Евгений Водолазкин "Брисбен"
Вот обещанное о Водолазкине, которого люблю, но странною любовью... И действительно - книга за книгой: «Лавр», «Авиатор», «Брисбен» (книги эссе - совсем другая тема, поэтому о них здесь умолчу) - я очаровываюсь вначале, но по ходу книги, а особенно к концу разочаровываюсь. Но не вовсе. Поэтому-то каждую новую книгу и берусь читать - и открываю в себе-таки источник наслаждения языком, интонацией Водолазкина. У него чудный голос, тембр, глубина - слушать его устную речь удовольствие для меня. И я слышу этот голос и в книгах, почему оторваться от них, даже с досады, трудно, невозможно. Это признаёт и моя подруга и коллега-редактор, которая недовольна Водолазкиным, кажется, гораздо больше, чем я. «И скучно, и вяло, и ничему не веришь» - написала она мне, отозвавшейся о«Брисбене» почти восторженно. В нашу предыдущую с ней встречу я была в начале книги и ещё не знала, что и меня ждёт ряд разочарований.
Поначалу, действительно, я читала роман вполне увлечённо, но чем дальше, тем больше приходилось подавлять то же ощущение: что материал уже и писаный-переписанный, и отыгранный (тут мне «Кино про Алексеева» припомнилось), и всё такое. Я надеялась, что сюжет сложится в нечто удивительное. Увы. Дочитала - и тоже мне поскучнело. Хотя - язык! Водолазкин - филолог, и прекрасный: он пишет как говорит и говорит как пишет. С другой стороны, да, есть в этой речи нечто «скучное», но оно меня не раздражает. Это, пожалуй, беспристрастие, с которым автор рассказывает обо всём. В его речи очень мало энергии и совсем нет энергичности. Гудение Глеба Яновского под гитарное «бренчание» - это гудение самого Водолазкина без всякого аккомпанемента. И да, история всемирно известного гитариста («Не знаю ни одного» - говорит моя подруга) не совершенно жизненная. Но трудно ли представить такого героя? Мне - нет. Чисто гипотетически и всемирно известный балалаечник или домрист возможен. Водолазкин, рождая этот образ, действительно, до определённой степени, ироничен: у Яновского нет особого слуха, нет исключительного голоса, нет, в общем-то, ничего, кроме неповторимого, непостижимого гудения. И мне этот образ страшно близок и нравится - как раз потому, что нереалистичный, хрупкий, буквально брезжущий. И болезнь Глеба Яновского - очень кстати: Паркинсон, добавляющий дребезжания, а потом отнимающий даже его, даже призрачность голоса, слуха, гудения, в конце концов. Это здорово!
Однако вся бытовая сторона жизни Глеба, с его женщинами, особенно с лжебеременной Галей, а потом с Анной и удочерённой им музыкально одарённой Верой, дочерью Анны, - вот особенно последняя часть книги - совершенно мелодраматична. Впрочем, довольно смешно Водолазкин пишет, и, по-моему, здесь он самоироничен: просматривается отсутствие опыта, как раз как описывается в эпизоде с девушкой, которую Яновский репетирует, а она как бы его соблазняет, но мало нужно, чтобы показать ей, как далека она от той, кем себя показывает.
Украинское происхождение Глеба и всё, связанное с этим, конечно, может восприниматься как обязательность политического высказывания, как причисление себя к тем или к другим (а - перефразирую Максимилиана Волошина - Евгений Водолазкин стоит один меж них, молясь за тех и за других). Но, на мой взгляд, Водолазкин говорит то, что не может не сказать: не только как человек (он родился в Киеве и сам, по-видимому, имеет украинские корни), но и как филолог - когда сравнивает языки. И ведь отец и дед Глеба сами по себе прекрасные образы. Но Фёдор ещё совершенно замечательно дополнен украинским языком, и из памяти не вытравить его объяснение принципиальных различий между русскими и украинцами: «потому что в украинском "путь" женского рода».
Итог после всего прочитанного от Евгения Водолазкина, пожалуй, такой - он действительно всегда «за добро», и добро это, по Водолазкину, не «высшая справедливость», а - человечность. За пером его легко следуешь, как легко слушаешь, когда он говорит: не раздражаешься, умиротворяешься его тембром голоса, его общим спокойствием. Но книгам Водолазкина, пожалуй, не хватает энергии, даже эмоциональности, грубо говоря, нерва. Поэтому они воспринимаются как пресные. А сюжеты кажутся если не архаичными (как в «Лавре»), устаревшими (как в «Авиаторе», с замороженным-размороженным человеком), то вторичными (как здесь, в «Брисбене»). У Водолазкина нет буйной фантазии, он не способен родить уникальный сюжет, но он замечательным образом наблюдает, компонует, обобщает, не делая при этом даже ярких выводов. Он - историк, филолог-археолог, он собиратель, рассказчик, но не сказитель. Оттого даже фантастические сюжеты (всегда недокрученные в своей фантастической составляющей) в его устах (под его пером) воспринимаются как «искусственные», а не волшебные.
И ещё: для Водолазкина важное значение имеет время, образ времени, который, возможно, составляет всегда ядро произведения. Во всех его книгах время идёт вперёд и поворачивается вспять, времена наслаиваются друг на друга, словно бы обтёсывая людей. И смерть - как итог. Главный герой всегда умирает, причём смерть эта не слишком страшная, хотя неожиданная, но вместе с тем ожидаемая - естественная.
Вообще же, что вы ждёте от чтения? Ждёте ли чего-то? Мало на свете книг, которые собьют вас с ног и повергнут, ударят как молния и озарят вашу жизнь новым светом, просто обнимутся с вашей душой, сольются с ней и останутся там навек. Странно ждать такого эффекта от каждой новой книги, которую вы берёте в руки. Но есть всегда что-то, что для вас чрезвычайно важно. Что заставляет вас читать книгу до конца, даже если есть в ней шероховатости, пусть даже она несёт неоригинальный сюжет. Для меня важнее нетривиальных сюжетных построений и оригинальных идей (сегодня как раз это уже трудно представить) - стиль, внимание автора к деталям и свой мир. У Водолазкина всё это есть. И есть ещё то, что застилает мнимую тривиальность, - гуманистическое начало. Редкий автор так любит людей, с которых списаны его герои, даже, на первый взгляд, несимпатичные. Впрочем, отвратительных типов у Водолазкина и нет. Мне кажется, такие ему не встречаются в жизни - обходят его стороной. Или он их чудом обходит. Но в любом случае, книги Водолазкина всегда о любви: самой высокой, большинству недоступной. А мы не верим, как правило, в то, что нам недоступно.