Академгородок, 1965. Пост 3. Картинная галерея. А.С.Жигалко. М.Я.Макаренко
Продолжение главы: Академгородок, 1965.
Начало см. посты 1, 2.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961, 1962, 1963 и 1964 гг.
картины в подарок
После какого-то очередного заседания Президиума ОКП в кабинете остались зам. председателя СО АН Лев Георгиевич Лавров и Начальник Медсанотдела СО АН Нина Владимировна Чепурная. Они рассказали мне, что во время командировки в Москву к ним обратился художник-коллекционер картин Жигалко. По их словам он всю свою жизнь собирал картины русских мастеров живописи, а теперь на старости лет, хочет передать свою коллекцию какому-либо солидному учреждению для создания галереи. Поэтому он обратился в Академию наук СССР, а там указали на Сибирское отделение, где как раз строится Дом ученых. Жигалко оставил номер своего домашнего телефона, и они позвонили ему. На следующий день они были у него дома, где в двух небольших комнатах собственного дома Жигалко увидели огромное количество картин, разбросанных как попало так что ступить на пол было негде.
Жигалко сказал им, что у него есть доверенное лицо, которое может обговорить с уполномоченным представителем Академии все условия, которые он, Жигалко, намерен поставить как даритель перед принимающей стороной.
По словам Л.Г.Лаврова, он немедленно созвонился с академиком Лаврентьевым, но тот сказал, что Президиум СО АН этим заниматься не будет, а вот «если профсоюз, Качан за это возьмется, он не станет возражать».
Я последние слова поместил в кавычки, потому что запомнил их. По-моему, Лаврентьев никогда не называл меня по имени-отчеству. То ли ему трудно было выговорить «Михаил Самуилович», то ли я был по его понятию слишком молод... Несколько раз, да и то в самые первые годы он называл меня Мишей, а по фамилии называл постоянно. Я знал еще с первой встречи, что эту фамилию, как потом оказалось, фамилию своего учителя, профессора МГУ, он почему-то знает хорошо. Еще чаще мою фамилию он ставил в те годы после слова «профсоюз».
Я внимательно выслушал. Оба говорили очень эмоционально. Можно себе представить, как я-то радовался. Переводя взгляд с лица одного из рассказчиков на лицо другого, я ждал новой информации, и они продолжали говорить и говорить. Конечно, они не могли сказать мне, картины каких мастеров были в коллекции, в каком состоянии были работы. Из условий, которые выставлял Жигалко, они запомнили только, что коллекцию нельзя делить, что картины нельзя передавать (или продавать) в другие руки, что должна быть организована постоянная экспозиция картин.
- Вам надо поехать в Москву, Михаил Самуилович, и самому решить все вопросы приема коллекции.
- Я поеду в ближайшие дни, - сказал я сдержанно.
Внешне я был сдержан, но радость переполняла меня. Моя сдержанность не была случайной. Я понимал, что профсоюзная организация СО АН не может содержать картинную галерею. Картины должны быть приняты на баланс Управлением делами СО АН. Галерея должна быть создана при Доме ученых и содержаться за счет бюджета СО АН. Разговор на эту тему с Л.Г. Лавровым у меня состоялся на следующий день. До этого разговора я переговорил и с председателем Обкома профсоюза работников высшей школы и научных учреждений Купчинским и с председателем Облсовпрофа. Даже позвонил в ВЦСПС. Они подтвердили, что все картины должны находиться на балансе учреждения (то-есть, Управления делами СО АН), но штатную единицу председателя картинной галереи могут выделить где-нибудь через полгода-год.
Л.Г.Лавров конечно посетовал, что все это приходит к нам в январе, когда все сметы свёрстаны, а штатные расписания утверждены, но пообещал что-нибудь придумать.
В тот период времени я еще не знал, есть ли среди ученых Академгородка коллекционеры или хотя бы просто любители живописи. Так что и посоветоваться мне было не с кем.
Я был тогда весьма далек от живописи. В нашей семье никто ей не увлекался, среди моих многочисленных дядей и тётей художников не было. Разумеется, я не раз и не два был в Эрмитаже, Русском музее и других музеях или учреждениях Ленинграда, где экспонировались замечательные произведения искусства, в Третьяковской галерее и Пушкинском музее в Москве, в Картинной галерее Новосибирска, был на всех немногочисленных выставках, которые можно было увидеть в те времена. И меня тянуло к живописи, картины волновали меня. Помню, на выставке Пикассо в Ленинграде мы с Любочкой тогда впервые встретились с работами этого художника. А до этой выставки мы не знали ни импрессионистов, ни сюрреалистов, ни представителей абстрактного искусства. Тогда Пикассо пробудил во мне интерес к современной живописи. Хотя, безусловно, я был поначалу просто ошеломлен, увидев его работы. Я был совершенно не готов к встрече с таким искусством. Мы с Любочкой покупали дорогостоящие альбомы, которые начали издаваться (впрочем, тогда они еще не были столь дороги, как впоследствии), начали знакомиться с великими мастерами, фамилии которых до того были, увы, нам неизвестны.
дома у Александра Семеновича Жигалко
В условленное время вечером я вошел в деревянный домик, на одной из старых улиц Москвы, где жил Жигалко. Не открывая дверь, он долго удостоверялся в том, что пришел к нему именно тот человек, который звонил. Спрашивал и переспрашивал, по чьей я рекомендации пришел к нему и по какому вопросу. Потом еще раз спросил фамилию и имя отчество, откуда я приехал и зачем.
Наконец, дверь приоткрылась. Короткая цепочка не давала ей открыться больше, и в образовавшуюся щель на меня долго и испытующе смотрели. Нет, не смотрели, а разглядывали.
- Как, говорите Вас зовут?
Все же цепочка была сброшена, и я вошел в дом. Действительно комнаты были захламлены, если так можно сказать о картинах, которые в рамах и без оных были повсюду - в аккуратных и неаккуратных стопках и просто лежали отдельно. Стояли на подрамниках и прислоненные к стенам, к ножкам стола и стульев. Некоторые картины висели на стенах, и, естественно, на них я и начал посматривать. Не смотреть, а именно посматривать, потому что между Жигалко и мною постепенно стал завязываться разговор.
Разумеется, я не помню его дословно, но смысл его запомнил хорошо. Жигалко говорил, примерно, следующее:
Что он всю жизнь рисовал сам и все деньги, которые зарабатывал, тратил на картины русских художников. Что у него уникальная коллекция. Что в коллекции есть лучшие из лучших произведения живописи. Что ему жалко с ними расставаться, но он уже стар, и ему не хочется, чтобы его драгоценная коллекция, которую он собирал в течение всей его жизни, была раздроблена и разошлась по многим людям. Он хочет, чтобы она существовала как единое целое и радовала людей.
Он говорил и говорил, а я не хотел его останавливать, потому что боялся спугнуть его неосторожным замечанием.
Когда он замолчал и испытующе посмотрел на меня, я сказал, что Сибирское отделение Академии наук это как раз та солидная организация, лучше которой не найти. Что у нас только что сдан Дом ученых, где его коллекция будет выставлена. Дом ученых - это современное здание, где могут быть обеспечены все условия для сохранности картин и их экспозиции. Что к нам ездит весь мир, и его коллекция вскоре будет известна во всех странах. И не только коллекция, но и имя ее дарителя.
Я откровенно льстил ему, но, по-моему, именно это ему и хотелось услышать.
Раздался звонок. Жигалко вышел в сени, окинув меня напоследок испытующим взглядом. Он оставлял меня хоть и ненадолго, но одного в комнате, где лежали картины. А вдруг я... Мне показалось, что его мысли были именно такими.
Он отсутствовал минуты три. Видимо, он что-то рассказывал пришедшему. Я не слышал, о чем они говорили, потому что дверь была плотно прикрыта. Наконец, они оба зашли. Вновь пришедший был молодым человеком, немного постарше меня. Погрузнее. Невысокого роста. Он широко улыбался и сразу направился ко мне протягивая руку:
- Михаил Янович Макаренко, - представился он.
А Жигалко тут же добавил:
- Я не успел сказать Вам, Михаил Янович будет моим доверенным лицом.
Жигалко продолжал говорить, что пока не оформлены все документы на дарение и пока не будут официально приняты все его условия, коллекция находится в его полной собственности.
Михаил Янович спросил, какие у меня полномочия. У меня на руках была бумага, подписанная Л.Г.Лавровым, как зам.председателя СО АН и мною, как Председателем ОКП СОАН, что я обладаю всеми полномочиями на заключение договора дарения коллекции произведений искусства Александра Семеновича Жигалко Сибирскому отделению АН СССР.
Бумагу внимательно изучил сначала Жигалко, потом Макаренко, потом снова Жигалко. Видимо, она их удовлетворила.
Я, в свою очередь, спросил, подготовлен ли у них договор дарения и записаны ли условия, которые они хотят включить в договор. Оказалось, что пока нет ни того, ни другого, но через два-три дня они будут готовы представить их мне на рассмотрение.
Мне начали показывать картины. Знакомые мне имена передвижников и других русских художников попадались нечасто, а вот картины самого Жигалко были в изобилии. Правда, они на меня не произвели впечатления. Я, правда, спросил, на всякий случай будет ли нам дариться коллекция или только Ваши картины, Александр Семенович.
- Конечно, вся коллекция, - ответил он.
Мы договорились вновь встретиться через два-три дня. Я оставил ему номер моего телефона в гостинице.
Выходили мы из дома вместе с Макаренко. Он сразу сказал мне, что у Жигалко есть с десяток полтора неплохих работ в коллекции.
Я с некоторым удивлением посмотрел на него.
- Ну, хорошо, пусть пять десятков наберется со скрипом. Но он Вам хочет передать несколько сот работ, и я пока не знаю, что именно. В первую очередь, он хочет передать Вам 123 свои картины. Это барахляные работы, которые ничего не стоят. Приезжайте ко мне домой завтра, - мы можем поговорить подробнее.
Было уже поздно, и мы расстались. По дороге я думал о том, что доверенное лицо художника Жигалко - Макаренко Михаил Янович - далеко не из тех, кому можно доверять вести дела. И он совсем не человек Жигалко, а сам по себе.
Дома у Михаила Яновича Макаренко (Хершковича)
Я вошел в какую-то сильно захламленную квартиру и в темном коридоре пробирался мимо каких-то громоздких предметов, выпиравших то слева, то справа. Я натыкался на их острые углы, прикрытые серыми простынями. Пару раз я споткнулся о вещи, лежавшие на полу. Оказывается, через них надо было перешагивать. Наконец Михаил Янович открыл дверь, и мы оказались в комнате с двумя окнами, выходящими в колодец двора. В середине комнаты за столом сидел молодой человек, который назвал себя Славой.
- Мой сын, - сказал Михаил Янович.
- Вроде, великоват для сына, - подумал я, - но тут же забыл о Славе. В дальнейших разговорах он не участвовал, а ушел в один из углов и занялся там каким-то делом.
А Михаил Янович обратил мое внимание на картины, которые висели по стенам. В комнате было темновато, и мы подошли поближе.
Картин было немного, шесть или семь, но это, действительно были работы русских и зарубежных мастеров, и каждая привлекала внимание. Я обратил внимание на работу Петрова-Водкина. Пригляделся внимательнее. Это не прошло мимо внимания Макаренко. Он посмотрел на меня с некоторой гордостью.
- Да, это Петров-Водкин. Как видите, я тоже коллекционирую картины. У меня их немного, но барахла нет. Жигалко же покупал все подряд, кроме авангардистов. Он не очень разбирается в живописи, и ему было все-равно, что покупать, - лишь бы купить. Он понимал, что нужно покупать хорошую живопись, но на известные имена у него денег не было, а отобрать картины талантливой молодежи он не умел, - покупал все подряд, на что денег хватало. Поэтому хорошие работы в его коллекции встречаются редко. Я видел все картины, эскизы, наброски, скульптуры, - все, что у него есть. Из русских я видел Крамского, Васнецова, Левитана, Айвазовского, а из зарубежных - работу одного голландского мастера. Но Вы не найдете никаких работ русских авангардистов - ни ранних, ни поздних. Он их не понимал и не покупал. У него нет ни Кандинского, ни Малевича, ни Шагала. Вообще никого.
- Вы ругаете его коллекцию. Какова Ваша цель? Вы не советуете принимать его дар?
- Нет-нет, я не это имею в виду. Коллекцию я Вам советую принять. Но она станет не основой Картинной галереи Академгородка, а ее началом. Пусковым механизмом. Как только пройдет первая выставка, в Академгородке захотят выставляться многие. Будут дарить свои картины. Вот тогда и будет создаваться фонд настоящей Картинной галереи.
Я слушал его с интересом. Я и сам вчера понял, что из картин Жигалко создать «Третьяковскую галерею» не удастся. Макаренко будто прочитал мои мысли:
Он мечтает о картинной галерее его имени, поэтому и ставит одним из условий - неделимость его коллекции. Взять не качеством, так количеством. Чтобы все работы были в постоянной экспозиции, и у каждой табличка «Из коллекции художника А.С.Жигалко», а на 123-х табличках к его собственным картинам чтобы было написано ее название, год и «Художник А.С.Жигалко». Но он верит, что когда-нибудь он будет признанным художником, и его работы будут ценить. Я не разубеждаю старика, - он живет этим.
- В чем он видит Вашу роль доверенного лица?
- Мы с ним не один раз и очень подробно говорили об этом. Ну, во-первых, подготовить Договор дарения. Он практически готов уже. Во-вторых, подготовить картины к отправке и отправить их. В третьих, принять их в Новосибирске и там сдать их Вам, подписав Акт. Ну и, в четвертых, он будет просить Вас (это уже я убедил его в этом), чтобы я участвовал в подготовке экспозиции картин в Академгородке. Сам он сумеет только приехать на открытие. И то, как будет себя чувствовать. Он прихварывает.
Всё было вполне понятно и разумно. Я понимал, что принимать нужно будет всё. Что хороших картин будет мало. Что от Макаренко может быть на первых порах реальная помощь. Что нужно будет вырабатывать политику в проведении выставок картин, и здесь нужна помощь специалистов. Но это в будущем. А сейчас нужно соглашаться на все условия Жигалко и побольше узнать о Михаиле Яновиче, хотя бы от него самого.
- Как Вы стали коллекционером? - спросил я.
- О, это длинный разговор. Далеко не сразу. Я ведь родился не в СССР, а в Румынии. Ребенком попал в СССР. Мне было восемь лет. Убежал из дома, а туда пришли советские войска. Потом война. Воспитывался в детдоме. Потом где только ни работал. Но мне повезло, - один художник-коллекционер, у которого я работал, научил меня понимать живопись- и старую, и новую, и мастеров ренессанса и авангард. Потом я женился, взял фамилию жены Макаренко. Жить с этой фамилией в СССР лучше, чем с той, что я унаследовал от родителей - Хершкович.
Он испытующе посмотрел на меня., но я и ухом не повел. Я слушал. Очень внимательно слушал.
- Потом я поступил в ЛГУ, но закончить мне не дали. Мы с тестем, он священник, строоили дом в пригороде, и со мной начали разбираться, на какие доходы я его строю. Пока разбирались, меня исключили из университета. Но дело закончилось ничем, - меня полностью оправдали.
- Ну да, - сказал я, - какие доходы у бедного студента?
- Но у меня, на самом деле, были кой-какие деньги, - ведь я уже начал коллекционировать картины и довольно успешно. Но не мог же я им сказать, что я покупаю и продаю картины, - покупаю дешевле, продаю дороже.
Он глядел мне в глаза мягкой, доброй и наивно-детской улыбкой, и я понял, что он берет меня в союзники, рассчитывая, что я понимаю всё, что он говорит, и принимаю на веру все его слова, все его доводы. Для меня же как раз весь этот мир купли-продажи назывался спекуляцией, исключение из университета было жизненной катастрофой, а следствие по его делу о нетрудовых доходах или еще что-либо такое - просто кошмаром.
И еще один вопрос выскочил у меня совершенно непроизвольно:
- Так Вы крестились?
- Да, сказал он внешне серьезно, но я увидел чертиков в его глазах. - Крестился, это было условие отца моей жены - священника. Кстати, сейчас мы с женой расходимся.
- Вот те на, - подумал я. - Наверняка в детстве получил еврейское воспитание в своей Румынии. Теперь крестился, хотя вижу, что он не верит ни в бога, ни в чёрта. Спекулировал картинами, попал под следствие, а, может быть, и под суд. Да это же Остап Бендер в чистом виде. Только тот был турецким подданным, а этот румынским. Разница невелика. Впрочем, какое мне дело. Это Жигалко берет его своим доверенным лицом, а не я. Лишь бы картины дошли в целости и сохранности.
Всё это промелькнуло в моем мозгу, но внешне я ничего не показал: смотрел ему в глаза и улыбался.
Он не показал мне никаких бумаг. Мы распрощались.
- Я рад, что мы так хорошо поговорили, - сказал Михаил Янович.
- Я тоже рад, - ответил я.
Придя в гостиницу, я долго размышлял над услышанным и решил пока ничего никому не говорить, а посмотреть, как будут развиваться события. Хотя мысль позвонить Гарику Платонову и Льву Георгиевичу Лаврову у меня была.
снова дома у Жигалко
Жигалко позвонил мне вечером и попросил назавтра придти пораньше
- Надо поговорить без посторонних, - сказал он.
«Без посторонних» - это без Михаила Яновича, - подумал я и не удивился.
- Вы, наверное, уже поговорили с Макаренко более подробно? - спросил он меня.
Я не стал отнекиваться, но и содержание разговора не стал передавать.
- Михаил Самуилович! - торжественно начал Жигалко, - Макаренко - это большой мошенник.
Я внимательно смотрел на Жигалко, но не говорил ни слова и не издавал никаких междометий.
- Михаил Самуилович! Я ему не верю.
Я по-прежнему молчал и вопросительно глядел на Жигалко: что ещё он скажет?
- Он ходит по коллекционерам, крадет у них картины и обирает вдов умерших художников, скупая у них картины за бесценок.
- Неужели это правда?
- Истинная правда. Он и у меня украл несколько картин, я их никак не могу найти.
- Вы уверены, Александр Семенович?
- Абсолютно уверен. Вот он придет, - я его спрошу и все ему выскажу. Вы будете свидетелем.
- Вообще-то это для меня будет неприятная сцена, и я бы не желал при ней присутствовать.
- Михаил Самуилович! Я Вас очень прошу остаться. Это очень важно. Я выведу этого мерзавца на чистую воду.
Я уже был не рад, что пришел к Жигалко. Мне нехватало только быть свидетелем разборки. И что мне делать, когда Жигалко уличит Макаренко в краже. Правда, я не понимаю, как можно в этом уличить. Ну нет картины, - это еще не значит, что ее украл Макаренко.
- Как же Вы сделали его своим доверенным лицом?
- Я уже жалею об этом, - сказал Жигалко. Губы у него тряслись.
Пришел Макаренко, деловой и улыбающийся.
Жигалко не подал ему руки и с места в карьер, встав в позу обвинителя, торжественно произнес:
- Михаил Янович! Я не могу найти двух картин, которые мы с Вами смотрели три дня назад.
Он назвал картины и добавил:
- Соблаговолите ответить мне, где они? Я уже два дня не могу их найти. После Вас никто у меня картины не смотрел.
Михаил Янович долго разглядывал Жигалко. Потом посмотрел на меня, как бы призывая меня к вниманию. Потом снова молча стал смотреть на Жигалко. Тот стал нервничать:
- Так Вы заете или нет, где они? - в голосе у него даже появились визгливые нотки.
- Конечно, знаю, - спокойно ответил Макаренко.
- Так сходите за ними и принесите их сюда!
-Хорошо.
Михаил Янович вышел в соседнюю комнату и через две минуты принес обе названные картины. Жигалко оторопело смотрел на него.
- К-к-ак, они б-были в-в-в с-соседней к-к-комнате? - заикаясь пролепетал он.
- Но Вы же их сами отложили, потому что решили не отправлять в Академгородок.
- Да-да, я совершенно забыл об этом, - пробормотал он.
Я вздохнул с облегчением. Присутствовать при такой сцене было очень тяжело.
В тот же вечер мне показали несколько картин, которые должны были уйти к нам в виде дара. Мне пришлось выслушать целую лекцию на тему как надо обращаться с этой «ценной коллекцией», хранить ее, как зеницу ока.
Потом мне зачитали условия, которые должно выполнить Сибирское отделение АН, принимая этот бесценный дар. Самым ценным в них Жигалко считал свои собственные работы, и я удостоился посмотреть некоторые из них.
- Я бы хотел видеть их в постоянной экспозиции. С этими картинами я передаю вам свою жизнь. Все, чем жил и живу.
Макаренко в договоре назначался его полномочным представителем с правом решения всех возникающих вопросов. В договоре не было списка картин, - приложение к договору еще не было составлено. Жигалко всё ещё решал, что отдавать, а что оставить пока себе. Он говорил, что потом передаст нам оставшиеся произведения живописи и другие произведения искусства.
Я слушал и помалкивал, боясь спугнуть нежданно привалившее нам счастье. Передо мной был сварливый старик-художник, желавший увековечить свое имя, пристраивавший свои картины, подозрительный и взбалмошный. А рядом с ним сидел современный Остап Бендер, собиравший свою собственную коллекцию любыми путями, и, как мне тогда казалось, не имевший никаких других ценностей в жизни. Но для меня все это не имело никакого значения. Главное было - получить коллекцию картин для Академгородка и создать Картинную галерею. И вроде, все получалось.
Мы торжественно подписали Договор. Я достал из портфеля бутылку коньяка и закуску из Елисеевского магазина. Жигалко был очень доволен. Макаренко тоже.
А уж обо мне и говорить не приходится.
Продолжение следует
Начало см. посты 1, 2.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961, 1962, 1963 и 1964 гг.
картины в подарок
После какого-то очередного заседания Президиума ОКП в кабинете остались зам. председателя СО АН Лев Георгиевич Лавров и Начальник Медсанотдела СО АН Нина Владимировна Чепурная. Они рассказали мне, что во время командировки в Москву к ним обратился художник-коллекционер картин Жигалко. По их словам он всю свою жизнь собирал картины русских мастеров живописи, а теперь на старости лет, хочет передать свою коллекцию какому-либо солидному учреждению для создания галереи. Поэтому он обратился в Академию наук СССР, а там указали на Сибирское отделение, где как раз строится Дом ученых. Жигалко оставил номер своего домашнего телефона, и они позвонили ему. На следующий день они были у него дома, где в двух небольших комнатах собственного дома Жигалко увидели огромное количество картин, разбросанных как попало так что ступить на пол было негде.
Жигалко сказал им, что у него есть доверенное лицо, которое может обговорить с уполномоченным представителем Академии все условия, которые он, Жигалко, намерен поставить как даритель перед принимающей стороной.
По словам Л.Г.Лаврова, он немедленно созвонился с академиком Лаврентьевым, но тот сказал, что Президиум СО АН этим заниматься не будет, а вот «если профсоюз, Качан за это возьмется, он не станет возражать».
Я последние слова поместил в кавычки, потому что запомнил их. По-моему, Лаврентьев никогда не называл меня по имени-отчеству. То ли ему трудно было выговорить «Михаил Самуилович», то ли я был по его понятию слишком молод... Несколько раз, да и то в самые первые годы он называл меня Мишей, а по фамилии называл постоянно. Я знал еще с первой встречи, что эту фамилию, как потом оказалось, фамилию своего учителя, профессора МГУ, он почему-то знает хорошо. Еще чаще мою фамилию он ставил в те годы после слова «профсоюз».
Я внимательно выслушал. Оба говорили очень эмоционально. Можно себе представить, как я-то радовался. Переводя взгляд с лица одного из рассказчиков на лицо другого, я ждал новой информации, и они продолжали говорить и говорить. Конечно, они не могли сказать мне, картины каких мастеров были в коллекции, в каком состоянии были работы. Из условий, которые выставлял Жигалко, они запомнили только, что коллекцию нельзя делить, что картины нельзя передавать (или продавать) в другие руки, что должна быть организована постоянная экспозиция картин.
- Вам надо поехать в Москву, Михаил Самуилович, и самому решить все вопросы приема коллекции.
- Я поеду в ближайшие дни, - сказал я сдержанно.
Внешне я был сдержан, но радость переполняла меня. Моя сдержанность не была случайной. Я понимал, что профсоюзная организация СО АН не может содержать картинную галерею. Картины должны быть приняты на баланс Управлением делами СО АН. Галерея должна быть создана при Доме ученых и содержаться за счет бюджета СО АН. Разговор на эту тему с Л.Г. Лавровым у меня состоялся на следующий день. До этого разговора я переговорил и с председателем Обкома профсоюза работников высшей школы и научных учреждений Купчинским и с председателем Облсовпрофа. Даже позвонил в ВЦСПС. Они подтвердили, что все картины должны находиться на балансе учреждения (то-есть, Управления делами СО АН), но штатную единицу председателя картинной галереи могут выделить где-нибудь через полгода-год.
Л.Г.Лавров конечно посетовал, что все это приходит к нам в январе, когда все сметы свёрстаны, а штатные расписания утверждены, но пообещал что-нибудь придумать.
В тот период времени я еще не знал, есть ли среди ученых Академгородка коллекционеры или хотя бы просто любители живописи. Так что и посоветоваться мне было не с кем.
Я был тогда весьма далек от живописи. В нашей семье никто ей не увлекался, среди моих многочисленных дядей и тётей художников не было. Разумеется, я не раз и не два был в Эрмитаже, Русском музее и других музеях или учреждениях Ленинграда, где экспонировались замечательные произведения искусства, в Третьяковской галерее и Пушкинском музее в Москве, в Картинной галерее Новосибирска, был на всех немногочисленных выставках, которые можно было увидеть в те времена. И меня тянуло к живописи, картины волновали меня. Помню, на выставке Пикассо в Ленинграде мы с Любочкой тогда впервые встретились с работами этого художника. А до этой выставки мы не знали ни импрессионистов, ни сюрреалистов, ни представителей абстрактного искусства. Тогда Пикассо пробудил во мне интерес к современной живописи. Хотя, безусловно, я был поначалу просто ошеломлен, увидев его работы. Я был совершенно не готов к встрече с таким искусством. Мы с Любочкой покупали дорогостоящие альбомы, которые начали издаваться (впрочем, тогда они еще не были столь дороги, как впоследствии), начали знакомиться с великими мастерами, фамилии которых до того были, увы, нам неизвестны.
дома у Александра Семеновича Жигалко
В условленное время вечером я вошел в деревянный домик, на одной из старых улиц Москвы, где жил Жигалко. Не открывая дверь, он долго удостоверялся в том, что пришел к нему именно тот человек, который звонил. Спрашивал и переспрашивал, по чьей я рекомендации пришел к нему и по какому вопросу. Потом еще раз спросил фамилию и имя отчество, откуда я приехал и зачем.
Наконец, дверь приоткрылась. Короткая цепочка не давала ей открыться больше, и в образовавшуюся щель на меня долго и испытующе смотрели. Нет, не смотрели, а разглядывали.
- Как, говорите Вас зовут?
Все же цепочка была сброшена, и я вошел в дом. Действительно комнаты были захламлены, если так можно сказать о картинах, которые в рамах и без оных были повсюду - в аккуратных и неаккуратных стопках и просто лежали отдельно. Стояли на подрамниках и прислоненные к стенам, к ножкам стола и стульев. Некоторые картины висели на стенах, и, естественно, на них я и начал посматривать. Не смотреть, а именно посматривать, потому что между Жигалко и мною постепенно стал завязываться разговор.
Разумеется, я не помню его дословно, но смысл его запомнил хорошо. Жигалко говорил, примерно, следующее:
Что он всю жизнь рисовал сам и все деньги, которые зарабатывал, тратил на картины русских художников. Что у него уникальная коллекция. Что в коллекции есть лучшие из лучших произведения живописи. Что ему жалко с ними расставаться, но он уже стар, и ему не хочется, чтобы его драгоценная коллекция, которую он собирал в течение всей его жизни, была раздроблена и разошлась по многим людям. Он хочет, чтобы она существовала как единое целое и радовала людей.
Он говорил и говорил, а я не хотел его останавливать, потому что боялся спугнуть его неосторожным замечанием.
Когда он замолчал и испытующе посмотрел на меня, я сказал, что Сибирское отделение Академии наук это как раз та солидная организация, лучше которой не найти. Что у нас только что сдан Дом ученых, где его коллекция будет выставлена. Дом ученых - это современное здание, где могут быть обеспечены все условия для сохранности картин и их экспозиции. Что к нам ездит весь мир, и его коллекция вскоре будет известна во всех странах. И не только коллекция, но и имя ее дарителя.
Я откровенно льстил ему, но, по-моему, именно это ему и хотелось услышать.
Раздался звонок. Жигалко вышел в сени, окинув меня напоследок испытующим взглядом. Он оставлял меня хоть и ненадолго, но одного в комнате, где лежали картины. А вдруг я... Мне показалось, что его мысли были именно такими.
Он отсутствовал минуты три. Видимо, он что-то рассказывал пришедшему. Я не слышал, о чем они говорили, потому что дверь была плотно прикрыта. Наконец, они оба зашли. Вновь пришедший был молодым человеком, немного постарше меня. Погрузнее. Невысокого роста. Он широко улыбался и сразу направился ко мне протягивая руку:
- Михаил Янович Макаренко, - представился он.
А Жигалко тут же добавил:
- Я не успел сказать Вам, Михаил Янович будет моим доверенным лицом.
Жигалко продолжал говорить, что пока не оформлены все документы на дарение и пока не будут официально приняты все его условия, коллекция находится в его полной собственности.
Михаил Янович спросил, какие у меня полномочия. У меня на руках была бумага, подписанная Л.Г.Лавровым, как зам.председателя СО АН и мною, как Председателем ОКП СОАН, что я обладаю всеми полномочиями на заключение договора дарения коллекции произведений искусства Александра Семеновича Жигалко Сибирскому отделению АН СССР.
Бумагу внимательно изучил сначала Жигалко, потом Макаренко, потом снова Жигалко. Видимо, она их удовлетворила.
Я, в свою очередь, спросил, подготовлен ли у них договор дарения и записаны ли условия, которые они хотят включить в договор. Оказалось, что пока нет ни того, ни другого, но через два-три дня они будут готовы представить их мне на рассмотрение.
Мне начали показывать картины. Знакомые мне имена передвижников и других русских художников попадались нечасто, а вот картины самого Жигалко были в изобилии. Правда, они на меня не произвели впечатления. Я, правда, спросил, на всякий случай будет ли нам дариться коллекция или только Ваши картины, Александр Семенович.
- Конечно, вся коллекция, - ответил он.
Мы договорились вновь встретиться через два-три дня. Я оставил ему номер моего телефона в гостинице.
Выходили мы из дома вместе с Макаренко. Он сразу сказал мне, что у Жигалко есть с десяток полтора неплохих работ в коллекции.
Я с некоторым удивлением посмотрел на него.
- Ну, хорошо, пусть пять десятков наберется со скрипом. Но он Вам хочет передать несколько сот работ, и я пока не знаю, что именно. В первую очередь, он хочет передать Вам 123 свои картины. Это барахляные работы, которые ничего не стоят. Приезжайте ко мне домой завтра, - мы можем поговорить подробнее.
Было уже поздно, и мы расстались. По дороге я думал о том, что доверенное лицо художника Жигалко - Макаренко Михаил Янович - далеко не из тех, кому можно доверять вести дела. И он совсем не человек Жигалко, а сам по себе.
Дома у Михаила Яновича Макаренко (Хершковича)
Я вошел в какую-то сильно захламленную квартиру и в темном коридоре пробирался мимо каких-то громоздких предметов, выпиравших то слева, то справа. Я натыкался на их острые углы, прикрытые серыми простынями. Пару раз я споткнулся о вещи, лежавшие на полу. Оказывается, через них надо было перешагивать. Наконец Михаил Янович открыл дверь, и мы оказались в комнате с двумя окнами, выходящими в колодец двора. В середине комнаты за столом сидел молодой человек, который назвал себя Славой.
- Мой сын, - сказал Михаил Янович.
- Вроде, великоват для сына, - подумал я, - но тут же забыл о Славе. В дальнейших разговорах он не участвовал, а ушел в один из углов и занялся там каким-то делом.
А Михаил Янович обратил мое внимание на картины, которые висели по стенам. В комнате было темновато, и мы подошли поближе.
Картин было немного, шесть или семь, но это, действительно были работы русских и зарубежных мастеров, и каждая привлекала внимание. Я обратил внимание на работу Петрова-Водкина. Пригляделся внимательнее. Это не прошло мимо внимания Макаренко. Он посмотрел на меня с некоторой гордостью.
- Да, это Петров-Водкин. Как видите, я тоже коллекционирую картины. У меня их немного, но барахла нет. Жигалко же покупал все подряд, кроме авангардистов. Он не очень разбирается в живописи, и ему было все-равно, что покупать, - лишь бы купить. Он понимал, что нужно покупать хорошую живопись, но на известные имена у него денег не было, а отобрать картины талантливой молодежи он не умел, - покупал все подряд, на что денег хватало. Поэтому хорошие работы в его коллекции встречаются редко. Я видел все картины, эскизы, наброски, скульптуры, - все, что у него есть. Из русских я видел Крамского, Васнецова, Левитана, Айвазовского, а из зарубежных - работу одного голландского мастера. Но Вы не найдете никаких работ русских авангардистов - ни ранних, ни поздних. Он их не понимал и не покупал. У него нет ни Кандинского, ни Малевича, ни Шагала. Вообще никого.
- Вы ругаете его коллекцию. Какова Ваша цель? Вы не советуете принимать его дар?
- Нет-нет, я не это имею в виду. Коллекцию я Вам советую принять. Но она станет не основой Картинной галереи Академгородка, а ее началом. Пусковым механизмом. Как только пройдет первая выставка, в Академгородке захотят выставляться многие. Будут дарить свои картины. Вот тогда и будет создаваться фонд настоящей Картинной галереи.
Я слушал его с интересом. Я и сам вчера понял, что из картин Жигалко создать «Третьяковскую галерею» не удастся. Макаренко будто прочитал мои мысли:
Он мечтает о картинной галерее его имени, поэтому и ставит одним из условий - неделимость его коллекции. Взять не качеством, так количеством. Чтобы все работы были в постоянной экспозиции, и у каждой табличка «Из коллекции художника А.С.Жигалко», а на 123-х табличках к его собственным картинам чтобы было написано ее название, год и «Художник А.С.Жигалко». Но он верит, что когда-нибудь он будет признанным художником, и его работы будут ценить. Я не разубеждаю старика, - он живет этим.
- В чем он видит Вашу роль доверенного лица?
- Мы с ним не один раз и очень подробно говорили об этом. Ну, во-первых, подготовить Договор дарения. Он практически готов уже. Во-вторых, подготовить картины к отправке и отправить их. В третьих, принять их в Новосибирске и там сдать их Вам, подписав Акт. Ну и, в четвертых, он будет просить Вас (это уже я убедил его в этом), чтобы я участвовал в подготовке экспозиции картин в Академгородке. Сам он сумеет только приехать на открытие. И то, как будет себя чувствовать. Он прихварывает.
Всё было вполне понятно и разумно. Я понимал, что принимать нужно будет всё. Что хороших картин будет мало. Что от Макаренко может быть на первых порах реальная помощь. Что нужно будет вырабатывать политику в проведении выставок картин, и здесь нужна помощь специалистов. Но это в будущем. А сейчас нужно соглашаться на все условия Жигалко и побольше узнать о Михаиле Яновиче, хотя бы от него самого.
- Как Вы стали коллекционером? - спросил я.
- О, это длинный разговор. Далеко не сразу. Я ведь родился не в СССР, а в Румынии. Ребенком попал в СССР. Мне было восемь лет. Убежал из дома, а туда пришли советские войска. Потом война. Воспитывался в детдоме. Потом где только ни работал. Но мне повезло, - один художник-коллекционер, у которого я работал, научил меня понимать живопись- и старую, и новую, и мастеров ренессанса и авангард. Потом я женился, взял фамилию жены Макаренко. Жить с этой фамилией в СССР лучше, чем с той, что я унаследовал от родителей - Хершкович.
Он испытующе посмотрел на меня., но я и ухом не повел. Я слушал. Очень внимательно слушал.
- Потом я поступил в ЛГУ, но закончить мне не дали. Мы с тестем, он священник, строоили дом в пригороде, и со мной начали разбираться, на какие доходы я его строю. Пока разбирались, меня исключили из университета. Но дело закончилось ничем, - меня полностью оправдали.
- Ну да, - сказал я, - какие доходы у бедного студента?
- Но у меня, на самом деле, были кой-какие деньги, - ведь я уже начал коллекционировать картины и довольно успешно. Но не мог же я им сказать, что я покупаю и продаю картины, - покупаю дешевле, продаю дороже.
Он глядел мне в глаза мягкой, доброй и наивно-детской улыбкой, и я понял, что он берет меня в союзники, рассчитывая, что я понимаю всё, что он говорит, и принимаю на веру все его слова, все его доводы. Для меня же как раз весь этот мир купли-продажи назывался спекуляцией, исключение из университета было жизненной катастрофой, а следствие по его делу о нетрудовых доходах или еще что-либо такое - просто кошмаром.
И еще один вопрос выскочил у меня совершенно непроизвольно:
- Так Вы крестились?
- Да, сказал он внешне серьезно, но я увидел чертиков в его глазах. - Крестился, это было условие отца моей жены - священника. Кстати, сейчас мы с женой расходимся.
- Вот те на, - подумал я. - Наверняка в детстве получил еврейское воспитание в своей Румынии. Теперь крестился, хотя вижу, что он не верит ни в бога, ни в чёрта. Спекулировал картинами, попал под следствие, а, может быть, и под суд. Да это же Остап Бендер в чистом виде. Только тот был турецким подданным, а этот румынским. Разница невелика. Впрочем, какое мне дело. Это Жигалко берет его своим доверенным лицом, а не я. Лишь бы картины дошли в целости и сохранности.
Всё это промелькнуло в моем мозгу, но внешне я ничего не показал: смотрел ему в глаза и улыбался.
Он не показал мне никаких бумаг. Мы распрощались.
- Я рад, что мы так хорошо поговорили, - сказал Михаил Янович.
- Я тоже рад, - ответил я.
Придя в гостиницу, я долго размышлял над услышанным и решил пока ничего никому не говорить, а посмотреть, как будут развиваться события. Хотя мысль позвонить Гарику Платонову и Льву Георгиевичу Лаврову у меня была.
снова дома у Жигалко
Жигалко позвонил мне вечером и попросил назавтра придти пораньше
- Надо поговорить без посторонних, - сказал он.
«Без посторонних» - это без Михаила Яновича, - подумал я и не удивился.
- Вы, наверное, уже поговорили с Макаренко более подробно? - спросил он меня.
Я не стал отнекиваться, но и содержание разговора не стал передавать.
- Михаил Самуилович! - торжественно начал Жигалко, - Макаренко - это большой мошенник.
Я внимательно смотрел на Жигалко, но не говорил ни слова и не издавал никаких междометий.
- Михаил Самуилович! Я ему не верю.
Я по-прежнему молчал и вопросительно глядел на Жигалко: что ещё он скажет?
- Он ходит по коллекционерам, крадет у них картины и обирает вдов умерших художников, скупая у них картины за бесценок.
- Неужели это правда?
- Истинная правда. Он и у меня украл несколько картин, я их никак не могу найти.
- Вы уверены, Александр Семенович?
- Абсолютно уверен. Вот он придет, - я его спрошу и все ему выскажу. Вы будете свидетелем.
- Вообще-то это для меня будет неприятная сцена, и я бы не желал при ней присутствовать.
- Михаил Самуилович! Я Вас очень прошу остаться. Это очень важно. Я выведу этого мерзавца на чистую воду.
Я уже был не рад, что пришел к Жигалко. Мне нехватало только быть свидетелем разборки. И что мне делать, когда Жигалко уличит Макаренко в краже. Правда, я не понимаю, как можно в этом уличить. Ну нет картины, - это еще не значит, что ее украл Макаренко.
- Как же Вы сделали его своим доверенным лицом?
- Я уже жалею об этом, - сказал Жигалко. Губы у него тряслись.
Пришел Макаренко, деловой и улыбающийся.
Жигалко не подал ему руки и с места в карьер, встав в позу обвинителя, торжественно произнес:
- Михаил Янович! Я не могу найти двух картин, которые мы с Вами смотрели три дня назад.
Он назвал картины и добавил:
- Соблаговолите ответить мне, где они? Я уже два дня не могу их найти. После Вас никто у меня картины не смотрел.
Михаил Янович долго разглядывал Жигалко. Потом посмотрел на меня, как бы призывая меня к вниманию. Потом снова молча стал смотреть на Жигалко. Тот стал нервничать:
- Так Вы заете или нет, где они? - в голосе у него даже появились визгливые нотки.
- Конечно, знаю, - спокойно ответил Макаренко.
- Так сходите за ними и принесите их сюда!
-Хорошо.
Михаил Янович вышел в соседнюю комнату и через две минуты принес обе названные картины. Жигалко оторопело смотрел на него.
- К-к-ак, они б-были в-в-в с-соседней к-к-комнате? - заикаясь пролепетал он.
- Но Вы же их сами отложили, потому что решили не отправлять в Академгородок.
- Да-да, я совершенно забыл об этом, - пробормотал он.
Я вздохнул с облегчением. Присутствовать при такой сцене было очень тяжело.
В тот же вечер мне показали несколько картин, которые должны были уйти к нам в виде дара. Мне пришлось выслушать целую лекцию на тему как надо обращаться с этой «ценной коллекцией», хранить ее, как зеницу ока.
Потом мне зачитали условия, которые должно выполнить Сибирское отделение АН, принимая этот бесценный дар. Самым ценным в них Жигалко считал свои собственные работы, и я удостоился посмотреть некоторые из них.
- Я бы хотел видеть их в постоянной экспозиции. С этими картинами я передаю вам свою жизнь. Все, чем жил и живу.
Макаренко в договоре назначался его полномочным представителем с правом решения всех возникающих вопросов. В договоре не было списка картин, - приложение к договору еще не было составлено. Жигалко всё ещё решал, что отдавать, а что оставить пока себе. Он говорил, что потом передаст нам оставшиеся произведения живописи и другие произведения искусства.
Я слушал и помалкивал, боясь спугнуть нежданно привалившее нам счастье. Передо мной был сварливый старик-художник, желавший увековечить свое имя, пристраивавший свои картины, подозрительный и взбалмошный. А рядом с ним сидел современный Остап Бендер, собиравший свою собственную коллекцию любыми путями, и, как мне тогда казалось, не имевший никаких других ценностей в жизни. Но для меня все это не имело никакого значения. Главное было - получить коллекцию картин для Академгородка и создать Картинную галерею. И вроде, все получалось.
Мы торжественно подписали Договор. Я достал из портфеля бутылку коньяка и закуску из Елисеевского магазина. Жигалко был очень доволен. Макаренко тоже.
А уж обо мне и говорить не приходится.
Продолжение следует