Ленинград в июле

[0gnev]

Н.Тихонов || « Красная звезда» №179, 31 июля 1943 года

СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: Сообщение Советского Информбюро (1 стр.). Гвардии подполковник И.Чесаков. - Поражение 211-й пехотной дивизии противника (2 стр.). В Наркоминделе (2 стр.). Опровержение ТАСС (2 стр.). Герой Советского Союза гвардии майор А.Покрышкин. - Борьба с неприятельскими бомбардировщиками (2 стр.). Полковник М.Гро. - Форсированный марш танков (2 стр.). Николай Тихонов. - Ленинград в июле (3 стр.). Капитан Е.Чернов. - Зверства немцев в селах под Белгородом (3 стр.) А.Ереваниев. - Испытание силы и выносливости (3 стр.). А.Ерусалимский. - Германский «кошмар коалиций» (4 стр.). Положение в Италии (4 стр.). Заявление Рузвельта на пресс-конференции (4 стр.).

# Все статьи за 31 июля 1943 года.




Жаркий июльский полдень. Большие тяжелые облака стоят над прославленной высотой. Она была раньше храмом науки, удаленным от городского шума. Все громы войны обрушились на нее. Священная роща богини астрономии разбита вдребезги. В тишайшем подвале, где умный прибор отмечал малейшее содрогание почвы за много километров, указывая очаг землетрясения, царит временами такая тряска, точно это не подвал, а каюта корабля, носящегося по волнам. Сейсмограф сошел бы здесь с ума. А люди привыкли ко всему. Даже природа не манит летней прелестью.

Природа окружающих мест наводит совсем на другие размышления. Люди смотрят на поля, густо покрытые высоченной травой, манящей прилечь и отдохнуть, но они думают не об отдыхе. Они смотрят на море ромашек, могучей белизной своей покрывших одичавшую землю - ничью землю на переднем крае - и думают: не надеть ли белые зимние халаты, отправляясь в разведку, чтобы проскочить через эту ослепительную белизну незамеченными?

Всё одичало вокруг, кроме людей в касках и пилотках. Холмы зияют черными выбоинами, из которых торчат куски проволоки, после больших дождей сквозь земляные валики, прорывая их, бурно хлещут желтые водопадики взбаламученной воды, крапива растет на месте огородов, и бурьяном покрылись остатки ягодных плантаций. Дороги пустынны. На шоссе, разбитом снарядами, растет густая трава, она победно ширится, стараясь как бы закрыть поскорее разрушения.

А если вы оглянетесь, то увидите странную картину. Вы стоите на передовых позициях, но тут же, за вашей спиной, спокойно и уверенно дымят заводские трубы, и первые городские дома стоят почти что рядом, и это не маленькие, хилые домики захудалых предместий, а могучие постройки нового города.

Вы чувствуете здесь на притаившихся блиндажах, на искусно замаскированных батареях, на окопах и бесчисленных ходах сообщений дыхание жизни величайшего города. Да, он рядом! Вот брошенные трамвайные рельсы, по которым уже два года не ходит трамвай. Вот ларьки фруктовых вод, еще сохранившие рекламные об’явления, о давно отмелькавших фильмах, отзвучавших концертах, о прогулках в загородные парки. А вот он зеленеет - тот самый загородный парк, куда приглашало об’явление покататься на лодке, пройтись в прохладе аллей, посмотреть на золотые залы дворцов. Парк тоже рукой подать, но между вами и им смертельные поля белой ромашки. Золотеет купол знакомого собора, у стен которого притаился враг. Там логовище убийц и грабителей, которые разворовали и разрушили дворцы, пилят деревья парка и вешают над озером последних недобитых жителей городка.

И парк одичал среди дикарей. Но прикрыв город своей грудью, стоят уже два года на неприступной высоте, очень скромной по размерам, те, кого зовут ленинградцами. Всё равно, пришли ли они сюда с севера или юга страны, они стали ленинградцами. У них на груди медали «За оборону Ленинграда».

Когда они умирают в бою смертью героев, их медали вручаются их близким. Это не мрачное зрелище. Это трогает до слез, потому что нечто величественное есть в торжественном и грустном вручении. В центре города, в маленьком зале, где стены завешены большими щитами с изображением всех орденов и медалей Советского государства, сидят женщины, молодые и пожилые, сидят старики. Представитель командования называет их имена. Тогда они встают и твердой походкой подходят к столу, чтобы получить медаль за своего сына или брата, или мужа, погибшего на поле боя.

Даже если вы не склонны к обобщениям, всё равно вы поразитесь нравственной силе этих людей. Они встают, как символы замечательного народа. Старая женщина с твердыми чертами лица, с большими рабочими руками - мать героя. Скульптор мог бы лепить с нее статую именно матери героя. В ней черты как бы всеобщей матери, вечной труженицы, поставившей на ноги семью, воспитавшей отечеству сыновей-солдат. Она поражена горем, но разве она даст волю своему горю на людях? Да разве она, имеющая все права на отдых, отдыхает? Разве она позволит себе не работать в осажденном городе? Она, бестрепетно пославшая сына в огонь битвы, сама знает, что такое обстрелы.

Это русские могучие характеры. Пусть они все разные, эти женщины, но у них одна судьба, одни обязанности. Пелагея Смыкунова. Спросите, где ее сыновья, ее любимцы? Георгий погиб за Ленинград. Петр сражался в Севастополе - о нем нет никаких известий, Анатолий - на Западном фронте. Она сама тушила зажигалки, она боец МПВО. Она заменила на боевом посту погибшего сына.

Click to view

Витовская Альбина, чей сын погиб под Мгой, - она бессменный боец пожарной дружины, строила укрепления, своими руками сооружала противотанковые рвы, блиндажи и дзоты. Два сына ее погибли, но она в рядах защитников Ленинграда. Что поколеблет ее душевную силу? Что отравит ее сомнением? Она мать героев.

Качалова - строгая, простая русская женщина, у которой уже хранится орден Отечественной войны 2 степени принадлежавший погибшему сыну Владимира. Теперь она получает медаль за погибшего Кирилла, летчика. Третий сын, Лев, мстит за братьев, сбивая фашистские самолеты, - он зенитчик.

Жены получают медали за погибших мужей. Жена Антонина Гулина, когда муж пошел в партизаны, стала учеником-токарем. Сейчас она бригадир, лучшая стахановка. Жена Героя Советского Союза гвардейца Савельева - лучший лесоруб на заготовке топлива. Жена стрелка Павлова была швеей 22 года, она оставила свою работу и за самоотверженный труд на трассе получила орден Трудового Красного Знамени.

Вот они, жены воинов, исполнивших свой долг до конца. На таких женщинах лежит тень войны, они суровы и непреклонны, их движенья сдержанны и уверенны. Они воспитывают то поколение, которое в своем расцвете не будет знать ужасов войны, но они научат его великой любви, они воспитают его в гордом сознании того, что сделано их отцами, не жалевшими жизни в борьбе за их будущее.

Что значит нежность девушки перед железной бурей войны? Но вот встает сестра погибшего героя. И когда она говорит, в ней говорит дух славных поколений бойцов. Ее отец - старый подпольщик Иван Огородников, чьим именем назван проспект в Ленинграде, ее брат - смелый разведчик. За лейтенанта Виктора Огородникова она получает медаль. Она говорит:

- Мой отец боролся за Ленинград, мой брат погиб за родной город. Я иду занять место брата в армии. Благодарно принимаю медаль и хочу сама заслужить перед родиной право на награду.

И старик Николай Дианов, сдержанно смотревший на женщин, встает, блеснув острыми старческими глазами. В его старом теле дух вечной, рабочей молодости. Если бы не смущала его обстановка, он бы сказал со стариковской гордостью: «Молодец - дочка!». Но он не говорит этого. Он говорит другое: «Мой сын танкист уничтожил больше сотни немцев, разбил их танк, а я, хотя мне 67 лет и я 35 лет на производстве, нашел в себе силу обучить 83 женщин, чтобы они своим трудом на оборону помогли истреблению врага, отомстили бы за моего сына».

Их много в Ленинграде, таких матерей, жен, отцов и сестер. Сегодня им выпало новое испытание, но если бы враг заглянул в их душу, он содрогнулся бы. Он не понял бы по своему темному разумению дикаря, что́ движет этими людьми, но он бы инстинктивно почувствовал, что их смертельную ненависть, их священное упорство ничем не одолеть.

2.

До чего же мал и подл он перед нашими простыми и великими в своей простоте обыкновенными людьми! До чего же смятен он перед их непоколебимым мужеством, до чего же растерян он перед их уверенностью!

Он, ходящий со знаками эсэсовца, с жалкими черепами и костями из дешевого металла, он сам дешевый металлический значок, не похожий на человека. Этот пленный эсэсовец об’ясняет, как он попал на Ленинградский фронт. Он, видите ли, жил в Голландии и завидовал, что старые его сослуживцы рвут налево и направо - хапают, что плохо лежит, а он не умеет. Он набрался храбрости, вошел в табачную лавочку, набрал товару и вместо платы изругал последними словами хозяина лавочки, а когда тот возмутился, он заревел: «Ты еврей, еще смеешь прекословить», - и закатил ему здоровую оплеуху. Но продавец ответил ему тоже оплеухой. Разразился скандал и уничтожить непокорного продавца ему не удалось, потому что мало того, что этот продавец не был евреем, он еще оказался местным фашистом, каким-то там даже не простым фашистом, и эсэсовец очутился под Ленинградом. Коричневая рвань случайно уцелела от наших пуль.

Но это не простая рвань, а эсэс. Простая же рвань имеет уже новую философию, рожденную в гнилых окопах, дикарскую и безнадежную. Это обыкновенный пленный фриц, который бормочет, что война проиграна, но еще можно спасти дело. Каким образом? И он излагает то, что надумал или что, вернее, живет сейчас, как формула спасения, в башках множества обыкновенных фрицев под Ленинградом: «Нам надо продержаться лето до осени». А что же осенью? «Осенью можно может быть добиться почетного мира?»

Вот как запели сегодня рядовые фрицы. Их уже не веселят ни похабные картинки, ни похабные рассказики в дешевых книжонках. Геббельсовская пропаганда, унылая, как дождь в болоте, вызывает даже у этих коричневых каторжников гнилую усмешку. Они уже сами могут сочинять анекдоты про кривоногого враля. Они считают по пальцам, сколько уцелело их под Ленинградом, и в иной роте хватает десяти пальцев, чтобы сосчитать тех, кто помнит под Ленинградом сентябрь сорок первого года.

Порой ими овладевает бессильная ярость, похожая на припадок сумасшествия. Буйство помешанного выражается по-разному. В данном случае помешанные имеют под руками орудия. И они начинают палить по городу в отчаянной надежде устрашить, наконец, ленинградцев.

Нервы фрицев не выдерживают ни тягостного молчания, ни огненного вихря наших батарей и самолетов. Но нервы ленинградцев в хорошем состоянии.

3.

Да, у ленинградцев особые нервы. Это не взвинченность от постоянной настороженности, это не нервный шок, - это спокойствие закаленных людей, привыкших справлять свое обычное дело при любой обстановке. Первый снаряд врезается в тротуар в конце улицы. Метущая улицу женщина поднимает глаза на дымный столб и продолжает мести дальше. Снаряд разорвался слишком далеко, а мусор надо убрать. Второй, третий снаряд рвутся в окрестностях дома, и дворничиха уходит в подворотню. На улицу выбегает девочка, которая недоуменно останавливается: вокруг всё гремит.

- Девочка, ты куда? - спрашивает женщина.

- Я в очаг. А как же мне пройти?

Женщина говорит решительно:

- Идем в очаг. Я тебя проведу так, что ты и не заметишь!

Ей всё знакомо в лабиринте дворов и переулков, и она ведет девочку, как опытный и уверенный проводник, и девочка, вприпрыжку поспешает за ней. Дворничиха спускает ее в бомбоубежище очага и идет спокойно на свой пост.

Ученый сотрудник почтенного учреждения работает за столом, не поднимая головы. Он не обращает внимания на то, что с потолка сыплется известка и рамы дрожат от близких ударов. Но вот страшный грохот как бы охватывает его с ног до головы. Что это? Он смотрит в окно. Снаряд попал этажом ниже. Дым тянется на улицу. Вонючий и сизый. Облако пыли закрывает улицу. Он возвращается к книгам. Второй снаряд тоже ударяет в его дом, слева от квартиры ученого. Раздается стук в дверь. Появляется управхоз. На ее лице озабоченность.

- Прошу вас в убежище, вы наш старый жилец. Я вас умоляю сойти в убежище.

- Неужели вы всех приглашаете вниз? - спрашивает он.

- Всех по очереди, я обхожу все квартиры. Видите, как он сегодня безобразит.

И действительно, вся улица окутана тучами кирпичной пыли и грохотом, повторяющимся через каждые четверть часа. Жилец собирает книги, бумаги и спускается в бомбоубежище. Там он устраивается поудобнее и продолжает работать. Новый удар потрясает дом. Он слышит рыданье. Это рыдает железный управхоз. Слезы бегут ручьями по каменным щекам всесильного человека - маленькой, худенькой женщины в платке.

- Что с вами? - спрашивает он участливо.- Вам плохо?

- Нет,- сквозь рыданья отвечает она. - Нет, но ведь я два года, два года берегла дом, так берегла, следила, чтобы все было в порядке, и он мне дом испортил, окаянный. Три снаряда закатил, продырявил мой дом, стекла выбил все.

- Успокойтесь, мамаша,- говорит ученый,- он же подлец, мы с вами это давно знаем.

Город живет и под обстрелом. Пустеют знакомые улицы. Трамваи убегают из мрачной зоны или пустеют на перекрестках, прохожие исчезают с улиц, а те, кому нужно и можно итти, идут, соблюдая осторожность бывалых, обстрелянных горожан. Голоса пушек то звучат глухо, то бьют прямо в ухо. Это новая уловка «подлеца». Он стреляет одиночными снарядами разных батарей по одному месту. Он чередует мелкоосколочные с шрапнелью и тяжелыми. Мне пришлось выступать на вечере Маяковского через час после ожесточенного обстрела. Когда я за час до начала вечера переходил улицу, справа и слева от меня рвались снаряды и багровые полотнища пыли висели вровень с крышами домов. Только что кончился обстрел, как должен был начаться литературный вечер, посвященный пятидесятилетию со дня рождения Маяковского. Вы думаете, вечер отменили за недостатком публики? Зал был переполнен. Это были энтузиасты, которым не дорога жизнь? Страстные литературные работники, презирающие опасности войны? Нет, это пришли обыкновенные горожане, ленинградцы, дисциплинированные, спокойные и, если хотите, отважные. И вечер состоялся. Будь жив наш замечательный Владимир Владимирович, он бы гордился этим не совсем обыкновенным вечером.

Но люди города крепче камня. Их нервы в порядке. К ним, жителям Ленинграда, применим старый военный афоризм, родившийся на вершинах Балкан: «На Шипке всё спокойно!»

И сейчас, когда я пишу эти строки, над городом прелестное июльское утро. Мне видна чуть блестящая полоска реки и громады тихих зданий. Еще не гудят трамваи, в квартире тишина, а над домом пролетают снаряды, от близкого разрыва которых иногда вздрагивают стены.

Но если бы я не работал, я бы спал и не проснулся. Возможно, что мне приснилось бы что-нибудь гулкое, вроде горного обвала, а возможно я бы видел что-нибудь обыкновенное и даже приятное, потому что я ленинградец, я привык.

Недавно проходил физкультурный праздник, и спортсмены играли в футбол, бегали и плавали под аккомпанемент дальнобойных орудий. Физкультурный праздник бывает раз в год, а обстрел, к сожалению, гораздо чаще.

- Об’ясните мне,- спросил я одного знакомого ленинградца, - когда вы в свое время читали в рассказах Хемингуэя описание обстрелов Мадрида, вы говорили, что ваше сердце сжималось от ужаса, а почему сейчас вы почти равнодушны... Что мы окаменели, что ли?

- Мы не окаменели - мы втянулись, - отвечал он спокойно.

4.

За городом полют огороды, собирают ягоды и грибы, работают на полях. Девушки вырубают толстые куски торфа, стоя в коричневой холодной жиже. Это трудно, это не женское дело. Но они знают, что это делать некому, кроме них. Они валятся на походные кровати и засыпают сном усталых людей, но перед сном поют песни, потому что они молоды и уверены, что возьмут от жизни свое. И не вечно они будут стоять в коричневой жиже! Найдутся на это дело и мужчины, когда они вернутся из окопов.

А сейчас до слуха торфяниц доносятся далекие раскаты грома. Они вонзают лопаты в торф и прислушиваются, отдыхая. Там, где-то за рекой, в таких же торфяных пространствах идут бои, там прогрызают вражеские укрепленные линии, там изматывают и истребляют фрицев.

На перекрестке дорог среди полей и пустынных рощ стоит на возвышении девушка-регулировщица. Она стоит, как очень хорошенькая статуя. На плечи спускаются завитые локоны, губы ее слегка подкрашены, руки в белых перчатках, сияющих, как снег. Она держит жезл, которым взмахивает с какой-то неподражаемой грацией. Вокруг нее много простора и солнца. Мимо нее идут на фронт и с фронта машины, танки, грузовики со снарядами и продуктами, санитарные автомобили. Никто не обращает внимания на ее молодость и блеск ее новенького обмундирования. Но молодость существует, и девушка не может забыть про нее, потому она так нарядна, и тот, кто на нее случайно посмотрит, запомнит это видение молодости на перекрестке военных дорог.

Она стоит, как символ молодости, уверенной и жизнерадостной. И в том, что ее, такую молодую, судьба уже поставила регулировать движение на дороге войны, есть тоже знаменье нашего ответственного, сложного и великого времени. // Николай Тихонов. ЛЕНИНГРАД. (По телеграфу).

___________________________________________________
Н.Кружков: Певец героического Ленинграда || «Красная звезда» №129, 3 июня 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в декабре || «Красная звезда» №305, 26 декабря 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в ноябре || «Красная звезда» №282, 30 ноября 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в октябре || «Красная звезда» №258, 31 октября 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в сентябре || «Красная звезда» №231, 30 сентября 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в августе || «Красная звезда» №205, 31 августа 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в июне || «Красная звезда» №152, 30 июня 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в мае || «Красная звезда» №126, 30 мая 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в апреле* || «Красная звезда» №98, 27 апреля 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в марте* || «Красная звезда» №75, 31 марта 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в феврале* || «Красная звезда» №49, 28 февраля 1943 года
Н.Тихонов: Ленинград в январе || «Красная звезда» №25, 31 января 1943 года

Газета «Красная Звезда» №179 (5550), 31 июля 1943 года