Лео Каннер "Аутистические Нарушения Аффективного Контакта" (часть вторая)
Ниже приводится вторая часть статьи Лео Каннера "Аутистические Нарушения Аффективного Контакта", перевод В. Кагана.
Первая часть перевода находится здесь.
Наблюдение 3.
Ричард М. Был направлен в госпиталь Джона Гопкинса 5 февраля 1941 г.
в возрасте 3 лет и 3 мес. с жалобами на глухоту, т. к. он не разговаривал и не отвечал на вопросы. Вскоре после поступления один из интернов сделал следующее наблюдение:
Ребенок выглядит достаточно развитым, играя с игрушками в кровати и будучи адекватно любопытным к используемым в обследовании инструментам. В игре он достаточно самостоятелен. Трудно сказать, слышит ли он, но кажется, что слышит. Он выполняет просьбы типа «Сядь» или «Ляг», даже когда не видит говорящего. Он не обращает внимания на разговоры вокруг него и издает звуки, в которых невозможно различить слова.
Его мать захватила с собой копии своих записок, свидетельствующие об обсессивной поглощенности деталями и тенденцией интерпретировать все особенности действий ребенка. Она наблюдала и отмечала каждый жест и взгляд, пытаясь отыскать их специфический смысл и в конце концов останавливаясь на каком-то особом, часто очень натянутом объяснении. У нее набралось множество таких материалов, очень детальных и богато иллюстрированных, больше представляющих ее версии происходящего, чем происходящее в действительности.
Отец Ричарда - профессор лесоводства в одном из южных университетов, Он очень погружен в работу, почти полностью исключающую социальные контакты. Мать закончила колледж. Дед по матери - врач, и вся остальная родня с о беих сторон представлена интеллектуальными профессионалами. Младший брат Ричарда 31-го мес. описывается как нормальный, хорошо развитый ребенок.
Ричард родился 17 ноября 1937 г. Беременность и роды протекали нормально. Он сел в 8 месяцев и пошел в год. Мать начала с трехнедельного возраста «тренировать» его, используя ректальные свечи, «чтобы стул был по часам». Сравнивая своих детей, мать вспоминает, что тогда как младший сын активно принимал позу готовности перед взятием на руки, Ричард ни мимически, ни позой такой готовности не проявлял и не приспосабливался телесно к держанию на руках ею или медсестрой. Вскармливание и физическое развитие протекали нормально. После противооспенной прививки у него была температура с диареей, прошедшая меньше чем за неделю.
В сентябре 1940 г. мать, комментируя задержку развития речи, писала в дневнике:
Я даже не могу точно сказать, когда он перестал имитировать словесные звуки. Кажется, что последние два года он постепенно возвращался в развитии назад. Мы думали, что все хорошо, и он просто не говорит о том, что у него в голове. Сейчас то, что он издает так много звуков, приводит нас в замешательство, потому что теперь очевидно, что он не умеет говорить. Я думала, что он мог бы, если бы только захотел. Он производил на меня впечатление молчаливой мудрости ... Есть одна смущающая и обескураживающая вещь - очень трудно привлечь его внимание.
Физическое обследование не выявило нарушений, кроме увеличенных миндалин и аденоидов, которые были удалены 8 февраля 1941 г. Окружность головы была 54,5 см, электроэнцефалограмма без нарушений.
Он сам вошел в кабинет психиатра и сразу погрузился в активную игру с игрушками, не обращая внимания на людей. Время от времени он бросал взгляд на стены, улыбался и издавал короткие прерывистые громкие звуки -
«Ии! Ии! Ии!». Он выполнил словесную и жестовую просьбу матери снять тапочки. Когда за этой просьбой последовала другая, уже без жестов, он повторил первую просьбу и снова снял тапки (которые к тому времени были уже надеты). Он хорошо работал с доской форм, но с повернутой доской ему это не удавалось.
В следующий раз мы видели Ричарда в 4 года и 4 месяца. Он заметно вырос и прибавил в весе. По дороге в кабинет он плакал и наделал много шума, но, успокоившись, вошел сам. Войдя, он тут же принялся включать и выключать свет. Он не проявлял интереса к обследующему или другим людям, но увлекся небольшой коробкой, которую подбрасывал, как будто она была мячом.
В 4 года 11 месяцев, войдя в кабинет (или любую другую комнату), он сразу начинал включать и выключать свет. Он забирался на стул и со стула на стол, чтобы достать до выключателя настенной лампы. Он не сообщал о своих желаниях, но приходил в ярость и не успокаивался до тех пор, пока мать не угадывала и не выполняла его желание. У него не было контакта с людьми, которых он определенно воспринимал как препятствия, когда они заговаривали с ним или пробовали как-то иначе привлечь его внимание.
Мать чувствовала, что больше не может справляться с ним, и он был помещен в приют под Аннаполисом с женщиной, имевшей замечательный талант обращения с трудными детьми. Недавно эта женщина услышала от него первые осмысленные слова, Это было «Спокойной ночи».
Наблюдение 4.
Пол Г. был направлен в марте 1941 г. в возрасте 5 лет для психометрической оценки того, что расценивалось как тяжелый умственный дефект. Он посещал частный детский сад, где его бессвязная речь, неспособность адап-тироваться и вспышки гнева в ответ на любое препятствие создавали впечатление слабоумия.
Пол, единственный ребенок, приехал с матерью из Англии около двух лет назад. Его отец, горный инженер, предположительно находящийся в Австралии, оставил жену незадолго до этого после нескольких лет несчастливого брака. Мать, вроде бы закончившая колледж, непоседливая, нестабильная, возбудимая женщина, дает расплывчатые и очень противоречивые сведения о семье и развитии ребенка. Она долго подчеркивает и иллюстрирует ее усилия сделать Пола умным, обучая его запоминать поэмы и песни. К трем годам он знал слова не менее 37 песен и много разных детских стишков.
Он родился нормальными родами. На первом году были частые рвоты, и частые смены формулы вскармливания почти не помогали. Рвоты прекратились с переходом на твердую пищу. Первые зубы прорезались в срок, в срок же начал удерживать головку, сел, пошел и овладел навыками опрятности. Перенес корь, ветрянку и коклюш без осложнений. В три года были удалены миндалины. Единственное отклонение при физическом осмотре - фимоз.
Ниже приводятся данные наблюдений на амбулаторном приеме, в ходе пяти недель пребывания в пансионате и нескольких дней в госпитале.
Пол был стройным, хорошо сложенным и привлекательным ребенком с умным и живым выражением лица. Отмечалась отчетливая праворукость. Он редко отвечал на обращения к нему - даже по имени. Однажды он по просьбе поднял кубик с пола. В другой раз он скопировал круг сразу после того, как его нарисовали. Иногда энергичное «Нет!» заставляло его прервать то, что он в этот момент делал. Но обычно при обращении к нему он продолжал свои занятия, как будто никто ничего не сказал. При этом никогда не было чувства, что он сознательно слушается или не слушается. Он был так отдален, что замечания не достигали его. Он всегда оживленно занимался чем-то и выглядел удовлетворенным, пока кто-нибудь не пытался помешать его действиям. Тогда он сначала нетерпеливо пробовал избавиться от препятствия, а если это не удавалось, исполненный гнева кричал и дрался.
Его отношения к людям и вещам были ярко контрастны. Войдя в комнату, он сразу пошел к вещам и правильно обращался с ними. Он не был деструктивен и обращался с вещами заботливо и даже с любовью. Он взял карандаш и нарисовал каракули на найденном на столе листе бумаги. Он открыл коробку, вынул из нее игрушечный телефон, напевая: «Он хочет телефон», и принялся расхаживать по комнате, держа трубку в правильном положении. Взяв ножницы, он терпеливо и ловко порезал лист бумаги на мелкие кусочки, напевая: «Резать бумагу, резать бумагу ...». Он нашел игрушечную машинку и бегал по комнате, подняв ее высоко над головой и напевая снова и снова: «Машина летает». Наряду с этими словами, произносившимися всегда с одним и тем же выражением и связанными с его действиями, он выкрикивал и слова, никак не связанные с ситуацией, например: «Люди в гостинице», «Ты ушиб ногу?», «Конфеты кончились, нет конфет», «Ты упал с велосипеда и набил шишку на голове». Однако, некоторые его выкрики были отчетливо связаны с предшествующим опытом. У него была привычка говорить почти ежедневно: «Не бросай собаку с балкона». Мать вспомнила, что она сказала ему это об игрушечной собаке, еще когда они жили в Англии. При виде кастрюльки он неизменно выкрикивал: «Peten-eater». Мать вспомнила, что это возникло, когда ему было два года и она случайно уронила кастрюлю во время чтения ему детского стишка «Peter, Peter, pumpkin eater». Большая часть его речевых стереотипов воспроизводила предостережения по поводу телесных повреждений.
Ни одно из таких замечаний не имело коммуникативной ценности. У него не было эмоциональной привязанности к людям. Он вел себя, как если бы люди ничего для него не значили или вовсе не существовали, независимо от того, обращались к нему дружественно или резко. Он никогда не смотрел людям в лицо. Когда он все-таки как-то взаимодействовал с людьми, он обращался с ними или даже скорее с частями их, как с вещами. Он мог пользоваться ведущей его рукой. В игре он мог бодаться с матерью точно так же, как он бодался с подушкой. Он позволял рукам воспитательницы одевать его, не обращая ни малейшего внимания на нее. Оказавшись с детьми, он игнорировал их и шел к их игрушкам.
У него было четкое произношение и хороший запас слов. Он правильно строил предложение за исключением того, что никогда не пользовался местоимением первого лица и не называл себя Полом. Все его высказывания о себе делались во втором лице, точно повторяя сказанное ему прежде. Свое желание конфеты он выражал словами: «Ты хочешь конфету». Он мог отдернуть руку от горячей батареи и сказать: «Ты обжегся». Время от времени он, как попугай, повторял сказанное ему.
Формальное тестирование не проводилось, но он, несомненно, не был слабоумен в обычном смысле этого слова. После трехкратного повторения воспитательницей предобеденной молитвы он без ошибок воспроизвел ее и с этих пор запомнил. Он умел считать и называть цвета. Он быстро научился узнавать свои любимые пластинки среди множества других, ставить их на проигрыватель и включать его.
Его воспитательница сообщила о множестве наблюдений, указывающих на компульсивное поведение. Он часто самозабвенно мастурбировал. Он бегал по кругу, экстатически выкрикивая фразы. Брал маленькое одеяло и подолгу тряс его, зачарованно приговаривая: «Ии! Ии!» и впадая в сильное возбуждение при попытках противодействия. Все это и многое другое не просто повторялось, но воспроизводилось день за днем с почти фотографической точностью.
Наблюдение 5.
Барбара К. была направлена к нам в феврале 1942 г., когда ей было 8 лет и 3 мес.
Ее отец писал:
Первый, нормально родившийся 30 октября 1933 г. ребенок. Она вяло сосала и в недельном возрасте была переведена на искусственное вскармливание. В 3 месяца перестала принимать какую-либо пищу и до года вскармливалась через зонд по пять раз в день; потом начала есть, но до 18 месяцев с едой было много трудностей. С этого времени она хорошо ест, любит экспериментировать с едой, пробовать новое и сейчас увлечена стряпней.
К двум го дам у нее был обычный запас слов, но она всегда медленно складывает слова во фразы. У нее феноменальные способности к орфографии и чтению, она хорошо пишет, но вербальная экспрессия до сих пор трудна для нее. Ее письменный язык помогает устному. Арифметика за исключением механического запоминания ей не дается.
В младенчестве склонная к повторениям, сейчас она обсессивна: раскладывает вещи на кучки, берет вещи с собой в кр овать, повтор яет фр азы, застревает на мыслях, фразах и т. д. и упорно повторяет их, а потом переходит к чему-нибудь еще. Себя она называла Ты, а мать или меня Я - так, как мы это делали, разговаривая с ней.
Очень робка, боится разных и изменяющихся вещей, крупных животных и т. д. Преимущественно пассивна, но временами пассивно упряма. Не удивляется, если слышит (а она слышит) о вещах, удивляющих других. Никакого духа соревновательности и желания понравиться учителю. Даже зная что-то, что другие в классе не знают, никак не показывает этого, а молчит и, может быть, даже слушает.
Минувшим летом в лагере ее любили, она научилась плавать, была ловка в воде (прежде она всегда выглядела неуклюжей), перестала бояться пони, лучше играла с 5-летними детьми. В лагере у нее были авитаминоз и истощение, но она почти не жаловалась.
Отец Барбары - видный психиатр. Мать - хорошо образованная, доброжелательная женщина. Младший брат, родившийся в 1937 году, здоровый, живой и хорошо развитый ребенок.
Барбара по просьбе «пожимает руку» (левой рукой при встрече и правой при прощании) просто протягивая расслабленную ладонь к предпочитаемой руке обследующего; движение лишь отдаленно напоминает приветствие. На протяжении всего обследования не было никаких признаков аффективного контакта. В ответ на укол булавкой она убирала руку, боязливо косясь на булавку (но не на обследующего) и говоря: «Больно!», не обращаясь к кому-то из присутствующих.
К тестированию она не проявила интереса. Идея теста, обсуждение опыта или ситуации казались чуждыми ей. Она высунула язык и играла со своей рукой, как с игрушкой. Ручка на столе привлекла ее внимание, и она сказала:
«Ручка, как твоя дома». А потом, глядя на карандаш, спросила: «Можно, я возьму это домой?».
Услышав разрешение, она даже не попробовала взять его, Получив карандаш, она оттолкнула его со словами: «Это не мой карандаш».
То же самое она проделывала и с другими вещами. Несколько раз она сказала: «Поищем маму» (которая была в холле).
Она прекрасно читала, справившись с рассказом Бине о костре для возраста 10 лет за 33 секунды без единой ошибки, но не смогла воспроизвести ничего из прочитанного. На картинках Бине она не видела (по крайней мере, из ее слов не следовало, что видит) действий или связей между отдельными вещами, которые она без труда перечислила. Почерк был разборчив. Рисунки (человек, дом, кот, сидящий на шести лапах, тыква, машина) были невыразительны и стереотипны. Она пользовалась правой рукой для письма и левой для всего остального, ведущей ногой была левая, а ведущим глазом - правый.
Она знала дни недели и начала перечислять их: «Суббота, воскресенье, понедельник», потом сказала: «Ты пойдешь в школу» (подразумевая «в понедельник»), а потом остановилась, как будто перечисление было завершено.
Во время всех этих процедур, которые - часто после нескольких повторений вопроса или просьбы - она выполняла почти автоматически, она небрежно и спонтанно писала слова: «апельсины», «лимоны», «бананы», «виноград». «вишни», «яблоки», «абрикосы», «мандарин», «грейпфруты», «арбузный сок»; слова иногда налезали друг на друга и явно не предназначались для чтения другими. Она часто прерывала любой «разговор» упоминаниями «грузовиков» и «прицепов» (которыми, по словам отца, была поглощена последнее время). Она, например, сказала: «Я видела грузовики», «Я видела прицеп, когда шла в школу».
Ее мать заметила: «Выступающие детали вроде дымовой трубы или стержня маятника завораживают ее». До этого отец сказал о «свежем интересе к сексуальным вопросам, верчении вокруг во время принятия ванны и навязчивом интересе к уборным».
Барбара была помещена в специальную школу, где она достигла некоторого прогресса в отношениях.
(Продолжение следует)
Первая часть перевода находится здесь.
Наблюдение 3.
Ричард М. Был направлен в госпиталь Джона Гопкинса 5 февраля 1941 г.
в возрасте 3 лет и 3 мес. с жалобами на глухоту, т. к. он не разговаривал и не отвечал на вопросы. Вскоре после поступления один из интернов сделал следующее наблюдение:
Ребенок выглядит достаточно развитым, играя с игрушками в кровати и будучи адекватно любопытным к используемым в обследовании инструментам. В игре он достаточно самостоятелен. Трудно сказать, слышит ли он, но кажется, что слышит. Он выполняет просьбы типа «Сядь» или «Ляг», даже когда не видит говорящего. Он не обращает внимания на разговоры вокруг него и издает звуки, в которых невозможно различить слова.
Его мать захватила с собой копии своих записок, свидетельствующие об обсессивной поглощенности деталями и тенденцией интерпретировать все особенности действий ребенка. Она наблюдала и отмечала каждый жест и взгляд, пытаясь отыскать их специфический смысл и в конце концов останавливаясь на каком-то особом, часто очень натянутом объяснении. У нее набралось множество таких материалов, очень детальных и богато иллюстрированных, больше представляющих ее версии происходящего, чем происходящее в действительности.
Отец Ричарда - профессор лесоводства в одном из южных университетов, Он очень погружен в работу, почти полностью исключающую социальные контакты. Мать закончила колледж. Дед по матери - врач, и вся остальная родня с о беих сторон представлена интеллектуальными профессионалами. Младший брат Ричарда 31-го мес. описывается как нормальный, хорошо развитый ребенок.
Ричард родился 17 ноября 1937 г. Беременность и роды протекали нормально. Он сел в 8 месяцев и пошел в год. Мать начала с трехнедельного возраста «тренировать» его, используя ректальные свечи, «чтобы стул был по часам». Сравнивая своих детей, мать вспоминает, что тогда как младший сын активно принимал позу готовности перед взятием на руки, Ричард ни мимически, ни позой такой готовности не проявлял и не приспосабливался телесно к держанию на руках ею или медсестрой. Вскармливание и физическое развитие протекали нормально. После противооспенной прививки у него была температура с диареей, прошедшая меньше чем за неделю.
В сентябре 1940 г. мать, комментируя задержку развития речи, писала в дневнике:
Я даже не могу точно сказать, когда он перестал имитировать словесные звуки. Кажется, что последние два года он постепенно возвращался в развитии назад. Мы думали, что все хорошо, и он просто не говорит о том, что у него в голове. Сейчас то, что он издает так много звуков, приводит нас в замешательство, потому что теперь очевидно, что он не умеет говорить. Я думала, что он мог бы, если бы только захотел. Он производил на меня впечатление молчаливой мудрости ... Есть одна смущающая и обескураживающая вещь - очень трудно привлечь его внимание.
Физическое обследование не выявило нарушений, кроме увеличенных миндалин и аденоидов, которые были удалены 8 февраля 1941 г. Окружность головы была 54,5 см, электроэнцефалограмма без нарушений.
Он сам вошел в кабинет психиатра и сразу погрузился в активную игру с игрушками, не обращая внимания на людей. Время от времени он бросал взгляд на стены, улыбался и издавал короткие прерывистые громкие звуки -
«Ии! Ии! Ии!». Он выполнил словесную и жестовую просьбу матери снять тапочки. Когда за этой просьбой последовала другая, уже без жестов, он повторил первую просьбу и снова снял тапки (которые к тому времени были уже надеты). Он хорошо работал с доской форм, но с повернутой доской ему это не удавалось.
В следующий раз мы видели Ричарда в 4 года и 4 месяца. Он заметно вырос и прибавил в весе. По дороге в кабинет он плакал и наделал много шума, но, успокоившись, вошел сам. Войдя, он тут же принялся включать и выключать свет. Он не проявлял интереса к обследующему или другим людям, но увлекся небольшой коробкой, которую подбрасывал, как будто она была мячом.
В 4 года 11 месяцев, войдя в кабинет (или любую другую комнату), он сразу начинал включать и выключать свет. Он забирался на стул и со стула на стол, чтобы достать до выключателя настенной лампы. Он не сообщал о своих желаниях, но приходил в ярость и не успокаивался до тех пор, пока мать не угадывала и не выполняла его желание. У него не было контакта с людьми, которых он определенно воспринимал как препятствия, когда они заговаривали с ним или пробовали как-то иначе привлечь его внимание.
Мать чувствовала, что больше не может справляться с ним, и он был помещен в приют под Аннаполисом с женщиной, имевшей замечательный талант обращения с трудными детьми. Недавно эта женщина услышала от него первые осмысленные слова, Это было «Спокойной ночи».
Наблюдение 4.
Пол Г. был направлен в марте 1941 г. в возрасте 5 лет для психометрической оценки того, что расценивалось как тяжелый умственный дефект. Он посещал частный детский сад, где его бессвязная речь, неспособность адап-тироваться и вспышки гнева в ответ на любое препятствие создавали впечатление слабоумия.
Пол, единственный ребенок, приехал с матерью из Англии около двух лет назад. Его отец, горный инженер, предположительно находящийся в Австралии, оставил жену незадолго до этого после нескольких лет несчастливого брака. Мать, вроде бы закончившая колледж, непоседливая, нестабильная, возбудимая женщина, дает расплывчатые и очень противоречивые сведения о семье и развитии ребенка. Она долго подчеркивает и иллюстрирует ее усилия сделать Пола умным, обучая его запоминать поэмы и песни. К трем годам он знал слова не менее 37 песен и много разных детских стишков.
Он родился нормальными родами. На первом году были частые рвоты, и частые смены формулы вскармливания почти не помогали. Рвоты прекратились с переходом на твердую пищу. Первые зубы прорезались в срок, в срок же начал удерживать головку, сел, пошел и овладел навыками опрятности. Перенес корь, ветрянку и коклюш без осложнений. В три года были удалены миндалины. Единственное отклонение при физическом осмотре - фимоз.
Ниже приводятся данные наблюдений на амбулаторном приеме, в ходе пяти недель пребывания в пансионате и нескольких дней в госпитале.
Пол был стройным, хорошо сложенным и привлекательным ребенком с умным и живым выражением лица. Отмечалась отчетливая праворукость. Он редко отвечал на обращения к нему - даже по имени. Однажды он по просьбе поднял кубик с пола. В другой раз он скопировал круг сразу после того, как его нарисовали. Иногда энергичное «Нет!» заставляло его прервать то, что он в этот момент делал. Но обычно при обращении к нему он продолжал свои занятия, как будто никто ничего не сказал. При этом никогда не было чувства, что он сознательно слушается или не слушается. Он был так отдален, что замечания не достигали его. Он всегда оживленно занимался чем-то и выглядел удовлетворенным, пока кто-нибудь не пытался помешать его действиям. Тогда он сначала нетерпеливо пробовал избавиться от препятствия, а если это не удавалось, исполненный гнева кричал и дрался.
Его отношения к людям и вещам были ярко контрастны. Войдя в комнату, он сразу пошел к вещам и правильно обращался с ними. Он не был деструктивен и обращался с вещами заботливо и даже с любовью. Он взял карандаш и нарисовал каракули на найденном на столе листе бумаги. Он открыл коробку, вынул из нее игрушечный телефон, напевая: «Он хочет телефон», и принялся расхаживать по комнате, держа трубку в правильном положении. Взяв ножницы, он терпеливо и ловко порезал лист бумаги на мелкие кусочки, напевая: «Резать бумагу, резать бумагу ...». Он нашел игрушечную машинку и бегал по комнате, подняв ее высоко над головой и напевая снова и снова: «Машина летает». Наряду с этими словами, произносившимися всегда с одним и тем же выражением и связанными с его действиями, он выкрикивал и слова, никак не связанные с ситуацией, например: «Люди в гостинице», «Ты ушиб ногу?», «Конфеты кончились, нет конфет», «Ты упал с велосипеда и набил шишку на голове». Однако, некоторые его выкрики были отчетливо связаны с предшествующим опытом. У него была привычка говорить почти ежедневно: «Не бросай собаку с балкона». Мать вспомнила, что она сказала ему это об игрушечной собаке, еще когда они жили в Англии. При виде кастрюльки он неизменно выкрикивал: «Peten-eater». Мать вспомнила, что это возникло, когда ему было два года и она случайно уронила кастрюлю во время чтения ему детского стишка «Peter, Peter, pumpkin eater». Большая часть его речевых стереотипов воспроизводила предостережения по поводу телесных повреждений.
Ни одно из таких замечаний не имело коммуникативной ценности. У него не было эмоциональной привязанности к людям. Он вел себя, как если бы люди ничего для него не значили или вовсе не существовали, независимо от того, обращались к нему дружественно или резко. Он никогда не смотрел людям в лицо. Когда он все-таки как-то взаимодействовал с людьми, он обращался с ними или даже скорее с частями их, как с вещами. Он мог пользоваться ведущей его рукой. В игре он мог бодаться с матерью точно так же, как он бодался с подушкой. Он позволял рукам воспитательницы одевать его, не обращая ни малейшего внимания на нее. Оказавшись с детьми, он игнорировал их и шел к их игрушкам.
У него было четкое произношение и хороший запас слов. Он правильно строил предложение за исключением того, что никогда не пользовался местоимением первого лица и не называл себя Полом. Все его высказывания о себе делались во втором лице, точно повторяя сказанное ему прежде. Свое желание конфеты он выражал словами: «Ты хочешь конфету». Он мог отдернуть руку от горячей батареи и сказать: «Ты обжегся». Время от времени он, как попугай, повторял сказанное ему.
Формальное тестирование не проводилось, но он, несомненно, не был слабоумен в обычном смысле этого слова. После трехкратного повторения воспитательницей предобеденной молитвы он без ошибок воспроизвел ее и с этих пор запомнил. Он умел считать и называть цвета. Он быстро научился узнавать свои любимые пластинки среди множества других, ставить их на проигрыватель и включать его.
Его воспитательница сообщила о множестве наблюдений, указывающих на компульсивное поведение. Он часто самозабвенно мастурбировал. Он бегал по кругу, экстатически выкрикивая фразы. Брал маленькое одеяло и подолгу тряс его, зачарованно приговаривая: «Ии! Ии!» и впадая в сильное возбуждение при попытках противодействия. Все это и многое другое не просто повторялось, но воспроизводилось день за днем с почти фотографической точностью.
Наблюдение 5.
Барбара К. была направлена к нам в феврале 1942 г., когда ей было 8 лет и 3 мес.
Ее отец писал:
Первый, нормально родившийся 30 октября 1933 г. ребенок. Она вяло сосала и в недельном возрасте была переведена на искусственное вскармливание. В 3 месяца перестала принимать какую-либо пищу и до года вскармливалась через зонд по пять раз в день; потом начала есть, но до 18 месяцев с едой было много трудностей. С этого времени она хорошо ест, любит экспериментировать с едой, пробовать новое и сейчас увлечена стряпней.
К двум го дам у нее был обычный запас слов, но она всегда медленно складывает слова во фразы. У нее феноменальные способности к орфографии и чтению, она хорошо пишет, но вербальная экспрессия до сих пор трудна для нее. Ее письменный язык помогает устному. Арифметика за исключением механического запоминания ей не дается.
В младенчестве склонная к повторениям, сейчас она обсессивна: раскладывает вещи на кучки, берет вещи с собой в кр овать, повтор яет фр азы, застревает на мыслях, фразах и т. д. и упорно повторяет их, а потом переходит к чему-нибудь еще. Себя она называла Ты, а мать или меня Я - так, как мы это делали, разговаривая с ней.
Очень робка, боится разных и изменяющихся вещей, крупных животных и т. д. Преимущественно пассивна, но временами пассивно упряма. Не удивляется, если слышит (а она слышит) о вещах, удивляющих других. Никакого духа соревновательности и желания понравиться учителю. Даже зная что-то, что другие в классе не знают, никак не показывает этого, а молчит и, может быть, даже слушает.
Минувшим летом в лагере ее любили, она научилась плавать, была ловка в воде (прежде она всегда выглядела неуклюжей), перестала бояться пони, лучше играла с 5-летними детьми. В лагере у нее были авитаминоз и истощение, но она почти не жаловалась.
Отец Барбары - видный психиатр. Мать - хорошо образованная, доброжелательная женщина. Младший брат, родившийся в 1937 году, здоровый, живой и хорошо развитый ребенок.
Барбара по просьбе «пожимает руку» (левой рукой при встрече и правой при прощании) просто протягивая расслабленную ладонь к предпочитаемой руке обследующего; движение лишь отдаленно напоминает приветствие. На протяжении всего обследования не было никаких признаков аффективного контакта. В ответ на укол булавкой она убирала руку, боязливо косясь на булавку (но не на обследующего) и говоря: «Больно!», не обращаясь к кому-то из присутствующих.
К тестированию она не проявила интереса. Идея теста, обсуждение опыта или ситуации казались чуждыми ей. Она высунула язык и играла со своей рукой, как с игрушкой. Ручка на столе привлекла ее внимание, и она сказала:
«Ручка, как твоя дома». А потом, глядя на карандаш, спросила: «Можно, я возьму это домой?».
Услышав разрешение, она даже не попробовала взять его, Получив карандаш, она оттолкнула его со словами: «Это не мой карандаш».
То же самое она проделывала и с другими вещами. Несколько раз она сказала: «Поищем маму» (которая была в холле).
Она прекрасно читала, справившись с рассказом Бине о костре для возраста 10 лет за 33 секунды без единой ошибки, но не смогла воспроизвести ничего из прочитанного. На картинках Бине она не видела (по крайней мере, из ее слов не следовало, что видит) действий или связей между отдельными вещами, которые она без труда перечислила. Почерк был разборчив. Рисунки (человек, дом, кот, сидящий на шести лапах, тыква, машина) были невыразительны и стереотипны. Она пользовалась правой рукой для письма и левой для всего остального, ведущей ногой была левая, а ведущим глазом - правый.
Она знала дни недели и начала перечислять их: «Суббота, воскресенье, понедельник», потом сказала: «Ты пойдешь в школу» (подразумевая «в понедельник»), а потом остановилась, как будто перечисление было завершено.
Во время всех этих процедур, которые - часто после нескольких повторений вопроса или просьбы - она выполняла почти автоматически, она небрежно и спонтанно писала слова: «апельсины», «лимоны», «бананы», «виноград». «вишни», «яблоки», «абрикосы», «мандарин», «грейпфруты», «арбузный сок»; слова иногда налезали друг на друга и явно не предназначались для чтения другими. Она часто прерывала любой «разговор» упоминаниями «грузовиков» и «прицепов» (которыми, по словам отца, была поглощена последнее время). Она, например, сказала: «Я видела грузовики», «Я видела прицеп, когда шла в школу».
Ее мать заметила: «Выступающие детали вроде дымовой трубы или стержня маятника завораживают ее». До этого отец сказал о «свежем интересе к сексуальным вопросам, верчении вокруг во время принятия ванны и навязчивом интересе к уборным».
Барбара была помещена в специальную школу, где она достигла некоторого прогресса в отношениях.
(Продолжение следует)