Воспоминания из немецкого танка (Часть IV)
Самая лучшая часть рассказа. Не знаю, кого как, но меня она задела до глубины души: и тогда, когда переводила более двух лет назад, и тем более теперь. Считаю, что слова Бориса сейчас актуальны как никогда.
Часть I Часть II Часть III
Как ни странно, но мы практически не обсуждали военные дела, а по политическим вопросам у нас и вовсе не было никаких точек соприкосновения, как не было и некоего общего знаменателя, под который можно было бы подвести наши рассуждения. Несмотря на невероятную человеческую близость во многих отношениях, между нами лежала безмерная пропасть...
И вот пришла последняя ночь для Бориса. Я узнал от наших сотрудников СД, что завтра утром его расстреляют. Днем его вызвали на допрос, с которого он вернулся избитым- со следами кровоподтеков на лице. Кроме того, похоже, что он был ранен в бок, однако он ни на что не жаловался; я тоже ничего не сказал, так как говорить об этом было совершенно бессмысленно. Я не знал, осознавал ли он, что его должны расстрелять на рассвете следующего дня- я опять не стал ничего говорить. Но, будучи очень умным человеком, Борис наверняка понимал, что происходит с теми, кого уводили, и кто никогда больше не возвращался назад.
Я заступил на ночной пост- с двух до четырех утра; ночь была тихая и удивительно теплая. Звуки окружающей природы наполняли воздух: в пруду, расположенном неподалеку от лагеря, слышалось дружное кваканье лягушек почти в унисон. Борис сидел на соломе у свинарника, прислонившись спиной к стене, и играл на крохотной губной гармошке, которая легко помещалась у него в руке. Эта губная гармошка была единственной вещью, оставшейся при нём- всё остальное отобрали при первом обыске.
Мелодия, которую он играл в этот раз, была невероятно красивой и грустной-произведение русского фольклора, повествующее о широкой степи и любви. Потом кто-то из его друзей велел ему замолчать,- дескать, спать не даешь. Он посмотрел на меня, как бы спрашивая: играть дальше или замолчать? Я в ответ пожал плечами, тогда он спрятал инструмент и сказал: “Ничего, давай лучше поговорим”.
Я прислонился к стене, взглянул на него сверху вниз и мне стало неловко, потому что я не знал о чем говорить. Мне было необычайно грустно: я старался вести себя как обычно-по-дружески и возможно помочь чем-то, но как? Я даже не помню, как это произошло, но в какой-то момент он испытующе посмотрел на меня, и мы впервые заговорили о политике. Возможно, в глубине души мне самому хотелось понять в этот поздний час: почему он так страстно верил в правоту своего дела или же по крайней мере получить от него признание, что дело- неправое, и его разочарование в нём.
- А как же теперь ваша мировая революция?-спросил я.-Теперь все кончено, и вообще, этот преступный заговор против мира и свободы и был таковым с самого начала, разве нет?
Дело в том, что как раз в это время казалось, что Германия неминуемо одержит блистательную победу над Россией.
Некоторое время Борис сидел молча, перебирая в руках свою губною гармошку. Я бы вполне понял, если бы он рассердился на меня за эти слова. Когда он медленно поднялся и подошел поближе, взглянув мне прямо в глаза, я заметил, что он всё же был очень взволнован. Его голос, однако, казался спокойным: несколько печальным и полным горечи от разочарования-нет, не в своих идеях, а во мне...
-Генри!-сказал он. -Ты так много рассказывал мне о своей жизни- о том что ты, как и я, из бедной семьи, из семьи рабочих. Ты достаточно добродушный и вовсе не глупый. Но, с другой стороны, ты очень глуп, если жизнь так ничему тебя и не научила.
Я понимаю, что те, кто замазали тебе глаза, поработали на славу, и ты бездумно проглотил всю эту пропагандистскую чепуху. И, что самое печальное, ты позволил внушить себе идеи, которые напрямую противоречат твоим собственным интересам- идеи, превратившие тебя в послушное жалкое орудие в их коварных руках.
Мировая революция- часть развивающейся истории человечества. Даже если вы и выиграете эту войну- в чем я серьезно сомневаюсь- революцию в мире не остановить оружием. У вас мощная армия, и вы можете нанести огромный ущерб моей Родине-вы можете расстрелять много наших людей, но идею вам не уничтожить!
Это движение на первый взгляд дремлет и незаметно, но оно никуда не денется-оно гордо расправит крылья в тот самый момент, когда все неимущие и угнетенные простые люди в Африке, в Америке, в Азии и в Европе пробудятся от спячки и восстанут. Однажды люди поймут, что власть денег, власть капитала не только угнетает и грабит их, но в то же время обесценивает заложенный в них человеческий потенциал- в обоих случаях их используют лишь как средство получения материальной выгоды, словно они безвольные слабые фигурки, а затем выбрасывает их за ненадобностью.
Как только люди люди поймут это- тогда этот маленький огонек превратится в пламя, и миллионы и миллионы людей во всем мире поддержат эти идеи, и они сделают все, что нужно- во имя человечества. И не Россия сделает это за них, хотя именно русский народ первым сбросил цепи рабства. Люди мира сделают это ради себя самих и их народов-восстанут против собственных угнетателей так, как это представится нужным и тогда, когда пробьет час!
Пётр Кривоногов. “Победа” (1948 год) Источник: Sputnik
Во время его пылкой речи, я не мог ни прервать его, ни возразить ему. И хотя говорил он вполголоса, слова его потрясли меня до глубины сердца. Никому и никогда еще не удавалось затронуть струны моей души настолько сильно: я чувствовал себя беспомощным и обезоруженным перед осознанием того, что донесли до меня его слова. И чтобы нанести мне последний сокрушительный удар, Борис указал на мою винтовку и добавил: “Эта штука не имеет никакой силы против идей”.
-И если ты считаешь, что сможешь сейчас разумно возразить мне,- заключил он,-то прошу тебя обойтись без всех бессмысленных лозунгов об отечестве, свободе и боге!
Я почти задохнулся от охватившей меня ярости. Естественной реакцией было поставить его на место. Но я одумался и решил, что жить ему оставалось всего несколько часов и, наверное, для него это был единственный способ выговориться. Меня вот-вот должны были сменить с поста. И не желая устраивать прощальных сцен и говорить ему ни “до свидания!”, ни “Auf Wiedersehn”, я просто взглянул ему прямо в глаза- вероятно, в тот момент мой взгляд содержал некую смесь гнева и сочувствия и, может быть, ему даже удалось заметить в нём проблески человечности...
После этого я развернулся на пятках и медленно побрёл вдоль конюшен туда, где мы размещались. Борис даже не шелохнулся, не произнес ни слова и не двигался, пока я шел. Но я точно знал,- я чувствовал это,-он не отрывая взгляда смотрел мне вслед, пока я плелся со своей дурацкой винтовкой.
На горизонте показались первые лучи восходящего солнца. Мы, охранники, тоже спали на сене, и я всегда любил прийти с поста, завалиться и уснуть. Но в то утро мне было не до сна. Я, даже не раздевшись, лег на спину и смотрел на медленно светлеющее небо. Беспокойно ворочаясь в разные стороны, я жалел Бориса, да и себя тоже. Я был не в силах понять многих вещей. А когда взошло солнце, до меня донеслись выстрелы, потом короткий залп, и все было кончено...
Пётр Кучеров. Название неизвестно. Источник: allworldwars.com
Я тут же вскочил и отправился туда, где я знал, были приготовлены могилы. Было прекрасное утро во всем летнем великолепии и красоте: пели птицы, и все было таким, словно ничего не произошло. Мне повстречался уныло бредущий расстрельный взвод с винтовками на плече. Солдаты кивнули мне, по всей видимости удивленные тем, что я пришел сюда. Двое или, может быть, трое пленных закидывали тела расстрелянных землей. Кроме Бориса там было еще три тела, и их уже успели частично забросать землей.
Я смог узнать Бориса- его рубашка помялась, он был босиком, но на нём всё ещё был кожаный ремень, весь в пятнах крови. Пленные удивленно посмотрели на меня, как бы вопрошая, что я здесь делаю. Выражение их лиц было угрюмым, но кроме этого я мог заметить страх и ненависть в их глазах. Я хотел было у них спросить, что стало с губной гармошкой Бориса: отобрали ли ее у него до расстрела, или она так и осталась у него в кармане. Но тут же отказался от этой идеи, подумав, что пленные могут заподозрить, что я собрался обобрать мертвого. Повернувшись, я пошел к конюшне, чтобы наконец уснуть.
Я почувствовал огромное облегчение, когда меня вскоре сочли “пригодным к бою”, и я должен был опять присоединиться к моей дивизии, сражавшейся на многих фронтах. Как бы тяжело не было на передовой, по крайней мере там меня не преследовали мучительные переживания, которые могли свести с ума- я таким образом пытался обмануть свой рассудок и совесть.
Когда я вернулся, мои приятели были рады снова увидеть меня. Волга была совсем рядом, и русские сражались со всей доблестью, демонстрируя, на что они способны. Некоторые из моих близких друзей погибли в бою. Выстрелом в голову был убит наш командир роты, обер-лейтенант Штефан. Как ни горестно было слышать о гибели приятелей, я все же понимал, что это война. Но казнь Бориса не укладывалось в моей голове- почему? Всё это напомнило мне распятие Христа...
Часть V См. На подступах к Сталинграду