Лишь бы не было мира
В 1950-52 Джордж Кеннан не работал активно на Государственный департамент США. Он по-прежнему входил в реестр дипломатов, но ему разрешили взять неоплачиваемый академический отпуск. Почти два с половиной года Кеннан работал в Принстоне, где его приютил Оппенгеймер. За этот период Джордж три раза вызывался в Вашингтон для срочных кратких консультаций, связанных с Корейской войной. Однако весной 1952 Трумэн решил назначить его новым послом США в СССР. Кеннан не мог отказаться [Устав Дипломатической службы, FS, запрещал такие вольности; вплоть до 60 лет любого дипломата могли выдернуть из спокойной жизни и отправить в Тмутаракань], но немного побрыкался. Он спросил у Ачесона, точно ли следует посылать его, Кеннана? Ведь он более двух лет не был погружен в ежедневную рутину Департамента. Может другой станет более подходящей кандидатурой? Ачесон заново связался у Трумэном, и президент подтвердил, что хочет именно Кеннана.
Приехав в Вашингтон, Джордж нанес серию визитов: к Трумэну (1 апреля), к госсеку (2 апреля), советскому послу (3 апреля) и советскому представителю в ООН Малику (14 апреля). У Ачесона он хотел получить инструкции, как вести себя в Москве, что спрашивать, какие вопросы пробивать. К его удивлению государственный секретарь не дал ему никаких инструкций [Трумэн также не озвучил таковые]. Кеннан рассчитывал, что его повестку нагрузят как минимум двумя задачами: подтолкнуть буксующие мирные переговоры в Корее и подготовить основу для будущей мирной конференции по Германии. Но нет. Ачесона такие глупости как мир не интересовали [третьей задачей мог бы стать вопрос о разоружении, что поднимался в те дни в ООН]. 18 апреля Кеннан был уже серьезно озадачен. Ему скоро в Москву, а инструкций как не было, так и нет. Поэтому он через «Чипа» Болена заново назначил встречу у Дина Ачесона.
«Каждое мое слово в советской столице будет иметь вес» - говорил Кеннан - «Мы ведь хотим донести нашу политику до советских руководителей. Обозначить наши условия, на которых мы согласимся с объединением Германии».
В ответ же он услышал только то, что ничего такого делать не надо. «Нас сейчас ожидают несколько критических недель. Мы ждем подписания новых соглашений с ФРГ, а также учреждения Европейского оборонного сообщества» [речь идет про т.н. Контрактные обязательства ФРГ, aka Contractuals, которые представляли тогда собой эрзац Конституции ФРГ, которые могли позволить ФРГ иметь войска, которые бы в свою очередь вошли в новую оборонную структуру Западной Европы - EDC - и через нее в НАТО]. Если мы не подпишем ни того ни другого, то вся наша политика в отношении Европы потерпит серьезную неудачу. Нам не стоит сейчас произносить чего-нибудь такого, что могло бы отвлечь внимание немцев от этих двух наших проектов. Это означает, что мы не желаем вступать в диалог с советским правительством и обсуждать германскую проблему» [108].
Кеннан спросил про Корею, следует ли США просить СССР стать гарантом мира на Корейском полуострове. Ачесон дал понять, что ему всё равно. Официальный Вашингтон относился с безразличием к уже идущим выхолощенным переговорам о перемирии. [109] Реальные переговоры могли стать контрпродуктивными и затормозить процесс вооружения НАТО в Европе. СНБ-68 был принят под влиянием Корейской войны, но основные военные траты направлялись в Западную Европу. Армия оказалась неготовой к столь интенсивной мясорубке. Властям пришлось рекрутировать больше солдат, не жалея ни своих солдат, ни чужих, ни гражданских, ни военных. Только так они могли вести войну. В кровавой и беспощадной манере. Госдеп позабыл слово «мир», вычеркнув его из своего лексикона. США изобрели праздник 1 мая, и теперь предавали его основной весенний лозунг. Лишь бы не было мира. За ценой не постоим. 75 миллионов, можем повторить. Все позабыты, всё позабыто. Всё новые каштаны сваливались в огонь, и их никто не спешил вытаскивать. Дин Ачесон уклонялся от дипломатических решений, сведя свои контакты с советскими представителями до ругани в подворотне.
Когда Кеннан встречался с советским послом (3 апреля), то Панюшкин прямо спросил: «Где ваш ответ на наши инициативы по Германии?» Речь шла про ноту от 10 марта 1952. Американцы получили ноту, но тянули и не реагировали. Советский посол переживал. Ачесон через отсутствующие инструкции как бы наставлял: «Пускай продолжает переживать. Мы суетиться не будем». Американцы были выведены из себя предыдущими сталинским фокусами по Германии, точили зуб и платили Сталину той же монетой. Fait accompli против Fait accompli.
В истории Холодной войны эпизод под названием "Мирная нота Сталина по Германии 1952 года" широко известен. Многие гадали, это он искренно так хотел разрешить германский вопрос или это была очередная сталинская уловка вбить клин в европейское полено. Сейчас исследователи сходятся на мнении, что это было второе. Незадолго до этого в Лиссабоне прошли очередные встречи НАТО, где был достигнут существенный прогресс на пути включения ФРГ в НАТО. Госдеповцы тогда считали, что СССР скоро предпримет контрмеры в дипломатической плоскости. Так оно и случилось.
Та нота была отправлена 10 марта 1952 года. Внимательные люди того времени заметили, что это была тринадцатая годовщина выступления Сталина на 18 Съезде ВКП(б), в котором генсек рассказывал про каштаны в огне, подавая тем самым нацистской Германии сигнал о том, что он готов разваливать систему коллективной безопасности в Европе и договариваться с немцами о новом черном переделе. Яростная многолетняя антинацистская пропаганда разом утихла, раздалось «нет оснований для конфликта с Германией», пританцовывали торговые переговоры, обмывались секретные протоколы Пакта Р-М, 27 миллионов каштанов покатились в огонь, и их тогда никто не ловил над пропастью во ржи, ни своими, ни чужими коллективными руками. Почему Сталин опять выбрал 10 марта? Похоже на простое совпадение. Никакого символизма. Лиссабонский саммит завершился 2 марта. Восемь дней на обдумывание и проверку заготовок по Германии.
С конца 1950 траты на экономический План Маршалла уменьшались. Им на смену приходили военные траты на MDAP [Beisner, 373]. Сталин потирал руки в предвкушении истощения западных ресурсов [408]. Но был подписан СНБ-68, подхлестнувший траты на обычные вооружения США. В Конгрессе США прошел т.н. «Великий спор» [Great debate], по результатам которого было разрешено отправлять крупные американские подразделения в Западную Европу. Сталин судорожно выдирал подходящие цитаты Кеннеди и Гувера, печатая их в «Правде», в надежде на то, что влиятельные изоляционисты и умиротворители в Штатах помогут ему затормозить этот каток из американского оружия, солдат и денег, что укреплял агрессивный бумажный блок пушистого НАТО, цапающего коварно из-под дивана [450]. На всякий случай Сталин возобновил германский диалог. 5 марта 1951 прошли переговоры на уровне заместителей министров иностранных дел четырех держав [т.е. готовились к проведению новой сессии СМИД]. Приезжал советский делегат Громыко. То были бесплотные встречи в духе 1947-1949 годов, когда Сталин тянул, надеясь на внутренний коллапс в Тризонии и в Западной Европе в целом. Стороны не договорились о повестке для будущей сессии СМИД. То была явная попытка Сталина сорвать реформирование НАТО в 1951 [458]. И вот теперь нота Сталина от 10 марта 1952. Ачесон видел советских дипломатов насквозь. Same shit, new bucket.
Европейское оборонное сообщество (EDC) так и не было создано. ФРГ не вошло в НАТО ни в 1952, ни в 1953, ни в 1954. Кеннан приехал в Москву без инструкций и так и ни разу не повстречал Сталина.
George Kennan, Memoirs, 1950-1962, published 1972;
Robert Beisner, Dean Acheson: A Life in the Cold War, 2006