Академгородок, 1965. Пост 2. "Сильное чувство". Партком СОАН ликвидирован, газета стала непартийной
Продолжение.
Начало главы Академгородок, 1965 Пост 1.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961, 1962, 1963 и 1964 гг.
спектакль театра-студии «Сильное чувство»
В январе 1965 года театр-студия Академгородка представил свою новую работу. Арнольд Пономаренко на этот раз отошел от пьес героико-романтического и просто романтического плана и представил водевиль. Но не современный, а написанный 30 лет назад, в 1933 году. Водевиль Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Сильное чувство» - злой и смешной пасквиль на обывателей, последователей известной «людоедки» Эллочки, живущих в сочиненном ими самими мире, который, как они думают, похож на заграничный. Они ограниченны и смешны, и в то же время их мир - страшный мир мещан, которые демонстрируют имеющиеся у них в изобилии человеческие пороки.
Наши актеры на этом спектакле показали, что они способны не только на романтические роли, но и на гротескные, сыграв злую и одновременно смешную пьесу и вызвав у зрителей соответствующие эмоции. Сами артисты в душе веселились, играли раскованно и естественно, нигде, пожалуй, не переиграв. Состав артистов на это раз был весьма велик.
Любочка играла мужскую роль Лифшица, и роль ей удалась. На этом фото Люба гримируется.
Володя играл отца жениха, только что вышедшего из тюрьмы, и зек из него вышел отменный. И Клара, которую Володя приобщил к театру, оказалась способной актрисой и полностью вписалась в коллектив театра. Она играла невесту.
Следуя как и раньше выставленным на webshot фотографиям и кратким описаниям, покажу здесь несколько фотографий.
Вначале текст, который предшествует им:
Затем два снимка. Первый, где за столами сидят гости, пришедшие на свадьбу, а впереди жених - Сережа Кудрявцев и его отец - Володя Штерн в тюремной робе.
Второй снимок - групповая сценка «Продайте мне свой костюм...».
И два монтажа с фотографиями режиссера Арнольда Пономаренко и артистами театра-студии, фамилии или имена которых приведены под фотографиями.
Спектакль был сыгран, как и раньше, на сцене ДК «Юность», но теперь о театре-студии и самодеятельных артистах заботился новый директор ДК «Академия» Владимир Иванович Немировский, и это чувствовалось во всем. Он умел снимать проблемы в тот момент, когда они появлялись, а проблем всегда было в изобилии. Поэтому режиссер и артисты могли сосредоточиться на репетициях, на творчестве. Арнольд Пономаренко в разговоре со мной это отметил. Ему стало много легче. Но при выпуске спектакля на сцену работы всегда все-равно оставалась прорва.
Володя и Клара Штерн получают квартиру и рожают Нику
В конце февраля 1965 года Володя и Клара получили однокомнатную квартиру в микрорайоне Б рядом с хлебным магазином. Клара была беременна, так что квартира была им очень нужна. Так что квартира подоспела во-время. Мы с Володей в это время по-прежнему работали в отделе А.А. Жирнова в Институте Гидродинамики, и в это время вопрос о переводе нашего отдела в Институт теплофизики еще не стоял. Если бы стоял, Володя бы квартиру не получил.
В конце апреля Клара родила дочку. Ее назвали Никой. Она сразу стала нашей общей любимицей. Володя теперь ходил с ней гулять. Ника спала в коляске, а Володя катил коляску перед собой, одновременно читая газету или журнал.
ликвидирован партком СОАН
Было признано целесообразным, чтобы партбюро институтов непосредственно замыкались на райком партии. Партком СО АН был ликвидирован. Партконференция коммунистов СО АН не проводилась. На партсобраниях институтов сразу избирались делегаты на районную партконференцию. Последний секретарь парткома СО АН А.И. Ширшов, как и ранее был избран членом бюро Райкома партии. Освобожденный заместитель секретаря парткома Иван Афанасьевич Молетотов уше работать в НГУ.
Размышляя о ликвидации парткома СО АН, я сегодня могу с уверенностью сказать, что это ослабило позиции Сибирского отделения, позиции академика Лаврентьева. Я не знаю разговоров, которые этому предшествовали, но уверен, что Михаил Алексеевич мог воспрепятствовать ликвидации парткома. Почему он дал согласие? Георгий Сергеевич Мигиренко был сильным секретарем парткома. Он безусловно всегда был на стороне Лаврентьева, даже тогда, когда не считал его мнение правильным. Он по каждому вопросу умел отстаивать точку зрения, выгодную Сибирскому отделению, часто мог убедить в правильности своего видения и Лаврентьева. Это была мощная фигура, и, пока он был секретарем, Лаврентьев был в значительной степени прикрыт его могучей фигурой.
Все же различие в некоторых взглядах привело к тому, что Лаврентьева стала тяготить «независимость» Мигиренко, хотя безусловно тот никогда независим от Лаврентьева не был. Он был его учеником и верным соратником. Ушел он с поста секретаря парткома явно с согласия Лаврентьева, а, может быть, даже смена секретарей произошла по его просьбе.
Анатолий Илларионович Ширшов при всем его интеллекте и незаурядном уме был покладист и даже послушен Лаврентьеву. Приведу один пример.
В 1967 году было намечено отпраздновать 10-летие создания СО АН. ЦК КПСС согласилось наградить ученых и строителей орденами и медалями. Начали готовить списки, которые должен был подписать треугольник. О том, кто какой орден получил, я еще скажу впоследствии. А сейчас при подписании списка я обратил внимание на нескольких человек, которым, как мне тогда казалось, выдвигали на более высокие награды, чем они заслужили. С перечнем этих лиц и своими предложениями я обратился к Ширшову, который еще был секретарем парткома. Он согласился со всеми моими предложениями, которые я обосновал. Среди представленных на орден Ленина был главный инженер УКСа Анатолий Сергеевич Ладинский, которого ОКП чуть не снял с работы «по требованию профсоюза» за крупные ошибки и просчеты в проектировании Академгородка. Заслуги у него все-равно были, - я только предложил снизить уровень до ордена Трудового Красного Знамени. Меня, кстати, в этом списке кто-то представил к ордену Знак почета, который, к слову сказать, я в конечном итоге не получил.
Мы с Ширшовым пришли к Михаилу Алексеевичу. Я объяснил ему свою позицию, Ширшов ее поддержал. Лаврентьев мерял шагами кабинет в Институте гидродинамики и молчал. Сначала он шел от стола к доске, потом поворачивался и шел снова к столу, где стояли мы с Ширшовым, молча наблюдая эту картину. Приближаясь к нам, Лаврентьев вглядывался в наши лица, как-будто рассчитывая прочитать на них больше, чем мы сказали. Совершив эту прогулку несколько раз, он принял решение. Это мы сразу увидели по его прояснившемуся лицу.
- Хорошо, - сказал он, - мы подумаем. Оставьте списки.
Списки были никем не подписаны, хотя на одном из напечатанных экземляров стояли визы служб СО АН и заместителей председателя.
Через три часа нас позвали к Лаврентьеву опять в тот же кабинет. Он был серьезен и спокоен.
- Мы тут посоветовались, - сказал он. Все Ваши предложения приняты, кроме одного. Можете подписывать.
Лаврентьев сел за стол, взял ручку, поднял очки на лоб и подписал.
Я понимал, с кем он посоветовался. С Верой Евгеньевной, конечно. Понимал это и Ширшов. После этого спорить дальше или предлагать что-либо иное было бессмысленно.
Ширшов взял ручку и, не читая, подписал. Я заметил, что у него дрожит перо в руках.
Я все же сразу перелистнул страницы до буквы Л. Да, это был тот же самый лист, где против фамилии Ладинского значился орден Ленина. Я посмотрел еще одну фамилию из нашего списка. Здесь награда была изменена. Лист был перепечатан. Больше я смотреть ничего не стал и тоже подписал.
Ширшов вышел из кабинета бледный. У него все еще тряслись руки. Я понял, что он не предполагал, что будут какие-либо возражения со стороны Лаврентьева по поводу Ладинского, хотя перед тем, как пойти к Лаврентьеву я говорил ему, что Ладинский - друг семьи Лаврентьева, и особенно дружит с Верой Евгеньевной. Придворные сплетни я знал лучше Ширшова.
Этот эпизод показал мне, насколько Ширшов послушен Лаврентьеву и насколько он неспособен отстаивать свои взгляды.
Мне кажется, что при решении вопроса о ликвидации парткома СО АН Анатолий Илларионович просто молчал, потому что ему, как секретарю парткома, было неудобно высказываться. Могли подумать, что он держится за свое место.
Да, Мигиренко был значительнее сильнее и умел находить доводы и контрдоводы. Если высказывал какие-либо взгляды, так уж обосновывал их, находя все новые иновые аргументы.
Пока я не ушел от Григолюка и не перешел к Жирнову, Мигиренко часто заходил ко мне в комнату, где стояла моя установка, и мы беседоволи с ним не только о науке и моей работе. Иногда он откровенничал, но вот причины его ухода из парткома Мигиренко никогда мне не объяснял. Да и вообще его отношения с Лаврентьевым были табу, он никогда не позволял себе ни одного неуважительного слова о своем учителе. Его уход, повторю, сильно ослабил позиции академика Лаврентьева в Обкоме КПСС. Теперь все институты, все партийный организации институтов попали под прямое влияние партийных органов. Вскоре это начало сказываться.
Возможно, Лаврентьева успокоило обещание избирать впоследствии секретарей Райкома КПСС из числа сотрудников СО АН. Так оно вскоре и стало. Но это мало чего изменило. Секретари райкома оказались под мощным воздействием работников Обкома и уже не были столь независимы, как с екретари парткома СО АН.
Все привыкли считать, что Президиум СО АН, партком СО АН и ОКП были тремя углами треугольника. Теперь одного угла не стало. Если раньше какие-то вопросы ОКП согласовывал с парткомом СО АН, то теперь он не согласовывал их ни с кем. Райком и не требовал от меня какого-либо согласования. С одной стороны, вроде бы бóльшая свобода действий, но на самом деле - бóльшая ответственность, и, как следствие, самоцензура.
Я достаточно четко представлял себе последствия каких-либо ошибок, которые я могу допустить, если они станут предметом разбирательства райкома партии.
В это время первым секретарем райкома КПСС был по-прежнему Юрий Николаевич Абраменко, хороший человек и старательный работник, и я не не припомню ни одного случая его вмешательства в дела, которыми занимался ОКП или грубого окрика, даже просто неудовольствия.
Председателем Райисполкома был Виктор Иванович Абраменко, тоже добрый человек, но на мой взгляд, как организатор работы слабоват. Отношения у меня с ними обоими были нормальными, деловыми.
В дела Сибирского отделения АН райком и райисполком предпочитали не лезть, отдавая решения всех злободневных вопросов в наши руки или решая их с нашим участием. Поэтому Объединенный комитет профсоюза оказался в центре решения практически всех самых злободневных вопросов жилья, быта, культуры, детства. И мы не уходили от решения этих вопросов, а, наоборот, активно искали пути их решения, находили эти пути и решали вопросы.
Поскольку жители Академгородка это видели, ОКП завоевал огромный авторитет, а я стал на пару лет весьма популярной фигурой.
И еще об одном. Читатель наверняка заметил, что я пишу ОКП СО АН, хотя фактически мы были профсоюзной организацией Новосибирского научного центра (ННЦ). К профсоюзным организациям других филиалов мы отношения не имели. Мы понимали это, но такое название мы получили в наследство и особо не задумывались над этим. Мы понимали также, что Сибирское отделение АН было республиканским ведомством, которое руководит научными центрами в Новосибирске и других городах Сибири и Дальнего Востока. Но если в Иркутске, Красноярске, Владивостоке и других городах были созданы научные центры со своим руководством (Президиумом филиала), то в Новосибирске такого руководства создано не было, и Президиум СО АН руководил Институтами в ННЦ напрямую. Поэтому у парткома, комитета комсомола и ОКП СО АН не было паритетного руководителя ННЦ, а им был Президиум сО АН и М.А. Лаврентьев, который одновременно был и руководителем республиканского ведомства. В этом было определенное неудобство, но мы на это внимания не обращали.
Забавно было другое, - партком и комитет комсомола распустили, о профсоюзный комитет остался. Его ликвидировать было трудно, поскольку он руководил крупными учреждениями культуры, спорта и детскими внешкольными учреждениями, передать эти штаты можно было только Обкому профсоюза, но он такими функциями не был наделен.
газета «За науку в Сибири»
Одним из последствий ликвидации парткома стала странная (для того периода времени) ситуация с газетой «За науку в Сибири». Она была органом Президиума СО АН, парткома СО АН и Объединенного комитета профсоюза СО АН. Теперь она осталась газетой только двух органов. По-моему, в СССР это был уникальной случай непартийной газеты.
Анатолий Илларионович попросил меня курировать газету, и я на протяжении двух последующих лет смотрел каждый номер перед его выпуском, обсуждал с ее редактором Женей Комарских, как улучшить ее содержание. Газета была совершенно беззубой. На ее страницах не появлялось абсолютно никакой критики. Только описания, достижения и поздравления. Надо б
ыло найти авторов, которые бы не боялись писать на злободневные темы и называть вещи (не все конечно, партию нельзя было критиковать) своими именами. Но хозяйственных-то руководителей, работников торговли и быта критиковать не возбранялось. Но даже и это в академической газете не было принято. Тем более, редактор газеты молодой и молчаливый Женя Комарских твердо знал, что можно, а что нельзя. Он очень хотел, чтобы газета стала интересней, но одновременно и побаивался. Хотя теперь я был его прямым начальством, но он никогда не забывал, что есть и райком, и Лаврентьев. И туда, и туда могут на газету пожаловаться, и он окажется крайним. Он парень был хороший, но глядя на любой материал, сразу прикидывал, могут ли быть от него неприятности. Мы с ним все же постепенно преодолевали этот синдром. А вскоре нам удалось решить вопрос с бумагой и расширить объем газеты вдвое.
Кстати, именно тогда в газете появился этот клип:
Кто-то говорил, что это изображение принадлежит Эрнсту Неизвестному, кто-то утверждал, что это один из символов ЮНЕСКО. Я теперь уже и не помню, кому на него принадлежат авторские права, о которых тогда мало кто думал.
Продолжение следует
Начало главы Академгородок, 1965 Пост 1.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961, 1962, 1963 и 1964 гг.
спектакль театра-студии «Сильное чувство»
В январе 1965 года театр-студия Академгородка представил свою новую работу. Арнольд Пономаренко на этот раз отошел от пьес героико-романтического и просто романтического плана и представил водевиль. Но не современный, а написанный 30 лет назад, в 1933 году. Водевиль Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Сильное чувство» - злой и смешной пасквиль на обывателей, последователей известной «людоедки» Эллочки, живущих в сочиненном ими самими мире, который, как они думают, похож на заграничный. Они ограниченны и смешны, и в то же время их мир - страшный мир мещан, которые демонстрируют имеющиеся у них в изобилии человеческие пороки.
Наши актеры на этом спектакле показали, что они способны не только на романтические роли, но и на гротескные, сыграв злую и одновременно смешную пьесу и вызвав у зрителей соответствующие эмоции. Сами артисты в душе веселились, играли раскованно и естественно, нигде, пожалуй, не переиграв. Состав артистов на это раз был весьма велик.
Любочка играла мужскую роль Лифшица, и роль ей удалась. На этом фото Люба гримируется.
Володя играл отца жениха, только что вышедшего из тюрьмы, и зек из него вышел отменный. И Клара, которую Володя приобщил к театру, оказалась способной актрисой и полностью вписалась в коллектив театра. Она играла невесту.
Следуя как и раньше выставленным на webshot фотографиям и кратким описаниям, покажу здесь несколько фотографий.
Вначале текст, который предшествует им:
Затем два снимка. Первый, где за столами сидят гости, пришедшие на свадьбу, а впереди жених - Сережа Кудрявцев и его отец - Володя Штерн в тюремной робе.
Второй снимок - групповая сценка «Продайте мне свой костюм...».
И два монтажа с фотографиями режиссера Арнольда Пономаренко и артистами театра-студии, фамилии или имена которых приведены под фотографиями.
Спектакль был сыгран, как и раньше, на сцене ДК «Юность», но теперь о театре-студии и самодеятельных артистах заботился новый директор ДК «Академия» Владимир Иванович Немировский, и это чувствовалось во всем. Он умел снимать проблемы в тот момент, когда они появлялись, а проблем всегда было в изобилии. Поэтому режиссер и артисты могли сосредоточиться на репетициях, на творчестве. Арнольд Пономаренко в разговоре со мной это отметил. Ему стало много легче. Но при выпуске спектакля на сцену работы всегда все-равно оставалась прорва.
Володя и Клара Штерн получают квартиру и рожают Нику
В конце февраля 1965 года Володя и Клара получили однокомнатную квартиру в микрорайоне Б рядом с хлебным магазином. Клара была беременна, так что квартира была им очень нужна. Так что квартира подоспела во-время. Мы с Володей в это время по-прежнему работали в отделе А.А. Жирнова в Институте Гидродинамики, и в это время вопрос о переводе нашего отдела в Институт теплофизики еще не стоял. Если бы стоял, Володя бы квартиру не получил.
В конце апреля Клара родила дочку. Ее назвали Никой. Она сразу стала нашей общей любимицей. Володя теперь ходил с ней гулять. Ника спала в коляске, а Володя катил коляску перед собой, одновременно читая газету или журнал.
ликвидирован партком СОАН
Было признано целесообразным, чтобы партбюро институтов непосредственно замыкались на райком партии. Партком СО АН был ликвидирован. Партконференция коммунистов СО АН не проводилась. На партсобраниях институтов сразу избирались делегаты на районную партконференцию. Последний секретарь парткома СО АН А.И. Ширшов, как и ранее был избран членом бюро Райкома партии. Освобожденный заместитель секретаря парткома Иван Афанасьевич Молетотов уше работать в НГУ.
Размышляя о ликвидации парткома СО АН, я сегодня могу с уверенностью сказать, что это ослабило позиции Сибирского отделения, позиции академика Лаврентьева. Я не знаю разговоров, которые этому предшествовали, но уверен, что Михаил Алексеевич мог воспрепятствовать ликвидации парткома. Почему он дал согласие? Георгий Сергеевич Мигиренко был сильным секретарем парткома. Он безусловно всегда был на стороне Лаврентьева, даже тогда, когда не считал его мнение правильным. Он по каждому вопросу умел отстаивать точку зрения, выгодную Сибирскому отделению, часто мог убедить в правильности своего видения и Лаврентьева. Это была мощная фигура, и, пока он был секретарем, Лаврентьев был в значительной степени прикрыт его могучей фигурой.
Все же различие в некоторых взглядах привело к тому, что Лаврентьева стала тяготить «независимость» Мигиренко, хотя безусловно тот никогда независим от Лаврентьева не был. Он был его учеником и верным соратником. Ушел он с поста секретаря парткома явно с согласия Лаврентьева, а, может быть, даже смена секретарей произошла по его просьбе.
Анатолий Илларионович Ширшов при всем его интеллекте и незаурядном уме был покладист и даже послушен Лаврентьеву. Приведу один пример.
В 1967 году было намечено отпраздновать 10-летие создания СО АН. ЦК КПСС согласилось наградить ученых и строителей орденами и медалями. Начали готовить списки, которые должен был подписать треугольник. О том, кто какой орден получил, я еще скажу впоследствии. А сейчас при подписании списка я обратил внимание на нескольких человек, которым, как мне тогда казалось, выдвигали на более высокие награды, чем они заслужили. С перечнем этих лиц и своими предложениями я обратился к Ширшову, который еще был секретарем парткома. Он согласился со всеми моими предложениями, которые я обосновал. Среди представленных на орден Ленина был главный инженер УКСа Анатолий Сергеевич Ладинский, которого ОКП чуть не снял с работы «по требованию профсоюза» за крупные ошибки и просчеты в проектировании Академгородка. Заслуги у него все-равно были, - я только предложил снизить уровень до ордена Трудового Красного Знамени. Меня, кстати, в этом списке кто-то представил к ордену Знак почета, который, к слову сказать, я в конечном итоге не получил.
Мы с Ширшовым пришли к Михаилу Алексеевичу. Я объяснил ему свою позицию, Ширшов ее поддержал. Лаврентьев мерял шагами кабинет в Институте гидродинамики и молчал. Сначала он шел от стола к доске, потом поворачивался и шел снова к столу, где стояли мы с Ширшовым, молча наблюдая эту картину. Приближаясь к нам, Лаврентьев вглядывался в наши лица, как-будто рассчитывая прочитать на них больше, чем мы сказали. Совершив эту прогулку несколько раз, он принял решение. Это мы сразу увидели по его прояснившемуся лицу.
- Хорошо, - сказал он, - мы подумаем. Оставьте списки.
Списки были никем не подписаны, хотя на одном из напечатанных экземляров стояли визы служб СО АН и заместителей председателя.
Через три часа нас позвали к Лаврентьеву опять в тот же кабинет. Он был серьезен и спокоен.
- Мы тут посоветовались, - сказал он. Все Ваши предложения приняты, кроме одного. Можете подписывать.
Лаврентьев сел за стол, взял ручку, поднял очки на лоб и подписал.
Я понимал, с кем он посоветовался. С Верой Евгеньевной, конечно. Понимал это и Ширшов. После этого спорить дальше или предлагать что-либо иное было бессмысленно.
Ширшов взял ручку и, не читая, подписал. Я заметил, что у него дрожит перо в руках.
Я все же сразу перелистнул страницы до буквы Л. Да, это был тот же самый лист, где против фамилии Ладинского значился орден Ленина. Я посмотрел еще одну фамилию из нашего списка. Здесь награда была изменена. Лист был перепечатан. Больше я смотреть ничего не стал и тоже подписал.
Ширшов вышел из кабинета бледный. У него все еще тряслись руки. Я понял, что он не предполагал, что будут какие-либо возражения со стороны Лаврентьева по поводу Ладинского, хотя перед тем, как пойти к Лаврентьеву я говорил ему, что Ладинский - друг семьи Лаврентьева, и особенно дружит с Верой Евгеньевной. Придворные сплетни я знал лучше Ширшова.
Этот эпизод показал мне, насколько Ширшов послушен Лаврентьеву и насколько он неспособен отстаивать свои взгляды.
Мне кажется, что при решении вопроса о ликвидации парткома СО АН Анатолий Илларионович просто молчал, потому что ему, как секретарю парткома, было неудобно высказываться. Могли подумать, что он держится за свое место.
Да, Мигиренко был значительнее сильнее и умел находить доводы и контрдоводы. Если высказывал какие-либо взгляды, так уж обосновывал их, находя все новые иновые аргументы.
Пока я не ушел от Григолюка и не перешел к Жирнову, Мигиренко часто заходил ко мне в комнату, где стояла моя установка, и мы беседоволи с ним не только о науке и моей работе. Иногда он откровенничал, но вот причины его ухода из парткома Мигиренко никогда мне не объяснял. Да и вообще его отношения с Лаврентьевым были табу, он никогда не позволял себе ни одного неуважительного слова о своем учителе. Его уход, повторю, сильно ослабил позиции академика Лаврентьева в Обкоме КПСС. Теперь все институты, все партийный организации институтов попали под прямое влияние партийных органов. Вскоре это начало сказываться.
Возможно, Лаврентьева успокоило обещание избирать впоследствии секретарей Райкома КПСС из числа сотрудников СО АН. Так оно вскоре и стало. Но это мало чего изменило. Секретари райкома оказались под мощным воздействием работников Обкома и уже не были столь независимы, как с екретари парткома СО АН.
Все привыкли считать, что Президиум СО АН, партком СО АН и ОКП были тремя углами треугольника. Теперь одного угла не стало. Если раньше какие-то вопросы ОКП согласовывал с парткомом СО АН, то теперь он не согласовывал их ни с кем. Райком и не требовал от меня какого-либо согласования. С одной стороны, вроде бы бóльшая свобода действий, но на самом деле - бóльшая ответственность, и, как следствие, самоцензура.
Я достаточно четко представлял себе последствия каких-либо ошибок, которые я могу допустить, если они станут предметом разбирательства райкома партии.
В это время первым секретарем райкома КПСС был по-прежнему Юрий Николаевич Абраменко, хороший человек и старательный работник, и я не не припомню ни одного случая его вмешательства в дела, которыми занимался ОКП или грубого окрика, даже просто неудовольствия.
Председателем Райисполкома был Виктор Иванович Абраменко, тоже добрый человек, но на мой взгляд, как организатор работы слабоват. Отношения у меня с ними обоими были нормальными, деловыми.
В дела Сибирского отделения АН райком и райисполком предпочитали не лезть, отдавая решения всех злободневных вопросов в наши руки или решая их с нашим участием. Поэтому Объединенный комитет профсоюза оказался в центре решения практически всех самых злободневных вопросов жилья, быта, культуры, детства. И мы не уходили от решения этих вопросов, а, наоборот, активно искали пути их решения, находили эти пути и решали вопросы.
Поскольку жители Академгородка это видели, ОКП завоевал огромный авторитет, а я стал на пару лет весьма популярной фигурой.
И еще об одном. Читатель наверняка заметил, что я пишу ОКП СО АН, хотя фактически мы были профсоюзной организацией Новосибирского научного центра (ННЦ). К профсоюзным организациям других филиалов мы отношения не имели. Мы понимали это, но такое название мы получили в наследство и особо не задумывались над этим. Мы понимали также, что Сибирское отделение АН было республиканским ведомством, которое руководит научными центрами в Новосибирске и других городах Сибири и Дальнего Востока. Но если в Иркутске, Красноярске, Владивостоке и других городах были созданы научные центры со своим руководством (Президиумом филиала), то в Новосибирске такого руководства создано не было, и Президиум СО АН руководил Институтами в ННЦ напрямую. Поэтому у парткома, комитета комсомола и ОКП СО АН не было паритетного руководителя ННЦ, а им был Президиум сО АН и М.А. Лаврентьев, который одновременно был и руководителем республиканского ведомства. В этом было определенное неудобство, но мы на это внимания не обращали.
Забавно было другое, - партком и комитет комсомола распустили, о профсоюзный комитет остался. Его ликвидировать было трудно, поскольку он руководил крупными учреждениями культуры, спорта и детскими внешкольными учреждениями, передать эти штаты можно было только Обкому профсоюза, но он такими функциями не был наделен.
газета «За науку в Сибири»
Одним из последствий ликвидации парткома стала странная (для того периода времени) ситуация с газетой «За науку в Сибири». Она была органом Президиума СО АН, парткома СО АН и Объединенного комитета профсоюза СО АН. Теперь она осталась газетой только двух органов. По-моему, в СССР это был уникальной случай непартийной газеты.
Анатолий Илларионович попросил меня курировать газету, и я на протяжении двух последующих лет смотрел каждый номер перед его выпуском, обсуждал с ее редактором Женей Комарских, как улучшить ее содержание. Газета была совершенно беззубой. На ее страницах не появлялось абсолютно никакой критики. Только описания, достижения и поздравления. Надо б
ыло найти авторов, которые бы не боялись писать на злободневные темы и называть вещи (не все конечно, партию нельзя было критиковать) своими именами. Но хозяйственных-то руководителей, работников торговли и быта критиковать не возбранялось. Но даже и это в академической газете не было принято. Тем более, редактор газеты молодой и молчаливый Женя Комарских твердо знал, что можно, а что нельзя. Он очень хотел, чтобы газета стала интересней, но одновременно и побаивался. Хотя теперь я был его прямым начальством, но он никогда не забывал, что есть и райком, и Лаврентьев. И туда, и туда могут на газету пожаловаться, и он окажется крайним. Он парень был хороший, но глядя на любой материал, сразу прикидывал, могут ли быть от него неприятности. Мы с ним все же постепенно преодолевали этот синдром. А вскоре нам удалось решить вопрос с бумагой и расширить объем газеты вдвое.
Кстати, именно тогда в газете появился этот клип:
Кто-то говорил, что это изображение принадлежит Эрнсту Неизвестному, кто-то утверждал, что это один из символов ЮНЕСКО. Я теперь уже и не помню, кому на него принадлежат авторские права, о которых тогда мало кто думал.
Продолжение следует