Чистое отчаяние, чистая свобода
Пишет synchrozeta:
Оригинал взят у synchrozeta в Парадоксы пожилого возраста
Когда я лет 10 назад начала работать со пожилыми (которым за 60), то первые два года пребывала как бы в депрессии: сознание пыталось принять мысль о том, что старость реальна. Ведь с детства мы воспринимаем стариков (включая любимых бабушек) как людей, не имеющих отношения к нашему будущему. Во всяком случае, так было у меня.
Уже при подходе к работе, видя стариков в инвалидных креслах, греющихся на солнышке, я чувствовала себя словно в яме безысходности. В течение первого года моё сознание не могло переварить это и пребывало как бы в ощущении какого-то конца, в постоянной лёгкой депрессии.
Правда, своих студийцев (мы рисовали) я воспринимала прежде всего как творческих людей вне возраста: ведь искусство омолаживает душу! Люди увлеклись живописью, студия росла, мы устраивали выставки... Всякие разговоры о болезнях и бытовых проблемах я запретила, говорить можно было о творчестве и о художниках.
И только когда я их полюбила - каждого индивидуально, - я поняла, насколько интересны старики!
И особенно интересно их положение в мире: общество уже ничего от них не хочет, у них есть полная свобода. И в этой свободе, как в раю, мы вместе рисуем и пишем картины. "От каждого по способностям, каждому по потребностям" - все счастливы!
А самая творческая из всех личность - с небольшой деменцией сознания, но прекрасной памятью. Это маленькая старушка неизвестного запредельного возраста, к-я дымя сигаретами, ходит зимой в шортах с голыми ногами и от которой пахнет так, что я вынуждена не пускать её в студию (иначе все просто выходят из комнаты). Вот она лучше всех рисует и делает коллажи в своём блокнотике, с юмором и в своём стиле - о прошлом и настоящем, - переживая и молясь за мир. Детская, чистая душа. Мы встречаемся в вестибюле, я еле выдерживаю, но терплю её запах, восхищаясь рисунками, - и наконец, на прощанье она мне делает подарок: дарит найденные на дороге листик или вишенку ("только помойте её!"), а я дарю ей шоколадную конфету.
Я ведь вовсю думаю уже об этой предсмертной свободе, о свободе, за которую платишь смертностью, - но, Боже мой, какой маленький, исчезающе-малый зазор между нею и нами, теми, кто вот только что чувствовал и знал себя молодым, кто и теперь ещё по инерции, переполненный своей молодой жизнью, уверен, что он таков и есть. = Ведь те, "которым за 60", эти вот пожилые, с которыми надо работать и которые вступили в область предсмертной свободы, - это же люди, которые старше меня всего на восемь лет - и далее. От них до меня - меньше шага. Это же почти ровесники - и даже просто ровесники. Мы с ними ходили в одну школу, ездили в одни пионерские лагеря - скажем, мне 7, им 15; - до всего этого опыта - общего детства и юности, общего начала - я могу дотронуться рукой, он не то что даже "был", он есть сейчас, я его чувствую, осязаю, знаю наощупь.
Какой ужас.
Оригинал взят у synchrozeta в Парадоксы пожилого возраста
Когда я лет 10 назад начала работать со пожилыми (которым за 60), то первые два года пребывала как бы в депрессии: сознание пыталось принять мысль о том, что старость реальна. Ведь с детства мы воспринимаем стариков (включая любимых бабушек) как людей, не имеющих отношения к нашему будущему. Во всяком случае, так было у меня.
Уже при подходе к работе, видя стариков в инвалидных креслах, греющихся на солнышке, я чувствовала себя словно в яме безысходности. В течение первого года моё сознание не могло переварить это и пребывало как бы в ощущении какого-то конца, в постоянной лёгкой депрессии.
Правда, своих студийцев (мы рисовали) я воспринимала прежде всего как творческих людей вне возраста: ведь искусство омолаживает душу! Люди увлеклись живописью, студия росла, мы устраивали выставки... Всякие разговоры о болезнях и бытовых проблемах я запретила, говорить можно было о творчестве и о художниках.
И только когда я их полюбила - каждого индивидуально, - я поняла, насколько интересны старики!
И особенно интересно их положение в мире: общество уже ничего от них не хочет, у них есть полная свобода. И в этой свободе, как в раю, мы вместе рисуем и пишем картины. "От каждого по способностям, каждому по потребностям" - все счастливы!
А самая творческая из всех личность - с небольшой деменцией сознания, но прекрасной памятью. Это маленькая старушка неизвестного запредельного возраста, к-я дымя сигаретами, ходит зимой в шортах с голыми ногами и от которой пахнет так, что я вынуждена не пускать её в студию (иначе все просто выходят из комнаты). Вот она лучше всех рисует и делает коллажи в своём блокнотике, с юмором и в своём стиле - о прошлом и настоящем, - переживая и молясь за мир. Детская, чистая душа. Мы встречаемся в вестибюле, я еле выдерживаю, но терплю её запах, восхищаясь рисунками, - и наконец, на прощанье она мне делает подарок: дарит найденные на дороге листик или вишенку ("только помойте её!"), а я дарю ей шоколадную конфету.
Я ведь вовсю думаю уже об этой предсмертной свободе, о свободе, за которую платишь смертностью, - но, Боже мой, какой маленький, исчезающе-малый зазор между нею и нами, теми, кто вот только что чувствовал и знал себя молодым, кто и теперь ещё по инерции, переполненный своей молодой жизнью, уверен, что он таков и есть. = Ведь те, "которым за 60", эти вот пожилые, с которыми надо работать и которые вступили в область предсмертной свободы, - это же люди, которые старше меня всего на восемь лет - и далее. От них до меня - меньше шага. Это же почти ровесники - и даже просто ровесники. Мы с ними ходили в одну школу, ездили в одни пионерские лагеря - скажем, мне 7, им 15; - до всего этого опыта - общего детства и юности, общего начала - я могу дотронуться рукой, он не то что даже "был", он есть сейчас, я его чувствую, осязаю, знаю наощупь.
Какой ужас.