«Алексей Моргунов. Среди первых» в «Новой Третьяковке»: paslen

paslen

«Алексей Моргунов. Среди первых» в «Новой Третьяковке»

Dec 11, 2024 02:11

BA453849-BDD3-4967-AD9D-5CA93A5AB938.jpg © paslen.iMGSRC.RU

Для самой первой в истории, самой полной ретроспективы Алексея Моргунова (1884 - 1935) выбраны два проходных зала «Новой Третьяковки» - там, где висят сливки авангардистов. Между Филоновым и Кандинским. Сразу после зала Шагала сворачиваешь в полутемную (обычно тут графика выставляется) галерею с выходом к комнате с коллекцией Костаки, там, до кучи, и Моргунов, расставленный по периодам.

Ранний, «ларионовский», ядовито зеленый, кубистический, но, тем не менее, фигуративный, почти лучистский; затем «малевичевский», почти футуристический, уже геометрически абстрактный, яркий, свеженький.

Далее возникает возвращение к фигуративности, но деформированной и покореженной - то ли послереволюционной реальностью, то ли близостью к Татлину, рельефы и картины которого висят буквально на изнанке этой стены - в пространстве с собранием Костаки (знаменитый «Летатлин» там более не летает, перенесенный в военный музей Монино, долетался). Ну, и финал этой небольшой (ок, камерной) выставки внутри основной экспозиции связан с великими стройками - заводы, электростанции, рабочие с лопатами на фоне преобразованных панорам, Кемерово, Магнитогорск.

Моргунову нравилось писать мужские фигуры в полный рост. Метаморфозу с ним произошедшую, обобщают две работы, повешенных на двух противоположных стенах в разных концах выставки. На одной из них - медузообразный синий мальчик на голубом фоне, очертания которого наполнены газами далеких галактик, еще не решивших чем/кем стать.

На другой - торс рабочего в майке, на коричневом однотоне, видимо, развернувшийся к топке. Лицо его закрывает кепка, а сила здесь сплетена с усталостью. Или, точнее, обреченностью к блуду труда. Лица не видно или его нет. Женщины у Моргунова мешковатые.

Финал понятный, типовой для проектов, посвященных первачам-авангардистам, начинавшим при царском еще режиме, а заканчивающих уже в РСФСР - «я должен жить, дыша и большевея. И, перед смертью хорошея, Еще побыть и поиграть с людьми…»

Укатали сивку крутые горки. Ох, как укатали. Но, так как от каждого из периодов - всего по несколько картин и графических листов, изменения (назовем их диалектическими) поданы как бы крупным планом, пиками развития, без подходов и плавных спусков творческой манеры.

Почему-то кажется, что эти смены вех давались Моргунову легко, таким он был пластически отзывчивым, пластичным, с одной стороны, и не слишком радикальным, что ли, с другой. Аккуратным, осторожным, вкрадчивым. Идеально и развернуто воплощая идеи и максимы главарей авангарда, с которыми контачил.

Вот как в портретах мясника и мясной лавки, которыми выставка открывается: в этих хостах, явно писанных под влиянием Ларионова, отношения с действительностью и преобразованием ее в измененное состояние лишено ларионовской безбашенности, не знающей еще, куда ее (безбашенность) приведет этот самый отрыв.

Скорость Моргунова медленнее ларионовской и вдумчивее - творит он не спонтанно и импульсивно, но проникаясь и обдумывая, тщательно переваривая как внешние раздражители, так и свои внутренние реакции.

Нельзя сказать, что он более Татлин чем Татлин или перемалевичил Малевича, скорее, обобщил и выразил среднюю температуру по больнице. Швы незаметны. Манера, вытекающая из характера, темперамента, эмоциональной и интеллектуальной конституции человека и художника, оставляющая его в крепком «втором-третьем ряду».

Обилие экспозиционно-архивных проектов последних сезонов, связанных с авангардом, сослужили нынешней ретроспективе плохую службу - простое «воскрешение имени» после многочисленных выставок, вдоль и поперек вспахивающих, кто в лес, кто по дрова, это все еще таинственное, мерцающее, поле (ну, или, море, ну, или зеркало, если вспомнить метафору Ивана Жданова) более не очень уже и канает. А в Еврейском музее - Попова и Введенский, а в ГМИИ - Степанова, у Галеева - Ермолаева, а у Зотова - Мейерхольд, в Доме русского зарубежья - Стеллецкий, ну и тд. Это не говоря о полных «постоянных экспозициях».

Умаление содержится уже в названии ретроспективы, задающей не только концептуальную рамку, но и особенности восприятия: «среди первых», но не «среди равных».

Выставка, втиснутая в проходной проем, показывает почему так. И с помещениями не сильно заморачивались, и с составом, который мог бы быть более полным. Некоторая подборка работ Моргунова есть в Нукуском музее искусств имени Савицкого, но их не привезли. Хотя Трегулова готовит большую гастроль каракалпакского музея для ГЭС-2, связи между институциями и городами, «нашими странами» более-менее отлажены.

Умаление продолжается проходными помещениями, четко не обозначенными со стороны основного пассажиропотока, из-за чего неподготовленный зритель (такого подавляющее большинство), просто вплетает еще одно имя в чреду нечевоков и бубновалетовцев. Шагала он знает, Филонова слышал, Кандинского видел, ну, а между, среди первых, тоже есть какое-то экспозиционное мясо.

Я был в «Новой Третьяковке» не в будний день и толпы гуляли по анфиладе как по бульварам, кивая и раскланиваясь с картинами так, как обычно приветствуют знакомых. Или даже не знакомых, если неплохо воспитаны.

Сайт и экспликации напрямую говорят о полноте каталога, впервые (в отличие от выставки) обобщающего максимальное количество работ Моргунова и фундаментальные статьи о его жизни и творчестве. Альбом, разумеется, дорогой и тяжелый - он для иного какого-то агрегатного состояния потребления информации важен, не такого, как на выставках.

Но не хочется думать, что выставку делали «только» ради него.

https://www.tretyakovgallery.ru/exhibitions/o/aleksey-morgunov/