Первые воспоминания детства - рассказывает А.С.Воробьёв
Фото из семейного архива Воробьёвых - единственная сохранившаяся фотография с родителями.Александр стоит во втором ряду.Снимок предположительно 1936 года
ОТЕЦ ИСКАЛ НОВУЮ ЖИЗНЬ ДАЖЕ В СИБИРИ
В 1926 году, как рассказывает старина моего детства, мой отец уходит из дома, захватив с собой двух сыновей: старшего, Петра, 1917 года рождения, и меня, двух лет от роду - и идет выживать к Бабкину Д.Г. Ищет новую жизнь, надеясь после смерти этого деда Демы обрести хозяйство и зажить по-новому, как это было вообразимо, приемлемо для мужика, который свою жизнь и жизнь своего потомства не мог представить без земли, без воображаемого богатства за счет земли.
Здесь отец начинает восстанавливать маслобойню, переданную ему как та традиционная часть надела, когда-то выделяемая уходящему из дому. Эта маслобойня, видно, никому не была нужна, как гармошка человеку играть не умеющему. Довольно смутное представление осталось от того периода, когда отец плел плетень под маслобойню, когда какие-то мужики устанавливали и настраивали производство, которому не суждено было вырасти ни в начале, ни в середине производства.
После долгих споров с матерью, которая была против всяких затей наилегче заработать деньги, началась ломка этой маслобойни, и, как я потом узнал, подготовка к поездке в Сибирь - поискать счастья на чужой стороне.
Я очень хорошо помню день рождения своего брата Николая. Было это 19 декабря 1927 года довольно в холодную зимнюю ночь зимнего Мыколы, как говорили тогда.
Утром в хате толпилось очень много женщин, которые приносили незамысловатые подарки «на родыны», восхищались почему-то, казалось, довольно глупо, «здоровым парнем», который и уже довольно позже все «ложил в штаны». Отец угощал из синего, похожего на баклана, чайника самогоном. Одни, пожелав добра, уходили, а вторые, рассчитывая еще на угощение, присаживались к столу и в неописуемых красках начинали хвалить уже отца. Думал ли в тот период отец или нет, что до конца дней своей жизни он приобрел себе заботу, которая никому не была нужна, и которая подпортила его репутацию частника-предпринимателя.
Где-то недалеко от дня рождения Николая пошел разговор о колхозе. Что это такое, конечно, никто толком не знал, но создавало довольно ощутимые заботы о жизни и о своем личном хозяйстве и своей, видно, чести, так как неизвестно куда исчезла маслобойня.
Я, конечно, тогда не знал, что эта самая маслобойня послужила поводом уехать куда-то далеко, чтобы забыться и пережить потерю своего невезения. В поездку в сибирские края отца, конечно, погнала частная собственность, которая была так дорога отцу, и ничего нестоящая в то время для созданной коммуны.
Весной 1928 года отец с Федором Ивановичем Применко уехал в Сибирь. Позже его довольно скупые рассказы не оставили в памяти названия места, куда все же он ездил. Остались воспоминания о сборах в далекую Сибирь. Сало и сухари вкладывались в мешки. Синий, похожий на баклана, чайник с медом обматывался холстиной и тоже находил свое место в массе торб. Четыре пары новых лаптей лежали на столе, ждали своей очереди попасть в торбы-путешественницы. Как бы хотелось оставить фамильной реликвией те лапти-путешественники, которые после долгих блужданий по далеким для меня местам вернулись вместе с папашей в родные места. Я не помню, когда и как отец возвратился из дальних краев. Ранней весной 1929 года отец покупает у Федора Ивановича хату, который все же остался в Сибири где-то в районе города угольщиков - Кемерово. В наши детские годы отец, после возвращения из Сибири, очень часто по вечерам читал нам вслух Арсеньева «Дерсу Узала» путешествия Пржевальского, пел песни о «диком береге Иртыша» и «славном море Байкале», о какой-то рассказывал все рыбе, и прихожу к выводу, что отец наш посетил Байкал и как будто подсказал всем трем своим сыновьям посетить Сибирь, посмотреть на ее бескрайние просторы, реки и леса, на людей, на быт так называемых кержачей - обывателей тех «дровяных мест».
В сентябре 1931 года умирает мой брат Петр 1917 года рождения. Умер он как-то незаметно, даже не болел. У отца в это время была серая кобыла, норовистый ее характер часто приводил всех в нервозное состояние: она то убегала, то кусала своего хозяина, то ложилась на землю, не давая себя запрягать. Петр, как раз занимавшийся этой дикаркой, простыл и, проболев пару дней, умер на печке рядом со мной.
Это была уже четвертая смерть у родителей. Раньше умерли Филипп, Мария, Прасковья. И вот теперь снова смерть. В 1938 году вместе с матерью похоронили сестру Лену.
Итак, Сергей Иванович обрел свой очаг. Купили эту хату у человека, уезжающего искать лучшей судьбы куда-то в Сибирь. Хата стояла на краю села по улице Церковной, застройку которой начали в 1903 году вместе с церковью. В нашем доме окон на улицу не было, так называемые сени были из плетня, обмазаные изнутри и снаружи глиной, смешанной с навозом для крепости и тепла. В огород смотрели два окна. Они именно смотрели на нас, так как нам в них смотреть было невозможно, они почти до половины с годами замазаны какой-то краской. Во двор смотрело одно окно. Судьба и этого была такая же.
Хозяйственные постройки были не лучше, в моей памяти они не оставили никакого следа. Гордостью нашей был колодец на углу усадьбы. Ах, какие только воспоминания ни связаны с этим колодцем! Тысячи мужиков поили лошадей или быков из дубового корыта, которое почему-то таскали то на северную сторону, то на западную. В праздничные дни было особенно шумно и весело от рассказов проезжающих дальних «базарников», изрядно подвыпивших и рассказывающих такие забавные истории, которые могли поспорить с гоголевскими. Ребятне было интересно слушать забавные истории, якобы случившиеся именно с этими мужиками. На юг от нашей мазанки виднелось поле и поле, дальше Теченская гора. Улица наша была очень красивой. По обеим сторонам улицы вербы и тополя сужали ее в коридор, а за хатами - сады. Село все красивое. Курское.
Курские соловьи! Кто не бывал в Курской области, особенно в Глушковском районе, нашем селе, тот вообще не может себе представить песни соловья и песен девчат нашего села. Соловей пел весной - вечером и на рассвете. Девчата пели круглый год и круглые сутки. Эти звонкоголосые песни слышны были всегда - и вечером поздним, и на заре. Неиссякаемая энергия в песне была мила каждому селянину, прохожему. Она, песня, появлялась на крестинах, свадьбах, хороводах, работе. Песни веселые, унылые и печальные - это все мое село Поповка, а, точнее, с 1644 года оно, село, будет «Попово-Лежачи» называться.
Таких названий больше нет нигде в мире. В простонародье называют его Поповкой. Такие названия сел я встречал и на Курщине, где-то в районах Льгова, или Рыльска. Проездом прошу шофера заехать в село. Но нет, это не родня моей Поповки. Я встречал названия «поповок» и в Сибири. А вот когда летишь самолетом из Курска с посадкой в Теткино и АНТ-2 заходит на посадку со стороны Сейма, Поповка моя, как на ладони раскинулась у берега реки. С бреющего полета видишь хаты, сараи, колодцы и традиционные сборища женщин, рассказывающих что-либо по секрету. Ох, уж эти секреты, как обычно, недолговечные, мимолетные, но еще назавтра они будут по селу истиной с улицы на улицу. Я с самолета слышу даже лай собак, мне кажется, что они где-то рядом. Как дорога моей памяти, сердцу милая моя Поповка. Где еще найдешь подобное название, красоту такую? Нет, не найдешь. Она одна на целом свете. В селе этом я рос, ходил купаться на речку, пас гусей, лазил по садам, ходил с мамой и бабушкой в церковь, завидовал своим товарищам, что они уже ходят в школу, и часто заглядывал в класс через окно, где учитель немецкого языка Кербер учил чему-то непонятному.
В моей памяти в селе было две школы: «старая» и «земская». Старая школа стояла возле кладбища. В памяти пятидесятилетней давности восстанавливается, сколько раз ее перестраивали, переделывали, заменяли стены, подстраивали. Ее где-то в пятидесятых годах перенесли к сельсовету. Но несколько десятков лет она носила название Старой. Ни одна сотня моих селян прошли ее коридорами, получили свидетельства церковно-приходской школы, и до 1914 года это был Попово-Лежачанский университет. Многие после окончания шли в люди. Несли добрые воспоминания с собой на далекую Шипку, Порт-Артур и Дальний, на поле брани гражданской и Великой Отечественной войн. Сколько ей, школе, было лет - никто не знает.
Александр Сергеевич Воробьёв (1924 - 1990) - МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
На фото из семейного альбома: семья Воробьёвых в Якутске - Александр Сергеевич,Ольга Демьяновна и маленький сын Валерий. 1960 год
На странице ПРОЗА.РУ другие мемуары А.С.Воробьёва(1924-1990).Сегодня число читателей перевалило за 240.Есть эмоциональные отклики на записки.
__________________________________________
Продолжаю публикацию ПЕРВЫХ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ - 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12