Двадцать-двенадцать. Попытка философского подведения итогов.
Двадцать-двенадцать.
«Меня по свету гонит страшный бред…»
А. Вознесенский, «Юнона…»
Я давно понял, что голова - это симбиоз огромного архивного хранилища и жесткого диска. Вроде, всем хорошо это хранилище - и размером, и быстродействием, и физическим объемом, умещающимся под шапкой. Но есть у естественного «головного разума» (с) серьезный недостаток - невозможность очистить ячейки хранения от мусора. Вот и копится там информация, вроде и ненужная, но по объему превосходящая нужную, заражая последнюю «ненужностью» и превращая, вместе с «битыми» от возраста секторами, все ее содержимое в опилки.
В моей голове пока еще не опилки. Там роятся маршруты будущих путешествий. Беда только в том, что их количество уже превысило объем головы, а протяженность их равняется нескольким жизням. Поэтому я выдергиваю их оттуда наобум. Вернее, мне казалось, что наобум. Конечно, к каждому такому выбору есть конкретный повод - дешевизна билетов, например, или еще какое-то совпадение. Но это только повод, а выбор всё же случаен. Ну, мне казалось, что случаен.
Главный итог этого года - личное открытие, вернее, пока еще нащупывание той логики, которой подчиняется, казалось бы, случайный, но уж точно изначально не сознаваемый в деталях, выбор направлений перемещения в пространстве. Оказывается, этот самый «бред» подчиняется своим законам - генерируется подкоркой посредством некого автономного анализа содержания ячеек памяти, и выдается в виде решения поехать именно туда. Впрочем, я не исключаю и того, что этот выбор подсказывается откуда-то извне, иначе как объяснить, что билеты именно туда оказались дешевле, или экспедиция, куда тебя позвали, поехала именно в этот уголок. Но этой стороны в «итогах» я касаться не буду. Важно лишь то, что, только возвращаясь, я стал понимать, а собственно, зачем я поехал именно туда. Теперь стал понимать, раньше-то и этого не было. Вот это и есть итог.
Чего было ждать от года, мало того, что високосного, мало того, что дракона, так вдобавок еще и начавшегося на пересадке в Стамбуле? Первым городом, на землю которого мы сошли в двенадцатом, оказалась Джакарта. Кольцо, названное мной потом « Жемчужинами ожерелья Гаруды», содержало попытку объять необъятное и составить впечатление обо всей Индонезии… Но началось и закончилось оно в Джакарте, бывшей когда-то голландской Ост-Индийской Батавией. А закончится этот год тем, что уже меньше, чем через сутки мы сядем в самолет, и он отнесет нас в Кейптаун, голландский Капстад, основанный для того, чтобы «заправлять» свежими овощами и мясом корабли, идущие в Батавию. Правда, Мыс Доброй Надежды, как место встречи Нового Года, возник в моих «опилках» чуть раньше, год назад в Армении, лежащей, согласно Лэнгу, на полпути от него к Берингову проливу. Вот и получается непорядок - на полпути были, а по краям - нет. Наверное, поэтому Судьба подбросила мне экспедицию « Путями Поморов» в марте, приведшую к логике движения русских первопроходцев на Восток, к Берингову проливу и дальше, на Аляску и в Калифорнию. Тут я и достал из «хранилища» давно придуманный маршрут - пересечь Америку от Нью-Йорка до Калифорнии, что и было реализовано в июле. Связь с Джакартой? Условная, да. Ровно в те годы, когда суда Ост-Индийской компании вывозили из Батавии тонны перца и пряностей, конкурирующая Вест-Индийская голландская компания осваивала Новый Амстердам на восточном побережье Нового Света. Но и отсюда ниточка истории потянулась на Север, к поморам: Генри Гудзон, чье имя теперь носит главная река ставшего Нью-Йорком Нового Амстердама, служащий «Московской Компании» («Компания купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых») трижды пытается пройти в «Катай» через Северный Полюс и посещает и Шпицберген, и Новую Землю… под голландскими знаменами Гудзон четвертую свою, роковую экспедицию направляет в те места, которые носят теперь его имя, и оканчивает свой путь в шлюпке в результате бунта на его на корабле. Всё это происходит в то же время, когда рать Ушатого и Курбского идут по Волоку, а Лжедмитрий подписывает указ об основании острога Мангазея.
Тема сопоставления дат - это отдельная тема в переполненных опилками ячейках: - видимо, они должны заполниться до отказа, чтобы подкорка стала соединять ячейки с одинаковыми датами в одну. А может, внешний толчок к тому причина. Например, в нашем июльском, Американском путешествии (так и не сделал отчет; теперь и не знаю. Cсылка на on-line дневник) таким толчком стала «Война и мир» Толстого: старшекласснику Егору задали ее читать, и мы вставили аудиокнигу в дисковод автомобиля, идущего по Америке. И выяснили вдруг, что Крузенштерн с Резановым на паруснике «Надежда» подходят к Гавайским островам через неделю после коронации Наполеона, а комендант испанской крепости Сан-Франциско дон Хосе Аргуэльо (отец Марии дела Консепсьон, известной нам как Кончита) оказывает Резанову холодный прием просто потому, что его союзник Наполеон только что дал нам сражение под Аустерлицем.
Но в американском путешествии над нами довлела уже история поморских походов, она уже приобрела логику, изложенную мной в « Нулевой версте» по результатам « Путей Поморов», а участие в «Путях» моих давних друзей по походам и поездкам (в Тибет, например) вылилось в создание экспедиционного центра (кстати, поздравьте: вчера получили первый шестиколесник) и организацию первого похода этого толка, « Пёзский Волок». Поэтому до Америки, в июне, случилась авиаразведка будущего маршрута по Волоку, с заездом (залётом!) в любимую Шотову, на праздник. Наверное, поэтому в Калифорнии, в Форт Росс, мы физически ощущали присутствие 200-летнего духа наших первопроходцев, а я впервые в жизни понял, чей портрет должен висеть в моем домашнем кабинете.
Портрет графа Резанова. Командор первой русской кругосветной экспедиции, именуемой теперь одним лишь именем Крузенштерна, переживший (как 200 лет до него Гудзон) фактически корабельный бунт, но великодушно простивший избежавшего таким образом суда знаменитого теперь героя. А потому практически забытый Историей: прощенные обычно ненавидят своих благодетелей, даже такие великие прощенные, как Крузенштерн. «Больше всего мы ненавидим тех, кому причинили зло», - скажет в динамики американского минивэна, бегущего по Калифорнии к северу от Сан-Франциско, граф Толстой. И вынесенный из забытья успехом оперы Вознесенского на вершину славы, но в усеченном, романтическом, и оттого ложном виде. Хорошо хоть, убрал поэт из сценической версии убийственное «А вы, Резанов, Из куртизанов, Хи-хикс». Но осадок остался… Только великодушный, смертельно больной, умирающий Резанов успел написать в своем последнем письме из Сибири по пути из Калифорнии: «Из моего калифорнийского донесения не сочти меня, мой друг, ветреницей. Любовь моя у вас, в Невском под куском мрамора… Контенсия мила, добра сердцем, любит меня, и я люблю ее и плачу, что нет ей места в сердце моем». А в Невском под куском мрамора - первая и единственная любовь графа - 23-х летняя Анна Шелихова, умершая в 1802-м, через полторы недели после родов… «Восемь лет супружества нашего дали мне вкусить все счастие жизни сей как бы для того, чтобы потерею ее отравить наконец остаток дней моих»… Наверное, нужно было дойти до Калифорнии, а перед тем и после того пройти « Путями поморов» и « Пёзским Волоком», чтобы понять, кем на самом деле был, чего хотел и о чем думал граф. Не только граф. И Шренк, и Голицын, и святой чернец Иов у Зажегиных Холмов…
Вот для того, оказывается, и путешествуем.
А потом был «Пёзский Волок». И это оказалось квинтэссенцией путешествия; в нем переплелись воедино судьбы и даты, история и современность, но за каждой фразой, за каждой зарубкой, за каждой канавкой, как за каждым мотором на каждой лодке, за каждой партой каждой умирающей школы - конкретный человек с конкретной судьбой. Будь то Шренк, Голицын или Коля Лачехин из Мосеево.
Оказывается, это не только на Волоке. Ни даты, ни события, ни развалины - ничто не интересно, пока не появляется конкретный человек с его конкретными мыслями, сгенерированными его конкретными ячейками в конкретном «хранилище» опилок, со своей логикой переплетений мыслей в его конкретное время. Можно попытаться залезть в его «жесткий диск»… И вот тогда история оживает: голландские фрегаты скользят из Амстердама в Батавию мимо Капстада, Петр, заворожено глядя на них, запрещает поморские кочи, единственные суда мира, идущие во льдах, а поморы, несмотря на запреты, идут на Восток, постепенно становящийся Западом. Нужно только представить, о чем они все в тот момент думают. Вот это мне, оказывается, интересно. Не само перемещение, а то, что думал, хотел, боялся, к чему стремился человек, перемещаясь за сотню или тысячу лет до тебя в том же пространстве.
В промежутках было много чего: если « Гаруда», « Пути Поморов», « Америка» и « Волок» - "кольца", то были и "концы": январская и октябрьская Болгария, февральские Венеция, Верона и Доломиты, водные "концы" на Тверцу, Дон и Двину, с заездом к реставратору Попову в Кириллов в мае, ну и традиционные Асташово и Шотова (в июне и сентябре)… Я уже сел писать этот текст, когда раздался звонок из родного села Русаново на границе Тамбовской и Воронежской областей. И я поехал туда, хоронить последнего родного человека, связывавшего меня с местом моего рождения… Я не писал о Русаново раньше, разве что фото церкви показывал, когда мы брались за Асташовский терем - уж больно башенка по стилю напомнила мне деревянную колокольню Русановской Введенской. Да. Колокольню разобрали, потому что начала крениться. Вот и не верь теперь в Судьбу. Пожалуй, о Русаново я напишу еще, в следующем, надеюсь, году…
Вообще, что-то в этом есть. Двадцать-двенадцать наступил на пересадке. Вот и летал я как заведенный весь год. Столько полетов, сколько было в этом году, не было, наверное, за всю мою предыдущую жизнь: только в первые две недели Индонезии 11. Потом я сбился со счету. Полетов была масса, от трансатлантических до местных, от огромных Боингов до самарской пластиковой четырехместной амфибии, посадившей меня на лед Кулоя зимой и воду Оки летом, до Як-18, кружившего над Волоком и рудниками, садившегося в Сафоново и Карпогорах. Я пожалуй, в эту примету тоже поверил - как встретишь, так и проведешь.
Поэтому 13-й мы встретим на Мысе Доброй Надежды. В конце концов, Надежда - это то, что так нас объединяет. Судно Резанова тоже звалось «Надежда».
А надеяться в этом мире можно только на людей. На Гудзонов и Резановых, на Иова, на Окуловых и Лачехиных. На добрых людей. Вся история тому доказательство. Похоже, что в поисках этих доказательств нас и несет по свету.
С наступающим вас Новым Годом! С Доброй Надеждой! Удачи!
Ваш kvas…