он озвучил решение. Обрадованный Альберт поблагодарил его и освободил от дальнейших занятий. На первом же перекуре прилюдно предложил перейти на «ты» и поправлял, если Коренев по привычке сбивался на «Вы». Пропускать занятия Коренев не стал, присутствовал как вольный слушатель, забавно было наблюдать за их общением. Альберт Валентинович объявил, что Коренев спас его репутацию в собственных глазах. А то он уже решил, что совсем преподавать разучился. Оказывается, просто группа такая попалась. Теперь промахи студентов он разбирал совместно с Кореневым, называя его коллегой. И не всегда «коллега» уступал ему в злословии, резвясь и потешая однокашников. В курилке теперь они выделялись как члены высшей касты, особенно Коренев, нарочито подчеркивающий разницу в положении с сокурсниками.
Настал день икс. Экзамены по всеми любимому предмету. Коренев в этот день был свободным, пожелал однокурсникам удачи и ушел. Дело было в среду. Уже к вечеру его нашел, более обычного заикающийся, Толя Сивов и утомительно долго изложил общее положение дел одним словом: «Ка-ка-ка-тастро-ро-рофа!». Экзамен завалили все.
В этот день Альберт был особенно не в духе. Начал вызывать через двадцать минут после получения билета и выгонять из аудитории, швыряя зачетки без отметок чуть ли не в лицо. Теперь нужно было идти в деканат, хлопотать о допуске к повторным экзаменам. У многих страдала материальная сторона, на некоторых предприятиях не оплачивали учебный отпуск неуспевающим студентам. Словом, хлопот выше головы.
Посещение Сивова было вызвано идеей привлечения Коренева на помощь, как друга их общего обидчика. Стали думать, насколько это выполнимо
Среди заваливших экзамен было несколько его друзей по совместной работе, учебе еще в техникуме, по месту жительства. Стоял некий выбор. Моральные соображения на стороне сокурсников. Да и отказ Альберта от него не факт. Надо попытаться.
На следующий день в первом же перерыве, Коренев в курилке сказал Альберту, что он едет сегодня по делам в Антипиху, где жил преподаватель, и напросился в попутчики. Ехать за город, но чего не сделаешь ради дружбы! После занятий поехали в рейсовом автобусе. Коренев за часовую дорогу надеялся договориться и уладить вопрос. Но начать разговор в нужной тональности как-то не получалось, Альберт был непривычно сдержан. Коренев все никак не мог приступить к выполнению миссии.
- Что мнешься, за товарищей просить хочешь? Без обид скажу, я противник блата и никакая дружба мои престарелые принципы не поколеблет. Да и как ты себе представляешь, сразу двадцати с лишним двоечникам исправить отметки? Со временем поймешь, что я прав. И они тоже.
- Но послушайте, э-э-э, послушай, о чем идет речь. Я не собираюсь просить о двадцати бездельниках, которые получили, или не получили по заслугам. Согласен, что им вперед наука и это справедливо. Учитываю это как воспитательный момент. Я хочу сказать о тех, кого нет необходимости воспитывать. Их всего четыре человека. Мои ровесники, сложившиеся личности, руководители, люди «self made man», так сказать. Им институт нужен для общего развития, закрепления статуса и дальнейшего продвижения по карьерной лестнице. Они не собираются быть экономистами, на своих предприятиях ими ступенька специалиста уже пройдена. Нельзя же к любой ситуации подходить с формальными мерками. В пренебрежении к предмету их тоже не упрекнешь, люди серьезные, просто предмет не всем по зубам. Много ли людей способно его освоить без затруднений? Да и сам бы его не преподавал, будь он легким. Нашлись бы другие моложе и изворотливее. Представь себе, им чуть не все предметы даются с трудом. Не тебе рассказывать, что не всякий производственник дружит с наукой. Вот у вас на заводе много ученых?
Кажется, Коренев нащупал верный путь. Пытаться разжалобить Альберта бесполезно, эффективнее затронуть нотку тщеславия. Жить ему приходится в условиях постоянного отстаивания своей незаменимости и исключительности, входящие в пору зрелости коллеги так и норовят подсидеть. Скорее всего, это было плодом воображения пенсионера, но в задушевных беседах они не один раз затрагивали тему «отцов и детей». А ученых в среде производственников города можно было по пальцам пересчитать. Носились с ними как с писаной торбой, так что зря он переживал. Но сегодня Кореневу, в его нечистых помыслах, это было на руку.
После некоторого пикирования Альберт Валентинович стал прогибаться. Спросил о ком идет речь. Как оказалось, все ему были симпатичны, кроме Толи Сивова. К концу пути договорились, чтоб завтра подошли все, к ресторану «Даурия», исключая Сивова.
- Если уж терять невинность, то в приличных условиях. Я вам не уличная девка, а профессор все-таки.
На следующий день все пострадавшие, Толя в их числе (по замыслу он «случайно» зайдет в ресторан после того как все усядутся за стол), подошли в семь часов вечера к открытию ресторана. Сразу случился облом. Народ был с предприятий, изысками неизбалованный, никто не предполагал, что в рабочий день в ресторане не окажется мест. Этот конфуз они сгладить не смогли. Выяснилось, что люди, готовящиеся выбивать фонды и наряды в высоких кабинетах и умеющие выходить даже из безнадежных ситуаций, не умеют разговаривать со швейцарами и официантами. В итоге, извинившись перед профессором, поплелись в ресторан «Ингода» уже без всякой надежды. Так обошли все четыре ресторана областного центра, изнемогая от жары (в это время в июне в Забайкалье солнце чуть ли не в зените) и усталости, трепеща от мысли, что «клиент» возмутится и пошлет всех куда следует. Хорошо что, не зная порядков и норм выдачи в ресторанах, предусмотрительно взяли по бутылке коньяка, так как с семи вечера и до одиннадцати утра, спиртное в стране не продавалось. Сергей Халецкий, привыкший брать быка за рога, которому надоели эти шатания, предложил Кореневу склонить профессора к посиделкам у кого-то из них на квартире. Было неудобно, но другого выхода не просматривалось. Коренев предложил. Альберт оживился, он давно сочувствовал соискателям в их неудаче.
- А что будем пить?
- Как что? Коньяк у нас есть.
- Да что же вы мне голову морочите? Где этот коньяк?
- С собой.
- Вот чудаки! Зачем нам квартира? Вон в сквере и выпьем на природе.
Простота профессора всех удивила и обрадовала. Про «уличную девку» Коренев предпочел забыть. Происходило это в центре города, в оживленном месте между Домом офицеров, кинотеатром «Удокан» и драмтеатром. В сквере дежурил лейтенант милиции. Уже по этому признаку можно было определить значимость места, в те времена офицеры в кабинетах сидели, граждан доверяли сержантам. Зашли в отгороженную кустарниками площадку и устроились на скамейке. Толя, все это время ходивший в некотором отдалении от группы, пристроился за кустами и жестами спрашивал у Коренева как ему дальше быть.
Коренев заметил беспокойство милиционера и пошел к нему для объяснений. Тот сразу проникся деликатностью момента и пообещал прикрыть в случае чего. Спаивание профессора - святое дело! Толе Коренев приказал сидеть в засаде до особого распоряжения.
Вопрос закуски был решен в ближайшем магазине и домовой кухне, беляшами из которой питались студенты всех окрестных учебных заведений. Стаканы пришлось позаимствовать из сатураторных установок в парке, заодно набрав газировки в трехлитровую банку из-под маринованных огурцов. Через двадцать минут народ к завершению изучения математической статистики и теории вероятностей был готов.
Коренев извинился за обстановку, сказал, что ввиду нехватки посуды придется пить по очереди и первым налил полстакана преподавателю. Альберт возмутился:
- Ты, что краев не видишь? Или я тебе кисейная барышня?
Коренев, извинившись, поспешно долил двухсотграммовый граненый стакан до краев.
Профессор выпил, поморщился, брутальность его стала выпирать наружу, подчеркивая, что он «из народа», спросил:
- А что водки не было, гадость эту пьете?
- Да мы думали, коньяк лучше.
- Я рабочий человек, что вы меня в интеллигенты записываете?!
Коренев предложил перейти к делу, Альберт, повеселевший и разговорившийся, отмахнулся,
- Вы что думаете меня дешевыми приемами купить? Нет, сдавать будете. Вот ты заслужил и получил «автомат». А им за что? Ну, кто первый?
Народ, ошарашенный таким оборотом, замялся, из-за куста раздался смешок милиционера. Халецкий вызвался, но сначала предложил выпить. Коренев, не спрашивая, налил полный стакан и подал его Альберту. Тот махнул, не закусывая, как заправский грузчик, обтер губы рукавом и объявил, что сначала хочет поговорить с нами, понять нашу душу и принять для себя правильное решение.
- Все равно вы предмет не знаете, хочу понять хотя бы, что не зря здесь с вами валандаюсь.
Чем дальше, тем понятнее было, что босоногое детство Альки прошло в селе Кенон, которое не входило в ту пору в черту города. Все проще и громче становилась речь. Из-за кустов выглянул милиционер и поманил пальцем Коренева. Попросил угомонить «деда» и еще раз уточнил профессор ли он.
Альберт, тем временем умиротворился, забыл, что хотел изучать души экзаменуемых и начал изливать перед ними свою.
Студенты, сдерживаясь, сосредоточенно слушали о его нелегкой фронтовой юности, обойденной наградами и званиями, о послевоенной учебе пополам с работой. О том, что карьера его всегда была связана с эксплуатацией его способностей. Что в городе ученых полные институты, а как на международный форум с докладом ехать, только он оказывается пригодным. В прошлом году в Стокгольме он весь воз вытянул на себе, а премию получил руководитель делегации из политехнического, гнида бестолковая. За кустами смеялись, некоторые заглядывали, но сразу исчезали, увидев вместо ожидаемой пьяной компании несколько серьезных мужчин и дедушку, который в процессе повествования успевает всех «строить». Им объясняли, что дед собрал детей и учит жизни. Верили не все. Когда профессор начал уже всех уважать и даже не заметил, что компания увеличилась, на подсевшего рядом, Толю Сивова, Коренев попробовал повторить попытку. Альберт разудало махнул рукой и крикнул:
- «А подавай сюда зачетки! Но сначала выпьем!».
Хрястнул следующий стакан коньяка и упал без чувств, ручка выпала из его ослабевшей руки, проведя бессмысленную черту в подсунутой зачетке Сергея Халецкого. Как его не тормошили, признаков жизни он не подавал. Что теперь делать, было не понятно. Сокурсники растерянно смотрели друг на друга. Встревоженный милиционер подошел и распорядился «убрать своего профессора, мне еще здесь ночлежников в сквере не хватало!».
Все эти события заняли не больше полутора часов. Делать нечего, полезли в его «дипломат», благо, паспорт с собой оказался, по прописке Коренев и Халецкий повезли его домой на такси. Договорились в полном составе завтра встретиться на этом же месте в девять утра, благо суббота.
Дверь в квартиру открыла сердитая девица лет тридцати, высокая и худощавая. На вопрос, их ли это дед, недовольно спросила где они его подобрали. Ребята быстро исчезли, поняв, что здесь их заслуги не оценят.
На следующий день утром добросовестный Сивов уже в семь часов звонил в дверь Коренева. Пришлось собираться и ехать. После короткого совещания постановили ехать к Альберту домой, а там уже по обстоятельствам. Коренев спросил, остался ли коньяк для опохмелки профессора, у него после вчерашнего, наверняка, голова болит. Ребята смущенно, захихикали. Халецкий пообещал им поотрывать головы. До одиннадцати часов спиртное не продается, и провал будет на их совести. Герман Кобозев неуверенно сообщил, что он прихватил, на всякий случай, для себя после завершения операции, бутылку самогона. Это развеселило таксиста. Коренев запретил даже упоминать об этом при Альберте Валентиновиче, чего доброго он, при своем апломбе, вызверится. Вообще, всем велено помалкивать. Когда подходили к подъезду дома, навстречу им вышел помятый до неузнаваемости, небритый в вытянутых на коленях спортивных штанах, в домашних шлепанцах, ни дать ни взять завсегдатай пивнушек, трясущийся Альберт. Узнав учеников, замахал руками в сторону соседнего подъезда, заговорщически подмигивая, и сам устремился туда же. Сообщил, что сбежал от дочери под предлогом выноса мусора. Если застукает, всем несдобровать, ему в первую очередь. Семеро взрослых мужиков, руководителей разных рангов во главе с профессором, воровски озираясь, стояли в подъезде чужого дома, настораживая проходящих жильцов. Альберт попросил посмотреть, не вышла ли дочь, но так, чтоб не заметила. Если запомнила с вечера и узнает, всем не сдобровать. Все включились в это ребячество, но что делать дальше, не понимали. Домой нельзя, арестуют. Идти в таком виде он тоже никуда не сможет, заберут. Пока совещались, в подъезд зашел парень, тоже вечерник с первого курса института, остановился, узнав Коренева. Оказалось, живет в этом доме. На вопрос знает ли он деда, ответил, что этого забулдыгу с его скандальной дочерью весь дом знает. Очень удивился, узнав кто это такой, по какому поводу сборище и как в дальнейшем пригодится ему короткое знакомство с соседом. Проникся, сориентировался и пригласил к себе. Жил он на третьем этаже в однокомнатной квартире. Жена заочница, уехала на сессию, детей нет. Подтверждением сказанному служили батареи пустых бутылок во всех углах и сантиметровый слой пыли на вещах. Заметно было, что сессия жены на исходе. Но подлечить гостя ему было нечем, сам страдал, не чая как пережить оставшееся до открытия магазина, время. Профессор, понурив голову, сидел, всегдашняя активность его покинула, вид был как у обычного алкаша в ожидании спасения. Коренев сказал, что для хозяина у них есть лекарство, а Альберту Валентиновичу придется подождать. Увидев бутыль с самодельной затычкой, ученый потянулся к ней всем своим существом, совершенно забыв о своем величии. Сейчас он напоминал обитателей возле мусорных баков летом и теплотрассы зимой. Кореневу стало жаль старика, спросил, будет ли тот пить самогон. Решив много не давать, налил на донышко стакана вонючей жидкости, подал Альберту. Гонора того как не бывало, выпил, закусил чем-то, посидел, щеки его порозовели, глаза заблестели. Минут через пятнадцать восстановилась осанка, появилась уверенность в голосе и движениях. Вместо затхлой мумии в затасканных обносках, перед ними сидел совершенно другой человек, решительный и деятельный, для какой-то надобности облаченный в рабочую одежду. Метаморфоза произвела нужное действие, присутствующие вновь превратились в подчиненных его воле людей и даже хозяин квартиры перешел на «вы».
Альберт для начала отругал всех за то, что имея такой чудный напиток, они вчера истязали его своим вонючим коньяком. Затем, распространяя вокруг вчерашний перегар с сегодняшней сивухой, потребовал налить по-человечески, но Коренев, на которого преображение друга не произвело большого эффекта, сказал, что сначала дело. Теперь он понимал как себя с ним вести. Начиная трудовую жизнь в здоровых рабочих коллективах, насмотрелся всякого и научился всему. Но и Альберт не лыком шит. Расставаться с собутыльниками и возвращаться к деспотичной дочери не хотелось. Захотелось душевного общения, стал вновь рассказывать о своей жизни. Поведал по секрету (от ОБХСС), что живет на широкую ногу не на доходы от работы на предприятии и подработок в институте, а благодаря своим мозолистым рукам. При этом в подтверждение так сжал руку Кореневу, что тот оценил справедливость сказанного. Хватке профессора позавидовал бы любой слесарь.
Это было время, когда дачи могли себе выбить только крупные чиновники, руководители больших предприятий или партработники. Строить и оборудовать их надлежало только своими руками. Легальных способов привлечения рабочей силы не существовало. Нелегально боялись, среди дачников всегда были способные «стукнуть», а то и начальники стукачей. Изощрялись, кто как мог. Ни умения, ни времени у новоиспеченных владельцев на все это не было. А жены наседали, тещи ворчали, родственники осуждали. Спрос рождает предложение. Появился новый вид подпольных работников - шабашники. Их скрывали, передавали друг другу по секрету. Со временем это стало секретом Полишинеля и только в стремлении сильно навредить ближнему он предавался гласности. Наш герой занял на этом глобальном теневом рынке достойную нишу. Он с деревенского своего детства, еще от деда, унаследовал умение класть печи. Со временем как человек творческого склада, применил свои научные познания и усовершенствовал конструкции печей с учетом расположения, розы ветров и перепадов атмосферного давления. В случае неудачи даже признанные мастера этого дела шли к нему за советом. «Дед», как он звался в этой среде, для пущей важности с громадным калькулятором (тогда на них смотрели как сейчас на айфон) в руках рассчитывал потоки, рекомендовал добавить, или спрямить колена дымохода и никогда не допускал осечки. Платили за это мастерство щедро и рекомендовали знакомым, очередь за таким кудесником никогда не сокращалась.
Потом стал жаловаться на дочь и зятя, не ценящим его вклада в семейный бюджет, а главное потенциала и заставляют нянчиться с трехлетним внуком. При этом сами ничего не стоят. Дочь учительница начальных классов, на большее мозгов не хватает, а зять, вообще, прапорщик.
Читать окончание...
Сделал дело, гуляй смело!
На вечернем отделении института народного хозяйства математическую статистику и теорию вероятностей преподавал Альберт Валентинович. Он не был штатным преподавателем института, работал главным экономистом на крупных предприятиях. Считался экономистом от Бога, высоко котировался как специалист, ездил на различные международные симпозиумы. Часто его назначали на провальные предприятия в роли пожарного, и не было случая, чтобы он не оправдал доверия и не спас дело в самых безнадежных случаях. Только известный пункт не давал ему сделать карьеру руководителя. Он хотя и был с амбициями, но не в претензии. А, может быть как человек умный, не показывал виду и никогда не затрагивал эту тему в задушевных беседах в курилке со студентами. С коллегами он почти не общался, интересы не совпадали, и возраст не располагал. Ему было семьдесят с хвостиком. Преподаватели, видимо, считали чудаком молодящегося и любившего прихвастнуть своими, несвойственными возрасту, подвигами соратника.
Студентами были взрослые состоявшиеся люди, которым для дальнейшего карьерного роста не хватало высшего образования или пришедшие за вторым дипломом. Как производственники они все были по духу и интересам ближе пожизненному «пролетарию, чем не «нюхавшие пороху» работники академического направления. Сам, грамотный, имеющий степень кандидата экономических наук, прошедший в долгой карьере, с перерывом на войну, путь от слесаря до вершин управления, он считал их «недоспециалистами». Не стеснялся это в разговорах подчеркивать, чем усугублял дистанцию.
Как преподаватель он был из тех, что у Гоголя «стулья ломают». Разгорячившись, входил в раж настолько бурно, что поначалу из других аудиторий к нему на помощь сбегались коллеги. Потом привыкли. Друзьями из числа студентов, несмотря на возраст, обзаводился безоглядно, правда они потом исчезали. Главным критерием порядочности человека считалось почитание статистики. Сам он от нее был без ума и внушал студентам, что это фундамент всех других наук. То есть основа основ. Будучи горячим патриотом Забайкалья, он страну делил на Запад и Восток и это убеждение облек в математические формы. Считая себя парнем от «сохи» все примеры, подтверждающие этот постулат, приводил из жизни. Так мы узнали, сколько карасей водилось в одном кубометре озера Кенон в пору его босоногого детства. Какая нищета прославленный Клондайк по сравнению с нашим Балеем, исходя из содержания золота в равном количестве руды. И даже о стимулирующем воздействии холода на развитие человеческого мозга. В пример приводились буряты, занимавшие тогда первое место в СССР по числу ученых пропорционально численности населения. Возражение Толи Сивова, что тогда преимущество должно быть за якутами, вызвало бурную реакцию. Объяснив, что холод основной, но не единственный фактор этого феномена, Альберт навечно зачислил Толю в неудачники и почти в личные враги. Используя метод максимального правдоподобия и последовательный анализ, пренебрегая ошибками второго ряда, он настолько убедительно излагал уровень значимости, что все немедленно с ним соглашались с разной степенью натуральности. У кого это получалось недостаточно, того ожидал повторный доклад с дополнительными аргументами. Тогда уже любой тупица понимал, что только в Сибири, особенно в Забайкалье, живут настоящие люди, а на остальной территории так себе, жалкие и трусоватые конформисты. «В войну, - вещал он, все более возбуждаясь, - они в плен целыми дивизиями сдавались, пока мы не пришли и немцев не погнали. Да и их поучили, как воевать надо!». При этом красноречиво демонстрировал свой внушительный кулак.
Несмотря на панибратские отношения со студентами, он никогда и никому не делал поблажек. Если штатных преподавателей можно было нехитрыми и общеизвестными способами и уловками уговорить, обхитрить, то с ним такие номера не проходили. Он в принципе был против брака на любой работе. Когда ссылались на обстоятельства или на снисходительность его коллег, он негодовал и говорил: «Обстоятельства завтра изменятся, коллеги исчезнут, а недоученные специалисты мне на производстве не нужны».
Иногда все же его либерализм, граничащий с популизмом, студентам удавалось использовать в своих целях, эксплуатируя одну его вредную привычку, о чем и будет наш рассказ.
Кореневу этот предмет давался легко, он понял, что можно манипулировать понятиями, подтасовывая исходные данные и подгоняя результат, следуя «генеральной линии». В результате половину занятий они с преподавателем играли на тему «Статистике подвластно все!». Откровенно занимаясь казуистикой, Коренев научно обосновал появление в Забайкалье озера Кенон и писателя Георгия Граубина, а так же множество вещей и явлений, недоступных невеждам. Альберт Валентинович восхищался смелым обхождением с фактами, иногда поправлял, но при этом поощрял и ставил Коренева в пример сокурсникам.
Демократичность профессора не знала границ. Учитывая, что отделение было вечернее и слушатели люди взрослые, некоторые при должностях, он считал, что субординация должна соблюдаться пока существуют отношения «преподаватель - ученик». Как только студентом сдавался последний экзамен по его предмету, он или забывал этого студента, или становился его другом, несмотря на разницу в возрасте. Полутонов не признавал и не любил студентов, которые мямлят на экзамене. «Лучше ври, но лихо!».
Перед сдачей экзамена на одном из последних занятий группе была предложена задача - решивший ее студент получал «автомат» по предмету. Коренев, сразу уловил логику и решил задачу устно, рассуждая вслух. Остальные не справились даже после того, как он озвучил решение. Обрадованный Альберт поблагодарил его и освободил от дальнейших занятий. На первом же перекуре прилюдно предложил перейти на «ты» и поправлял, если Коренев по привычке сбивался на «Вы». Пропускать занятия Коренев не стал, присутствовал как вольный слушатель, забавно было наблюдать за их общением. Альберт Валентинович объявил, что Коренев спас его репутацию в собственных глазах. А то он уже решил, что совсем преподавать разучился. Оказывается, просто группа такая попалась. Теперь промахи студентов он разбирал совместно с Кореневым, называя его коллегой. И не всегда «коллега» уступал ему в злословии, резвясь и потешая однокашников. В курилке теперь они выделялись как члены высшей касты, особенно Коренев, нарочито подчеркивающий разницу в положении с сокурсниками.
Настал день икс. Экзамены по всеми любимому предмету. Коренев в этот день был свободным, пожелал однокурсникам удачи и ушел. Дело было в среду. Уже к вечеру его нашел, более обычного заикающийся, Толя Сивов и утомительно долго изложил общее положение дел одним словом: «Ка-ка-ка-тастро-ро-рофа!». Экзамен завалили все.
В этот день Альберт был особенно не в духе. Начал вызывать через двадцать минут после получения билета и выгонять из аудитории, швыряя зачетки без отметок чуть ли не в лицо. Теперь нужно было идти в деканат, хлопотать о допуске к повторным экзаменам. У многих страдала материальная сторона, на некоторых предприятиях не оплачивали учебный отпуск неуспевающим студентам. Словом, хлопот выше головы.
Посещение Сивова было вызвано идеей привлечения Коренева на помощь, как друга их общего обидчика. Стали думать, насколько это выполнимо
Среди заваливших экзамен было несколько его друзей по совместной работе, учебе еще в техникуме, по месту жительства. Стоял некий выбор. Моральные соображения на стороне сокурсников. Да и отказ Альберта от него не факт. Надо попытаться.
На следующий день в первом же перерыве, Коренев в курилке сказал Альберту, что он едет сегодня по делам в Антипиху, где жил преподаватель, и напросился в попутчики. Ехать за город, но чего не сделаешь ради дружбы! После занятий поехали в рейсовом автобусе. Коренев за часовую дорогу надеялся договориться и уладить вопрос. Но начать разговор в нужной тональности как-то не получалось, Альберт был непривычно сдержан. Коренев все никак не мог приступить к выполнению миссии.
- Что мнешься, за товарищей просить хочешь? Без обид скажу, я противник блата и никакая дружба мои престарелые принципы не поколеблет. Да и как ты себе представляешь, сразу двадцати с лишним двоечникам исправить отметки? Со временем поймешь, что я прав. И они тоже.
- Но послушайте, э-э-э, послушай, о чем идет речь. Я не собираюсь просить о двадцати бездельниках, которые получили, или не получили по заслугам. Согласен, что им вперед наука и это справедливо. Учитываю это как воспитательный момент. Я хочу сказать о тех, кого нет необходимости воспитывать. Их всего четыре человека. Мои ровесники, сложившиеся личности, руководители, люди «self made man», так сказать. Им институт нужен для общего развития, закрепления статуса и дальнейшего продвижения по карьерной лестнице. Они не собираются быть экономистами, на своих предприятиях ими ступенька специалиста уже пройдена. Нельзя же к любой ситуации подходить с формальными мерками. В пренебрежении к предмету их тоже не упрекнешь, люди серьезные, просто предмет не всем по зубам. Много ли людей способно его освоить без затруднений? Да и сам бы его не преподавал, будь он легким. Нашлись бы другие моложе и изворотливее. Представь себе, им чуть не все предметы даются с трудом. Не тебе рассказывать, что не всякий производственник дружит с наукой. Вот у вас на заводе много ученых?
Кажется, Коренев нащупал верный путь. Пытаться разжалобить Альберта бесполезно, эффективнее затронуть нотку тщеславия. Жить ему приходится в условиях постоянного отстаивания своей незаменимости и исключительности, входящие в пору зрелости коллеги так и норовят подсидеть. Скорее всего, это было плодом воображения пенсионера, но в задушевных беседах они не один раз затрагивали тему «отцов и детей». А ученых в среде производственников города можно было по пальцам пересчитать. Носились с ними как с писаной торбой, так что зря он переживал. Но сегодня Кореневу, в его нечистых помыслах, это было на руку.
После некоторого пикирования Альберт Валентинович стал прогибаться. Спросил о ком идет речь. Как оказалось, все ему были симпатичны, кроме Толи Сивова. К концу пути договорились, чтоб завтра подошли все, к ресторану «Даурия», исключая Сивова.
- Если уж терять невинность, то в приличных условиях. Я вам не уличная девка, а профессор все-таки.
На следующий день все пострадавшие, Толя в их числе (по замыслу он «случайно» зайдет в ресторан после того как все усядутся за стол), подошли в семь часов вечера к открытию ресторана. Сразу случился облом. Народ был с предприятий, изысками неизбалованный, никто не предполагал, что в рабочий день в ресторане не окажется мест. Этот конфуз они сгладить не смогли. Выяснилось, что люди, готовящиеся выбивать фонды и наряды в высоких кабинетах и умеющие выходить даже из безнадежных ситуаций, не умеют разговаривать со швейцарами и официантами. В итоге, извинившись перед профессором, поплелись в ресторан «Ингода» уже без всякой надежды. Так обошли все четыре ресторана областного центра, изнемогая от жары (в это время в июне в Забайкалье солнце чуть ли не в зените) и усталости, трепеща от мысли, что «клиент» возмутится и пошлет всех куда следует. Хорошо что, не зная порядков и норм выдачи в ресторанах, предусмотрительно взяли по бутылке коньяка, так как с семи вечера и до одиннадцати утра, спиртное в стране не продавалось. Сергей Халецкий, привыкший брать быка за рога, которому надоели эти шатания, предложил Кореневу склонить профессора к посиделкам у кого-то из них на квартире. Было неудобно, но другого выхода не просматривалось. Коренев предложил. Альберт оживился, он давно сочувствовал соискателям в их неудаче.
- А что будем пить?
- Как что? Коньяк у нас есть.
- Да что же вы мне голову морочите? Где этот коньяк?
- С собой.
- Вот чудаки! Зачем нам квартира? Вон в сквере и выпьем на природе.
Простота профессора всех удивила и обрадовала. Про «уличную девку» Коренев предпочел забыть. Происходило это в центре города, в оживленном месте между Домом офицеров, кинотеатром «Удокан» и драмтеатром. В сквере дежурил лейтенант милиции. Уже по этому признаку можно было определить значимость места, в те времена офицеры в кабинетах сидели, граждан доверяли сержантам. Зашли в отгороженную кустарниками площадку и устроились на скамейке. Толя, все это время ходивший в некотором отдалении от группы, пристроился за кустами и жестами спрашивал у Коренева как ему дальше быть.
Коренев заметил беспокойство милиционера и пошел к нему для объяснений. Тот сразу проникся деликатностью момента и пообещал прикрыть в случае чего. Спаивание профессора - святое дело! Толе Коренев приказал сидеть в засаде до особого распоряжения.
Вопрос закуски был решен в ближайшем магазине и домовой кухне, беляшами из которой питались студенты всех окрестных учебных заведений. Стаканы пришлось позаимствовать из сатураторных установок в парке, заодно набрав газировки в трехлитровую банку из-под маринованных огурцов. Через двадцать минут народ к завершению изучения математической статистики и теории вероятностей был готов.
Коренев извинился за обстановку, сказал, что ввиду нехватки посуды придется пить по очереди и первым налил полстакана преподавателю. Альберт возмутился:
- Ты, что краев не видишь? Или я тебе кисейная барышня?
Коренев, извинившись, поспешно долил двухсотграммовый граненый стакан до краев.
Профессор выпил, поморщился, брутальность его стала выпирать наружу, подчеркивая, что он «из народа», спросил:
- А что водки не было, гадость эту пьете?
- Да мы думали, коньяк лучше.
- Я рабочий человек, что вы меня в интеллигенты записываете?!
Коренев предложил перейти к делу, Альберт, повеселевший и разговорившийся, отмахнулся,
- Вы что думаете меня дешевыми приемами купить? Нет, сдавать будете. Вот ты заслужил и получил «автомат». А им за что? Ну, кто первый?
Народ, ошарашенный таким оборотом, замялся, из-за куста раздался смешок милиционера. Халецкий вызвался, но сначала предложил выпить. Коренев, не спрашивая, налил полный стакан и подал его Альберту. Тот махнул, не закусывая, как заправский грузчик, обтер губы рукавом и объявил, что сначала хочет поговорить с нами, понять нашу душу и принять для себя правильное решение.
- Все равно вы предмет не знаете, хочу понять хотя бы, что не зря здесь с вами валандаюсь.
Чем дальше, тем понятнее было, что босоногое детство Альки прошло в селе Кенон, которое не входило в ту пору в черту города. Все проще и громче становилась речь. Из-за кустов выглянул милиционер и поманил пальцем Коренева. Попросил угомонить «деда» и еще раз уточнил профессор ли он.
Альберт, тем временем умиротворился, забыл, что хотел изучать души экзаменуемых и начал изливать перед ними свою.
Студенты, сдерживаясь, сосредоточенно слушали о его нелегкой фронтовой юности, обойденной наградами и званиями, о послевоенной учебе пополам с работой. О том, что карьера его всегда была связана с эксплуатацией его способностей. Что в городе ученых полные институты, а как на международный форум с докладом ехать, только он оказывается пригодным. В прошлом году в Стокгольме он весь воз вытянул на себе, а премию получил руководитель делегации из политехнического, гнида бестолковая. За кустами смеялись, некоторые заглядывали, но сразу исчезали, увидев вместо ожидаемой пьяной компании несколько серьезных мужчин и дедушку, который в процессе повествования успевает всех «строить». Им объясняли, что дед собрал детей и учит жизни. Верили не все. Когда профессор начал уже всех уважать и даже не заметил, что компания увеличилась, на подсевшего рядом, Толю Сивова, Коренев попробовал повторить попытку. Альберт разудало махнул рукой и крикнул:
- «А подавай сюда зачетки! Но сначала выпьем!».
Хрястнул следующий стакан коньяка и упал без чувств, ручка выпала из его ослабевшей руки, проведя бессмысленную черту в подсунутой зачетке Сергея Халецкого. Как его не тормошили, признаков жизни он не подавал. Что теперь делать, было не понятно. Сокурсники растерянно смотрели друг на друга. Встревоженный милиционер подошел и распорядился «убрать своего профессора, мне еще здесь ночлежников в сквере не хватало!».
Все эти события заняли не больше полутора часов. Делать нечего, полезли в его «дипломат», благо, паспорт с собой оказался, по прописке Коренев и Халецкий повезли его домой на такси. Договорились в полном составе завтра встретиться на этом же месте в девять утра, благо суббота.
Дверь в квартиру открыла сердитая девица лет тридцати, высокая и худощавая. На вопрос, их ли это дед, недовольно спросила где они его подобрали. Ребята быстро исчезли, поняв, что здесь их заслуги не оценят.
На следующий день утром добросовестный Сивов уже в семь часов звонил в дверь Коренева. Пришлось собираться и ехать. После короткого совещания постановили ехать к Альберту домой, а там уже по обстоятельствам. Коренев спросил, остался ли коньяк для опохмелки профессора, у него после вчерашнего, наверняка, голова болит. Ребята смущенно, захихикали. Халецкий пообещал им поотрывать головы. До одиннадцати часов спиртное не продается, и провал будет на их совести. Герман Кобозев неуверенно сообщил, что он прихватил, на всякий случай, для себя после завершения операции, бутылку самогона. Это развеселило таксиста. Коренев запретил даже упоминать об этом при Альберте Валентиновиче, чего доброго он, при своем апломбе, вызверится. Вообще, всем велено помалкивать. Когда подходили к подъезду дома, навстречу им вышел помятый до неузнаваемости, небритый в вытянутых на коленях спортивных штанах, в домашних шлепанцах, ни дать ни взять завсегдатай пивнушек, трясущийся Альберт. Узнав учеников, замахал руками в сторону соседнего подъезда, заговорщически подмигивая, и сам устремился туда же. Сообщил, что сбежал от дочери под предлогом выноса мусора. Если застукает, всем несдобровать, ему в первую очередь. Семеро взрослых мужиков, руководителей разных рангов во главе с профессором, воровски озираясь, стояли в подъезде чужого дома, настораживая проходящих жильцов. Альберт попросил посмотреть, не вышла ли дочь, но так, чтоб не заметила. Если запомнила с вечера и узнает, всем не сдобровать. Все включились в это ребячество, но что делать дальше, не понимали. Домой нельзя, арестуют. Идти в таком виде он тоже никуда не сможет, заберут. Пока совещались, в подъезд зашел парень, тоже вечерник с первого курса института, остановился, узнав Коренева. Оказалось, живет в этом доме. На вопрос знает ли он деда, ответил, что этого забулдыгу с его скандальной дочерью весь дом знает. Очень удивился, узнав кто это такой, по какому поводу сборище и как в дальнейшем пригодится ему короткое знакомство с соседом. Проникся, сориентировался и пригласил к себе. Жил он на третьем этаже в однокомнатной квартире. Жена заочница, уехала на сессию, детей нет. Подтверждением сказанному служили батареи пустых бутылок во всех углах и сантиметровый слой пыли на вещах. Заметно было, что сессия жены на исходе. Но подлечить гостя ему было нечем, сам страдал, не чая как пережить оставшееся до открытия магазина, время. Профессор, понурив голову, сидел, всегдашняя активность его покинула, вид был как у обычного алкаша в ожидании спасения. Коренев сказал, что для хозяина у них есть лекарство, а Альберту Валентиновичу придется подождать. Увидев бутыль с самодельной затычкой, ученый потянулся к ней всем своим существом, совершенно забыв о своем величии. Сейчас он напоминал обитателей возле мусорных баков летом и теплотрассы зимой. Кореневу стало жаль старика, спросил, будет ли тот пить самогон. Решив много не давать, налил на донышко стакана вонючей жидкости, подал Альберту. Гонора того как не бывало, выпил, закусил чем-то, посидел, щеки его порозовели, глаза заблестели. Минут через пятнадцать восстановилась осанка, появилась уверенность в голосе и движениях. Вместо затхлой мумии в затасканных обносках, перед ними сидел совершенно другой человек, решительный и деятельный, для какой-то надобности облаченный в рабочую одежду. Метаморфоза произвела нужное действие, присутствующие вновь превратились в подчиненных его воле людей и даже хозяин квартиры перешел на «вы».
Альберт для начала отругал всех за то, что имея такой чудный напиток, они вчера истязали его своим вонючим коньяком. Затем, распространяя вокруг вчерашний перегар с сегодняшней сивухой, потребовал налить по-человечески, но Коренев, на которого преображение друга не произвело большого эффекта, сказал, что сначала дело. Теперь он понимал как себя с ним вести. Начиная трудовую жизнь в здоровых рабочих коллективах, насмотрелся всякого и научился всему. Но и Альберт не лыком шит. Расставаться с собутыльниками и возвращаться к деспотичной дочери не хотелось. Захотелось душевного общения, стал вновь рассказывать о своей жизни. Поведал по секрету (от ОБХСС), что живет на широкую ногу не на доходы от работы на предприятии и подработок в институте, а благодаря своим мозолистым рукам. При этом в подтверждение так сжал руку Кореневу, что тот оценил справедливость сказанного. Хватке профессора позавидовал бы любой слесарь.
Это было время, когда дачи могли себе выбить только крупные чиновники, руководители больших предприятий или партработники. Строить и оборудовать их надлежало только своими руками. Легальных способов привлечения рабочей силы не существовало. Нелегально боялись, среди дачников всегда были способные «стукнуть», а то и начальники стукачей. Изощрялись, кто как мог. Ни умения, ни времени у новоиспеченных владельцев на все это не было. А жены наседали, тещи ворчали, родственники осуждали. Спрос рождает предложение. Появился новый вид подпольных работников - шабашники. Их скрывали, передавали друг другу по секрету. Со временем это стало секретом Полишинеля и только в стремлении сильно навредить ближнему он предавался гласности. Наш герой занял на этом глобальном теневом рынке достойную нишу. Он с деревенского своего детства, еще от деда, унаследовал умение класть печи. Со временем как человек творческого склада, применил свои научные познания и усовершенствовал конструкции печей с учетом расположения, розы ветров и перепадов атмосферного давления. В случае неудачи даже признанные мастера этого дела шли к нему за советом. «Дед», как он звался в этой среде, для пущей важности с громадным калькулятором (тогда на них смотрели как сейчас на айфон) в руках рассчитывал потоки, рекомендовал добавить, или спрямить колена дымохода и никогда не допускал осечки. Платили за это мастерство щедро и рекомендовали знакомым, очередь за таким кудесником никогда не сокращалась.
Потом стал жаловаться на дочь и зятя, не ценящим его вклада в семейный бюджет, а главное потенциала и заставляют нянчиться с трехлетним внуком. При этом сами ничего не стоят. Дочь учительница начальных классов, на большее мозгов не хватает, а зять, вообще, прапорщик.
Читать окончание...