Сага-5. Типографии и девки
Сага-5. Типографии и девки
Приношу извинения за то, что продолжающиеся серии (о саботаже обеих высших полиций Империи в деле Петрашевского и о матримониальном просвещении Людовика XVI Иосифом II) продолжаются здесь с такими перерывами - о деле Петрашевского здесь сообщалось (прежде всего по материалам И.Л.Волгина и А.Ф. Возного) четыре года назад. Ныне продолжаем этот полицейский роман. Предыдущие выпуски:
1-2. Начало дела и Собственная игра Орлова (февраль-март 1848)
http://wyradhe.livejournal.com/104078.html
http://wyradhe.livejournal.com/104345.html
3. Дело уходит в песок (март-декабрь 1848)
http://wyradhe.livejournal.com/104925.html
4. Император дает импет (исход 1848):
http://wyradhe.livejournal.com/107693.html
Сообщим теперь о происходившем в первом квартале 1849 года.
Заговорщики и вольнодумцы круга Петрашевского к исходу зимы разделились уже не на две, а на три пересекающиеся группы, причем вторая группа держала в тайне свое обособление от обеих других, а третья - от подавляющего большинства членов первой и второй.
Группа первая - это Петрашевский и посещавшие его дом в Коломне (район Санкт-Петербурга, тот самый, где пушк. "домик в Коломне") на собраниях по пятницам; в конце 1848 он начал было предлагать желающим составить с ним заговор, чтобы возглавить потом революцию и превратить Россию в социалистическую республику. Распределялись и портфели: одного журналиста из числа посетителей пятниц прочили в будущие министры просвещения. Этот самый журналист, правда, и был тем самым еще давно внедренным в общество Петрашевского агентом Орлова - Дубельта (т.е. Третьего отделения - малая, тайная и высшая полиция империи), самое существование которого Орлов скрыл как от императора, так и от Перовского - Липранди (МВД, большая, явная и вторая полиция империи). Какую-то высокую должность в будущей республике Петрашевский собирался дать и Достоевскому (как передает, - ясно, что со слов отца, - дочь Достоевского).
Однако посетители пятниц пробавлялись в ответ разговорами, а семеро из них - Момбелли, Спешнев, Достоевский, Милютин, Мордвинов, Григорьев и Филиппов - сочтя, что Петрашевский человек несерьезный и в лидеры не годится, составили на исходе 1848 свой собственный заговор, уже вполне определенный и приступивший к осуществлению своих умыслов. Заговор этот остался потом официально неизвестен следствию и вовсе неизвестен - Петрашевскому. Зато в январе 1849 г. Достоевский сообщил о нем Аполлону Майкову, также социалистически настроенному тогда посетителю собраний у Петрашевского, - желая завербовать Майкова в этот заговор. Явившись к Майкову, он в ночном разговоре сказал: "Вы, конечно, понимаете, что Петрашевский болтун, несерьезный человек и что из его затей никакого толка выйти не может. А потому из его кружка несколько серьезных людей решились выделиться (но тайно и ничего другим не сообщая) и образовать особое тайное общество с тайной типографией, для печатания разных книг и даже журналов... - конечно, с целью произвести переворот в России. Мы уже имеем типографский станок, его заказывали по частям в разных местах, по рисункам Мордвинова; все готово".
Майков категорически отказался вступать, но пообещал, что не выдаст и слова никому об этом не проронит - и слово сдержал. (Позднее его убеждения изменились, он стал горячим поклонником императора Николая и написал стихотворение Коляска, потеряв на этом немалую часть репутации; конечно, он в печать его и не отдавал, но давал списывать для распространения, и разошлось оно очень широко. Вот это стихотворение:
Коляска
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на него,
И грустно думать мне, что мрачное величье
В его есть жребии: ни чувств, ни дум его
Не пощадил наш век, клевет и злоязычья!
И рвется вся душа во мне ему сказать
Пред сонмищем его хулителей смущенным:
"Великий человек! Прости слепорожденным!
Тебя потомство лишь сумеет разгадать,
Когда история пред миром изумленным
Плод слезных дум твоих о Руси обнажит
И, сдернув с истины завесу лжи печальной,
В ряду земных царей твой образ колоссальный
На поклонение народам водрузит".
5 марта 1854).
Итак, означенный заговор семерых так и остался в составе семерки. Какого-то одного главы там не было (наибольшим влиянием пользовался Спешнев), решения принимались коллегиально. В числе этих семерых было два представителя высокой и высшей знати империи: Мордвинов (его батюшка сам возглавлял в 30-х Третье отделение) и Милютин.
В конце зимы 1849 г. один их петрашевцев, Дуров, со своей стороны полагавший, что Петрашевский "бессердечен" и "бык", затеял то же самое, что делал Петрашевский: собирать у себя еженедельные собрания для вольных разговоров на политические (номинально - на литературные) темы, чтобы из числа подходящих посетителей этих собраний сколотить собственный заговор, имеющий целью произвести революцию. Он предложил многим петрашевцам бывать у него в таких особых собраниях (по субботам), поделившись с ними своим мнением о Петрашевском, и многие согласились - в частности, согласилась и Семерка, видя в этих еженедельных субботах у Дурова удачный способ собираться вместе на территории, не связанной ни с кем из них, а также не связанной с Петрашевским. В то же время многие члены дуровских собраний, включая членов Семерки, продолжали ходить на пятницы Петрашевского, а сам Петрашевский навещал Дурова в иные дни. О намерениях Дурова строить собственный заговор он не знал (как и большинство тех, кто посещал Дурова).
Дуров об особом заговоре Семерки тоже ничего не знал. Но пока он лишь искал подходы к тому, чтобы вовлечь кого-то из посетителей своих суббот в свой будущий заговор, Семерка решила использовать его собрания, чтобы под носом у него привербовать людей в _свой_, уже действующий "типографский" заговор. И около 20 марта 1849 г. один из членов Семерки, Филиппов, на собрании у Дурова предложил завести литографию для вольного тиражирования разных текстов. Литография - совсем не такая ответственная штука, как типография. Цель этого маневра была такая: посмотреть, как отреагируют посетители, и если кто отреагирует с полной поддержкой, то того считать потенциальным кандидатом на вербование в свой собственный заговор, в котором дело шло не о литографии, а о типографии.
Маневр дал немедленный результат: одни отнеслись кисло, а другие не отказывались, по впечатлению Семерки, только потому, что не хотели, чтобы их сочли трусами. Видя такой эффект, прочие присутствовавшие члены Семерки сами подняли голос против предложения Филиппова, так что об их связи с ним никто не мог бы догадаться.
Три заговорщицких объединения на человек 20, - два "в процессе зарождения" (дуровское и петрашевское) и одно оформленное (Семерка), - причем одни и те же люди сплошь и рядом состоят во всех трех, в частности, Семерка состоит и в двух других, скрывая от них свое существование, а Дуров скрывает свое намерение оформить собственный заговор почти от всех вообще, - это, пожалуй, одна из самых хитросплетенных ситуаций за всю историю российских революционных движений.
В 10-х числах апреля заказанные по рисункам Мордвинова разные части типографского станка и все нужное для его ремонта и печати свезли к Спешневу на квартиру. Около 20 апреля необходимую часть этих деталей перебросили от Спешнева (у которого многое осталось) к Мордвинову, и у Мордвинова собрали типографский станок.
Между тем власти не дремали.
Император на исходе 1848 потребовал у Перовского - Липранди отчета по проделанному сыску в отношении Петрашевского и в ответ на разъяснения, что до сих пор проводившееся наружное наблюдение мало что дает, лично повелел внедрить агента в само логово. Липранди немедленно приискал агента, Антонелли, и тот уже в первых числах января свел знакомство с Петрашевским, и 9 января подал Липранди первый отчет. 27 января Липранди подал первую сводку его отчетов Перовскому в МВД и дублированно - Орлову в III отделение (напомню, что от самого III отделения и собственной правой руки Дубельта Орлов все держал в секрете, предупредив о необходимости поддерживать сию тайну Перовского и Липранди).
А 11 марта Антонелли впервые явился на пятницы к Петрашевскому, и с тех пор посещал их исправно. И тут пошли, наконец, от него материалы о прямой крамоле - и о поносных речениях о государе и управлении государством, и о стремлениях к революции. Все это - как и недонесение обо всем этом - подпадало под жесточайшие кары законов (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. + Устав военно-уголовный 1839 г.; впрочем, выражения этих документов были очень плохо пригнаны друг к другу, да и внутри каждого из них полной ясности и целокупности не наблюдалось, с чем еще столкнулись военно-судная комиссия и генерал-аудиториат при вынесении приговора петрашевцам).
В самом начале апреля Липранди выдумал еще такую штуку: его агент из "простых", Шапошников, нанял по его указанию в доме самого Петрашевского помещение под, якобы, табачную лавочку, в коей он, Шапошников, поведет торговлю. Шапошников при этом ничего не знал об Антонелли, и наоборот. Появление такого агента в самом доме Петрашевского, конечно, очень расширило бы возможности сыска. Но лавочку задействовать не успели: император приказал арестовать петрашевцев прежде, чем туда навезли товару и она заработала.
Донесения Антонелли шли к Липранди, а Липранди разом отсылал материал Перовскому и Орлову (как они ему предписали; напомню, что от Дубельта и всего остального III отделения все это расследование МВД по Петрашевскому и самый интерес императора к этому делу скрыли по распоряжению самого Орлова). Орлов прекрасно видел из этих донесений, что благодаря Антонелли прямая крамола уже пошла в распоряжение Липранди, что, стало быть, вскоре Перовский - Липранди будут докладывать об этом императору, который ждет от них сведений и помнит, что лично повелел Перовскому и Липранди ввести агента на пятницы Петрашевского, - и что, стало быть, скоро император повелит арестовать и расследовать. Конечно, Орлов и Дубельт о крамоле у Петрашевского знали все и так (один из петрашевцев был их агентом уже несколько лет, о чем неоднократно поминалось выше), но император-то об этом не знал, а Орлов императору об этом не докладывал, тем более Дубельт не докладывал через голову Орлова... А вот расследование Перовского - Липранди императором самим и было предписано, и они-то ему доложат - а что именно доложат, Орлов знал и по донесениям своего агента, и по сообщениям от Липранди.
И вот тут началось странное: петрашевцев начали предупреждать. В начале апреля 1849 случились почти одновременно две вещи. Во-первых, в маскараде на Дворянском собрании на Святой неделе, где веселились, в частности, Петрашевский и петрашевец Пальм, обоих их по отдельности нашла некая замаскированная дама, свободно говорившая по-французски и светского тона и манер, и Пальму сказала: "Пальм, ты бываешь в одном доме, у Покрова, где я не советую тебе бывать! Будь осторожен!", - А Петрашевскому попросту сказала, что скоро его возьмет полиция. Те рассказали другим петрашевцам. Петрашевский разгневался: он решил, что, значит, кто-то из петрашевцев просто разболтал этой женщине о его пятницах. Во-вторых, когда Петрашевский зашел к Милютину, то "девка, которая живет у Милютина" - то есть его тогдашняя конкубина из проституток, таких конкубин нередко заводили себе в Петербурге люди разного, но невысокого положения, - обратилась к Петрашевскому и сказала ему, что скоро его возьмут в полицию. Петрашевский своим светлым умом сразу домекнулся по сходству предупреждений, что, значит, именно Милютин разболтал все и той незнакомке, и поручил потом Пальму сделать Милютину за это выволочку.
Между тем и проституток, и дам полусвета очень активно привлекали себе в агенты обе полиции империи при Николае. Так что эти одновременные предупреждения от девки, живущей у Милютина, и от замаскированной дамы, свободно говорящей по-французски, имеют, скорее всего, один корень - а именно, желание Орлова задействовать своих агентов, чтобы минимизировать и локализовать дело, попросту известив заговорщиков, что им грозит арест. По крайней мере, они перестанут подавать новый материал для доносов, разбегутся с "пятниц" и залягут на дно, а кроме того, уничтожат у себя все подозрительные и крамольные материалы - так что когда начнутся аресты и следствие, обнаружится намного меньше, чем могло бы.
Надо сказать, что таковая позиция Орлова проявлялась и впоследствии настолько явно (не для императора!), что тот самый Пальм потом писал: "Шеф жандармов князь А. Ф. Орлов и был к каждому очень внимателен, даже любезен. Надо заметить, что вся история поднята и раздута была не им и даже вопреки его взгляду на дело, которое ему давно было известно". То есть по ходу и итогам ареста и следствия части петрашевцев стало даже ясно, что Орлов все о петрашевцах знал "давно", задолго до всякого 1849, Липранди и Антонелли, через какого-то своего агента.
Однако единственный вывод, который Пальм и Петрашевский сделали из названных выше предупреждений - это решили, что предупреждавшим все разболтал сам Милютин, и сделали ему, безвинному, выволочку. Никаких концов в воду они не прятали, все продолжали в полную силу. Что тут скажешь?
Наконец, в самом конце 10-х чисел апреля император заявил Орлову, что он повелевает ему, Орлову, принять все собрнные на данный момент материалы по делу от МВД, представить эти полученные Перовским - Липранди сведения ему, императору, и дальше вести дело по его, императора, дальнейшему решению. Какое решение он намерен принять, император Орлову тоже сообщил: арестовать всех, на кого собран соответствующий оперативный материал, в ближайшую пятницу 22 апреля. Во всем этом повелении не было опалы в адрес МВД: с точки зрения императора, МВД было сильно агентурой, аресты же и расследование высших политических дел - это занятие III отделения - Орлова с Дубельтом. Поэтому собрать материал на Петрашевского и Ко он поручил, по предложению самого же Орлова, МВД (благо и Орлов всеми силами хотел спихнуть это на МВД), но уж аресты и следствие, в случае, ежели собранные материалы их потребовали бы, должно было бы проводить III отделение.
Император не случайно потребовал подвести наличные итоги и представить ему именно в этот момент. На 26 апреля готовился манифест об отправке войск против Венгрии. Перед началом венгерского похода он хотел разобраться с внутреннею язвой.
Орлов, получив такое предписание, сделал сильные шаги.
Продолжение следует.
Приношу извинения за то, что продолжающиеся серии (о саботаже обеих высших полиций Империи в деле Петрашевского и о матримониальном просвещении Людовика XVI Иосифом II) продолжаются здесь с такими перерывами - о деле Петрашевского здесь сообщалось (прежде всего по материалам И.Л.Волгина и А.Ф. Возного) четыре года назад. Ныне продолжаем этот полицейский роман. Предыдущие выпуски:
1-2. Начало дела и Собственная игра Орлова (февраль-март 1848)
http://wyradhe.livejournal.com/104078.html
http://wyradhe.livejournal.com/104345.html
3. Дело уходит в песок (март-декабрь 1848)
http://wyradhe.livejournal.com/104925.html
4. Император дает импет (исход 1848):
http://wyradhe.livejournal.com/107693.html
Сообщим теперь о происходившем в первом квартале 1849 года.
Заговорщики и вольнодумцы круга Петрашевского к исходу зимы разделились уже не на две, а на три пересекающиеся группы, причем вторая группа держала в тайне свое обособление от обеих других, а третья - от подавляющего большинства членов первой и второй.
Группа первая - это Петрашевский и посещавшие его дом в Коломне (район Санкт-Петербурга, тот самый, где пушк. "домик в Коломне") на собраниях по пятницам; в конце 1848 он начал было предлагать желающим составить с ним заговор, чтобы возглавить потом революцию и превратить Россию в социалистическую республику. Распределялись и портфели: одного журналиста из числа посетителей пятниц прочили в будущие министры просвещения. Этот самый журналист, правда, и был тем самым еще давно внедренным в общество Петрашевского агентом Орлова - Дубельта (т.е. Третьего отделения - малая, тайная и высшая полиция империи), самое существование которого Орлов скрыл как от императора, так и от Перовского - Липранди (МВД, большая, явная и вторая полиция империи). Какую-то высокую должность в будущей республике Петрашевский собирался дать и Достоевскому (как передает, - ясно, что со слов отца, - дочь Достоевского).
Однако посетители пятниц пробавлялись в ответ разговорами, а семеро из них - Момбелли, Спешнев, Достоевский, Милютин, Мордвинов, Григорьев и Филиппов - сочтя, что Петрашевский человек несерьезный и в лидеры не годится, составили на исходе 1848 свой собственный заговор, уже вполне определенный и приступивший к осуществлению своих умыслов. Заговор этот остался потом официально неизвестен следствию и вовсе неизвестен - Петрашевскому. Зато в январе 1849 г. Достоевский сообщил о нем Аполлону Майкову, также социалистически настроенному тогда посетителю собраний у Петрашевского, - желая завербовать Майкова в этот заговор. Явившись к Майкову, он в ночном разговоре сказал: "Вы, конечно, понимаете, что Петрашевский болтун, несерьезный человек и что из его затей никакого толка выйти не может. А потому из его кружка несколько серьезных людей решились выделиться (но тайно и ничего другим не сообщая) и образовать особое тайное общество с тайной типографией, для печатания разных книг и даже журналов... - конечно, с целью произвести переворот в России. Мы уже имеем типографский станок, его заказывали по частям в разных местах, по рисункам Мордвинова; все готово".
Майков категорически отказался вступать, но пообещал, что не выдаст и слова никому об этом не проронит - и слово сдержал. (Позднее его убеждения изменились, он стал горячим поклонником императора Николая и написал стихотворение Коляска, потеряв на этом немалую часть репутации; конечно, он в печать его и не отдавал, но давал списывать для распространения, и разошлось оно очень широко. Вот это стихотворение:
Коляска
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на него,
И грустно думать мне, что мрачное величье
В его есть жребии: ни чувств, ни дум его
Не пощадил наш век, клевет и злоязычья!
И рвется вся душа во мне ему сказать
Пред сонмищем его хулителей смущенным:
"Великий человек! Прости слепорожденным!
Тебя потомство лишь сумеет разгадать,
Когда история пред миром изумленным
Плод слезных дум твоих о Руси обнажит
И, сдернув с истины завесу лжи печальной,
В ряду земных царей твой образ колоссальный
На поклонение народам водрузит".
5 марта 1854).
Итак, означенный заговор семерых так и остался в составе семерки. Какого-то одного главы там не было (наибольшим влиянием пользовался Спешнев), решения принимались коллегиально. В числе этих семерых было два представителя высокой и высшей знати империи: Мордвинов (его батюшка сам возглавлял в 30-х Третье отделение) и Милютин.
В конце зимы 1849 г. один их петрашевцев, Дуров, со своей стороны полагавший, что Петрашевский "бессердечен" и "бык", затеял то же самое, что делал Петрашевский: собирать у себя еженедельные собрания для вольных разговоров на политические (номинально - на литературные) темы, чтобы из числа подходящих посетителей этих собраний сколотить собственный заговор, имеющий целью произвести революцию. Он предложил многим петрашевцам бывать у него в таких особых собраниях (по субботам), поделившись с ними своим мнением о Петрашевском, и многие согласились - в частности, согласилась и Семерка, видя в этих еженедельных субботах у Дурова удачный способ собираться вместе на территории, не связанной ни с кем из них, а также не связанной с Петрашевским. В то же время многие члены дуровских собраний, включая членов Семерки, продолжали ходить на пятницы Петрашевского, а сам Петрашевский навещал Дурова в иные дни. О намерениях Дурова строить собственный заговор он не знал (как и большинство тех, кто посещал Дурова).
Дуров об особом заговоре Семерки тоже ничего не знал. Но пока он лишь искал подходы к тому, чтобы вовлечь кого-то из посетителей своих суббот в свой будущий заговор, Семерка решила использовать его собрания, чтобы под носом у него привербовать людей в _свой_, уже действующий "типографский" заговор. И около 20 марта 1849 г. один из членов Семерки, Филиппов, на собрании у Дурова предложил завести литографию для вольного тиражирования разных текстов. Литография - совсем не такая ответственная штука, как типография. Цель этого маневра была такая: посмотреть, как отреагируют посетители, и если кто отреагирует с полной поддержкой, то того считать потенциальным кандидатом на вербование в свой собственный заговор, в котором дело шло не о литографии, а о типографии.
Маневр дал немедленный результат: одни отнеслись кисло, а другие не отказывались, по впечатлению Семерки, только потому, что не хотели, чтобы их сочли трусами. Видя такой эффект, прочие присутствовавшие члены Семерки сами подняли голос против предложения Филиппова, так что об их связи с ним никто не мог бы догадаться.
Три заговорщицких объединения на человек 20, - два "в процессе зарождения" (дуровское и петрашевское) и одно оформленное (Семерка), - причем одни и те же люди сплошь и рядом состоят во всех трех, в частности, Семерка состоит и в двух других, скрывая от них свое существование, а Дуров скрывает свое намерение оформить собственный заговор почти от всех вообще, - это, пожалуй, одна из самых хитросплетенных ситуаций за всю историю российских революционных движений.
В 10-х числах апреля заказанные по рисункам Мордвинова разные части типографского станка и все нужное для его ремонта и печати свезли к Спешневу на квартиру. Около 20 апреля необходимую часть этих деталей перебросили от Спешнева (у которого многое осталось) к Мордвинову, и у Мордвинова собрали типографский станок.
Между тем власти не дремали.
Император на исходе 1848 потребовал у Перовского - Липранди отчета по проделанному сыску в отношении Петрашевского и в ответ на разъяснения, что до сих пор проводившееся наружное наблюдение мало что дает, лично повелел внедрить агента в само логово. Липранди немедленно приискал агента, Антонелли, и тот уже в первых числах января свел знакомство с Петрашевским, и 9 января подал Липранди первый отчет. 27 января Липранди подал первую сводку его отчетов Перовскому в МВД и дублированно - Орлову в III отделение (напомню, что от самого III отделения и собственной правой руки Дубельта Орлов все держал в секрете, предупредив о необходимости поддерживать сию тайну Перовского и Липранди).
А 11 марта Антонелли впервые явился на пятницы к Петрашевскому, и с тех пор посещал их исправно. И тут пошли, наконец, от него материалы о прямой крамоле - и о поносных речениях о государе и управлении государством, и о стремлениях к революции. Все это - как и недонесение обо всем этом - подпадало под жесточайшие кары законов (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. + Устав военно-уголовный 1839 г.; впрочем, выражения этих документов были очень плохо пригнаны друг к другу, да и внутри каждого из них полной ясности и целокупности не наблюдалось, с чем еще столкнулись военно-судная комиссия и генерал-аудиториат при вынесении приговора петрашевцам).
В самом начале апреля Липранди выдумал еще такую штуку: его агент из "простых", Шапошников, нанял по его указанию в доме самого Петрашевского помещение под, якобы, табачную лавочку, в коей он, Шапошников, поведет торговлю. Шапошников при этом ничего не знал об Антонелли, и наоборот. Появление такого агента в самом доме Петрашевского, конечно, очень расширило бы возможности сыска. Но лавочку задействовать не успели: император приказал арестовать петрашевцев прежде, чем туда навезли товару и она заработала.
Донесения Антонелли шли к Липранди, а Липранди разом отсылал материал Перовскому и Орлову (как они ему предписали; напомню, что от Дубельта и всего остального III отделения все это расследование МВД по Петрашевскому и самый интерес императора к этому делу скрыли по распоряжению самого Орлова). Орлов прекрасно видел из этих донесений, что благодаря Антонелли прямая крамола уже пошла в распоряжение Липранди, что, стало быть, вскоре Перовский - Липранди будут докладывать об этом императору, который ждет от них сведений и помнит, что лично повелел Перовскому и Липранди ввести агента на пятницы Петрашевского, - и что, стало быть, скоро император повелит арестовать и расследовать. Конечно, Орлов и Дубельт о крамоле у Петрашевского знали все и так (один из петрашевцев был их агентом уже несколько лет, о чем неоднократно поминалось выше), но император-то об этом не знал, а Орлов императору об этом не докладывал, тем более Дубельт не докладывал через голову Орлова... А вот расследование Перовского - Липранди императором самим и было предписано, и они-то ему доложат - а что именно доложат, Орлов знал и по донесениям своего агента, и по сообщениям от Липранди.
И вот тут началось странное: петрашевцев начали предупреждать. В начале апреля 1849 случились почти одновременно две вещи. Во-первых, в маскараде на Дворянском собрании на Святой неделе, где веселились, в частности, Петрашевский и петрашевец Пальм, обоих их по отдельности нашла некая замаскированная дама, свободно говорившая по-французски и светского тона и манер, и Пальму сказала: "Пальм, ты бываешь в одном доме, у Покрова, где я не советую тебе бывать! Будь осторожен!", - А Петрашевскому попросту сказала, что скоро его возьмет полиция. Те рассказали другим петрашевцам. Петрашевский разгневался: он решил, что, значит, кто-то из петрашевцев просто разболтал этой женщине о его пятницах. Во-вторых, когда Петрашевский зашел к Милютину, то "девка, которая живет у Милютина" - то есть его тогдашняя конкубина из проституток, таких конкубин нередко заводили себе в Петербурге люди разного, но невысокого положения, - обратилась к Петрашевскому и сказала ему, что скоро его возьмут в полицию. Петрашевский своим светлым умом сразу домекнулся по сходству предупреждений, что, значит, именно Милютин разболтал все и той незнакомке, и поручил потом Пальму сделать Милютину за это выволочку.
Между тем и проституток, и дам полусвета очень активно привлекали себе в агенты обе полиции империи при Николае. Так что эти одновременные предупреждения от девки, живущей у Милютина, и от замаскированной дамы, свободно говорящей по-французски, имеют, скорее всего, один корень - а именно, желание Орлова задействовать своих агентов, чтобы минимизировать и локализовать дело, попросту известив заговорщиков, что им грозит арест. По крайней мере, они перестанут подавать новый материал для доносов, разбегутся с "пятниц" и залягут на дно, а кроме того, уничтожат у себя все подозрительные и крамольные материалы - так что когда начнутся аресты и следствие, обнаружится намного меньше, чем могло бы.
Надо сказать, что таковая позиция Орлова проявлялась и впоследствии настолько явно (не для императора!), что тот самый Пальм потом писал: "Шеф жандармов князь А. Ф. Орлов и был к каждому очень внимателен, даже любезен. Надо заметить, что вся история поднята и раздута была не им и даже вопреки его взгляду на дело, которое ему давно было известно". То есть по ходу и итогам ареста и следствия части петрашевцев стало даже ясно, что Орлов все о петрашевцах знал "давно", задолго до всякого 1849, Липранди и Антонелли, через какого-то своего агента.
Однако единственный вывод, который Пальм и Петрашевский сделали из названных выше предупреждений - это решили, что предупреждавшим все разболтал сам Милютин, и сделали ему, безвинному, выволочку. Никаких концов в воду они не прятали, все продолжали в полную силу. Что тут скажешь?
Наконец, в самом конце 10-х чисел апреля император заявил Орлову, что он повелевает ему, Орлову, принять все собрнные на данный момент материалы по делу от МВД, представить эти полученные Перовским - Липранди сведения ему, императору, и дальше вести дело по его, императора, дальнейшему решению. Какое решение он намерен принять, император Орлову тоже сообщил: арестовать всех, на кого собран соответствующий оперативный материал, в ближайшую пятницу 22 апреля. Во всем этом повелении не было опалы в адрес МВД: с точки зрения императора, МВД было сильно агентурой, аресты же и расследование высших политических дел - это занятие III отделения - Орлова с Дубельтом. Поэтому собрать материал на Петрашевского и Ко он поручил, по предложению самого же Орлова, МВД (благо и Орлов всеми силами хотел спихнуть это на МВД), но уж аресты и следствие, в случае, ежели собранные материалы их потребовали бы, должно было бы проводить III отделение.
Император не случайно потребовал подвести наличные итоги и представить ему именно в этот момент. На 26 апреля готовился манифест об отправке войск против Венгрии. Перед началом венгерского похода он хотел разобраться с внутреннею язвой.
Орлов, получив такое предписание, сделал сильные шаги.
Продолжение следует.