Памяти Андрея Медведева: paslen

paslen

Памяти Андрея Медведева

Nov 07, 2023 17:10

IMG_4782.JPG © paslen.iMGSRC.RU

Вновь пришлось залезть в закрома своего ЖЖ - эти снимки Андрея Медведева я сделал и вывесил в ноябре 2011 года ("Шоколадница" на Соколе, за кадром осталось ожидание Шурика), когда он жил еще в Москве. Через пару лет его депортируют "по месту гражданства" в Узбекистан, окончательно разрушив ему семью и судьбу - Андрей умер в конце октября в Ташкенте от одиночества и тоски от инфаркта. Не могу подсчитать, сколько ему было?

Медведев - харизматик из первого призыва ЖЖ, где мы и познакомились, заочно сдружились. Тогда ЖЖ был мал, все знали друг друга и дружили со всеми, были обходительны и милы, точно дальние родственники из далеких стран, никогда не видевшие друг друга. Ссоры и расхождения начнутся позже, а слово "срач" возникнет уже в ФБ: в livejournal первых лет оно попросту не было возможным.

Во-первых, поначалу спасал эффект новизны (все-таки ЖЖ был первой соцсетью в нашем мире, а мы были его первопроходцами), во-вторых, люди там, как на подбор, подобрались нерядовые. Я следил за развитием ЖЖ с февраля 2001-го, но свой дневник решился завести лишь в июле, настолько робел перед этими могучими дубами-колдунами.

Подобно Лицею, ЖЖ был сообществом талантливых людей, обменивающихся друг с другом лучшими своими чертами и поддерживающих своих френдов, он ведь и стал нам высшим учебным заведением, позволившим освоить html-тэги, а еще если и не найти место в новом, цифровом мире, то уж точно отстроится в нем, уточнить местоположение в этой самой щадящей и великодушной социальной среде.

Посты в Твиттере или лента ФБ такого благородства и душеподъемности уже не излучают, из-за чего мне и захотелось виртуально отпеть Андрея Медведева именно здесь - длинным-длинным текстом, создающим иллюзию его посмертного существования: пока я пишу о нем тут вторую неделю, мы кажется, что он еще жив и может отвечать. Чем чаще празднует Лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину,
Тем реже он; тем праздник наш
В своем веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни тем грустнее.

«Андрей Медведев» на Яндекс.Фотках

Андрей был человеком удивительной свободы - причем, как внутренней, так и внешней, поведенческой: он жил и вел себя так, как положено себя вести свободному человеку из свободной страны. Порой это принимало шокирующие формы, но Андрею все прощалось за красоту жеста, глубину и всеобъемлимость (знания и широта кругозора его поражали), а, главное, за бездонное какое-то великодушие.

Будучи умнее, точнее и многократно крупнее практически всех существующих рядом и параллельно, Медведев прощал всем нам наши несовершенства - вот примерно так, как он воспринимал трагическую недоделанность мира, где почти все требует корректировки.

Есть какая-то особенно четкая корреляция между благородством и тонкокожестью художника собственной жизни и его осанкой, не способной пропасть даже в самом губительном и болезненном запое, которыми Андрей изводил себя словно бы «на слабо», выдюжу, мол, еще один сеанс самоуничтожения или же сгину.

Каждый протестует против неадекватности окоема как умеет, ну, или же не протестует, а смиряется: Медведев поражает меня бескомпромиссностью без всякого повода - просто человек не может иначе, не умеет приспособиться к бесчеловечности Москвы или Ташкента, одинаково дискомфортных сред или сцен.

Андрей использовал их для самовыражения, требующего мужества и повседневной выдержки, которая становится особенно понятой сейчас, когда он умер и больше не будет объясняться в любви собаке, ворчать на соседей, переслушивать опусы Невского и Штокхаузена.

После сообщения о смерти Андрея, многие хорошие люди написали о его человечности, но за этим обаянием харизмы, гротескно заостренной на фоне современных постсоветских мегаполисов, как-то забылось: Андрей Медведев был исключительным фотографом, идеально работавшим в жанре черно-белого дневника.

У него была масса цветных снимков (чаще всего Медведев тратил цвет на «домашних животных», обращаясь с ними как с любимыми детьми, повышая статус их до предельно антропоморфного), но именно мнимая простота черно-белого кадра превращала, например, историю их существования с Шуриком в нарратив поразительной силы и заразительности.

Это обреченно-монотонное существование голых людей на фоне разобранных кроватей, обшарпанных стен и неловких обоев делало их химкинскую сагу экзистенциальным повествованием, уровня Камю и Сартра.

Дело не в бытовой наготе и не в особенностях жизни двух мужчин, но в максимальной остраненности взгляда, переживающей текущее существование сразу в нескольких отчужденных плоскостях и измерениях, как это происходит в кино или в книгах.

Дело в жизнестроительстве без какого бы то ни было жизнестроительства, но в восприятии себя одновременно объектом и субъектом происходящего - тем, что Курицын в своей лучшей книге о постмодерне называл «ъектом».

И если брать мировые аналоги, то нечто схожее делал в фотографии Эрве Гибер, пытавшийся эстетизировать реальность, вскипающую вокруг его камеры ненадолго отсроченной смертью.

И это какой-то особенный эсхатологический задор, возникающий буквально ведь «у бездны на краю», у рва ямы, вырытой реальностью для каждого из нас, так как смерть Андрея еще и про это тоже. Гипертрофированная заострённость черт его характера, делавшая Андрея всечеловеком, не должна вводить в заблуждение: он - это мы, такие же смертные, но не такие же смелые, безбашенно отважные как он.

Каждый раз, когда наши сети приволакивают очередного мертвеца, бессознательно (или осознанно), мы начинаем искать оправдание чужому уходу, переводя его в категорию случая - единичной ситуации, которая точно не имеет отношения к нашему благополучному и, вроде бы, отлаженному быту.

Этот сильно пил, тот давно болел, эта таскалась со своими стихами как подорванная, трясла безумием последние пару десятилетий, поэтому «ну, понятно же»…

Те живут слишком далеко и в какой-то хронической антисанитарии, эти - слишком близко и поэтому окружены опасностью вдвойне - троном, дронами, курением трубки.

Словно бы мы все Лазари или, как минимум, Лазаревы и не умрем никогда.

Словно бы чужие уходы и нам, и нам тоже, выделяют какие-то дополнительные временные отрезки, которые можно обменять на что-нибудь полезное или приятное.

Однажды вот в точно такой же будний и невзрачный денек, кто-то другой, но точно не ты, прочтет о моей смерти в ФБ или в ЖЖ, если их к тому времени не запретят окончательно и бесповоротно, в Телеге или же где-то еще и у троллейбуса, шедшего по ежедневному маршруту от депо до конечной, подвиснет штанга, став опасно непарной.

Медведев был настолько подробным, честным и мощным, что казался вечным - синонимом насыщенного, концентрированного бытия, ну, а скрипучее дерево долго скрипит, должно долго скрипеть: по обилию жалоб, ламентаций, угроз и суицидальных поступков этому великану не было равных.

Свою слабость Андрей превратил в силу, способную пережить любую степень отчаянья, бытовой неустроенности, безработицы, бедности и нищеты, политического давления, эмоциональной нестабильности.

Пережить без очевидного материального выхлопа, «творческого результата», к которому мы пристрастились еще в своей ранней ЖЖ-юности и на оправдательной необходимости которого сидим годами как на наркоте самого тяжелого извода.

Ну, то есть, несмотря на демонстрацию нарратива «в прямом эфире», он не торговал собой, близкими и друзьями, собакой и кошкой, Москвой и Ташкентом, просто проживал эту жизнь так, как мог.

Надрыв в нем существовал изначально, предшествовал ему и лишь обострился от всех испытаний, регулярно выпадавших пеплом, словно бы он появился на свет чтобы воплотить этот надрыв в максимально объемной форме - заместив в этой оспе, добровольно привитой себе, любого из нас.

Сложная для выражения мысль, но я попробую - Андрей не был примером того, как не надо, он был искупительной жертвой тех политических, экономических и культурных процессов, что определяют (картографируют, что ли?) реперные точки нашей нынешней актуальности.

Она же размыта и, неопределенная, не определена вечностью своего становления и перманентным транзитом из ниоткуда в никуда, а такие фигуры как Андрей служат не только связующим звеном всех со всеми, но и выражением накала, который отныне становится видимым. Материализовавшимся как в его жизни, так и в его уходе.

Несмотря на то, что Андрей, по болезням и образу жизни, типичный проклятый поэт и очередной «последний романтик» (ну, или же последовательный модернист-постмодернист) был просто-таки обречен на трагедию в прямом эфире, смерть его ошеломляет меня уже долгое время - она не проходит, не уходит из «фокуса внимания», не стирается другими новостями, не бледнеет в восприятии.

Видимо, это связано с особым талантом Андрея, который возникал в жизнях других людей каким-то информационным вихрем, прорехой в обыденном существовании, позволяющем увидеть за пыльным холстом запустелой харчевни биение и напряг другого существа.

Возможно, чужого и неблизкого, декадансного и неуютного, но стремительного и мощного, вот уж точно неповторимого и непредсказуемого каждый раз, когда ты с ним сталкивался.

Я думаю об Андрее как о праведнике и страстотерпце, погибшем во имя торжества существования человечности - того изначального антропологического набора качеств, которые и делают человека человеком. Теперь гуманизм не в моде и попросту уходящая натура, из-за чего усилия таких людей как Андрей, по его манифестации, возрастают тысячекратно. Чтоб помнили.

Медведев был великим гуманистом, терпевшим лишения, страдавшим глубоко и непродуктивно (впрочем, у глубокого человека вообще все чувства глубоки, этим они особенно уязвимы), разрушительно - во имя других живых существ, даже если это кошка и собака, как случилось в его последний период жизни.

Никто ведь не знает, как должны выглядеть современные святые безбожники и страстотерпцы, существующие параллельно реальности за окном, в нашей повседневности, заброшенной и окончательно потерявшейся во мгле. Большое видится на расстоянии, когда случайные и наносные черты начинают стираться, уступая место подлинному рисунку судьбы и ее значению для тех, кто, волей случая, оказывался рядом.

В Андрее было слишком много человечности, избытка чувств и тонкостей восприятия, четкости понимания жизни и искусства, людей и того, что происходит с всеми нами. Он был проницательным, мощным и потерянным, тратил себя, не думая о последствиях и жил без подстраховки, как канатоходец или сапер.

Его вело по жизни любопытство, никогда не терявшее накала и служившее субститутом социального иммунитета; почему-то горше всего понимать, что Медведев уже не узнает что будет дальше в стране и в мире, чем сердце успокоится, ну, или же не успокоится уже никогда, ибо как тут жить, когда вокруг все постоянно такое и оно постоянно усложняется, ухудшается прямо-таки на глазах.

Уже и про гуманитарную катастрофу никто не говорит и об антропологический кризис языки сточили, а это лишь самое начало конца, которого сердце Андрея не выдержало отнюдь не в метафорическом смысле.

Этот текст ему б не понравился - пафоса он избегал и сторонился. Он бы мне его простил.

«Андрей Медведев» на Яндекс.Фотках

некрологи