23 октября
Вчерашний день кончился так: досидела я до половины второго со стихотворениями Виктора Смирнова, сделала заданный самой себе объём, потом решила отправиться спать. Но по дороге из кухни в детскую вдруг поняла, что мне жаль спать вместо того, чтобы... Ну хотя бы продолжить читать начатое после «Брисбена»: «Венедикт Ерофеев: посторонний».
И вот что я думаю. Есть люди-персонажи. Они не для жизни вообще, они для литературы исключительно. И попасть в жизнь для них - страшная ошибка. Вот Ерофеев таким был. МЦ - нет. Она была, чтобы быть НАД жизнью. Ерофеев - чтобы быть ВНЕ жизни. МЦ - для высокой (болезни) поэзии. Ерофеев - для поэтической легенды (и даже в каком-то хармсовском ключе). «Москва - Петушки» - автобиография: такая, какую он хотел рассказать и рассказал. И, между прочим, подлинная. Биография Ерофеева от Свердлова и др. - по сути комментарий к поэме. Читать любопытно, но щекотливо: никак не избавлюсь от ощущения, что совершаю преступление против Венички. Однако - пока во всяком случае - никаких страшных тайн, скелетов в шкафу и прочего. Веничка прозрачен как зелёное или коричневое бутылочное стёклышко, а следовательно, и наш взгляд на его «подноготную» соответствует примерно тому, как можно через это бутылочное стёклышко видеть.
Про Водолазкина сегодня опять не буду писать. Уже час ночи, и Агатка, беспокойная от коренных зубов, которые никак не прорежутся, уже дважды меня призывала.
К тому же у меня полчаса назад повис ноутбук, и я перепугалась не на шутку, так что срочно выслала сделанную часть работы верстальщику, чтобы не утратить её не дай бог. Теперь я в тревоге, а писать в таком состоянии о чём-то неоднозначном - последнее дело. И вдобавок вот прямо сейчас весьма красноречиво, после пары минут помаргивания, перегорела лампочка в кухне, где я сижу, поставив ноутбук на агаткино едальное кресло.
Темноту я не люблю. Тревожно мне в ней. Это из детства. Забиться под одеяло с головой и насторожиться точно как зверь. Ловить каждый шорох. Страшиться, чтобы потом видеть самые поэтические из возможных кошмары. Мои великаны, слоны, ведьмы и зимний город, в котором я никак не настигну маму. Она маячит впереди, я устремляюсь за ней быстрее, быстрее - но тщетно. Меня оттирают, отодвигают, я кричу «мама!» - но выходит только пар немоты.
А спать, между прочим, не хочется совсем. Жалко спать - жалко уходить от себя. Сны теперь совсем не такие, как раньше.
Впрочем, недавно - странный, мелодраматичный. Я была в каком-то дворцовом антураже, на винтовой широкой декоративной лестнице без перил. А. шёл позади, и я подумала - прыгнет ли он? (у А. фобия - высота, особенно лестницы, эскалаторы в открытом пространстве) И мне показалось боковым зрением, что он прыгнул. И я - не раздумывая - следом. Без всякой жертвенной мысли. И летела как-то одухотворённо, радостно, почти не веря в то, что может случиться. Я была в какой-то фате (не свадебной), материализовавшейся из мысли промельком. В ней я и рухнула, распластавшись на полу (изысканная плитка). А., впрочем, не прыгал. Боли не было, так - какая-то судорога в лице. Но когда стали хлопотать врачи - всё происходило слишком быстро - и я услышала что-то про изувеченное лицо (как же лицо? я лежу на спине), вот тогда и пришёл ужас. Нет, только не лицо. Оставьте моё лицо. Примерно так я думала - и проснулась с воспоминанием, как же картинно-красиво было падение. Я не видела - но ощущала. А боль... Ну что такое физическая боль? - чепуха. Главное - сохранить лицо: ещё мне самой нравящееся отражение в зеркале.
***
Агатка заставляет сочинять стихи про еду от имени героев на её тарелочках: мишки и феечек.
Кушай, Гага, кашу. / Каша вкусная - кукурузная.
/ Каша с яблоком ячменная - отменная.
Кушай, Агата, кус-кус - / у него восхитительный вкус.