Любовь случается… иногда
Начало здесь - часть 1 и здесь - часть 2
После Балаклавы отношения между Любой и Василием стали как-то … доверительнее. Они теперь каждое утро носились по прибрежным тропинкам, смеясь и дурачась. Больше всего Любе нравилось разбежаться навстречу Василию, ждавшему ее в конце аллеи, и броситься прямо в его объятия. У него были удивительно сильные руки, он кружил ее вокруг себя как пушинку. В ответ на ее немой вопрос, он засмеялся:
- Я штангист, кандидат в мастера спорта.
- А почему не мастер?
- Да так, не сложилось. Нашлись дела поважнее.
После завтрака они шли валяться на солнышке.
И как-то незаметно Василий снова и снова вызывал Любу на разговор. Обо всем, что ее волновало.
Игра продолжается
Она пропустила ленинградскую ночь, не рассказала и о том, что после возвращения на Сахалин внезапно поняла, что ее бывший возлюбленный попросту неинтересен.
Марка она тоже не любила, но что-то ее держало рядом. Ситуация Любу, пожалуй, даже забавляла. Они поселились у нее. Сначала жили так. Марк всегда был или дома, или на работе. Он садился в угловое кресло и водил ее взглядом, куда бы Люба ни пошла. Нет, он откликался на все, что она говорила:
- Марк, вынеси мусор. Марк, сходи в магазин. Марк, прибей полочку.
Он делал все, а потом опять возвращался к своему любимому занятию - следовать за ней повсюду.
И еще он любил ее фотографировать, непрерывно щелкая аппаратом. Ее фотографиями формата А4 были увешаны все стенки, они висели на натянутых лесках, зеркалах, шторах.
Был не самый приятный момент при знакомстве типа со свекровью. Валентина Павловна была женщиной даже изысканной, стройной блондинкой, пела когда-то в знаменитом народном хоре, объездила весь мир в еще те времена, когда заграница для многих россиян была понятием эфемерным. Отец Марка был директором крупного в городе предприятия.
Встреча проходила в обстановке строгой, почти официальной. Папа быстро откланялся, сказал, что работы много, надо думать.
Люба никогда не забудет лица Валентины Павловны, когда Марк опустился перед ней на колени, надевая туфельки. Это было лицо заклятого врага. Мало того, что ее любимый единственный сын привел женщину старше себя (разница была в два года, но все равно … ), так еще унижается. Больше они не встречались. Почти.
Любу удивляло, что, оказывается, у Марка даже друзей нет, она никогда никого не видела. В институт он поступил на заочное.
Люба всегда работала очень много. Не только на киносъемках, но и в студийном павильоне, режиссерском пульте, где однажды вообще упала в обморок после двухчасового прямого эфира, успев только сказать: «Всем спасибо».
Нелады начались года через полтора. Однажды раздался звонок в дверь. Открыв дверь, Люба увидела соседскую девочку.
- Ваш дядя там….
Марк качался, сидя на ступеньках и обхватив голову руками. Запах дешевого вина резко бил в нос. Увидев Любу, он попытался встать. Кое-как они поднялись на четвертый этаж. Эту ночь Люба запомнила надолго. Марк плакал:
- Ты меня не любишь. Никогда не любила. Я так устал. Ты все время не со мной.
Люба молчала, потому что он был прав. И ей было очень плохо.
Ей было всегда больно делать кому-то больно.
И тут Марк заговорил о ребенке:
- Мы должны оформить отношения и родить ребенка. Ты тогда всегда будешь со мной.
***
На этом месте Люба замолчала. Она почувствовала, что не может рассказать, как было дальше. Как она почувствовала, что ее словно холодной водой окатило. Она вдруг поняла, что не хочет, не может рожать от этого человека. Она себе просто не представляла его отцом своего ребенка.
- Нет-нет, нееет!!!
Люба билась в истерике. Марк ошарашенно смотрел на нее. Она всегда казалась такой спокойной, невозмутимой, непробиваемой.
Но еще целых полгода, он пытался что-то склеить. Пять раз делал предложение. Люба только плечами пожимала. В тот последний их мирный вечер Марк принес платье, туфли, фату, положил коробочку с кольцами. Люба в каком-то ребяческом запале оделась, покружилась перед зеркалом. Потом все сняла и сказала - «Нет». Она и сейчас не могла ответить - почему? Марк развернулся, хлопнул дверью.
А утром к Любе на работу пришла несостоявшаяся свекровь с серым, резко постаревшим лицом:
- Марк в реанимации, его из петли вынули. Он твое имя повторяет.
Через несколько дней Люба пришла в больницу. Марк, увидев ее, закрыл глаза и отвернулся:
- Уходи.
И она ушла. Умирая от жалости, боли и стыда.
Но всего этого она не могла рассказать. Никому.
Даже Стасе...
И тогда Любаша полетела к теплому морю.
***
Василий слушал ее, никогда не перебивая, даже не улыбаясь. Его взгляд был внимательным и нежным.
Только как-то сказал.
- Ты же его, Марка своего, любишь до сих пор, только о нем и говоришь.
А Люба почувствовала, что вся эта история, тяжелым грузом висевшая над ней столько времени, куда-то уходит, растворяется во времени и пространстве. А перед ней открывается такое чистое ясное небо.
Такой, как с макушки Ай-Петри. Туда ее тоже затащил Василий.
Но сначала уговорил подняться на канатную дорогу. Любе было страшно и интересно одновременно. Но для порядка она разыграла первый акт Марлезонского балета.
- Не пойду, я сказала. Больно мне, хватит тянуть. Какой нормальный человек согласится?
- Девочка моя, это же совсем не страшно, - Василий уговаривал ее как маленькую. - Ты только представь, что за вид оттуда открывается, там же только небо, солнце и птицы летают.
- Не хочу, не буду. Я сказала, я решила, не пойду, ни за что!
Ну как ему сказать, про тот ночной полет шестнадцатилетней Любы с четвертого высокого этажа общежития Бауманки, сейчас вроде бы почти забытый. Она тогда была совсем маленькой, почти невесомой и, ударившись о мощную ветку тополя, инстинктивно ухватилась за нее намертво. Раскачиваясь на высоте метров десяти над землей, она пережила и непонятный восторг, и дикий первобытный ужас.
Его и вспомнила сейчас на вершине, в холодном разреженном воздухе ей стало нечем дышать.
А еще через полчаса Люба сидела в вагончике фуникулёра, икая и отхлебывая мелкими глотками минералку. Вагончик раскачивался, Василий крепко обнимал ее за талию, успокаивал, говоря, что сейчас они отправятся в тот самый татарский ресторанчик, самый вкусный и уютный. Любе стало очень тепло, спокойно и надежно. И совсем не страшно.
С человеком, ещё недавно незнакомым.
- Так, что у нас на ужин сегодня? Хочу люля, который кебаб, лаваш и вина, я сегодня заслужила много вина.
Просто вместе
Эта поездка многое изменила в их жизни. Покружив на крымских дорогах, Люба вернулась, казалось бы, совершенно другим человеком. Она забросила на дно чемодана белые шорты, туда же отправила поэтов Серебряного века.
Она просто влюбилась.
Прошлой ночью на совсем уже выгоревшем холме Василий, снова держа Любу за руку, сказал:
- Я снял комнату, здесь наших уж очень много. Пойдешь?
И она пошла.
Комната оказалась с отдельным входом. Развешанные по стенкам пахучие травы, луна, бесстыдно заглядывающая прямо в окно.
Она выскользнула в холодное утро, когда он еще спал.
Через четыре часа Люба должна была улетать в Москву, потом на Сахалин. Ему она ничего не сказала.
Продолжение следует
После Балаклавы отношения между Любой и Василием стали как-то … доверительнее. Они теперь каждое утро носились по прибрежным тропинкам, смеясь и дурачась. Больше всего Любе нравилось разбежаться навстречу Василию, ждавшему ее в конце аллеи, и броситься прямо в его объятия. У него были удивительно сильные руки, он кружил ее вокруг себя как пушинку. В ответ на ее немой вопрос, он засмеялся:
- Я штангист, кандидат в мастера спорта.
- А почему не мастер?
- Да так, не сложилось. Нашлись дела поважнее.
После завтрака они шли валяться на солнышке.
И как-то незаметно Василий снова и снова вызывал Любу на разговор. Обо всем, что ее волновало.
Игра продолжается
Она пропустила ленинградскую ночь, не рассказала и о том, что после возвращения на Сахалин внезапно поняла, что ее бывший возлюбленный попросту неинтересен.
Марка она тоже не любила, но что-то ее держало рядом. Ситуация Любу, пожалуй, даже забавляла. Они поселились у нее. Сначала жили так. Марк всегда был или дома, или на работе. Он садился в угловое кресло и водил ее взглядом, куда бы Люба ни пошла. Нет, он откликался на все, что она говорила:
- Марк, вынеси мусор. Марк, сходи в магазин. Марк, прибей полочку.
Он делал все, а потом опять возвращался к своему любимому занятию - следовать за ней повсюду.
И еще он любил ее фотографировать, непрерывно щелкая аппаратом. Ее фотографиями формата А4 были увешаны все стенки, они висели на натянутых лесках, зеркалах, шторах.
Был не самый приятный момент при знакомстве типа со свекровью. Валентина Павловна была женщиной даже изысканной, стройной блондинкой, пела когда-то в знаменитом народном хоре, объездила весь мир в еще те времена, когда заграница для многих россиян была понятием эфемерным. Отец Марка был директором крупного в городе предприятия.
Встреча проходила в обстановке строгой, почти официальной. Папа быстро откланялся, сказал, что работы много, надо думать.
Люба никогда не забудет лица Валентины Павловны, когда Марк опустился перед ней на колени, надевая туфельки. Это было лицо заклятого врага. Мало того, что ее любимый единственный сын привел женщину старше себя (разница была в два года, но все равно … ), так еще унижается. Больше они не встречались. Почти.
Любу удивляло, что, оказывается, у Марка даже друзей нет, она никогда никого не видела. В институт он поступил на заочное.
Люба всегда работала очень много. Не только на киносъемках, но и в студийном павильоне, режиссерском пульте, где однажды вообще упала в обморок после двухчасового прямого эфира, успев только сказать: «Всем спасибо».
Нелады начались года через полтора. Однажды раздался звонок в дверь. Открыв дверь, Люба увидела соседскую девочку.
- Ваш дядя там….
Марк качался, сидя на ступеньках и обхватив голову руками. Запах дешевого вина резко бил в нос. Увидев Любу, он попытался встать. Кое-как они поднялись на четвертый этаж. Эту ночь Люба запомнила надолго. Марк плакал:
- Ты меня не любишь. Никогда не любила. Я так устал. Ты все время не со мной.
Люба молчала, потому что он был прав. И ей было очень плохо.
Ей было всегда больно делать кому-то больно.
И тут Марк заговорил о ребенке:
- Мы должны оформить отношения и родить ребенка. Ты тогда всегда будешь со мной.
***
На этом месте Люба замолчала. Она почувствовала, что не может рассказать, как было дальше. Как она почувствовала, что ее словно холодной водой окатило. Она вдруг поняла, что не хочет, не может рожать от этого человека. Она себе просто не представляла его отцом своего ребенка.
- Нет-нет, нееет!!!
Люба билась в истерике. Марк ошарашенно смотрел на нее. Она всегда казалась такой спокойной, невозмутимой, непробиваемой.
Но еще целых полгода, он пытался что-то склеить. Пять раз делал предложение. Люба только плечами пожимала. В тот последний их мирный вечер Марк принес платье, туфли, фату, положил коробочку с кольцами. Люба в каком-то ребяческом запале оделась, покружилась перед зеркалом. Потом все сняла и сказала - «Нет». Она и сейчас не могла ответить - почему? Марк развернулся, хлопнул дверью.
А утром к Любе на работу пришла несостоявшаяся свекровь с серым, резко постаревшим лицом:
- Марк в реанимации, его из петли вынули. Он твое имя повторяет.
Через несколько дней Люба пришла в больницу. Марк, увидев ее, закрыл глаза и отвернулся:
- Уходи.
И она ушла. Умирая от жалости, боли и стыда.
Но всего этого она не могла рассказать. Никому.
Даже Стасе...
И тогда Любаша полетела к теплому морю.
***
Василий слушал ее, никогда не перебивая, даже не улыбаясь. Его взгляд был внимательным и нежным.
Только как-то сказал.
- Ты же его, Марка своего, любишь до сих пор, только о нем и говоришь.
А Люба почувствовала, что вся эта история, тяжелым грузом висевшая над ней столько времени, куда-то уходит, растворяется во времени и пространстве. А перед ней открывается такое чистое ясное небо.
Такой, как с макушки Ай-Петри. Туда ее тоже затащил Василий.
Но сначала уговорил подняться на канатную дорогу. Любе было страшно и интересно одновременно. Но для порядка она разыграла первый акт Марлезонского балета.
- Не пойду, я сказала. Больно мне, хватит тянуть. Какой нормальный человек согласится?
- Девочка моя, это же совсем не страшно, - Василий уговаривал ее как маленькую. - Ты только представь, что за вид оттуда открывается, там же только небо, солнце и птицы летают.
- Не хочу, не буду. Я сказала, я решила, не пойду, ни за что!
Ну как ему сказать, про тот ночной полет шестнадцатилетней Любы с четвертого высокого этажа общежития Бауманки, сейчас вроде бы почти забытый. Она тогда была совсем маленькой, почти невесомой и, ударившись о мощную ветку тополя, инстинктивно ухватилась за нее намертво. Раскачиваясь на высоте метров десяти над землей, она пережила и непонятный восторг, и дикий первобытный ужас.
Его и вспомнила сейчас на вершине, в холодном разреженном воздухе ей стало нечем дышать.
А еще через полчаса Люба сидела в вагончике фуникулёра, икая и отхлебывая мелкими глотками минералку. Вагончик раскачивался, Василий крепко обнимал ее за талию, успокаивал, говоря, что сейчас они отправятся в тот самый татарский ресторанчик, самый вкусный и уютный. Любе стало очень тепло, спокойно и надежно. И совсем не страшно.
С человеком, ещё недавно незнакомым.
- Так, что у нас на ужин сегодня? Хочу люля, который кебаб, лаваш и вина, я сегодня заслужила много вина.
Просто вместе
Эта поездка многое изменила в их жизни. Покружив на крымских дорогах, Люба вернулась, казалось бы, совершенно другим человеком. Она забросила на дно чемодана белые шорты, туда же отправила поэтов Серебряного века.
Она просто влюбилась.
Прошлой ночью на совсем уже выгоревшем холме Василий, снова держа Любу за руку, сказал:
- Я снял комнату, здесь наших уж очень много. Пойдешь?
И она пошла.
Комната оказалась с отдельным входом. Развешанные по стенкам пахучие травы, луна, бесстыдно заглядывающая прямо в окно.
Она выскользнула в холодное утро, когда он еще спал.
Через четыре часа Люба должна была улетать в Москву, потом на Сахалин. Ему она ничего не сказала.
Продолжение следует