Академгородок, 1967. Пост 1. События начала года
Глава Академгородок, 1967: Пост 1
Начало книги см. главы:
Академгородок, 1959 (посты 1- 20),
Академгородок, 1960 (посты 1- 12),
Академгородок, 1961 (посты 1- 29),
Академгородок, 1962 (посты 1- 19),
Академгородок, 1963 (посты 1- 2 9),
Академгородок, 1964 (посты 1- 42),
Академгородок, 1965 (посты 1 - 62).
Академгородок, 1966 (посты 1 - 51).
1967 год начался, как обычно, с того, что Государственная комиссия по приёмке в эксплуатацию жилых домов, набравшая темп работы в конце прошлого года, никак не могла его сбавить и в новом году. Приёмка домов по плану 1966 года продолжалась чуть не до 15 января. Дома сдавались в основном в микрорайоне Б и в микрорайоне В в районе улиц Весенней и Цветного проезда. Кроме того, было закончено строительство крупноблочных домов в микрорайоне В по Морскому проспекту. Пожалуй, такое количество домов в Академгородке не сдавалось никогда. Одновременно было построено несколько детских садов и яслей, и очереди в них сократились почти до нуля. Неуёмный главный инженер УКСа Анатолий Сергеевич Ладинский начал высказываться по этому поводу так: «Я же говорил, что мы запроектировали достаточное их количество, теперь они скоро начнут пустовать».
Мы привыкли к очередям в стране. К дефициту товаров. Привыкли стоять в очередях в магазинах. А уж когда «выбрасывали» дефицит, очереди становились километровыми. Привыкли к очередям на квартиры. В детские учреждения. Записывались в очередь на холодильник и стиральную машину. На автомобили стояли в очереди по многу лет. Без очереди уже и жизни не представляли. Школы работали в две, а то и в три смены. Их строительство никогда не успевало за ростом числа школьников. Если вдруг очередь сокращалась, искали причину почему. Это считалось неправильным. Если оказывалось, что очереди нет, значит, что-то было неправильно запланировано. Так что, в наших глазах социализм с его плановой системой всегда сопровождался наличием очередей. Заводы тоже работали в две, а то и в три смены. Недогруженных заводов быть не могло. Во все присутственные места были очереди: где больше, где меньше, но обязательно были. Кстати, и теперь ещё надо стоять в очередях там, где вращается маховик государственной власти: в военкоматах и налоговых органах, в отделениях пенсионного фонда, и судах, в БТИ и автоинспекции…
Мы везде, где это было можно, изживали очереди и третьи (а то и вторые) смены. Но объяснить, что отсутствие очередей - норма жизни, таким людям, как Ладинский, было невозможно. Они мыслили не нормами удобства для людей, а нормами выгоды, рентабельности. Хотя рентабельность таких учреждений зашкаливала.
Было сдано здание ППО в микрорайоне Б, и туда переехала из квартиры профсоюзная библиотека. Софья Яковлевна Колотова, бессменная заведующая нашей библиотекой была счастлива.
- Наконец-то я дожила до самого счастливого дня в моей жизни, - говорила она со слезами на глазах.
Заканчивалось строительство здания КЮТа. Мы с Игорем Рышковым почти каждый день обсуждали его структуру, - какие лаборатории должны быть в его составе. Продумывали, каким оборудованием их начинить. Многое доставали в Институтах, которые, как правило, рады были с нами поделиться. Мы ещё и ещё раз рассматривали планировку каждой лаборатории, вносили изменения. Вчитывались в списки инвентаря и материалов. Институты отдавали нам отходы своих мастерских, и они были буквально золотыми россыпями. Чего там только не было, - и всё даром.
Игорь Фёдорович Рышков смотрел на меня своими добрыми глазами, казавшимися очень большими из-за толстых линз в очках, и как-то признался: «Мне так здесь хорошо! Я такой счастливый, что работаю здесь. Никогда не думал, что всё это богатство само будет плыть мне в руки
В 1967 году по нашей просьбе нам увеличили число ставок преподавателей, так что теперь нам не о чем было в этом вопросе беспокоиться. А преподавать в КЮТе желали многие, так что мы могли даже выбирать. Игорь Фёдорович был мастер по подбору кадров. Он находил таких же самоотверженных и немного чудаковатых людей, помешанных на создании моделей машин, приборов и ещё, бог знает, чего, но что страшно нравилось детям, привлекало их. И не просто привлекало, а завлекало, засасывало. И многие из них сохраняли эту фантастическую страсть к созиданию на всю жизнь. В то же время наши преподаватели смотрели, чтобы дети учились в школе хорошо. Дети знали, что плохие отметки в школе станут препятствием для их занятий в КЮТе.
Я знал, что происходит в каждом кружке, в каждой секции, сколько детей ходят в тот или иной кружок, клуб или секцию, чем занимаются. Хорош ли там преподаватель. Нравится ли там детям. Нравится ли родители тем, что дети ходят туда. Я сейчас говорю не только о КЮТе, но о работе с детьми вообще. В том числе и в детском секторе ДК «Академия», и в Отделе спорта ОКП. Знал, потому что интересовался, потому что мне это было небезразлично.
Я напомню, что постоянно держал в голове три задачи, которые я решал на протяжении многих лет: физическое развитие детей (спортивные секции), техническое творчество (или натуралистическое воспитание - окунуться в мир природы, чтобы познать её тайны и научится понимать её язык) и эстетическое (музыкальное, художественное, театральное) воспитание.
Эти задачи я поставил перед собой ещё в 1961 году, выступая в Академгородке вместе с член-корр. А.А. Ляпуновым на совещании детских работников СОАН. Это моё выступление было опубликовано в газете «Вечерний Новосибирск», и мне тогда показалось, что немногие мне поверили, что всё это у нас будет. По-моему, тогда многие посчитали меня фантазёром. Но вот же всё сбылось. Все задачи, поставленные тогда, были к этому времени решены. Я, правда, считал, что сделано не всё, что необходимо для всестороннего развития детей.
У меня было несколько очень трудных задач, над которыми я постоянно размышлял, рассматривал варианты решения, придумывал новые.
Предстояло решить вопрос с постоянным размещением детской музыкальной школы и Дома пионеров. Я уже несколько месяцев обдумывал варианты строительства.
Следовало подумать и о Доме молодёжи. Успех «Интеграла», работавшего в здании столовой, окрылял. Пора было ему ещё раз перебираться в более просторное помещение. Тем более, что, видимо, надо было его строить, а ещё следовало решить, каким путём. Просто так, как дом молодёжи, можно было построить, только получив решение правительства. Это было практически невозможно. Надо было придумать какой-нибудь обходной манёвр. Да и строительство - дело небыстрое. Если удастся найти приемлемое решение в 1967, - окончание строительства, в лучшем случае, можно было ожидать в 1970-1971 гг., а то и позже.
Мне хотелось построить и настоящий Дом культуры - большой комплекс, в котором нашлось бы место любому жителю Академгородка, были бы удовлетворены любые интересы.
Мне бы хотелось увидеть большой стадион с трибунами, Дом физкультуры с несколькими спортивными залами и залами здоровья. В залах здоровья должны были заниматься не спортсмены, а взрослые люди и не ради спортивных достижений, а для поддержания здоровья.
Как показала в скором времени жизнь, - эти мечты и планы оказались пустыми. В Объединённый комитет профсоюза пришли новые руководители, и эти вопросы их не интересовали.
Володя Немировский был поглощён планами использования Большого зала Дома учёных. Будучи одновременно и директором ДК «Академия», и директором Дома учёных, он стал центром притяжения всех, кто был в Академгородке связан с культурой во всей её многоплановости и многогранности. Обладая мощным интеллектом и незаурядными организаторскими способностями, он каким-то чудом успевал сделать всё, что требовалось, к нужному времени. С каждым, кто хотел, поговорить, - говорил. Просьбу любого, даже невыполнимую, - выполнял. Всё, что он делал, чего бы ни касался, было озарено каким-то внутренним светом. С каким бы вопросом к нему ни приходили, Немировский относился как значительному. И через пару минут, каждый понимал, что этот вопрос, действительно, является ключевым или может стать таким.
Своим бархатным голосом с неповторимыми оттенками, слегка заикаясь, он обволакивал собеседника, а его порой рубленые афористические фразы были предельно точны. Точны настолько, что если кто-то раньше собирался спорить, теперь просто прекращал даже попытки.
Его работа была настолько плодотворной, что я, несмотря на понятное беспокойство, даже прощал ему запойные срывы, которые, к сожалению, возникали всё чаще. Их причина мне осталась неизвестной, да я и не очень доискивался до неё. Пару раз я с ним говорил об этом. Говорил в лицо, что он может всех нас крепко подвести. Он в таких случаях молчал, понурив голову, и изредка бормотал что-то себе под нос. И обещаний никаких не давал.
В состоянии опьянения он до поры, до времени контролировал своё поведение во всём, кроме одного, - не мог остановиться и перестать пить. В таком состоянии он приходил к нам домой не один раз. Иногда я был дома, обычно это было часов в 10-11 вечера, иногда я был в командировке, и дверь ему открывала Любочка.
Как правило, он просил выпить, но мы ему не давали и укладывали спать, хотя он обычно долго не мог угомониться и звал меня куда-то. Однажды я решил пойти с ним, чтобы посмотреть, куда он меня зовёт. Сначала он привёл меня к какому-то дому, где его не приняли, сказав, ято они уже спят. Потом он привёл к дому Гали Ивановой. В комнате, которую она занимала, было много народу. Пели песни под гитару. Немировский спросил вина, но его не было. Тогда он присел куда-то в уголок и молча слушал.
Один раз, - как рассказывала Любочка, Немировский пришёл поздно вечером, а из одежды на нём были одни плавки. Где он оставил свою одежду он не понял. Выпить, как и всегда, она ему не дала. С трудом уложила спать на диван. Утром рано, пока ещё он не проснулся, она сходила к Толе Бурштейну в соседний дом и попросила какую-нибудь мужскую одежду. Разумеется, у Бурштейна размер одежды был меньше, чем у Немировского. Оставив дома одежду, завтрак и 100 грамм опохмелиться, она ушла на работу. Когда вечером она пришла домой, на столе лежала записка:
- Вам и всем Вашим друзьям полы мыть буду, и тем буду счастлив!
Володю было не остановить, - это я понимал тогда, понимаю и сейчас. И всё же, даже сегодня, когда я вспоминаю эти эпизоды и делаю их достоянием любого, кто прочтёт эти строки, я испытываю чувство грусти оттого, что не сумел спасти от самого себя этого удивительного человека с огромной душой, пожар в которой он заливал алкоголем.
Михаил Янович Макаренко провёл выставку Лазаря Эль Лисицкого в январе, а в марте-апреле должен был выставить работы Дмитрия Гриневича. На весну же или на осень он планировал провести первую персональную выставку Павла Филонова.
Не следовало забывать, что это был год пятидесятилетия Октябрьской революции. Об этом трудно было забыть, поскольку радио, телевидение и газеты только об этом и говорили. Мы решили к ноябрю открыть в Доме учёных выставку революционного плаката, взяв за основу замечательные плакаты Эль Лисицкого. Но самым удивительным было то, что он задумал организовать выставку Марка Шагала. Он сказал мне, что пишет ему письмо. У меня были большие сомнения на этот счёт. Не в том, что Шагал не согласится, а в том, что эту выставку разрешат власти.
- По-моему, ты преувеличиваешь наши возможности, - сказал я ему.
- Я верю в возможности академика Лаврентьева, - ответил он.
Несмотря на присущую ему практичность, он был мечтателем, и мне это импонировало. Я не отношусь к числу тех людей, кто на корню пресекает инициативы. Теперь, раздумывая над этим, полагаю, что Михаил Янович видел это и знал. А уж если он что-либо задумывал, он был неистощим на выдумки и неожиданные ходы, лишь бы добиться цели.
Я и не очень его отговаривал. Уж очень захватывающей была эта мечта - выставить Шагала. Потом я неоднократно заново проживал этот разговор. Если бы я всё же отговорил его тогда, не сидеть бы ему 8 лет в лагерях.
Но мы тогда об этом и не думали. У нас тогда выросли крылья, и мы пробовали их, взмахивая им и подпрыгивая, чтобы каждый раз взлетать всё выше и выше. И каждый раз эти прыжки-полёты удавались нам, и мы думали, что так будет всегда.
Взлетать каждый раз хоть немного повыше, чем в прошлый, - это была моя теория, я её не раз в минуты откровения излпгпл моим близким друзьям, и я полагал, что постепенно будет становиться всё лучше и лучше, если все, от кого это зависит, будут сдвигать наше проснувшееся общество к заветной свободе. Я полагал, что ещё не настал тот предел, до которого всё нам будет сходить с рук, если мы не будем действовать резко, не будем допускать ошибок.
Мы не были против советской власти и всё ещё верили в возможность построения коммунизма. Но мы хотели принимать участие пусть не в управлении, а хотя бы в дискуссиях на тему, правильные ли мы делаем шаги. И мы не требовали изменить идеологию или политику. Мы хотели, чтобы идеология стала более терпимой, допускала разные мнения. Мы не хотели равняться на мнение экскаваторщика, писавшего в своё время в газету, что он готов вычерпать из лужи, как лягушку, Пастернака. Нам нужен был свежий воздух, и Академгородок стал самым подходящим местом, где этот воздух появлялся. Куда его можно было доставить, зная, что им здесь будут дышать. Где его можно было вырабатывать, привлекая задыхающихся людей из столиц, где его уже не оставалась. Мы не думали, что скоро и у нас станет трудно дышать. Пока что, мы были в эйфории.
Начало 1967 года ничего плохого не предвещало. Напротив, Володя Немировский задумал провести в Академгородке праздник, какого никогда прежде здесь не было, ни по размаху, ни по содержанию. Он задумал масленицу. И начал её готовить. К этому было привлечено много людей - весь актив Дома Культуры «Академия» - Борис Половников (сценарий), Юрий Кононенко (оформление), артисты театра-студии … (роли). Он привлёк актив Институтов СОАН, у них были собственные сценарии. Он собирался арендовать лошадей, чтобы по улицам ездили тройки с санями. Он задумал построить праздничные киоски и договорился о торговле в них блинами со всевозможной начинкой, квасом и другими напитками, какими-то давно забытыми яствами.
Праздник масленицы уходит корнями в языческие времена, - проводы зимы и встреча весны. И он так и был задуман. Он и не мог в те времена напоминать о христианских традициях, поскольку тогда бы его не разрешили власти. Но он сохранял многое из дореволюционных ежегодных празднеств. А тогда он отмечался повсеместно. Главными традиционными атрибутами народного празднования Масленицы в России всегда были блины. И обязательное чучело Масленицы, которое потом сжигалось. И всевозможные забавы и демонстрация ловкости и силы. И катание на санях. И непременно гулянье и веселье.
Но был и некий скрытый смысл в возрождении масленицы в стране. Масленица всегда была символом уничтожения всего старого, дряхлого, обветшавшего, с тем, чтобы освободить место для нового, молодого, лучшего. Праздник был намечен на 19 марта.
В Театре-студии Арнольда Пономаренко шли интенсивные репетиции «Бориса Годунова», и Любочка после работы два раза в неделю мчалась в ДК «Юность». Она не очень хорошо чувствовала себя после операции. Лучше, чем раньше, но всё же - не совсем здоровой. Она старалась не думать об этом, преодолевая постоянное недомогание и боль.
В Институте катализа Любочка с нового года работала в лаборатории молодого талантливого учёного Гены Коловертнова. Который, с одной стороны, обладал огромной эрудицией, а с другой, - фонтанировал плодотворными идеями, за что сам был высоко ценим академиком Боресковым, директором Института.
Любочка давно хотела работать вместе с ним, но это было невозможно, пока он не защитил кандидатскую диссертацию. С нового года ему дали лабораторию.
Гена принял Любочку старшим лаборантом и вскоре оценил её знания и способности, а у неё была весьма хорошая голова и золотые руки, и был ею очень доволен, даже поговаривал о том, чтобы дать ей отдельную тему по разработке какого-то катализатора. Любочка шла на работу, как на праздник, а возвращалась окрылённой, и её рассказы о необыкновенном человеке и блестящем учёном я слышал от неё практически каждый день.
Аресты в Москве
В январе 1967 года начались аресты людей, распространявших материалы о судебном процессе над Даниэлем и Синявским. Сначала арестовали Юрия Галанскова, который был другом Александра Гинзбурга, составителя машинописного альманаха “Феникс-66”. Была арестована и машинистка Вера Лашкова, печатавшая этот бюллетень, а также А. Добровольский, знакомый Галанскова и Гинзбурга.
На фотографиях слева направо: Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алексей Добровольский и Вера Лашкова
В их защиту 23 января прошёл митинг на Пушкинской площади в Москве, на котором задержали нескольких его участников. В тот же день арестовали и Александра Гинзбурга.
Продолжение следует
Начало книги см. главы:
Академгородок, 1959 (посты 1- 20),
Академгородок, 1960 (посты 1- 12),
Академгородок, 1961 (посты 1- 29),
Академгородок, 1962 (посты 1- 19),
Академгородок, 1963 (посты 1- 2 9),
Академгородок, 1964 (посты 1- 42),
Академгородок, 1965 (посты 1 - 62).
Академгородок, 1966 (посты 1 - 51).
1967 год начался, как обычно, с того, что Государственная комиссия по приёмке в эксплуатацию жилых домов, набравшая темп работы в конце прошлого года, никак не могла его сбавить и в новом году. Приёмка домов по плану 1966 года продолжалась чуть не до 15 января. Дома сдавались в основном в микрорайоне Б и в микрорайоне В в районе улиц Весенней и Цветного проезда. Кроме того, было закончено строительство крупноблочных домов в микрорайоне В по Морскому проспекту. Пожалуй, такое количество домов в Академгородке не сдавалось никогда. Одновременно было построено несколько детских садов и яслей, и очереди в них сократились почти до нуля. Неуёмный главный инженер УКСа Анатолий Сергеевич Ладинский начал высказываться по этому поводу так: «Я же говорил, что мы запроектировали достаточное их количество, теперь они скоро начнут пустовать».
Мы привыкли к очередям в стране. К дефициту товаров. Привыкли стоять в очередях в магазинах. А уж когда «выбрасывали» дефицит, очереди становились километровыми. Привыкли к очередям на квартиры. В детские учреждения. Записывались в очередь на холодильник и стиральную машину. На автомобили стояли в очереди по многу лет. Без очереди уже и жизни не представляли. Школы работали в две, а то и в три смены. Их строительство никогда не успевало за ростом числа школьников. Если вдруг очередь сокращалась, искали причину почему. Это считалось неправильным. Если оказывалось, что очереди нет, значит, что-то было неправильно запланировано. Так что, в наших глазах социализм с его плановой системой всегда сопровождался наличием очередей. Заводы тоже работали в две, а то и в три смены. Недогруженных заводов быть не могло. Во все присутственные места были очереди: где больше, где меньше, но обязательно были. Кстати, и теперь ещё надо стоять в очередях там, где вращается маховик государственной власти: в военкоматах и налоговых органах, в отделениях пенсионного фонда, и судах, в БТИ и автоинспекции…
Мы везде, где это было можно, изживали очереди и третьи (а то и вторые) смены. Но объяснить, что отсутствие очередей - норма жизни, таким людям, как Ладинский, было невозможно. Они мыслили не нормами удобства для людей, а нормами выгоды, рентабельности. Хотя рентабельность таких учреждений зашкаливала.
Было сдано здание ППО в микрорайоне Б, и туда переехала из квартиры профсоюзная библиотека. Софья Яковлевна Колотова, бессменная заведующая нашей библиотекой была счастлива.
- Наконец-то я дожила до самого счастливого дня в моей жизни, - говорила она со слезами на глазах.
Заканчивалось строительство здания КЮТа. Мы с Игорем Рышковым почти каждый день обсуждали его структуру, - какие лаборатории должны быть в его составе. Продумывали, каким оборудованием их начинить. Многое доставали в Институтах, которые, как правило, рады были с нами поделиться. Мы ещё и ещё раз рассматривали планировку каждой лаборатории, вносили изменения. Вчитывались в списки инвентаря и материалов. Институты отдавали нам отходы своих мастерских, и они были буквально золотыми россыпями. Чего там только не было, - и всё даром.
Игорь Фёдорович Рышков смотрел на меня своими добрыми глазами, казавшимися очень большими из-за толстых линз в очках, и как-то признался: «Мне так здесь хорошо! Я такой счастливый, что работаю здесь. Никогда не думал, что всё это богатство само будет плыть мне в руки
В 1967 году по нашей просьбе нам увеличили число ставок преподавателей, так что теперь нам не о чем было в этом вопросе беспокоиться. А преподавать в КЮТе желали многие, так что мы могли даже выбирать. Игорь Фёдорович был мастер по подбору кадров. Он находил таких же самоотверженных и немного чудаковатых людей, помешанных на создании моделей машин, приборов и ещё, бог знает, чего, но что страшно нравилось детям, привлекало их. И не просто привлекало, а завлекало, засасывало. И многие из них сохраняли эту фантастическую страсть к созиданию на всю жизнь. В то же время наши преподаватели смотрели, чтобы дети учились в школе хорошо. Дети знали, что плохие отметки в школе станут препятствием для их занятий в КЮТе.
Я знал, что происходит в каждом кружке, в каждой секции, сколько детей ходят в тот или иной кружок, клуб или секцию, чем занимаются. Хорош ли там преподаватель. Нравится ли там детям. Нравится ли родители тем, что дети ходят туда. Я сейчас говорю не только о КЮТе, но о работе с детьми вообще. В том числе и в детском секторе ДК «Академия», и в Отделе спорта ОКП. Знал, потому что интересовался, потому что мне это было небезразлично.
Я напомню, что постоянно держал в голове три задачи, которые я решал на протяжении многих лет: физическое развитие детей (спортивные секции), техническое творчество (или натуралистическое воспитание - окунуться в мир природы, чтобы познать её тайны и научится понимать её язык) и эстетическое (музыкальное, художественное, театральное) воспитание.
Эти задачи я поставил перед собой ещё в 1961 году, выступая в Академгородке вместе с член-корр. А.А. Ляпуновым на совещании детских работников СОАН. Это моё выступление было опубликовано в газете «Вечерний Новосибирск», и мне тогда показалось, что немногие мне поверили, что всё это у нас будет. По-моему, тогда многие посчитали меня фантазёром. Но вот же всё сбылось. Все задачи, поставленные тогда, были к этому времени решены. Я, правда, считал, что сделано не всё, что необходимо для всестороннего развития детей.
У меня было несколько очень трудных задач, над которыми я постоянно размышлял, рассматривал варианты решения, придумывал новые.
Предстояло решить вопрос с постоянным размещением детской музыкальной школы и Дома пионеров. Я уже несколько месяцев обдумывал варианты строительства.
Следовало подумать и о Доме молодёжи. Успех «Интеграла», работавшего в здании столовой, окрылял. Пора было ему ещё раз перебираться в более просторное помещение. Тем более, что, видимо, надо было его строить, а ещё следовало решить, каким путём. Просто так, как дом молодёжи, можно было построить, только получив решение правительства. Это было практически невозможно. Надо было придумать какой-нибудь обходной манёвр. Да и строительство - дело небыстрое. Если удастся найти приемлемое решение в 1967, - окончание строительства, в лучшем случае, можно было ожидать в 1970-1971 гг., а то и позже.
Мне хотелось построить и настоящий Дом культуры - большой комплекс, в котором нашлось бы место любому жителю Академгородка, были бы удовлетворены любые интересы.
Мне бы хотелось увидеть большой стадион с трибунами, Дом физкультуры с несколькими спортивными залами и залами здоровья. В залах здоровья должны были заниматься не спортсмены, а взрослые люди и не ради спортивных достижений, а для поддержания здоровья.
Как показала в скором времени жизнь, - эти мечты и планы оказались пустыми. В Объединённый комитет профсоюза пришли новые руководители, и эти вопросы их не интересовали.
Володя Немировский был поглощён планами использования Большого зала Дома учёных. Будучи одновременно и директором ДК «Академия», и директором Дома учёных, он стал центром притяжения всех, кто был в Академгородке связан с культурой во всей её многоплановости и многогранности. Обладая мощным интеллектом и незаурядными организаторскими способностями, он каким-то чудом успевал сделать всё, что требовалось, к нужному времени. С каждым, кто хотел, поговорить, - говорил. Просьбу любого, даже невыполнимую, - выполнял. Всё, что он делал, чего бы ни касался, было озарено каким-то внутренним светом. С каким бы вопросом к нему ни приходили, Немировский относился как значительному. И через пару минут, каждый понимал, что этот вопрос, действительно, является ключевым или может стать таким.
Своим бархатным голосом с неповторимыми оттенками, слегка заикаясь, он обволакивал собеседника, а его порой рубленые афористические фразы были предельно точны. Точны настолько, что если кто-то раньше собирался спорить, теперь просто прекращал даже попытки.
Его работа была настолько плодотворной, что я, несмотря на понятное беспокойство, даже прощал ему запойные срывы, которые, к сожалению, возникали всё чаще. Их причина мне осталась неизвестной, да я и не очень доискивался до неё. Пару раз я с ним говорил об этом. Говорил в лицо, что он может всех нас крепко подвести. Он в таких случаях молчал, понурив голову, и изредка бормотал что-то себе под нос. И обещаний никаких не давал.
В состоянии опьянения он до поры, до времени контролировал своё поведение во всём, кроме одного, - не мог остановиться и перестать пить. В таком состоянии он приходил к нам домой не один раз. Иногда я был дома, обычно это было часов в 10-11 вечера, иногда я был в командировке, и дверь ему открывала Любочка.
Как правило, он просил выпить, но мы ему не давали и укладывали спать, хотя он обычно долго не мог угомониться и звал меня куда-то. Однажды я решил пойти с ним, чтобы посмотреть, куда он меня зовёт. Сначала он привёл меня к какому-то дому, где его не приняли, сказав, ято они уже спят. Потом он привёл к дому Гали Ивановой. В комнате, которую она занимала, было много народу. Пели песни под гитару. Немировский спросил вина, но его не было. Тогда он присел куда-то в уголок и молча слушал.
Один раз, - как рассказывала Любочка, Немировский пришёл поздно вечером, а из одежды на нём были одни плавки. Где он оставил свою одежду он не понял. Выпить, как и всегда, она ему не дала. С трудом уложила спать на диван. Утром рано, пока ещё он не проснулся, она сходила к Толе Бурштейну в соседний дом и попросила какую-нибудь мужскую одежду. Разумеется, у Бурштейна размер одежды был меньше, чем у Немировского. Оставив дома одежду, завтрак и 100 грамм опохмелиться, она ушла на работу. Когда вечером она пришла домой, на столе лежала записка:
- Вам и всем Вашим друзьям полы мыть буду, и тем буду счастлив!
Володю было не остановить, - это я понимал тогда, понимаю и сейчас. И всё же, даже сегодня, когда я вспоминаю эти эпизоды и делаю их достоянием любого, кто прочтёт эти строки, я испытываю чувство грусти оттого, что не сумел спасти от самого себя этого удивительного человека с огромной душой, пожар в которой он заливал алкоголем.
Михаил Янович Макаренко провёл выставку Лазаря Эль Лисицкого в январе, а в марте-апреле должен был выставить работы Дмитрия Гриневича. На весну же или на осень он планировал провести первую персональную выставку Павла Филонова.
Не следовало забывать, что это был год пятидесятилетия Октябрьской революции. Об этом трудно было забыть, поскольку радио, телевидение и газеты только об этом и говорили. Мы решили к ноябрю открыть в Доме учёных выставку революционного плаката, взяв за основу замечательные плакаты Эль Лисицкого. Но самым удивительным было то, что он задумал организовать выставку Марка Шагала. Он сказал мне, что пишет ему письмо. У меня были большие сомнения на этот счёт. Не в том, что Шагал не согласится, а в том, что эту выставку разрешат власти.
- По-моему, ты преувеличиваешь наши возможности, - сказал я ему.
- Я верю в возможности академика Лаврентьева, - ответил он.
Несмотря на присущую ему практичность, он был мечтателем, и мне это импонировало. Я не отношусь к числу тех людей, кто на корню пресекает инициативы. Теперь, раздумывая над этим, полагаю, что Михаил Янович видел это и знал. А уж если он что-либо задумывал, он был неистощим на выдумки и неожиданные ходы, лишь бы добиться цели.
Я и не очень его отговаривал. Уж очень захватывающей была эта мечта - выставить Шагала. Потом я неоднократно заново проживал этот разговор. Если бы я всё же отговорил его тогда, не сидеть бы ему 8 лет в лагерях.
Но мы тогда об этом и не думали. У нас тогда выросли крылья, и мы пробовали их, взмахивая им и подпрыгивая, чтобы каждый раз взлетать всё выше и выше. И каждый раз эти прыжки-полёты удавались нам, и мы думали, что так будет всегда.
Взлетать каждый раз хоть немного повыше, чем в прошлый, - это была моя теория, я её не раз в минуты откровения излпгпл моим близким друзьям, и я полагал, что постепенно будет становиться всё лучше и лучше, если все, от кого это зависит, будут сдвигать наше проснувшееся общество к заветной свободе. Я полагал, что ещё не настал тот предел, до которого всё нам будет сходить с рук, если мы не будем действовать резко, не будем допускать ошибок.
Мы не были против советской власти и всё ещё верили в возможность построения коммунизма. Но мы хотели принимать участие пусть не в управлении, а хотя бы в дискуссиях на тему, правильные ли мы делаем шаги. И мы не требовали изменить идеологию или политику. Мы хотели, чтобы идеология стала более терпимой, допускала разные мнения. Мы не хотели равняться на мнение экскаваторщика, писавшего в своё время в газету, что он готов вычерпать из лужи, как лягушку, Пастернака. Нам нужен был свежий воздух, и Академгородок стал самым подходящим местом, где этот воздух появлялся. Куда его можно было доставить, зная, что им здесь будут дышать. Где его можно было вырабатывать, привлекая задыхающихся людей из столиц, где его уже не оставалась. Мы не думали, что скоро и у нас станет трудно дышать. Пока что, мы были в эйфории.
Начало 1967 года ничего плохого не предвещало. Напротив, Володя Немировский задумал провести в Академгородке праздник, какого никогда прежде здесь не было, ни по размаху, ни по содержанию. Он задумал масленицу. И начал её готовить. К этому было привлечено много людей - весь актив Дома Культуры «Академия» - Борис Половников (сценарий), Юрий Кононенко (оформление), артисты театра-студии … (роли). Он привлёк актив Институтов СОАН, у них были собственные сценарии. Он собирался арендовать лошадей, чтобы по улицам ездили тройки с санями. Он задумал построить праздничные киоски и договорился о торговле в них блинами со всевозможной начинкой, квасом и другими напитками, какими-то давно забытыми яствами.
Праздник масленицы уходит корнями в языческие времена, - проводы зимы и встреча весны. И он так и был задуман. Он и не мог в те времена напоминать о христианских традициях, поскольку тогда бы его не разрешили власти. Но он сохранял многое из дореволюционных ежегодных празднеств. А тогда он отмечался повсеместно. Главными традиционными атрибутами народного празднования Масленицы в России всегда были блины. И обязательное чучело Масленицы, которое потом сжигалось. И всевозможные забавы и демонстрация ловкости и силы. И катание на санях. И непременно гулянье и веселье.
Но был и некий скрытый смысл в возрождении масленицы в стране. Масленица всегда была символом уничтожения всего старого, дряхлого, обветшавшего, с тем, чтобы освободить место для нового, молодого, лучшего. Праздник был намечен на 19 марта.
В Театре-студии Арнольда Пономаренко шли интенсивные репетиции «Бориса Годунова», и Любочка после работы два раза в неделю мчалась в ДК «Юность». Она не очень хорошо чувствовала себя после операции. Лучше, чем раньше, но всё же - не совсем здоровой. Она старалась не думать об этом, преодолевая постоянное недомогание и боль.
В Институте катализа Любочка с нового года работала в лаборатории молодого талантливого учёного Гены Коловертнова. Который, с одной стороны, обладал огромной эрудицией, а с другой, - фонтанировал плодотворными идеями, за что сам был высоко ценим академиком Боресковым, директором Института.
Любочка давно хотела работать вместе с ним, но это было невозможно, пока он не защитил кандидатскую диссертацию. С нового года ему дали лабораторию.
Гена принял Любочку старшим лаборантом и вскоре оценил её знания и способности, а у неё была весьма хорошая голова и золотые руки, и был ею очень доволен, даже поговаривал о том, чтобы дать ей отдельную тему по разработке какого-то катализатора. Любочка шла на работу, как на праздник, а возвращалась окрылённой, и её рассказы о необыкновенном человеке и блестящем учёном я слышал от неё практически каждый день.
Аресты в Москве
В январе 1967 года начались аресты людей, распространявших материалы о судебном процессе над Даниэлем и Синявским. Сначала арестовали Юрия Галанскова, который был другом Александра Гинзбурга, составителя машинописного альманаха “Феникс-66”. Была арестована и машинистка Вера Лашкова, печатавшая этот бюллетень, а также А. Добровольский, знакомый Галанскова и Гинзбурга.
На фотографиях слева направо: Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алексей Добровольский и Вера Лашкова
В их защиту 23 января прошёл митинг на Пушкинской площади в Москве, на котором задержали нескольких его участников. В тот же день арестовали и Александра Гинзбурга.
Продолжение следует