Николай Владимирович Недоброво. Краткая хрестоматия.
Николай Владимирович Недоброво. Краткая хрестоматия.
ТРЕЙЛЕР
Там, за островом, там, за Садом,
разве мы не встретимся взглядом
не глядевших на казнь очей?
Разве ты мне не скажешь снова
победившее
смерть
слово
и разгадку жизни моей?
--- А. Ахматова
У Н.В.Недоброво не было отбившихся независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью… Основным звеном, смыкавшим цепь идей Николая Владимировича, было понятие России …Он считал Россию вместилищем Духа, и с нею связаны были для него все вопросы земного существования человечества. Россия должна была открыть человеку его истинную жизнь, - в ней, в верном ее пути разрешение основных духовных вопросов.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Вдруг, без всякой видимой связи с разговором, Николай Владимирович быстро повернулся ко мне и суровым отчетливым голосом сказал: «Я принадлежу к святой Равноапостольной Церкви христианской» - и глаза его расширились и посинели… Потом глаза его снова сузились, и он прежним тоном заговорил о пене моря, взлетавшей выше камней. …Николай Владимирович видел нашу будущую дружбу и прежде чем допустить это сближение, он поднял передо мною меч своей веры.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Он с точностью знал не только Св. Писание, но творения всех наиболее сильных духовных писателей. Он помнил во всех подробностях историю Церкви… Так, инквизиция не была для него одним слитным событием, а являлась… долгой жизнью по-разному расцветающих идей.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Война была страшным потрясением для него. Он записался добровольцем, но не был отпущен со своей службы; он оказался необходимым при работе комиссии Государ ственной Думы. Не имея возможности отдать войне физически своё тело, он отдал ей весь свой дух
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Если меж дворян видим мы мерзавцев,
Если не они лучшие из граждан,
Если это так, то тому виною
Табель о рангах!
------------------ Н. В. Недоброво
Я, грозный герцог, всем - и сюзерену - страшен.
------------------ Н. В. Недоброво
Когда ты, голая, лежишь передо мной,
выпячивая грудь высокою волной…
------------------ Н. В. Недоброво
Я тебя, теплую, плотно сжимал,
ты как змея извивалась.
------------------ Н. В. Недоброво
Полных ног юбку смявшее сжатье
намекает на путь для страстей.
------------------ Н. В. Недоброво
Призыв мой благосклонно слышат
нагие прелести твои.
------------------ Н. В. Недоброво
Ты сейчас раскачалась высоко -
раздуваются юбки твои.
Но тебе всё равно, что глубоко
в них копаются взгляды мои.
------------------ Н. В. Недоброво
А других я целую в священную щель…
------------------ Н. В. Недоброво
Ее удивленью не будет границы,
когда я ногами буду к нeй жаться.
------------------ Н. В. Недоброво
В неполной святости он ищет лишь опоры
стремленья к истинно святому. Так и я.
------------------ Н. В. Недоброво
* * *
Подробнее <>
§ 1. Культурный герой.
Николай Недоброво (род. 1.09.1882, имение Раздольное Харьк. губ., ум. 3.12.1919, Ялта)- одна из ключевых фигур ахматовской мифологии, отвечающая образам культурных героев и Предтеч в других мифологиях. Согласно А.А.А., он еще в начале 1910-х гг. разгадал ее тайну и разъяснил ее (тайну) ей самой (Ахматовой). В этом качестве Недоброво рассматривался так часто, что здесь мы этот сюжет поминать не будем, ограничившись отсылками к литературе* и хрестоматийным ахматовским:
Где все девять мне будут рады,
как бывал ты когда-то рад,
что над юностью стал мятежной,
незабвенный мой друг и нежный -
только раз приснившийся сон, -
чья сияла когда-то сила,
чья забыта навек могила,
Словно вовсе и не жил он.
Там, за островом, там, за Садом,
разве мы не встретимся взглядом
не глядевших на казнь очей?
Разве ты мне не скажешь снова
победившее
смерть
слово
и разгадку жизни моей?
Кроме того, А.А. прилагала к Николаю Владимровичу эпитеты: «нежный», «милый», «утешный» и «дневной», напр.:
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой.
Передавали также, что именно Недоброво выведен под именем Верстового Столба в известной «Поэме без Героя». Однако на эту роль предлагались и Анреп, и Маяковский, и Бенедикт Лившиц, и Гумилев, и даже, horribile dictu, Марина Цветаева (идея принадлежит Инне Лиснянской, хотя Верстовой Столб, несомненно, мужеска рода: «Полосатой наряжен верстой, Размалеван пестро и грубо - Ты... ровесник Мамврийского дуба»). Более вероятия имеет, что Ахматова сама нарочито оставила эту задачу без разгадки, чтобы «Поэма…» сохраняла какой-то интерес после расшифровки остальных прозвищ; сама она отмечала, что Верстовой Столб - это «Поэт вообще», но это, несомненно, является лишь кокетливой уловкой, призванной указанный интерес обострить. Впрочем, Недоброво тут во всяком случае не подходит, так как вводится в ту же «Поэму» иным образом и в ином месте - в том самом отрывке про «разгадку жизни» А.А., - причем сама Ахматова писала, что это и есть _единственный_ отрывок «Поэмы», упоминающий Недоброво («Ты! кому эта поэма принадлежит на 3/4, так как я сама на 3/4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным» etc. )
*См.: Орлова Е.И. Литературная судьба Н. В. Недоброво. Томск, 2004; Михаил Кралин. Победившее смерть слово. Анна Ахматова и Николай Недоброво ( http://www.akhmatova.org/bio/kralin/kralin02.htm ); Олег Федотов. Зеркало и поэт. Н.В. Недоброво как зеркало поэтического будущего Ахматовой ( http://www.akhmatova.org/articles/fedotov2.htm ); Лев Лосев. Герой «Поэмы без героя» ( http://www.akhmatova.org/articles/losev4.htm )
§ 2. Активист, комсомолец, спортсмен и, наконец, просто красавец.
Последнее бесспорно, см. фотографию:
http://www.ozon.ru/multimedia/books_covers/1000775574.jpg
Юлия Слонимская-Сазонова, хорошо знавшая Недоброво, подруга его жены Любови Ольхиной, вместе с ней эмигрировавшая в Италию, неоднократно писала о Николае Владимировиче. Лучше нее все равно не скажешь. Цитирую:
«Тонкость, узость линий была основным признаком внешнего очерка Николая Владимировича, нежность и блистание были основою его красок. Тонкость линий почти неестественная, в сочетании с прозрачностью красок, почти женственной, создавали общее впечатление хрупкости. «Перламутровый мальчик», звали его в интимном кругу в пору его студенчества. «Он фарфоровый», пугались друзья потом, когда видели узкий очерк застенчиво улыбавшегося Николая Владимировича среди реальных «трехмерных» фигур остальных собравшихся. Особенности внешнего облика отличали его сразу: его нельзя было пропустить, не заметить. Люди, видавшие его мельком где-нибудь в людном месте, с полной точностью вспоминали его через много лет. К этому добавлялось ощущение несовременности: "у него лицо Чаадаева", "он совсем из сороковых годов"... Он казался не связанным со своей эпохой, хоть и был в мысли своей, в духовной сути своей самым современным из современников, ибо современность отложилась в нем не одним только каким-либо случайно его задевшим событием, - а вся ее сущность отложилась в нем абстрактными кристаллами, сложив замкнутый и слитный мир точных идей. Как ни был отличен от других и как ни казался подчас одиноким Николай Владимирович, он был человеком своей эпохи, быть может наиболее полно и наиболее самоотверженно ее воплотившим».
В в 1923 в Сан-Ремо 36-летняя Слонимская-Сазонова составила очерк о Н.В., опубликованный в трех номерах «Русской Мысли» за тот же год. У человека,- писала она там, в частности,-- обычно бывают как бы две «комнаты духа»:
« одна для серьезных, «настоящих вещей-, другая дли мелких, «случайных».
У Н.В.Недоброво не было этих отбившихся независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью. Точно в цепь, одно звено которой неизбежно исходит из другого, вкованы были малейшие проявления его души, и, зная звенья этой цепи, легко было соединить с нею каждую его мысль, каждое его чувство.
Немногие знали всю цепь идей Николая Владимировича <…> Это придавало Н.В.Недоброво загадочность, заставлявшую Вячеслава Иванова и Андрея Белого говорить о его центростремительности и спрашивать себя, каков же, собственно, центр его.
Раскрыть до конца цепь идей Н.В.Недоброво трудно. - слишком слито это было со всем его духовным существом, неповторимым и исключительным. Но можно попытатьоя описать ее.
Основным звеном, смыкавшим цепь идей Николая Владимировича, было понятие России. Россия для него была не только «родиной», не местом, где он «случайно родился», а циклом идей, заключенных в одном чудотвор¬ном слове.
Он считал Россию вместилищем Духа, и с нею связаны были для него все вопросы земного существования чело¬вечества. Россия должна была открыть человеку его истинную жизнь, - в ней, в верном ее пути разрешение основных духовных вопросов.
В его понятии Россия в данном периоде человеческой истории были осиянна тем венцом, какой сиял попеременно над христианским Римом первых веков, над Византией в лучшую ее пору и который венчает народ, являющийся в данную пору лучшим храмом земной Церкви. Этот венец определяется не только внешним могуществом: Англия и Франция, при всем их величии, никогда не были озарены венцом. Но внешнее величие является одним из сопутствующих ему знаков. Поэтому Россия в своих историчеcких путях всегда была связана с другими народами, являясь во всех своих начинаниях не замкнутой внутри себя, а выходящей за пределы личных своих нужд. <…> В последнем акте каждой исторической драмы, имевшей значение для человечества, неизбежно являлась Россия, и ею решался исход события.
Все пути человечества сплетались в имени Россия. В самом этом имени звучала нездешняя сила. <….> Духовное содержание России было важнее всего для него, и то, что называли его «империализмом»» - мечта о влиянии на Востоке - было желанием озарить венцом России древнюю Византин».
Война была страшным потрясением для него. Он запи¬сался добровольцем, но не был отпущен со своей службы; он оказался необходимым при работе комиссии Государ ственной Думы. Не имея возможности отдать войне физически своё тело, он отдал ей весь свой дух, наложив на себя по собственному слову «мораторий до окончания войны», т. е. отказавшись от всякой личной жизни, ото всякой личной радости.
Война оказалась центральным звеном всей цепи, и это звено стало для Н.В.Недоброво роковым. Зиму 1914/15 гг. он был нездоров. В пору отступления летом 1915 года его нездоровье перешло в «болезнь без названия», а в 1916 году эта болезнь получила название: она оказалась чахоткой. В 1917 году летом он стал говорить с отчаянием: «венец отошёл от России, дух отлетел от неё». В это же время доктор говорил его жене: «болезнь начинает приннмать дурной оборот». Доктора считали решающим для исхода болезни пробуждение воли к жизни и душевное спокойствие. Но Николай Владимирович был поглощён мыслью об исходе борьбы России с восставшими против нее силами и занимался своим здоровьем покорно, но без интереса.
Брестскому миру он не придал значения: «Германия будет побеждена, и договор сам собою отменится», - но его мучила мысль о том, как выйдет Россия из всего, ее ожидавшего.
Будет ли она прощена? вернется ли ей животворящая духовная сила? Этот вопрос наравне с вопросом: умру ли я? волновал его до последних часов его жизни. Ему хотелось «перевернуть страницу» и узнать наверное. Он считал, что гнев на Россию, бывший причиной ее почти полной гибели, смягчился и что Россия снова будет осиянной. И все же он мучительно тосковал: он хотел знать это, видеть самому, ожить под лучами ее венца. Искал знамений, просил еще жизни. И умер.
Он умер так. как умирают от несчастий любви. Россию он любил любовью патетической, любовью сознательной и и этом был непримирим. Его любовь была того же пафоса, что пушкинская любовь к России. Его Россия была пушкинской Россией.
Как искренно верующий, он отвергал всякое иное чувство к России. Лермонтовское «люблю отчизну я, но странною любовью» было ему чуждо».
И далее:
«Государство казалось ему лишь временной формой человеческого общежития и формой несовершенной <…> Государство является необходимым этапом на пути к совершенной форме человеческого общежития к объединению людей в Христианской Церкви. Это было основным упованием Н.В.Недоброво, и этому он придавал решающее значение в своем внутреннем мире идей.
Помню, как первые дни нашей начинавшейся дружбы мы шли с Николаем Владимировичем, тогда еще здоровым и бодрым, по берегу моря в Крыму. Мы говорили шутя о случайных знакомых, о каких-то мелочах того дня, взглядывали на красивую линию Судакских гор - и вдруг, без всякой видимой связи с разговором, Николай Владимирович быстро повернулся ко мне и суровым отчетливым голосом сказал: «Я принадлежу к святой Равноапостольной Церкви христианской» - и глаза его расширились и посинели, глядя прямо ни меня. «Конечно же», - ответила я как-то неловко, и он быстро проговорил:
«Вот я хотел это сказать вам, чтобы вы знали».
Потом глаза его снова сузились, и он прежним тоном заговорил о пене моря, взлетавшей выше камней. Казалось, эти торжественные слова и это внезапно блеснувшее мне патетическое лицо ревнителя веры совсем не были связаны с нашим незначащим разговором, как будто сон, на мгновение явившийся мне. Но в нашем тихом разго¬воре, вне значения слов,Николай Владимирович видел нашу будущую дружбу и прежде чем допустить это сбли¬жение, он поднял передо мною меч своей веры. Если бы я в этом его не приняла, дружеское сближение было бы невозможным.
О Церкви, о христианстве он никогда не говорил мимоходом, а говорил лишь в полную силу, взволнованно н всё с той же ясностью, как будто он передавал то, что внушено ему было безусловным внутренним знанием.
Он с точностью знал не только Св. Писание, но творения всех наиболее сильных духовных писателей. Он помнил во всех подробностях историю Церкви, которая не сливалась для него в общие представления, а жила в нём яркими отчётливыми образами. Его творческое воображе¬ние и ясная память составляли, из записей и свидетельств разномыслящих современников - горящую всеми подробностями живую картину исторического события.
Так, инквизиция не была для него одним слитным событием, а являлась цепью ясно различимых отдельных личностей, развитием индивидуальных деятельностей не¬равного значения и силы, долгой жизнью по-разному расцветающих идей.
Так, церковные соборы помнились ему не только сво¬ими постановлениями, а живым составом сталкивающих ся духовных влияний.
Ясная память о прошлом в соединении с твёрдым восприятием настоящего, которое отличало Н.В.Недоброво, придавали особую силу его решительному слову, часто заставлявшему умолкнуть спорщиков и ощутить почти мистическую тишину», etc. [впервые: Русская Мысль. 1923. NN. 6-8].
По счастью, оригинальное творчество Николая Владимировича уцелело (Н. В. Недоброво Милый голос. Томск, 2001.Сост. Михаил Кралин), и мы можем еще точнее судить о том, что именно было основным звеном цепи идей его неповторимого и исключительного духовного существа.
§ 3. Эпические стихотворения.
Грозной весною 1905 г. Николай Владимирович написал следующее стихотворение:
Какие красивые, важные лица
собраны здесь из зал и подвалов!
Передо мной идет вереница
государей, князей, генералов.
Они несли высокое бремя
в изяществе умном и строгом
и в наше тревожное время
заставляют подумать о многом…
Еще ярче общественные взгляды Николая Владимировича выразились в следующем стихотворении (на горацианский размер):
Дикий приговор над судьбой боярства,
Нас лишивший всех вотчин и поместий
И отдавший их в руки разночинцев -
Табель о рангах.
Для чего, о Петр, в непонятной злобе
Путь открыв к гербам разным проходимцам,
Ты нанес удар, вряд ли исправимый,
Славе боярства?
Если меж дворян видим мы мерзавцев,
Если не они лучшие из граждан,
Если это так, то тому виною
Табель о рангах!
О главном эпическом творении Н.В. - трагедии «Юдифь» - полное представление дает ее начало:
ЮДИФЬ.
Чертог Навуходоносора. Слуги царя простерты.
НАВУХОДОНОСОР:
Царь мидян Арфаксад смирил толпу народов
и тьмы рабов пригнал добычею походов. (…).
Гордился множеством людей и колесниц -
и так, что я решил его повергнуть ниц. (…)
Моей судьбой клянусь, неумолимой мести
теперь покорностью не отвратить. На месте
цветуших городов нагих пустынь хочу,
людей хочу предать ярму, цепям, мечу!
etc.
§ 4. Некоторые лирические мотивы.
БАБОЧКИ НАД ГPАНИТOM
В синеве речной и небесной дали
мост выгибался, бледно-зеленый
и над рекой, гранитом окаймленной,
две белых бабочки весело порхали.
Как странно было видеть их то над волнами,
то над старым гранитом и над баржей с дровами•
* * *
Разрушив себя, я познал человека,
познал его цельность и дивную прелесть...
Taк верьте ж мне, люди, - я право доверья
купил бесконечным ужасным страданьем...
Taк верьте ж мне, люди, - и ты прежде всех!
Поверь, дорогая, что сладость познанья
горька перед сладостью жизни наивной...
Поверь... Не губя своей жизни пpoвepкoй...
* * *
ГЕРЦОГСКИЙ СОНЕТ
Я, грозный герцог, всем - и сюзерену - страшен,
но страсть к его жене смирить я не могу. (...)
И этот замок мой средь шумной смены брашен
со всем, что будет в нем... да, я его сожгу!
Да, я сожгу покров Святой Пречистой Девы,
сожгу живых гостей, богатство и рабов,
чтоб мне спасителем коснуться королевы,
чтоб высказать ей всё, на что душой готов...
§ 5. «Основное звено».
Исчерпывающим вступлением к дальнейшему может быть следующее стихотворение Н.В.:
Кaк не чужда прогнившему болоту
растущая на кочке незабудка,
так я не чужд дремотному оплоту
земных страстей, безумства и рассудка.
И как в цветке чуть cлышный тoнкий запах
из грязи создан cилой сочетанья.
так дух и зверь, его сдавивший в лaпaх,
различны только формою созданья.
Я впитываю сок гнилого ила,
и он, пройдя сквозь душу и сознанье,
струится в мир, как сладостная сила,
как облачных цветов благоуханье.
Ниже как раз и следуют примеры вышеназванного тонкого запаха, созданного Н.В. силой сочетаний и далее струящегося в мир уже в переработанном виде сладостной силы:
K КОРСЕТУ
Когда ты Дину облекаешь,
Мертвящий прелести коpсет,
Во мне ты злобу возбуждаешь,
B тебе красы ни капли нет.
Свободу ты уничтожаешь
И принуждённостью своейi
Фигуры прелесть нарушаешь,
Безжизненность давая eй.
Во мне ты зависть поселяешь,
Kогда себе представлю я,
Как близко, тесно прилегаешь
Ты к тайным прелестям ея.
Ты их вмещаешь, обнимаешь,
Ты страстным жаром их согрет.
Ты запах их в себя впиваешь...
3а это я б отдал весь свет.
* * *
Иногда я люблю и невинность,
хоть и чаще мешает она,
хоть и чаще ее благочинность
только глупою скукой полна.
Но лишь в ней нахожу я причину,
что, нисколько меня не стыдясь,
груди выпятив, выгнувши спину,
в гамаке ты лежишь, развалясь.
Без корсета ты... Тонкое платье
западает меж юных грудей,
полных ног юбку смявшее сжатье
намекает на путь для страстей...
Ты сейчас раскачалась высоко -
раздуваются юбки твои.
Но тебе всё равно, что глубоко
в них копаются взгляды мои.
* * *
<СОНЕТ>
Странно. Сижу я с девушкой чистой, здоровой.
Она вся смеется, и смех блестит даже в волосах золотистых,
скромно, небрежно причесанных, и на руках, полных, чистых...
А во мне сквозь разговор, то веселый, то суровый,
начинает шевелиться похоть, и хочется, поднявшись,
взять ее за руки выше локтя... Она покраснеет, смутится...
Еще приблизиться и попробовать, обнявшись,
с грудями ее повозиться... Она вспыхнет, попробует освободиться...
Ее удивленью не будет границы, когда я ногами буду к нeй жаться.
Она расплачется... Чтобы вполне наслаждаться,
это и нужно... А что, если и в нeй так же просто явится
желанье, и мы с ней ляжем…Хорошо! Приятна
и женщина уже жившая, испытавшая много,
приятна и девочка незрелая, еще тесная, еще узкая...
* * *
(…)Я тебя, теплую, плотно сжимал,
ты как змея извивалась.
Я от блаженства почти что страдал,
нервы, душа разрывалась…
Где же теперь твоя знойная грудь,
где твои губы и очи? (…)
* * *
(…) Твой томный взгляд блестит неясно,
и грудь вздымается волной.
И я к тебе лечу, лечу,
играя грезой неземною.
В моих мечтах ты предо мною
как я хочу, в чём я хочу!
* * *
Я ласкаю тебя сладострастно,
восхищен твоим телом, дитя.
На меня же ты смотришь бесстрастно,
уязвленная лишь не шутя. (…)
Но не клонится томно головка,
ты колен не сжимаешь своих,
нет, тебе, вижу я, лишь неловко
в непонятных объятьях моих.
И желанья, без встречи радушной,
гаснут, с дряблым осадком в груди.
Я пускаю тебя равнодушно,
мне уж скучно с тобою, уйди…
* * *
Когда ты, голая, лежишь передо мной,
выпячивая грудь высокою волной,
и мягкие холмы на ней слегка трепещут
и, как атлас светясь, и ластятся, и блещут,
я сладостно томлюсь... Но взгляд мой и мой нос
всё ж любят более те рощицы волос,
которые растут под мышками, потея;
и рощу между ног, где, нежностью лелея,
любовь собрала все, все прелести свои...
Как я люблю лицом скользнуть с твоей груди,
дыша прерывисто, блаженно-опьяненно,
вниз и прильнуть меж ног дрожаще-утомленно
на мягких волосах, пахучих волосах.
Их запах остр и свеж, как в хвоистых лесах,
и как смешно лицо щекочется у носа...
всей грудью дышится, как будто бы с откоса
летишь куда-то вниз... спирается в груди
и уж предчувствуешь, что скоро впереди
в нас чувственность опять начнет вновь щекотаться
н похоть станет вновь с дрожаньем подниматься.
что лягу на тебя и что меж наших ног
блаженства спазмами нисстанет рыжий бог,
бог, в волосах твоих устроивший обитель.
бог - милой похоти приятный возбудитель.
* * *
К ДИНЕ
Ты не позволишь, чтоб мужчина,
хотя б и был тобой любим,
касался до тебя? Но, Дина,
клянусь желанием моим
тобою обладать, не знаю,
что делать будете вы с ним? (…)
И страсть кипит в твоей крови,
и грудь желания колышат;
призыв мой благосклонно слышат
нагие прелести твои.
И ты не жаждешь поцедуя?
Объятий не желаешь ты?
И жить ты можешь, не тоскуя,
без их приятной теплоты?
К себе на сладостное ложе
ты не допустишь никого?
О, о, с какою глупой рожей
я вижу мужа твоего!
Как поступить ему прикажешь?
Бедняга!... Для его страстей
какой исход ему укажешь?
Ах, объясни мне поскорей.
* * *
Теперь, наконец, мы можем вполне оценить всю меткость наблюдения Ю. Слонимской-Сазоновой о том, ято «у Н.В.Недоброво не было независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью. Точно в цепь, одно звено которой неизбежно исходит из другого, вкованы были малейшие проявления его души, и, зная звенья этой цепи, легко было соединить с нею каждую его мысль, каждое его чувство».
Действительно.
«Немногие знали всю цепь идей Николая Владимировича».
И этому верится без труда.
§ 6. «В живого человека членом тыкать?»
Из выше- и ниже- идущих текстов видно, что в страсти лирический герой Н.В. вел себя прямым джентльменом, заботясь не только о себе, но и о своей обжедамур. В одном случае, однако, порыв, овладевший им относительно некоей безымянной для нас дамы, был совершенно чужд подобной заботе, представляя собой лишь вспышку грубо-эгоистической страсти. Н.В. подверг этот случай самому беспощадному самонализу в следующем стихотворении (по образной системе и пафосу перекликающемся с вышеприведенной конечной репликой соответствующего анекдота):
Почему, увидавши тебя,
я бесстыдно тебя пожелал...
Просто, грубо и ясно, как зверь,
как кобылу в степном табуне
жеребец застоялый желает...
Он вскочил на нее... Для него
безразлична она, но в нeй есть
то, что нужно ему, чтоб унять
разошедшейся похоти зуд...
Сам не знает он что... Что-то узкое, чтоб
там тереть напряжённо свой член,
и он двигает задом, пока не попал...
Так и мне захотелось напасть на тебя
и задрать тебе юбки, совсем не смотря,
и искать, тде бы мочь потереть
вплоть до боли напрягшийся член.
И искать прямо им, прямо им попадать
и забыть, что ты также живой человек,
и искать только щели меж ног...
и рычать, и стонать, мять и тискать тебя…
И.с желаньем таким всё, что было кругом,
мне казалось нелепым и странным...
Для чего ты одна? зачем говоришь?
Почему не подмять мне тебя под себя?
Что мешает? Ничто! Ты слабее меня..
Да, подмять и тереться быстрее, быстрей
и грубей, не смотря никуда...
А других я целую в священную щель,
и вдыхаю ее аромат и ценю
чуть заметное сжатие ног подо мнoй.
§ 7. Постоянство.
Моменты, отраженные в вышеприведенных §§ 5-6, требовали от Николая Владимировича некоторой специальной увязки с принципом неизменной любви лишь к одной Даме Сердца, провозглашаемым им независимо. Обсуждаемая увязка была осуществлена им в следующем стихотворении:
ПОСТОЯНСТВО
Когда я говорю, что в жизни одного б
хотелось бы достичь - тебя, о дорогая, -
других девиц и дам лукаво вспоминая,
ты улыбаешься и клонишь белый лоб.
Но странник вдаль идет от северного края.
подвинут ревностью узреть Господень Гроб
и, сбросив чешую людских страстей и злоб,
молиться там и ждать, как у преддверья Рая.
И Гроб - вся цель его в пустыне бытия;
но этот свет далек -- и кто ему укоры
дерзнет послать за то, что он во все соборы,
в часовни на пути заходит? Скорбь тая,
в неполной святости он ищет лишь опоры
стремленья к истинно святому. Так и я.
* * *
Обратим внимание на христианскую символику этого стихотворения (о твердом христианском духе жизни и творчества Н. В. в целом см. тексты А. А. Ахматовой и Ю. Слонимской-Сазоновой), ибо дамы и девицы, с которыми на время связывает свою судьбу герой, представлены тут как часовни и соборы, в которые он заходит по дороге к своей Истинной Возлюбленной; уподобление последней Гробу Господню является, безусловно, кульминацией этого образного ряда.
§ 8. Общая поэтическая генеалогия.
Один я Пушкина читаю,
пленившись чудной простотой
и величавой красотой
его творений, и черпаю
в нем легких вдохновений рой.
ТРЕЙЛЕР
Там, за островом, там, за Садом,
разве мы не встретимся взглядом
не глядевших на казнь очей?
Разве ты мне не скажешь снова
победившее
смерть
слово
и разгадку жизни моей?
--- А. Ахматова
У Н.В.Недоброво не было отбившихся независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью… Основным звеном, смыкавшим цепь идей Николая Владимировича, было понятие России …Он считал Россию вместилищем Духа, и с нею связаны были для него все вопросы земного существования человечества. Россия должна была открыть человеку его истинную жизнь, - в ней, в верном ее пути разрешение основных духовных вопросов.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Вдруг, без всякой видимой связи с разговором, Николай Владимирович быстро повернулся ко мне и суровым отчетливым голосом сказал: «Я принадлежу к святой Равноапостольной Церкви христианской» - и глаза его расширились и посинели… Потом глаза его снова сузились, и он прежним тоном заговорил о пене моря, взлетавшей выше камней. …Николай Владимирович видел нашу будущую дружбу и прежде чем допустить это сближение, он поднял передо мною меч своей веры.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Он с точностью знал не только Св. Писание, но творения всех наиболее сильных духовных писателей. Он помнил во всех подробностях историю Церкви… Так, инквизиция не была для него одним слитным событием, а являлась… долгой жизнью по-разному расцветающих идей.
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Война была страшным потрясением для него. Он записался добровольцем, но не был отпущен со своей службы; он оказался необходимым при работе комиссии Государ ственной Думы. Не имея возможности отдать войне физически своё тело, он отдал ей весь свой дух
--- Юлия Слонимская-Сазонова
Если меж дворян видим мы мерзавцев,
Если не они лучшие из граждан,
Если это так, то тому виною
Табель о рангах!
------------------ Н. В. Недоброво
Я, грозный герцог, всем - и сюзерену - страшен.
------------------ Н. В. Недоброво
Когда ты, голая, лежишь передо мной,
выпячивая грудь высокою волной…
------------------ Н. В. Недоброво
Я тебя, теплую, плотно сжимал,
ты как змея извивалась.
------------------ Н. В. Недоброво
Полных ног юбку смявшее сжатье
намекает на путь для страстей.
------------------ Н. В. Недоброво
Призыв мой благосклонно слышат
нагие прелести твои.
------------------ Н. В. Недоброво
Ты сейчас раскачалась высоко -
раздуваются юбки твои.
Но тебе всё равно, что глубоко
в них копаются взгляды мои.
------------------ Н. В. Недоброво
А других я целую в священную щель…
------------------ Н. В. Недоброво
Ее удивленью не будет границы,
когда я ногами буду к нeй жаться.
------------------ Н. В. Недоброво
В неполной святости он ищет лишь опоры
стремленья к истинно святому. Так и я.
------------------ Н. В. Недоброво
* * *
Подробнее <>
§ 1. Культурный герой.
Николай Недоброво (род. 1.09.1882, имение Раздольное Харьк. губ., ум. 3.12.1919, Ялта)- одна из ключевых фигур ахматовской мифологии, отвечающая образам культурных героев и Предтеч в других мифологиях. Согласно А.А.А., он еще в начале 1910-х гг. разгадал ее тайну и разъяснил ее (тайну) ей самой (Ахматовой). В этом качестве Недоброво рассматривался так часто, что здесь мы этот сюжет поминать не будем, ограничившись отсылками к литературе* и хрестоматийным ахматовским:
Где все девять мне будут рады,
как бывал ты когда-то рад,
что над юностью стал мятежной,
незабвенный мой друг и нежный -
только раз приснившийся сон, -
чья сияла когда-то сила,
чья забыта навек могила,
Словно вовсе и не жил он.
Там, за островом, там, за Садом,
разве мы не встретимся взглядом
не глядевших на казнь очей?
Разве ты мне не скажешь снова
победившее
смерть
слово
и разгадку жизни моей?
Кроме того, А.А. прилагала к Николаю Владимровичу эпитеты: «нежный», «милый», «утешный» и «дневной», напр.:
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой.
Передавали также, что именно Недоброво выведен под именем Верстового Столба в известной «Поэме без Героя». Однако на эту роль предлагались и Анреп, и Маяковский, и Бенедикт Лившиц, и Гумилев, и даже, horribile dictu, Марина Цветаева (идея принадлежит Инне Лиснянской, хотя Верстовой Столб, несомненно, мужеска рода: «Полосатой наряжен верстой, Размалеван пестро и грубо - Ты... ровесник Мамврийского дуба»). Более вероятия имеет, что Ахматова сама нарочито оставила эту задачу без разгадки, чтобы «Поэма…» сохраняла какой-то интерес после расшифровки остальных прозвищ; сама она отмечала, что Верстовой Столб - это «Поэт вообще», но это, несомненно, является лишь кокетливой уловкой, призванной указанный интерес обострить. Впрочем, Недоброво тут во всяком случае не подходит, так как вводится в ту же «Поэму» иным образом и в ином месте - в том самом отрывке про «разгадку жизни» А.А., - причем сама Ахматова писала, что это и есть _единственный_ отрывок «Поэмы», упоминающий Недоброво («Ты! кому эта поэма принадлежит на 3/4, так как я сама на 3/4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным» etc. )
*См.: Орлова Е.И. Литературная судьба Н. В. Недоброво. Томск, 2004; Михаил Кралин. Победившее смерть слово. Анна Ахматова и Николай Недоброво ( http://www.akhmatova.org/bio/kralin/kralin02.htm ); Олег Федотов. Зеркало и поэт. Н.В. Недоброво как зеркало поэтического будущего Ахматовой ( http://www.akhmatova.org/articles/fedotov2.htm ); Лев Лосев. Герой «Поэмы без героя» ( http://www.akhmatova.org/articles/losev4.htm )
§ 2. Активист, комсомолец, спортсмен и, наконец, просто красавец.
Последнее бесспорно, см. фотографию:
http://www.ozon.ru/multimedia/books_covers/1000775574.jpg
Юлия Слонимская-Сазонова, хорошо знавшая Недоброво, подруга его жены Любови Ольхиной, вместе с ней эмигрировавшая в Италию, неоднократно писала о Николае Владимировиче. Лучше нее все равно не скажешь. Цитирую:
«Тонкость, узость линий была основным признаком внешнего очерка Николая Владимировича, нежность и блистание были основою его красок. Тонкость линий почти неестественная, в сочетании с прозрачностью красок, почти женственной, создавали общее впечатление хрупкости. «Перламутровый мальчик», звали его в интимном кругу в пору его студенчества. «Он фарфоровый», пугались друзья потом, когда видели узкий очерк застенчиво улыбавшегося Николая Владимировича среди реальных «трехмерных» фигур остальных собравшихся. Особенности внешнего облика отличали его сразу: его нельзя было пропустить, не заметить. Люди, видавшие его мельком где-нибудь в людном месте, с полной точностью вспоминали его через много лет. К этому добавлялось ощущение несовременности: "у него лицо Чаадаева", "он совсем из сороковых годов"... Он казался не связанным со своей эпохой, хоть и был в мысли своей, в духовной сути своей самым современным из современников, ибо современность отложилась в нем не одним только каким-либо случайно его задевшим событием, - а вся ее сущность отложилась в нем абстрактными кристаллами, сложив замкнутый и слитный мир точных идей. Как ни был отличен от других и как ни казался подчас одиноким Николай Владимирович, он был человеком своей эпохи, быть может наиболее полно и наиболее самоотверженно ее воплотившим».
В в 1923 в Сан-Ремо 36-летняя Слонимская-Сазонова составила очерк о Н.В., опубликованный в трех номерах «Русской Мысли» за тот же год. У человека,- писала она там, в частности,-- обычно бывают как бы две «комнаты духа»:
« одна для серьезных, «настоящих вещей-, другая дли мелких, «случайных».
У Н.В.Недоброво не было этих отбившихся независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью. Точно в цепь, одно звено которой неизбежно исходит из другого, вкованы были малейшие проявления его души, и, зная звенья этой цепи, легко было соединить с нею каждую его мысль, каждое его чувство.
Немногие знали всю цепь идей Николая Владимировича <…> Это придавало Н.В.Недоброво загадочность, заставлявшую Вячеслава Иванова и Андрея Белого говорить о его центростремительности и спрашивать себя, каков же, собственно, центр его.
Раскрыть до конца цепь идей Н.В.Недоброво трудно. - слишком слито это было со всем его духовным существом, неповторимым и исключительным. Но можно попытатьоя описать ее.
Основным звеном, смыкавшим цепь идей Николая Владимировича, было понятие России. Россия для него была не только «родиной», не местом, где он «случайно родился», а циклом идей, заключенных в одном чудотвор¬ном слове.
Он считал Россию вместилищем Духа, и с нею связаны были для него все вопросы земного существования чело¬вечества. Россия должна была открыть человеку его истинную жизнь, - в ней, в верном ее пути разрешение основных духовных вопросов.
В его понятии Россия в данном периоде человеческой истории были осиянна тем венцом, какой сиял попеременно над христианским Римом первых веков, над Византией в лучшую ее пору и который венчает народ, являющийся в данную пору лучшим храмом земной Церкви. Этот венец определяется не только внешним могуществом: Англия и Франция, при всем их величии, никогда не были озарены венцом. Но внешнее величие является одним из сопутствующих ему знаков. Поэтому Россия в своих историчеcких путях всегда была связана с другими народами, являясь во всех своих начинаниях не замкнутой внутри себя, а выходящей за пределы личных своих нужд. <…> В последнем акте каждой исторической драмы, имевшей значение для человечества, неизбежно являлась Россия, и ею решался исход события.
Все пути человечества сплетались в имени Россия. В самом этом имени звучала нездешняя сила. <….> Духовное содержание России было важнее всего для него, и то, что называли его «империализмом»» - мечта о влиянии на Востоке - было желанием озарить венцом России древнюю Византин».
Война была страшным потрясением для него. Он запи¬сался добровольцем, но не был отпущен со своей службы; он оказался необходимым при работе комиссии Государ ственной Думы. Не имея возможности отдать войне физически своё тело, он отдал ей весь свой дух, наложив на себя по собственному слову «мораторий до окончания войны», т. е. отказавшись от всякой личной жизни, ото всякой личной радости.
Война оказалась центральным звеном всей цепи, и это звено стало для Н.В.Недоброво роковым. Зиму 1914/15 гг. он был нездоров. В пору отступления летом 1915 года его нездоровье перешло в «болезнь без названия», а в 1916 году эта болезнь получила название: она оказалась чахоткой. В 1917 году летом он стал говорить с отчаянием: «венец отошёл от России, дух отлетел от неё». В это же время доктор говорил его жене: «болезнь начинает приннмать дурной оборот». Доктора считали решающим для исхода болезни пробуждение воли к жизни и душевное спокойствие. Но Николай Владимирович был поглощён мыслью об исходе борьбы России с восставшими против нее силами и занимался своим здоровьем покорно, но без интереса.
Брестскому миру он не придал значения: «Германия будет побеждена, и договор сам собою отменится», - но его мучила мысль о том, как выйдет Россия из всего, ее ожидавшего.
Будет ли она прощена? вернется ли ей животворящая духовная сила? Этот вопрос наравне с вопросом: умру ли я? волновал его до последних часов его жизни. Ему хотелось «перевернуть страницу» и узнать наверное. Он считал, что гнев на Россию, бывший причиной ее почти полной гибели, смягчился и что Россия снова будет осиянной. И все же он мучительно тосковал: он хотел знать это, видеть самому, ожить под лучами ее венца. Искал знамений, просил еще жизни. И умер.
Он умер так. как умирают от несчастий любви. Россию он любил любовью патетической, любовью сознательной и и этом был непримирим. Его любовь была того же пафоса, что пушкинская любовь к России. Его Россия была пушкинской Россией.
Как искренно верующий, он отвергал всякое иное чувство к России. Лермонтовское «люблю отчизну я, но странною любовью» было ему чуждо».
И далее:
«Государство казалось ему лишь временной формой человеческого общежития и формой несовершенной <…> Государство является необходимым этапом на пути к совершенной форме человеческого общежития к объединению людей в Христианской Церкви. Это было основным упованием Н.В.Недоброво, и этому он придавал решающее значение в своем внутреннем мире идей.
Помню, как первые дни нашей начинавшейся дружбы мы шли с Николаем Владимировичем, тогда еще здоровым и бодрым, по берегу моря в Крыму. Мы говорили шутя о случайных знакомых, о каких-то мелочах того дня, взглядывали на красивую линию Судакских гор - и вдруг, без всякой видимой связи с разговором, Николай Владимирович быстро повернулся ко мне и суровым отчетливым голосом сказал: «Я принадлежу к святой Равноапостольной Церкви христианской» - и глаза его расширились и посинели, глядя прямо ни меня. «Конечно же», - ответила я как-то неловко, и он быстро проговорил:
«Вот я хотел это сказать вам, чтобы вы знали».
Потом глаза его снова сузились, и он прежним тоном заговорил о пене моря, взлетавшей выше камней. Казалось, эти торжественные слова и это внезапно блеснувшее мне патетическое лицо ревнителя веры совсем не были связаны с нашим незначащим разговором, как будто сон, на мгновение явившийся мне. Но в нашем тихом разго¬воре, вне значения слов,Николай Владимирович видел нашу будущую дружбу и прежде чем допустить это сбли¬жение, он поднял передо мною меч своей веры. Если бы я в этом его не приняла, дружеское сближение было бы невозможным.
О Церкви, о христианстве он никогда не говорил мимоходом, а говорил лишь в полную силу, взволнованно н всё с той же ясностью, как будто он передавал то, что внушено ему было безусловным внутренним знанием.
Он с точностью знал не только Св. Писание, но творения всех наиболее сильных духовных писателей. Он помнил во всех подробностях историю Церкви, которая не сливалась для него в общие представления, а жила в нём яркими отчётливыми образами. Его творческое воображе¬ние и ясная память составляли, из записей и свидетельств разномыслящих современников - горящую всеми подробностями живую картину исторического события.
Так, инквизиция не была для него одним слитным событием, а являлась цепью ясно различимых отдельных личностей, развитием индивидуальных деятельностей не¬равного значения и силы, долгой жизнью по-разному расцветающих идей.
Так, церковные соборы помнились ему не только сво¬ими постановлениями, а живым составом сталкивающих ся духовных влияний.
Ясная память о прошлом в соединении с твёрдым восприятием настоящего, которое отличало Н.В.Недоброво, придавали особую силу его решительному слову, часто заставлявшему умолкнуть спорщиков и ощутить почти мистическую тишину», etc. [впервые: Русская Мысль. 1923. NN. 6-8].
По счастью, оригинальное творчество Николая Владимировича уцелело (Н. В. Недоброво Милый голос. Томск, 2001.Сост. Михаил Кралин), и мы можем еще точнее судить о том, что именно было основным звеном цепи идей его неповторимого и исключительного духовного существа.
§ 3. Эпические стихотворения.
Грозной весною 1905 г. Николай Владимирович написал следующее стихотворение:
Какие красивые, важные лица
собраны здесь из зал и подвалов!
Передо мной идет вереница
государей, князей, генералов.
Они несли высокое бремя
в изяществе умном и строгом
и в наше тревожное время
заставляют подумать о многом…
Еще ярче общественные взгляды Николая Владимировича выразились в следующем стихотворении (на горацианский размер):
Дикий приговор над судьбой боярства,
Нас лишивший всех вотчин и поместий
И отдавший их в руки разночинцев -
Табель о рангах.
Для чего, о Петр, в непонятной злобе
Путь открыв к гербам разным проходимцам,
Ты нанес удар, вряд ли исправимый,
Славе боярства?
Если меж дворян видим мы мерзавцев,
Если не они лучшие из граждан,
Если это так, то тому виною
Табель о рангах!
О главном эпическом творении Н.В. - трагедии «Юдифь» - полное представление дает ее начало:
ЮДИФЬ.
Чертог Навуходоносора. Слуги царя простерты.
НАВУХОДОНОСОР:
Царь мидян Арфаксад смирил толпу народов
и тьмы рабов пригнал добычею походов. (…).
Гордился множеством людей и колесниц -
и так, что я решил его повергнуть ниц. (…)
Моей судьбой клянусь, неумолимой мести
теперь покорностью не отвратить. На месте
цветуших городов нагих пустынь хочу,
людей хочу предать ярму, цепям, мечу!
etc.
§ 4. Некоторые лирические мотивы.
БАБОЧКИ НАД ГPАНИТOM
В синеве речной и небесной дали
мост выгибался, бледно-зеленый
и над рекой, гранитом окаймленной,
две белых бабочки весело порхали.
Как странно было видеть их то над волнами,
то над старым гранитом и над баржей с дровами•
* * *
Разрушив себя, я познал человека,
познал его цельность и дивную прелесть...
Taк верьте ж мне, люди, - я право доверья
купил бесконечным ужасным страданьем...
Taк верьте ж мне, люди, - и ты прежде всех!
Поверь, дорогая, что сладость познанья
горька перед сладостью жизни наивной...
Поверь... Не губя своей жизни пpoвepкoй...
* * *
ГЕРЦОГСКИЙ СОНЕТ
Я, грозный герцог, всем - и сюзерену - страшен,
но страсть к его жене смирить я не могу. (...)
И этот замок мой средь шумной смены брашен
со всем, что будет в нем... да, я его сожгу!
Да, я сожгу покров Святой Пречистой Девы,
сожгу живых гостей, богатство и рабов,
чтоб мне спасителем коснуться королевы,
чтоб высказать ей всё, на что душой готов...
§ 5. «Основное звено».
Исчерпывающим вступлением к дальнейшему может быть следующее стихотворение Н.В.:
Кaк не чужда прогнившему болоту
растущая на кочке незабудка,
так я не чужд дремотному оплоту
земных страстей, безумства и рассудка.
И как в цветке чуть cлышный тoнкий запах
из грязи создан cилой сочетанья.
так дух и зверь, его сдавивший в лaпaх,
различны только формою созданья.
Я впитываю сок гнилого ила,
и он, пройдя сквозь душу и сознанье,
струится в мир, как сладостная сила,
как облачных цветов благоуханье.
Ниже как раз и следуют примеры вышеназванного тонкого запаха, созданного Н.В. силой сочетаний и далее струящегося в мир уже в переработанном виде сладостной силы:
K КОРСЕТУ
Когда ты Дину облекаешь,
Мертвящий прелести коpсет,
Во мне ты злобу возбуждаешь,
B тебе красы ни капли нет.
Свободу ты уничтожаешь
И принуждённостью своейi
Фигуры прелесть нарушаешь,
Безжизненность давая eй.
Во мне ты зависть поселяешь,
Kогда себе представлю я,
Как близко, тесно прилегаешь
Ты к тайным прелестям ея.
Ты их вмещаешь, обнимаешь,
Ты страстным жаром их согрет.
Ты запах их в себя впиваешь...
3а это я б отдал весь свет.
* * *
Иногда я люблю и невинность,
хоть и чаще мешает она,
хоть и чаще ее благочинность
только глупою скукой полна.
Но лишь в ней нахожу я причину,
что, нисколько меня не стыдясь,
груди выпятив, выгнувши спину,
в гамаке ты лежишь, развалясь.
Без корсета ты... Тонкое платье
западает меж юных грудей,
полных ног юбку смявшее сжатье
намекает на путь для страстей...
Ты сейчас раскачалась высоко -
раздуваются юбки твои.
Но тебе всё равно, что глубоко
в них копаются взгляды мои.
* * *
<СОНЕТ>
Странно. Сижу я с девушкой чистой, здоровой.
Она вся смеется, и смех блестит даже в волосах золотистых,
скромно, небрежно причесанных, и на руках, полных, чистых...
А во мне сквозь разговор, то веселый, то суровый,
начинает шевелиться похоть, и хочется, поднявшись,
взять ее за руки выше локтя... Она покраснеет, смутится...
Еще приблизиться и попробовать, обнявшись,
с грудями ее повозиться... Она вспыхнет, попробует освободиться...
Ее удивленью не будет границы, когда я ногами буду к нeй жаться.
Она расплачется... Чтобы вполне наслаждаться,
это и нужно... А что, если и в нeй так же просто явится
желанье, и мы с ней ляжем…Хорошо! Приятна
и женщина уже жившая, испытавшая много,
приятна и девочка незрелая, еще тесная, еще узкая...
* * *
(…)Я тебя, теплую, плотно сжимал,
ты как змея извивалась.
Я от блаженства почти что страдал,
нервы, душа разрывалась…
Где же теперь твоя знойная грудь,
где твои губы и очи? (…)
* * *
(…) Твой томный взгляд блестит неясно,
и грудь вздымается волной.
И я к тебе лечу, лечу,
играя грезой неземною.
В моих мечтах ты предо мною
как я хочу, в чём я хочу!
* * *
Я ласкаю тебя сладострастно,
восхищен твоим телом, дитя.
На меня же ты смотришь бесстрастно,
уязвленная лишь не шутя. (…)
Но не клонится томно головка,
ты колен не сжимаешь своих,
нет, тебе, вижу я, лишь неловко
в непонятных объятьях моих.
И желанья, без встречи радушной,
гаснут, с дряблым осадком в груди.
Я пускаю тебя равнодушно,
мне уж скучно с тобою, уйди…
* * *
Когда ты, голая, лежишь передо мной,
выпячивая грудь высокою волной,
и мягкие холмы на ней слегка трепещут
и, как атлас светясь, и ластятся, и блещут,
я сладостно томлюсь... Но взгляд мой и мой нос
всё ж любят более те рощицы волос,
которые растут под мышками, потея;
и рощу между ног, где, нежностью лелея,
любовь собрала все, все прелести свои...
Как я люблю лицом скользнуть с твоей груди,
дыша прерывисто, блаженно-опьяненно,
вниз и прильнуть меж ног дрожаще-утомленно
на мягких волосах, пахучих волосах.
Их запах остр и свеж, как в хвоистых лесах,
и как смешно лицо щекочется у носа...
всей грудью дышится, как будто бы с откоса
летишь куда-то вниз... спирается в груди
и уж предчувствуешь, что скоро впереди
в нас чувственность опять начнет вновь щекотаться
н похоть станет вновь с дрожаньем подниматься.
что лягу на тебя и что меж наших ног
блаженства спазмами нисстанет рыжий бог,
бог, в волосах твоих устроивший обитель.
бог - милой похоти приятный возбудитель.
* * *
К ДИНЕ
Ты не позволишь, чтоб мужчина,
хотя б и был тобой любим,
касался до тебя? Но, Дина,
клянусь желанием моим
тобою обладать, не знаю,
что делать будете вы с ним? (…)
И страсть кипит в твоей крови,
и грудь желания колышат;
призыв мой благосклонно слышат
нагие прелести твои.
И ты не жаждешь поцедуя?
Объятий не желаешь ты?
И жить ты можешь, не тоскуя,
без их приятной теплоты?
К себе на сладостное ложе
ты не допустишь никого?
О, о, с какою глупой рожей
я вижу мужа твоего!
Как поступить ему прикажешь?
Бедняга!... Для его страстей
какой исход ему укажешь?
Ах, объясни мне поскорей.
* * *
Теперь, наконец, мы можем вполне оценить всю меткость наблюдения Ю. Слонимской-Сазоновой о том, ято «у Н.В.Недоброво не было независимых ощущений, - каждое из них было вцеплено во всю его духовную систему, являлось неотделимой ее частью. Точно в цепь, одно звено которой неизбежно исходит из другого, вкованы были малейшие проявления его души, и, зная звенья этой цепи, легко было соединить с нею каждую его мысль, каждое его чувство».
Действительно.
«Немногие знали всю цепь идей Николая Владимировича».
И этому верится без труда.
§ 6. «В живого человека членом тыкать?»
Из выше- и ниже- идущих текстов видно, что в страсти лирический герой Н.В. вел себя прямым джентльменом, заботясь не только о себе, но и о своей обжедамур. В одном случае, однако, порыв, овладевший им относительно некоей безымянной для нас дамы, был совершенно чужд подобной заботе, представляя собой лишь вспышку грубо-эгоистической страсти. Н.В. подверг этот случай самому беспощадному самонализу в следующем стихотворении (по образной системе и пафосу перекликающемся с вышеприведенной конечной репликой соответствующего анекдота):
Почему, увидавши тебя,
я бесстыдно тебя пожелал...
Просто, грубо и ясно, как зверь,
как кобылу в степном табуне
жеребец застоялый желает...
Он вскочил на нее... Для него
безразлична она, но в нeй есть
то, что нужно ему, чтоб унять
разошедшейся похоти зуд...
Сам не знает он что... Что-то узкое, чтоб
там тереть напряжённо свой член,
и он двигает задом, пока не попал...
Так и мне захотелось напасть на тебя
и задрать тебе юбки, совсем не смотря,
и искать, тде бы мочь потереть
вплоть до боли напрягшийся член.
И искать прямо им, прямо им попадать
и забыть, что ты также живой человек,
и искать только щели меж ног...
и рычать, и стонать, мять и тискать тебя…
И.с желаньем таким всё, что было кругом,
мне казалось нелепым и странным...
Для чего ты одна? зачем говоришь?
Почему не подмять мне тебя под себя?
Что мешает? Ничто! Ты слабее меня..
Да, подмять и тереться быстрее, быстрей
и грубей, не смотря никуда...
А других я целую в священную щель,
и вдыхаю ее аромат и ценю
чуть заметное сжатие ног подо мнoй.
§ 7. Постоянство.
Моменты, отраженные в вышеприведенных §§ 5-6, требовали от Николая Владимировича некоторой специальной увязки с принципом неизменной любви лишь к одной Даме Сердца, провозглашаемым им независимо. Обсуждаемая увязка была осуществлена им в следующем стихотворении:
ПОСТОЯНСТВО
Когда я говорю, что в жизни одного б
хотелось бы достичь - тебя, о дорогая, -
других девиц и дам лукаво вспоминая,
ты улыбаешься и клонишь белый лоб.
Но странник вдаль идет от северного края.
подвинут ревностью узреть Господень Гроб
и, сбросив чешую людских страстей и злоб,
молиться там и ждать, как у преддверья Рая.
И Гроб - вся цель его в пустыне бытия;
но этот свет далек -- и кто ему укоры
дерзнет послать за то, что он во все соборы,
в часовни на пути заходит? Скорбь тая,
в неполной святости он ищет лишь опоры
стремленья к истинно святому. Так и я.
* * *
Обратим внимание на христианскую символику этого стихотворения (о твердом христианском духе жизни и творчества Н. В. в целом см. тексты А. А. Ахматовой и Ю. Слонимской-Сазоновой), ибо дамы и девицы, с которыми на время связывает свою судьбу герой, представлены тут как часовни и соборы, в которые он заходит по дороге к своей Истинной Возлюбленной; уподобление последней Гробу Господню является, безусловно, кульминацией этого образного ряда.
§ 8. Общая поэтическая генеалогия.
Один я Пушкина читаю,
пленившись чудной простотой
и величавой красотой
его творений, и черпаю
в нем легких вдохновений рой.