изменение - метаморфоза - пресуществление
Читал в библиотеке Чекановского про кенозис.
И опять о сущности и природе. Но не буду трогать мыслью Бога, даже не о человеке поначалу - о вещи.
По старинке примем, что у нее есть сущность и есть привходящие, или случайные, свойства. Эти свойства меняются - вещь остается самой собой. Может измениться то, какой она является нам - вид, облик, «зрак» (по-славянски), морфе (по-гречески). Тогда можно это изменение назвать метаморфозой. Правда, метаморфозой, или превращением, называют обычно разительное, действенное изменение свойств. Вот в сказках: прутик превращается в меч, царевна в лягушку и обратно. Но сказка уже выводит нас за пределы аристотелевской оппозиции: как сказать, что тут сущность, а что акцидентальный зрак - царевна или лягушка?
Но если все-таки вернуться в аристотелевский мир, то метаморфозе, противостоит перемена сущности при неизменном облике - пресуществление, транссубстанциация (никаких аллюзий к евхаристии!). Примеров не могу найти, но близко к тому подходят истории о порче или о заражении вампиризмом, если принять, что новое «нутро» знакомой вещи или лица есть новая сущность.
Вот то-то и оно! За пределами аристотелевской логики и метафизики и основанных во многом на них богословских концепций оппозиция «сущность - акциденции» абсолютного смысла не имеет. Не только в сказках, но и в старой натурфилософии, и в современной науке даже при самых разительных превращениях - хоть свинца в золото, хоть массы в энергию - никто не ставит вопроса о том, где сущностное, где нет. Меняются свойства, за этими изменениями - перестройка структур и т.д. Про сущность имеет смысл говорить релятивно - применительно к осуществляемой деятельности или ситуации (ну, это ясно, и я про это уже писал).
По-моему, вернуться к Аристотелю в этом вопросе уже немыслимо.
Но возможно ли тогда и как понять православные догматы, где все держится на этих оппозициях?
Ведь вот, например, важнейшее положение: даже грехопадение изменяет образ существования человека, но не его сущность, не его природу - так следует мыслить за отцами. Почему? Разве приключившееся изменение не существенно?
Ответ может быть, подозреваю, один: что сущность, а что (в конечном счете, вопреки очевидности) случайное изменение образа определяет только Он. Если и после грехопадения человек по природе своей остался человеком (а не стал животным, на кого он во многих отношениях похож), то это потому, что он и падшим нужен еще Богу в своем человеческом качестве - планы на него есть.
Но и при, страшно сказать, обожении тогда тоже человек остается человеком - по природе (хотя, говорят, богом по благодати). Значит, его пресуществление, слияние с Богом не предусмотрено.
Это похоже на некоторый ответ…
И опять о сущности и природе. Но не буду трогать мыслью Бога, даже не о человеке поначалу - о вещи.
По старинке примем, что у нее есть сущность и есть привходящие, или случайные, свойства. Эти свойства меняются - вещь остается самой собой. Может измениться то, какой она является нам - вид, облик, «зрак» (по-славянски), морфе (по-гречески). Тогда можно это изменение назвать метаморфозой. Правда, метаморфозой, или превращением, называют обычно разительное, действенное изменение свойств. Вот в сказках: прутик превращается в меч, царевна в лягушку и обратно. Но сказка уже выводит нас за пределы аристотелевской оппозиции: как сказать, что тут сущность, а что акцидентальный зрак - царевна или лягушка?
Но если все-таки вернуться в аристотелевский мир, то метаморфозе, противостоит перемена сущности при неизменном облике - пресуществление, транссубстанциация (никаких аллюзий к евхаристии!). Примеров не могу найти, но близко к тому подходят истории о порче или о заражении вампиризмом, если принять, что новое «нутро» знакомой вещи или лица есть новая сущность.
Вот то-то и оно! За пределами аристотелевской логики и метафизики и основанных во многом на них богословских концепций оппозиция «сущность - акциденции» абсолютного смысла не имеет. Не только в сказках, но и в старой натурфилософии, и в современной науке даже при самых разительных превращениях - хоть свинца в золото, хоть массы в энергию - никто не ставит вопроса о том, где сущностное, где нет. Меняются свойства, за этими изменениями - перестройка структур и т.д. Про сущность имеет смысл говорить релятивно - применительно к осуществляемой деятельности или ситуации (ну, это ясно, и я про это уже писал).
По-моему, вернуться к Аристотелю в этом вопросе уже немыслимо.
Но возможно ли тогда и как понять православные догматы, где все держится на этих оппозициях?
Ведь вот, например, важнейшее положение: даже грехопадение изменяет образ существования человека, но не его сущность, не его природу - так следует мыслить за отцами. Почему? Разве приключившееся изменение не существенно?
Ответ может быть, подозреваю, один: что сущность, а что (в конечном счете, вопреки очевидности) случайное изменение образа определяет только Он. Если и после грехопадения человек по природе своей остался человеком (а не стал животным, на кого он во многих отношениях похож), то это потому, что он и падшим нужен еще Богу в своем человеческом качестве - планы на него есть.
Но и при, страшно сказать, обожении тогда тоже человек остается человеком - по природе (хотя, говорят, богом по благодати). Значит, его пресуществление, слияние с Богом не предусмотрено.
Это похоже на некоторый ответ…