А.И. Фурсов: Еще один "очарованный странник" (1)
Части: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
А.И. Фурсов
Еще один «очарованный странник»
(О Владимире Васильевиче Крылове на фоне позднекоммунистического общества и в интерьере социопрофессиональной организации советской науки)
Опубликовано в: Русский исторический журнал. - М., 1999. - Т. II, № 4. - С. 349-490.
Я родом оттуда, где серп опирался на молот,
А разум на чудо, а вождь на бездушие стад,
Где старых и малых по селам выкашивал голод,
Где стала евангелием «Как закалялася сталь».
[…]
Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,
И мне в этой жизни не будет защит,
И я не уйду в за границы, как Герцен,
Судьба Аввакумова в лоб мой стучит.
Б.Чичибабин
Золотые далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
С.Есенин
Он верил в свой череп.
Верил.
Ему кричали: «Нелепо!» -
но падали стены. Череп,
оказывается, был крепок.
И.Бродский
I
Десять лет назад, в конце слякотного и промозглого декабря 1989 г., не стало Владимира Васильевича Крылова (р. 1934), замечательного советского ученого-обществоведа, теоретика, специалиста по теории Маркса, не только хорошо знавшего, но и развивавшего ее в 70-е годы на неофициальный и неидеологический лад. Так вышло, что Крылов очень мало - почти ничего по сравнению с написанным «в стол» и проговоренным - опубликовал. Впрочем, и опубликованного при жизни, сказанного на конференциях и семинарах более чем хватило для того, чтобы Крылов «заработал» репутацию одного из сильнейших советских теоретиков по проблемам развития «третьего мира» - и не только «третьего». Малое (относительно написанного и сказанного) количество публикаций есть следствие как объективных - социосистемных и социогрупповых, так и субъективных причин. А написал, наговорил и, главное, надумал Крылов много. По сути это был институт в одном лице: блестящий ум, эрудиция, организованная память, широкий размах научного поиска и разнонаправленность научных интересов - все это усиливало и без того немалый потенциал. Крылов помимо своих профессиональных областей - истории, политической экономии, социологии, интересовался биологией и физикой, современной математикой и психологией, химией и астрономией. Интересовался и неплохо разбирался, любил. Еще одна любовь - литература, прежде всего русская. Вообще, нужно сказать, что Крылов был очень русским человеком, со всеми сильными и слабыми качествами, слишком русским.
В своем ремесле Крылов умел все: он в равной степени легко писал философские трактаты и аналитические записки для ЦК КПСС, работы по конкретной истории и текстологические штудии по Марксу (на полях черновиков - рисунки, карикатуры, стихи). Но главным все-таки было не это умение, не эрудиция и даже не размах интересов и замыслов, а о ч а р о в а н н о с т ь Истиной, ее поисками. Крылов был «очарованным странником» - еще одним. Таких в науке немало, но далеко не большинство - напротив. Здесь та же ситуация, как и с теми, кто занят поисками истины, для кого научное познание - главное. («Лишь для ничтожной части… профессионалов научное познание есть самоцель», - пишет А.А.Зиновьев, более того, «препятствие на пути научного познания - гигантская армия людей, профессионально занятых в сфере науки и добывающих себе с ее помощью блага и жизненный успех»1, - поясняет далее философ.)
Любознательность и многосторонность Крылова были проявлением, функцией, элементом этой очарованности Истиной, ее поисков, что и придавало им такую мощь и такую чистоту. Крылов, бесспорно, был мыслителем, а не просто большим мастером своего дела (хотя и это немало, особенно в условиях переизбытка подмастерьев). На основе оригинального и творческого прочтения Маркса, путем переработки наследия Маркса - «Биг Чарли» - и отталкиваясь от него, Крылову удалось - случай уникальный для советской (а может, и не только для советской) науки - разработать целостную послемарксову марксистскую теорию общественного развития. Разумеется, какие-то части этой теории были разработаны, продуманы, прописаны в большей, какие-то - в меньшей степени, и тем не менее теория была, состоялась. Причем в некоторых своих «зонах» состоялась как неомарксистская не только по отношению к официальному «советскому марксизму», но и к марксизму Маркса.
В известном смысле Крылов, сам того сначала не подозревая, выступал как советский неомарксист. Однако он существенно отличался от современных ему (60-70-е годы) западных неомарксистов по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, он разрабатывал не какой-то отдельный аспект марксистской теории, а теорию в целом, взвалив (типологически) тот же груз, что и Маркс, сделав аналогичный замах. Во-вторых, в центре крыловского подхода, в основе его исследований и штудий были не отношения обмена, не политика и государство и даже не сами по себе производственные отношения, как у большинства западных неомарксистов, а ПРОИЗВОДСТВО, его СИЛЫ, т.е. ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ, социальной формой которых выступали производственные отношения (= социальные производительные силы). Производительные силы трактовались Крыловым (вслед за Марксом) не как предметы, не как «железки», а как процессы, причем вовсе не только материально-вещественные (включая природные), но так же социальные и духовные. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже. Сейчас лишь отмечу, что «целостно-производственные» характеристики теории Крылова отличают его от западных нео-марксистов настолько, что по сути он оказывается за пределами «неомарксистского качества», и я не случайно написал: «в извест-ном смысле» (русский эквивалент неопределенного артикля), «выступал как» (но «не был»). Крылов скорее занял в советской науке нишу, аналогичную той, что в западной науке занимали нео-марксисты. То, насколько он отличался от них не нишево, а содержательно, становится очевидным при сравнении работ и подходов (ср., например, Крылов versus Валлерстайн). И это опять же делает научный, интеллектуальный опыт Крылова уникальным.
Данной сферой, однако, уникальность или почти уникальность Крылова не ограничивается, он интересен не только своим теоретическим и - шире - интеллектуальным наследием. Его жизнь - незаурядного ученого, творческого человека в позднекоммунистическом (середина 60-х - конец 80-х годов) мире - интересна и с социальной точки зрения как своего рода стихийный, незапланированный эксперимент жития-бытия одиночки, некланового социального индивида в преимущественно кланово организованной советской науке 60-80-х годов. Этот эксперимент позволяет многое понять как в личности В.В.Крылова и его творчестве, так и в таком явлении, как «советское обществоведение». Но прежде чем говорить о теории и практике Крылова - немного о его биографии, основные вехи.
II
Если считать реальным началом коммунистического порядка в СССР 1929 г. (1917-1929 гг. - генезис, а как говаривал Гегель, когда вещь начинается, ее еще нет), а концом - 1991 г., то жизнь В.В.Крылова почти совпадает с коммунистической фазой русской истории. В его жизни многое было как у большинства советских людей, по крайней мере людей, принадлежащих к одному с В.В.Крыловым поколению. Но было и характерное лишь для некоторых, немногих, а то и только для одного человека по имени Владимир Крылов.
Что было? Простая советская семья. Отец, умерший в один день со Сталиным. Мать, пережившая и похоронившая и Володю, и его старшего брата. Скудость, если не бедность, быта. Впрочем, так жило большинство. Было военное детство с нехитрыми играми во дворе в «наших» и «немцев» с казнью крыс вместо эсэсовцев (а иногда - наоборот: игра-отождествление с чужим - в эсэсовцев, и повешение крысы с дощечкой «Partisanen»; после этого «в штатском» два вечера расспрашивал детей, кто это сделал), с игрой в «прятки» (с отправлением естественной нужды) в пустых головах статуй Маркса, Энгельса и др., заготовленных для так и непостроенного Дворца Советов. Тех самых Маркса и Энгельса, по теоретическому наследию которых В.В.Крылов в 60-70-е годы станет одним из лучших, если не лучшим (по крайней мере, в СССР) специалистом.
Детство Крылова было не только и не столько военным, сколько уличным, хотя часть его была, бесспорно, военной. Он жил на Усачёвке, одном из шпанистых в 40-е годы районов столицы. Москва послевоенных 40-х - мир горя и надежд, полуголода и снижающихся цен («было время, и цены снижали»), лежалого американского яичного порошка и трофейных вещей (хорошо помню, правда, уже в середине 50-х, немецкий радиоприемник, чайную ложечку с надписью «Reichsbank» и орлом и отцовскую опасную бритву «Solingen», которой до сих пор хорошо точить карандаши), мир расхристанных агрессивных мужиков (психология еще настроена на военное время) и инвалидов «без обоих ног оторватых», темных личностей в белых кашне, малокозырках и хромовых сапогах, людей в кожанках и галифе. Детские радости того времени были нехитрыми - прежде всего не чувствовать голода. Далее - гильзы, разбитый компас, дореволюционные монеты, фильмы («Подвиг разведчика» с великолепным Кадочниковым и «Пятнадцатилетний капитан» со зловещим Астанговым в роли «Негоро, компаньона великого Альвеса») и, конечно же, футбол - великий ЦДКА и британский триумф усиленного цэдэковским Бобровым «Динамо». И этого было з а г л а з а для полного мальчи-шеского счастья. Как заметил И.Бродский, «если кто и извлек выгоду из войны, то это мы - ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюль-Верна, в нашем распоряжении оказалась всяческая военная бранзулетка - что всегда пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более велик, что это наша страна выиграла войну»2.
Дворовое послевоенное детство, однако, таило немало неприятностей, угроз и опасностей: раннее пьянство, «портвешок» в подворотне, «толковища до кровянки». Действительно, драки, недоедание, поножовщина, угроза «перышка в бок» в темном подъезде или подвале постоянно присутствовали в повседневной уличной жизни тех лет. В рассказах Крылова о «корешах детства» часто следовали ремарки: «зарезали в начале 50-х», «сгинул в лагерях», «попал под поезд по пьянке». А кликухи чего стоят: «Толя-мертвец», «братья-помои». «Да, были люди в наше время»…
Это был мир коммунальных квартир и коридоров, которые - пелось в песне В.Высоцкого именно о военной и «сразупослевоенной» жизни, - «как известно, кончаются стенкой, а туннели выводят на свет». Туннелем к свету Крылова стали увлечение математикой и, как это ни странно звучит, работа школьным комсоргом.
Он блестяще окончил школу - с золотой медалью, но с медалью - теоретически (словно специально - как будущий теоретик), практически же медаль, которая была на школу одна, отдали другому, «более равному». Это был один из первых уроков «социальной справедливости», полученный Крыловым. Их много будет в последствии, этих уроков. Тут будут зависть, и «друзей предательский привет», и плагиат - крали идеи, концепции, куски текста. Старая история. К сожалению, В.В.Крылов был слишком ранимым человеком, хорошо «державшим удар» в научной жизни, но часто оказывавшимся беспомощным в жизни повседневной. Да и в научных баталиях он никогда не добивал поверженных противников. А ведь именно это никогда не прощается.
Словно в отместку жизни, системе за неполученную золотую медаль (а может, и не словно) В.В.Крылов поступает на факультет, диаметрально противоположный профилю оконченной им математической школы, - на истфак МГУ. Здесь, как сказано в некрологе, опубликованном в журнале «Народы Азии и Африки», Крылов «обращает внимание своих сокурсников и преподавателей неординарностью мышления, незаурядной памятью и склонностью к изучению теоретических проблем исторической науки». Эти качества материализовались в блестящие курсовые и дипломную работы.
Крылов занимался на истфаке не только наукой. Он проходил и другие «университеты», за которые Система строго (хотя могла и строже, как в анекдоте: «А мог и бритвой по глазам») спросила с него.
В январе 1958 г. его исключают из комсомола с формулировкой за «сокрытие существования нелегальной, антисоветской организации, за неискренность перед комсомолом и партией, за потерю политической бдительности». Конкретно за этим стояло участие Крылова в спорах о некоторых вопросах политэкономии СССР, в частности о том, является ли рабочая сила при социализме товаром, участие-и-недонесение о самом факте подобных споров. А в дискуссиях этих активное участие принимали те, кто позднее пошел по делу «кружка Краснопевцева».
Помимо официальной формулировки была, однако, и другая. Ее после разбирательства дела в райкоме озвучил в разговоре с Крыловым тогдашний секретарь комсомола истфака. «Ты - честный дурак», - сказал он. Дурак, потому что не заложил, не стукнул, не продал. Результат? Он прост. Вместо научной карьеры обладатель «красного диплома», автор блестящей дипломной работы по теоретическим проблемам аграрной истории Франции в Новое время (и от нее тоже отщипнули - один старший товарищ поста-рался) пошел токарем на завод «Красный пролетарий».
Обращения в ЦК ВЛКСМ о восстановлении в комсомоле не помогли. Реабилитация де-факто (но не де-юре) произошла уже в 60-е годы, когда «оттепель» по сути уже была позади, и этот частный случай лишний раз свидетельствует: реальной «оттепелью» коммунизма мог быть и был только «застой», ибо единственное тепло, которое способна выделять коммунистическая система, - это тепло гниения. Реабилитация де-юре, официальная (а, как известно, в России существует только то, что существует официально) произошла… в декабре 1989 г.! За несколько дней до смерти Крылова. Он об этом так и не узнал. Да и едва ли это его тронуло бы - отгорело и отболело.
«Шестидесятые - гордые, пузатые» привели В.В.Крылова в Институт Африки АН СССР, где он проработал несколько лет, а затем перешел, тоже неспроста и непросто, в ИМЭМО. Пожалуй, именно здесь и именно в эпоху «застоя», в 70-е, расцвел талант Крылова-ученого, Крылова-теоретика. И дело не только в том, что в это время он, наконец, защитил кандидатскую и что в это время была подготовлена знаменитая «коричневая книга» (Развивающиеся страны: Закономерности, тенденции, перспективы. М.: Мысль, 1974), в основе которой лежали его идеи, его, как он любил говорить, «бумаги». Это - важно. Но это внешнее. Главное и сущностное в том, что в самом начале 70-x Крылов сформулировал основные положения своей теории социального развития. Или, скажем так: своей версии марксистской теории формационного развития. Эта версия отражена (и выражена) в многочисленных выступлениях Крылова, в его постоянных монологах в курилке и в коридорах - Крылов, как Сократ, больше сказал, чем написал; она - в статьях и рукописях.
Защищенная в ИМЭМО кандидатская диссертация, пожалуй, принесла Крылову личное удовлетворение, но не обеспечила столь необходимого советскому разночинцу, задавленному нехваткой денег и бытом, материального достатка и социального статуса, измерявшихся должностью старшего научного сотрудника и тремястами рублей оклада (ах, это замечательное и сладкое русское слово «оклад», с XVI в. согревавшее сердца служилых людей). По разным причинам путь к «старшему» в ИМЭМО был заблокирован, и Крылов возвращается в Институт Африки (в «Африку», как он говорил).
Надысь я, горемыка для Громыки3,
Был выбрат из большой толпы босых.
Теперь с Громыкою, я горе мыкаю
И получаю в месяц три косых.
Так с грустной иронией Крылов напишет о своем вынужденном - за статусом и деньгами («за зипунами»!) - возвращении в «Африку» в «Сонете старшего научного сотрудника Института Африки».
В «Африке» Крылов проработал до самой смерти, хотя последние три года рабочими назвать уже трудно: участившиеся запои, прогулы, годовые планы «по нулям». Нельзя сказать, что, «мотая» свой второй «африканский срок», Крылов не сделал ничего примечательного. Отнюдь нет. Были статьи, глава в коллективной монографии и книга «Политические режимы развивающихся стран: социальная природа, эволюция, типология» (вышла в 1985 г. с грифом «Для служебного пользования»).
Крылов писал эту книгу - свою последнюю, «закатную» - долго и трудно, несколько лет, переписывал вариант за вариантом. И дело не только в том, что в 80-e годы он писал медленнее, чем в 70-е. Дело и в том, что книга эта была по сути стрельбой по воробьям. Соколу не вогнать себя в воробьиные рамки - из этого ничего не вышло, а время потрачено. Книга была опубликована, получилась интересной, но тема, которой она посвящена, была явно не крыловского масштаба. Она была задумана для другого. Но это, другое, окончилось с концом 70-х, и конец этот вышел не временным, не предварительным, а окончательным и обжалованию не подлежащим. Крылов периода «Политического режима…» - это Крылов в тупике, на излете в ситуации исчерпанности сюжетов - не только творческих, но и жизненных, Крылов, позволивший жизни загнать себя в угол. «Имэмовский период» оказался пиком в судьбе и мысли Крылова, временем максимальной реализации его творческого потенциала и его объективных жизненных, экзистенциальных задач. Того, с чем и зачем Крылов «посетил сей мир».
Разумеется, чтобы представить полную, целостную картину, надо писать книгу о крыловских исследованиях в контексте споров, дискуссий и смены парадигм в советской общественно-исторической науки (а у науки этой, несмотря на догматизм, узость и многое другое, было немало реальных достижений, по крайней мере, для своего времени), и я надеюсь со временем это сделать. Здесь же и сейчас прочерчу (а то и просто намечу) несколько важных линий.
Оригинал: uchebana5.ru
III
Теоретические разработки В.В.Крылова велись в рамках марксистской традиции. Это была принципиальная разработка теории в рамках марксистской парадигмы. Я не стану сейчас ни спорить с теми, кто полагает, что марксизм мертв и его следует отбросить, а потому радостно пинает его и использует определение «марксист» как бранное, - жизнь коротка, а глупостей и дряни много, так сказать, vita brevis, fecalia longa; ни доказывать важное историческое значение марксизма - оно очевидно, кто не слеп, тот видит; ни защищать Маркса как мыслителя - он в этом не нуждается. Ограничусь лишь констатацией очевидного факта: марксизм есть одна из трех великих идеологических и социально-теоретических систем современного (modern) Запада наряду с консерватизмом и либерализмом. Системы эти - как идеологии и как научные программы - дополняют друг друга.
В.В.Крылов - как ни избито звучит подобная формулировка - творчески развивал марксизм, точнее - научно-теоретическую систему, интеллектуальную традицию. Причем развитие это шло не только по линии объекта, когда из самой теории Маркса выбирается наиболее интересное и разрабатывается то, что имелось в потенции и т.д. (хотя и по этой линии тоже). Развитие это определялось и спецификой субъекта. То, что сделал В.В.Крылов с теоретическими разработками Маркса, то, что он вытащил из его дискурса, то, что выжал из текстов, то, что (и как) прочел, мог сделать только определенный субъект познания. Такой субъект, который является человеком XX в. и знает о теории относительности и квантовой механике, т.е. «помещает» себя как образ в картину мира постклассической науки; который живет не просто в XX в., а в СССР, в обществе «реального социализма» (читай: коммунизма); который мальчиком пережил самую страшную войну в истории человечества, причем пережил ее в той стране и с той страной, где победа - «одна на всех, мы за ценой не постоим» - покупалась по обменному «курсу» 5-6 : 1 не в русскую пользу, где минные поля разминировали живыми людьми, которых по этим полям гнали в «атаку сходу». Короче (этим словом любил начинать предложения сам В.В.Крылов), теоретические конструкции Маркса развивал такой субъект познания и действия, который вобрал в себя многое из опыта волкодавского XX в.
Есть и еще одна особенность теоретических исследований В.В.Крылова. Говорят, Лейбниц был последним философом и социальным мыслителем, стоявшим на уровне научных достижений своего времени во всех основных областях, будь то математика, физика или химия. Действительно, в ХIX и тем более в XX в. философам и социологам стало сложно быть на уровне всех наук (не случайно Гегель уступил Шопенгауэру в споре по биологии). Развитие знания и его дифференциация в наши дни, по-видимому, вообще исключают саму возможность «казуса Лейбница». Однако философ, социальный теоретик должен иметь адекватное представление о теоретических проблемах, сдвигах и спорах, происходящих в современной ему науке; он должен вписывать себя в современную ему научную картину мира, представлять ее. Нелегко выработать и поддерживать это качество. А вот у Крылова получилось. Этот человек был начитан в таких областях, как математика и химия, биология и физика, кибернетика и литературоведение, не говоря об истории и философии. В.В.Крылов был в курсе тех теоретических дискуссий (разумеется, как дилетант, но дилетант в строгом смысле этого слова, на котором так настаивал А.А.Любищев), что велись в различных областях знания. Это существенно увеличивало потенциал и масштаб его обществоведческих исследований, в которых он выступал как человек-оркестр.
В.В.Крылов писал по проблемам политэкономии докапиталистических обществ и марксологии, о производительных силах и теории государства, по аграрному и продовольственному вопросам. Он занимался аграрной историей Франции и типологией политических режимов «третьего мира», природой некапиталистических форм наемного труда и НТР. Что еще более важно, у него практически нет проходных работ. По сути, по всем вопросам, которые затрагивал В.В.Крылов, он создавал новые оригинальные теоретические конструкции или, по крайней мере, закладывал их основы; его работы и публичные выступления (это надо было слушать и слышать) - будь то с кафедры или в курилке, полны инсайтов и эвристически плодотворных замечаний.
В полифоничности творчества В.В.Крылова отчетливо проявляется русский склад мысли, для которого - от Михаила Ломоносова до Александра Зиновьева - характерно стремление охватить как можно бoльшую часть мира и отразить ее в понятиях и образах. Разумеется, у этого склада мышления есть и другая, слабая сторона - некоторая незавершенность (впрочем, ни один претендующий на целостность и системность комплекс идей не может быть до конца завершенным - полностью интегрированных живых систем нет, только мертвые, но это уже не системы), некоторая, по крайней мере внешне, разбросанность и неоформленность, отражающая социальный и духовный код российской жизни. В творчестве В.В.Крылова, однако, эти недостатки суть продолжение достоинств. Кроме того, большей частью они компенсируются четко структурированной и организованной мыслью, которая находила выражение и в ясной структуре и логике его работ, и в отшлифованной аргументации, и в прекрасно организованных конспектах, на которые, судя по их подробности, потрачено много времени (как и А.А.Любищевым на его конспекты). Создается впечатление, что В.В.Крылов полагал: впереди у него - вечность, а не 56 неполных лет, большую часть которых он провел, как это не редко случалось с русскими талантами, «в сетях мелочных нужд и неизвестности». А нужда - мелочная нужда - действительно имела место быть.
Материально Крылов жил трудно, несмотря на скромные потребности. Разумеется, во многом нехватка средств была связана с тем, что во время загулов спускалось все, но не только с этим. А потому, что просто не хватало. Прав Д.Е.Галковский, заметивший, что трагический быт - русская черта. Трагичность русского быта заключается в его почти открытости внешним обстоятельствам, бардаку и метафизическому ужасу русской жизни, в которой очень многие не столько живут, сколько выживают, борются с «тысячью мелочей», отравляющих, съедающих жизнь. Если к этому добавить, что советское общество было массовым обществом мелких начальников, мелких администраторов, которые как тип тяготеют (верно заметил Ю.Нагибин) «к террору и мелким переделкам, именуемым “переустройством”», то становится ясно, что к противостоящим человеку мелочам «системным» следует добавить мелочи «волюнтаристские», еще более хаотизирующие и без этого бардачно-бессмысленную ситуацию. Отсюда: повседневная борьба в советском обществе часто велась не за что-то, а против - например, нехватки многого. В том числе нехватки денег. Неудивительно, что поля рукописей Крылова исчирканы записями о расходах («купить зонт -27 или 40 р. … купить костюм расхожий - 85-110 р. … купить дрель - 65 р.») или о долгах, которые надо отдать («Кукушке - 5 р.(+5) = 10 р. … Мар.Фед. - 3 р. (+5) = 8 р. … Итого 66 р.»). А рядом серьезные и глубочайшие теоретические построения. Научная поэзия и проза жизни: теория производительных сил и капиталистической системы, а рядом - постоянно присутствующие мысли о нестрогом костюме на каждый день и трехрублевом долге. Что можно противопоставить такой бедности и ее неизбежным спутникам - необязательности, разболтанности, несобранности, в конечном счете - непрофессионализму. Скрепами западного общества являются частная собственность, право и социальный контроль, личностно интериоризированный несколькими столетиями работы репрессивных структур повседневности. В русской жизни ничего этого нет.
В обществе, где нет частной собственности, где право - объект насмешек, а трезвый образ жизни вызывает подозрение, только регулярный, планомерно устроенный, организованный быт может стать нишевым эквивалентом частной собственности, а следовательно, крепостью, чем-то твердым в текущебесформенной русской жизни, защитой от нее. Крылов это чувствовал и понимал, стремился к жесткой организации повседневности, жизни по распорядку. Среди бумаг - планы на месяц, детальные - на день: «6.30-7.00 - умывание, зарядка, пробежка, собаки, зарядка; 7.00-7.30 - еда, уборка, подготовка к работе; 7.30-10.30 - работа» и т.д. Однако схема нарушалась. Работать «по плану» днем часто не удавалось - дела, гости, телефонные звонки (Крылов не умел избавляться от болтунов, пожиравших его время, от хронофагов, которых всегда много в научно-околонаучной среде). К тому же Володя был «ночным человеком», и это ломало дневные планы, а следовательно, план в целом, который оставался неким идеалом, любовно и аккуратно выписанным на листочках из тетради «в клеточку». В значительной степени это была психотерапия, впрочем, не очень эффективная. Намного более эффективной терапией оказывалось творчество, например разработки по проблемам «третьего мира».
Впрочем, значение В.В.Крылова для отечественной науки и марксистской традиции вовсе не ограничивается сферой исследований «третьего мира». Это - лишь верхушка айсберга, элемент широкой, сложной, внутренне насыщенной, хотя и не во всем завершенной теоретической конструкции, которую можно смело назвать социальной теорией Владимира Крылова. Ведь у теоретических разработок В.В.Крылова, помимо масштабности и полифоничности, есть еще одна важная особенность. Разработки эти суть не отдельные фрагменты, это - не арабески и не мозаика, это элементы единой системы; и даже в тех редких случаях, когда между ними нет непосредственной видимой связи, они все равно части более широкого целого, подчиняющиеся методологическим посылкам, логике и принципам конструкции этого целого.
Настоящие заметки - не панегирик, и, конечно же, теорияКрылова не свободна от ошибок и ограничений, которые обусловлены и спецификой той идейно-интеллектуальной традиции, в которой он работал, и спецификой того общества, в котором он жил, той эпохи, которая его сформировала («Большую эпоху затеял нам Маркс»). Так, разработав марксистский дискурс и во многих отношениях достроив его до упора, дойдя до грани, достижение которой логически требовало выхода за рамки марксистской теории, В.В.Крылов в некоторых направлениях остановился не столько из-за страха нарушить «идеологические» табу, сколько потому, что, видимо, не мыслил такого выхода. Думаю, были здесь и соображения научной эстетики: такой выход грозил нарушить и разрушить внутренне стройный и красивый теоретический мир, который создал В.В.Крылов. Хотя на самом деле выход за рамки марксизма всего лишь снимал (в философском смысле слова) теорию В.В.Крылова - и Маркса - в рамках более широкой теоретической системы. В этом отношении В.В.Крылов отчасти повторил путь Маркса, который, стремясь разработать теорию субъекта, пришел на деле к теории одной социальной системы - капитализма (причем специфически понятой), в этой теории он растворил и субъекта, и всю субъектную тематику4. В каждом из случаев - у Маркса и у Крылова - это произошло по разным причинам, но со сходными результатами - социальное место и время обусловили такой сциентистски-системный поворот. В большей степени - у Маркса, в меньшей степени - у В.В.Крылова, у которого системность отчасти уравновешивается исследованием воли, личностных отношений и т.д.
IV
Крылов работал как небольшой институт в одном лице: широкий фронт работ и впереди вечность. Исторически, а точнее хронологически путь Крылова-исследователя таков: вторая половина 60-х - начало разработки теоретических проблем докапиталистических обществ (в это же время - масса плановых работ, аналитических записок и справок по сельскому хозяйству и аграрному вопросу в Африке).
С конца 60-х по середину 70-х - разработки (сюда входят подробные конспекты работ Маркса и в меньшей степени Энгельса, комментарии к ним и собственные тексты) по теории производительных сил и укладов (способов производства). Первую фазу (или «первую атаку», как он сам говорил) Крылов датировал 1968-1970 гг. В первой половине 70-х Крылов активнейшим образом работает над проблемами многоукладности как конкретной формы существования («развертывания») «реального капитализма». Летом 1972 г. он пишет «плотную» работу (более ста страниц) под названием «Теория многоукладности - марксистско-ленинский метод анализа социально-экономической неоднородности развивающихся обществ». Идеи именно этой работы стали методологической и теоретической основой как диссертации Крылова («Производительные силы развивающихся стран и формирование их социальной структуры», 1974), так и знаменитой «коричневой книги» («Развивающиеся страны: Закономерности, тенденции, перспективы». М., 1974).
Во второй половине 70-х Крылов развивает свои идеи, а в первой половине 80-х надолго концентрируется на проблематике политических режимов «третьего мира».
Логически В.В.Крылов начал с того, что в самом начале 70-х годов сделал то, чего формально не сделали Маркс и многие его интерпретаторы: он формализовал основные методологические принципы социальной теории К.Маркса и представил их в сжатом виде научной программы. Более того, он показал конкретно, как эти принципы работают у самого Маркса и как их можно использовать, будь то в рамках марксистской традиции или - объективно - для ее критического анализа извне. Эти принципы, по Крылову, следующие:
1) характер и структура производительных сил определяют характер и структуру производственных отношений;
2) распределение факторов производства определяет и объясняет распределение продуктов труда;
3) в рамках собственности на факторы труда отношения по поводу средств труда определяют отношения по поводу рабочей силы;
4) характер присваиваемого объекта определяет характер как присвоения, так и присваивающего (или неприсваивающего) субъекта5.
Исходя из принципов научной программы Маркса, В.В.Крылов и разрабатывал, конструировал свою теорию в рамках марксистской традиции. Он либо заполнял те лакуны, пустоты, которые Маркс по тем или иным причинам оставлял в качестве таковых, либо применял эпистемологические принципы Маркса для такой реальности, которой сам Маркс не занимался или которой в XIX в. еще не существовало. В.В.Крылов объективно подчас выходил за рамки теории собственно Маркса и начинал разрабатывать свою марксистскую теорию, точнее, надстраивал новые этажи над старыми. В теории В.В.Крылова в целом это соответствие, бесспорно, выдерживается, а также четко соблюдаются общие принципы (регулятивы) конструирования научных теорий: правило «бритвы Оккама», принципиальная проверяемость, системность, максимальная общность.
Логично, что в соответствии со сформулированными принципами В.В.Крылов начал с производства (а, например, не с труда) и прежде всего с производительных сил. Он был решительным сторонником процессуальной, а не предметно-вещественной интерпретации производительных сил. Для него производительные силы - это, прежде всего, процессы - материальные, социальные, духовные; процессы, в которых и посредством которых исторический субъект себя реализует - опредмечивает, социализует, одуховляет. В зависимости от объекта приложения общественный процесс, социальная деятельность превращается либо в материальные (в узком смысле этого слова, т.е. - в предметно-вещественные), либо в социальные, либо в духовные производительные силы.
В рамках материальных производительных сил В.Крылов выделял (и противопоставлял) натуральные (естественные) и исторически созданные (искусственные) производительные силы. Ясно, что в ходе и по мере развития человечества соотношение этих двух видов производительных сил менялось, при этом господствовал, выступал в качестве системообразующего, либо один вид, либо другой. В соответствии с тем, чту играло роль системообразующего фактора - искусственные или природные факторы производства, - производительные силы выступали в той или иной форме организации, в виде той или иной системы. Такую форму организации (системы) производительных сил, в которой господствовали искусственные факторы, В.В.Крылов называл индустриальной, а ту, что характеризуется господством природных факторов, - натуральной.
Оригинал: uchebana5.ru/cont/1386294-p2
См. также:
- 25.08.2023 09:26 Говорит Фурсов // t.me/govoritfursov voiks
- 25.08.2023 12:20 Говорит Фурсов // t.me/govoritfursov voiks
А.И. Фурсов
Еще один «очарованный странник»
(О Владимире Васильевиче Крылове на фоне позднекоммунистического общества и в интерьере социопрофессиональной организации советской науки)
Опубликовано в: Русский исторический журнал. - М., 1999. - Т. II, № 4. - С. 349-490.
Я родом оттуда, где серп опирался на молот,
А разум на чудо, а вождь на бездушие стад,
Где старых и малых по селам выкашивал голод,
Где стала евангелием «Как закалялася сталь».
[…]
Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,
И мне в этой жизни не будет защит,
И я не уйду в за границы, как Герцен,
Судьба Аввакумова в лоб мой стучит.
Б.Чичибабин
Золотые далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
С.Есенин
Он верил в свой череп.
Верил.
Ему кричали: «Нелепо!» -
но падали стены. Череп,
оказывается, был крепок.
И.Бродский
I
Десять лет назад, в конце слякотного и промозглого декабря 1989 г., не стало Владимира Васильевича Крылова (р. 1934), замечательного советского ученого-обществоведа, теоретика, специалиста по теории Маркса, не только хорошо знавшего, но и развивавшего ее в 70-е годы на неофициальный и неидеологический лад. Так вышло, что Крылов очень мало - почти ничего по сравнению с написанным «в стол» и проговоренным - опубликовал. Впрочем, и опубликованного при жизни, сказанного на конференциях и семинарах более чем хватило для того, чтобы Крылов «заработал» репутацию одного из сильнейших советских теоретиков по проблемам развития «третьего мира» - и не только «третьего». Малое (относительно написанного и сказанного) количество публикаций есть следствие как объективных - социосистемных и социогрупповых, так и субъективных причин. А написал, наговорил и, главное, надумал Крылов много. По сути это был институт в одном лице: блестящий ум, эрудиция, организованная память, широкий размах научного поиска и разнонаправленность научных интересов - все это усиливало и без того немалый потенциал. Крылов помимо своих профессиональных областей - истории, политической экономии, социологии, интересовался биологией и физикой, современной математикой и психологией, химией и астрономией. Интересовался и неплохо разбирался, любил. Еще одна любовь - литература, прежде всего русская. Вообще, нужно сказать, что Крылов был очень русским человеком, со всеми сильными и слабыми качествами, слишком русским.
В своем ремесле Крылов умел все: он в равной степени легко писал философские трактаты и аналитические записки для ЦК КПСС, работы по конкретной истории и текстологические штудии по Марксу (на полях черновиков - рисунки, карикатуры, стихи). Но главным все-таки было не это умение, не эрудиция и даже не размах интересов и замыслов, а о ч а р о в а н н о с т ь Истиной, ее поисками. Крылов был «очарованным странником» - еще одним. Таких в науке немало, но далеко не большинство - напротив. Здесь та же ситуация, как и с теми, кто занят поисками истины, для кого научное познание - главное. («Лишь для ничтожной части… профессионалов научное познание есть самоцель», - пишет А.А.Зиновьев, более того, «препятствие на пути научного познания - гигантская армия людей, профессионально занятых в сфере науки и добывающих себе с ее помощью блага и жизненный успех»1, - поясняет далее философ.)
Любознательность и многосторонность Крылова были проявлением, функцией, элементом этой очарованности Истиной, ее поисков, что и придавало им такую мощь и такую чистоту. Крылов, бесспорно, был мыслителем, а не просто большим мастером своего дела (хотя и это немало, особенно в условиях переизбытка подмастерьев). На основе оригинального и творческого прочтения Маркса, путем переработки наследия Маркса - «Биг Чарли» - и отталкиваясь от него, Крылову удалось - случай уникальный для советской (а может, и не только для советской) науки - разработать целостную послемарксову марксистскую теорию общественного развития. Разумеется, какие-то части этой теории были разработаны, продуманы, прописаны в большей, какие-то - в меньшей степени, и тем не менее теория была, состоялась. Причем в некоторых своих «зонах» состоялась как неомарксистская не только по отношению к официальному «советскому марксизму», но и к марксизму Маркса.
В известном смысле Крылов, сам того сначала не подозревая, выступал как советский неомарксист. Однако он существенно отличался от современных ему (60-70-е годы) западных неомарксистов по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, он разрабатывал не какой-то отдельный аспект марксистской теории, а теорию в целом, взвалив (типологически) тот же груз, что и Маркс, сделав аналогичный замах. Во-вторых, в центре крыловского подхода, в основе его исследований и штудий были не отношения обмена, не политика и государство и даже не сами по себе производственные отношения, как у большинства западных неомарксистов, а ПРОИЗВОДСТВО, его СИЛЫ, т.е. ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ, социальной формой которых выступали производственные отношения (= социальные производительные силы). Производительные силы трактовались Крыловым (вслед за Марксом) не как предметы, не как «железки», а как процессы, причем вовсе не только материально-вещественные (включая природные), но так же социальные и духовные. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже. Сейчас лишь отмечу, что «целостно-производственные» характеристики теории Крылова отличают его от западных нео-марксистов настолько, что по сути он оказывается за пределами «неомарксистского качества», и я не случайно написал: «в извест-ном смысле» (русский эквивалент неопределенного артикля), «выступал как» (но «не был»). Крылов скорее занял в советской науке нишу, аналогичную той, что в западной науке занимали нео-марксисты. То, насколько он отличался от них не нишево, а содержательно, становится очевидным при сравнении работ и подходов (ср., например, Крылов versus Валлерстайн). И это опять же делает научный, интеллектуальный опыт Крылова уникальным.
Данной сферой, однако, уникальность или почти уникальность Крылова не ограничивается, он интересен не только своим теоретическим и - шире - интеллектуальным наследием. Его жизнь - незаурядного ученого, творческого человека в позднекоммунистическом (середина 60-х - конец 80-х годов) мире - интересна и с социальной точки зрения как своего рода стихийный, незапланированный эксперимент жития-бытия одиночки, некланового социального индивида в преимущественно кланово организованной советской науке 60-80-х годов. Этот эксперимент позволяет многое понять как в личности В.В.Крылова и его творчестве, так и в таком явлении, как «советское обществоведение». Но прежде чем говорить о теории и практике Крылова - немного о его биографии, основные вехи.
II
Если считать реальным началом коммунистического порядка в СССР 1929 г. (1917-1929 гг. - генезис, а как говаривал Гегель, когда вещь начинается, ее еще нет), а концом - 1991 г., то жизнь В.В.Крылова почти совпадает с коммунистической фазой русской истории. В его жизни многое было как у большинства советских людей, по крайней мере людей, принадлежащих к одному с В.В.Крыловым поколению. Но было и характерное лишь для некоторых, немногих, а то и только для одного человека по имени Владимир Крылов.
Что было? Простая советская семья. Отец, умерший в один день со Сталиным. Мать, пережившая и похоронившая и Володю, и его старшего брата. Скудость, если не бедность, быта. Впрочем, так жило большинство. Было военное детство с нехитрыми играми во дворе в «наших» и «немцев» с казнью крыс вместо эсэсовцев (а иногда - наоборот: игра-отождествление с чужим - в эсэсовцев, и повешение крысы с дощечкой «Partisanen»; после этого «в штатском» два вечера расспрашивал детей, кто это сделал), с игрой в «прятки» (с отправлением естественной нужды) в пустых головах статуй Маркса, Энгельса и др., заготовленных для так и непостроенного Дворца Советов. Тех самых Маркса и Энгельса, по теоретическому наследию которых В.В.Крылов в 60-70-е годы станет одним из лучших, если не лучшим (по крайней мере, в СССР) специалистом.
Детство Крылова было не только и не столько военным, сколько уличным, хотя часть его была, бесспорно, военной. Он жил на Усачёвке, одном из шпанистых в 40-е годы районов столицы. Москва послевоенных 40-х - мир горя и надежд, полуголода и снижающихся цен («было время, и цены снижали»), лежалого американского яичного порошка и трофейных вещей (хорошо помню, правда, уже в середине 50-х, немецкий радиоприемник, чайную ложечку с надписью «Reichsbank» и орлом и отцовскую опасную бритву «Solingen», которой до сих пор хорошо точить карандаши), мир расхристанных агрессивных мужиков (психология еще настроена на военное время) и инвалидов «без обоих ног оторватых», темных личностей в белых кашне, малокозырках и хромовых сапогах, людей в кожанках и галифе. Детские радости того времени были нехитрыми - прежде всего не чувствовать голода. Далее - гильзы, разбитый компас, дореволюционные монеты, фильмы («Подвиг разведчика» с великолепным Кадочниковым и «Пятнадцатилетний капитан» со зловещим Астанговым в роли «Негоро, компаньона великого Альвеса») и, конечно же, футбол - великий ЦДКА и британский триумф усиленного цэдэковским Бобровым «Динамо». И этого было з а г л а з а для полного мальчи-шеского счастья. Как заметил И.Бродский, «если кто и извлек выгоду из войны, то это мы - ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюль-Верна, в нашем распоряжении оказалась всяческая военная бранзулетка - что всегда пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более велик, что это наша страна выиграла войну»2.
Дворовое послевоенное детство, однако, таило немало неприятностей, угроз и опасностей: раннее пьянство, «портвешок» в подворотне, «толковища до кровянки». Действительно, драки, недоедание, поножовщина, угроза «перышка в бок» в темном подъезде или подвале постоянно присутствовали в повседневной уличной жизни тех лет. В рассказах Крылова о «корешах детства» часто следовали ремарки: «зарезали в начале 50-х», «сгинул в лагерях», «попал под поезд по пьянке». А кликухи чего стоят: «Толя-мертвец», «братья-помои». «Да, были люди в наше время»…
Это был мир коммунальных квартир и коридоров, которые - пелось в песне В.Высоцкого именно о военной и «сразупослевоенной» жизни, - «как известно, кончаются стенкой, а туннели выводят на свет». Туннелем к свету Крылова стали увлечение математикой и, как это ни странно звучит, работа школьным комсоргом.
Он блестяще окончил школу - с золотой медалью, но с медалью - теоретически (словно специально - как будущий теоретик), практически же медаль, которая была на школу одна, отдали другому, «более равному». Это был один из первых уроков «социальной справедливости», полученный Крыловым. Их много будет в последствии, этих уроков. Тут будут зависть, и «друзей предательский привет», и плагиат - крали идеи, концепции, куски текста. Старая история. К сожалению, В.В.Крылов был слишком ранимым человеком, хорошо «державшим удар» в научной жизни, но часто оказывавшимся беспомощным в жизни повседневной. Да и в научных баталиях он никогда не добивал поверженных противников. А ведь именно это никогда не прощается.
Словно в отместку жизни, системе за неполученную золотую медаль (а может, и не словно) В.В.Крылов поступает на факультет, диаметрально противоположный профилю оконченной им математической школы, - на истфак МГУ. Здесь, как сказано в некрологе, опубликованном в журнале «Народы Азии и Африки», Крылов «обращает внимание своих сокурсников и преподавателей неординарностью мышления, незаурядной памятью и склонностью к изучению теоретических проблем исторической науки». Эти качества материализовались в блестящие курсовые и дипломную работы.
Крылов занимался на истфаке не только наукой. Он проходил и другие «университеты», за которые Система строго (хотя могла и строже, как в анекдоте: «А мог и бритвой по глазам») спросила с него.
В январе 1958 г. его исключают из комсомола с формулировкой за «сокрытие существования нелегальной, антисоветской организации, за неискренность перед комсомолом и партией, за потерю политической бдительности». Конкретно за этим стояло участие Крылова в спорах о некоторых вопросах политэкономии СССР, в частности о том, является ли рабочая сила при социализме товаром, участие-и-недонесение о самом факте подобных споров. А в дискуссиях этих активное участие принимали те, кто позднее пошел по делу «кружка Краснопевцева».
Помимо официальной формулировки была, однако, и другая. Ее после разбирательства дела в райкоме озвучил в разговоре с Крыловым тогдашний секретарь комсомола истфака. «Ты - честный дурак», - сказал он. Дурак, потому что не заложил, не стукнул, не продал. Результат? Он прост. Вместо научной карьеры обладатель «красного диплома», автор блестящей дипломной работы по теоретическим проблемам аграрной истории Франции в Новое время (и от нее тоже отщипнули - один старший товарищ поста-рался) пошел токарем на завод «Красный пролетарий».
Обращения в ЦК ВЛКСМ о восстановлении в комсомоле не помогли. Реабилитация де-факто (но не де-юре) произошла уже в 60-е годы, когда «оттепель» по сути уже была позади, и этот частный случай лишний раз свидетельствует: реальной «оттепелью» коммунизма мог быть и был только «застой», ибо единственное тепло, которое способна выделять коммунистическая система, - это тепло гниения. Реабилитация де-юре, официальная (а, как известно, в России существует только то, что существует официально) произошла… в декабре 1989 г.! За несколько дней до смерти Крылова. Он об этом так и не узнал. Да и едва ли это его тронуло бы - отгорело и отболело.
«Шестидесятые - гордые, пузатые» привели В.В.Крылова в Институт Африки АН СССР, где он проработал несколько лет, а затем перешел, тоже неспроста и непросто, в ИМЭМО. Пожалуй, именно здесь и именно в эпоху «застоя», в 70-е, расцвел талант Крылова-ученого, Крылова-теоретика. И дело не только в том, что в это время он, наконец, защитил кандидатскую и что в это время была подготовлена знаменитая «коричневая книга» (Развивающиеся страны: Закономерности, тенденции, перспективы. М.: Мысль, 1974), в основе которой лежали его идеи, его, как он любил говорить, «бумаги». Это - важно. Но это внешнее. Главное и сущностное в том, что в самом начале 70-x Крылов сформулировал основные положения своей теории социального развития. Или, скажем так: своей версии марксистской теории формационного развития. Эта версия отражена (и выражена) в многочисленных выступлениях Крылова, в его постоянных монологах в курилке и в коридорах - Крылов, как Сократ, больше сказал, чем написал; она - в статьях и рукописях.
Защищенная в ИМЭМО кандидатская диссертация, пожалуй, принесла Крылову личное удовлетворение, но не обеспечила столь необходимого советскому разночинцу, задавленному нехваткой денег и бытом, материального достатка и социального статуса, измерявшихся должностью старшего научного сотрудника и тремястами рублей оклада (ах, это замечательное и сладкое русское слово «оклад», с XVI в. согревавшее сердца служилых людей). По разным причинам путь к «старшему» в ИМЭМО был заблокирован, и Крылов возвращается в Институт Африки (в «Африку», как он говорил).
Надысь я, горемыка для Громыки3,
Был выбрат из большой толпы босых.
Теперь с Громыкою, я горе мыкаю
И получаю в месяц три косых.
Так с грустной иронией Крылов напишет о своем вынужденном - за статусом и деньгами («за зипунами»!) - возвращении в «Африку» в «Сонете старшего научного сотрудника Института Африки».
В «Африке» Крылов проработал до самой смерти, хотя последние три года рабочими назвать уже трудно: участившиеся запои, прогулы, годовые планы «по нулям». Нельзя сказать, что, «мотая» свой второй «африканский срок», Крылов не сделал ничего примечательного. Отнюдь нет. Были статьи, глава в коллективной монографии и книга «Политические режимы развивающихся стран: социальная природа, эволюция, типология» (вышла в 1985 г. с грифом «Для служебного пользования»).
Крылов писал эту книгу - свою последнюю, «закатную» - долго и трудно, несколько лет, переписывал вариант за вариантом. И дело не только в том, что в 80-e годы он писал медленнее, чем в 70-е. Дело и в том, что книга эта была по сути стрельбой по воробьям. Соколу не вогнать себя в воробьиные рамки - из этого ничего не вышло, а время потрачено. Книга была опубликована, получилась интересной, но тема, которой она посвящена, была явно не крыловского масштаба. Она была задумана для другого. Но это, другое, окончилось с концом 70-х, и конец этот вышел не временным, не предварительным, а окончательным и обжалованию не подлежащим. Крылов периода «Политического режима…» - это Крылов в тупике, на излете в ситуации исчерпанности сюжетов - не только творческих, но и жизненных, Крылов, позволивший жизни загнать себя в угол. «Имэмовский период» оказался пиком в судьбе и мысли Крылова, временем максимальной реализации его творческого потенциала и его объективных жизненных, экзистенциальных задач. Того, с чем и зачем Крылов «посетил сей мир».
Разумеется, чтобы представить полную, целостную картину, надо писать книгу о крыловских исследованиях в контексте споров, дискуссий и смены парадигм в советской общественно-исторической науки (а у науки этой, несмотря на догматизм, узость и многое другое, было немало реальных достижений, по крайней мере, для своего времени), и я надеюсь со временем это сделать. Здесь же и сейчас прочерчу (а то и просто намечу) несколько важных линий.
Оригинал: uchebana5.ru
III
Теоретические разработки В.В.Крылова велись в рамках марксистской традиции. Это была принципиальная разработка теории в рамках марксистской парадигмы. Я не стану сейчас ни спорить с теми, кто полагает, что марксизм мертв и его следует отбросить, а потому радостно пинает его и использует определение «марксист» как бранное, - жизнь коротка, а глупостей и дряни много, так сказать, vita brevis, fecalia longa; ни доказывать важное историческое значение марксизма - оно очевидно, кто не слеп, тот видит; ни защищать Маркса как мыслителя - он в этом не нуждается. Ограничусь лишь констатацией очевидного факта: марксизм есть одна из трех великих идеологических и социально-теоретических систем современного (modern) Запада наряду с консерватизмом и либерализмом. Системы эти - как идеологии и как научные программы - дополняют друг друга.
В.В.Крылов - как ни избито звучит подобная формулировка - творчески развивал марксизм, точнее - научно-теоретическую систему, интеллектуальную традицию. Причем развитие это шло не только по линии объекта, когда из самой теории Маркса выбирается наиболее интересное и разрабатывается то, что имелось в потенции и т.д. (хотя и по этой линии тоже). Развитие это определялось и спецификой субъекта. То, что сделал В.В.Крылов с теоретическими разработками Маркса, то, что он вытащил из его дискурса, то, что выжал из текстов, то, что (и как) прочел, мог сделать только определенный субъект познания. Такой субъект, который является человеком XX в. и знает о теории относительности и квантовой механике, т.е. «помещает» себя как образ в картину мира постклассической науки; который живет не просто в XX в., а в СССР, в обществе «реального социализма» (читай: коммунизма); который мальчиком пережил самую страшную войну в истории человечества, причем пережил ее в той стране и с той страной, где победа - «одна на всех, мы за ценой не постоим» - покупалась по обменному «курсу» 5-6 : 1 не в русскую пользу, где минные поля разминировали живыми людьми, которых по этим полям гнали в «атаку сходу». Короче (этим словом любил начинать предложения сам В.В.Крылов), теоретические конструкции Маркса развивал такой субъект познания и действия, который вобрал в себя многое из опыта волкодавского XX в.
Есть и еще одна особенность теоретических исследований В.В.Крылова. Говорят, Лейбниц был последним философом и социальным мыслителем, стоявшим на уровне научных достижений своего времени во всех основных областях, будь то математика, физика или химия. Действительно, в ХIX и тем более в XX в. философам и социологам стало сложно быть на уровне всех наук (не случайно Гегель уступил Шопенгауэру в споре по биологии). Развитие знания и его дифференциация в наши дни, по-видимому, вообще исключают саму возможность «казуса Лейбница». Однако философ, социальный теоретик должен иметь адекватное представление о теоретических проблемах, сдвигах и спорах, происходящих в современной ему науке; он должен вписывать себя в современную ему научную картину мира, представлять ее. Нелегко выработать и поддерживать это качество. А вот у Крылова получилось. Этот человек был начитан в таких областях, как математика и химия, биология и физика, кибернетика и литературоведение, не говоря об истории и философии. В.В.Крылов был в курсе тех теоретических дискуссий (разумеется, как дилетант, но дилетант в строгом смысле этого слова, на котором так настаивал А.А.Любищев), что велись в различных областях знания. Это существенно увеличивало потенциал и масштаб его обществоведческих исследований, в которых он выступал как человек-оркестр.
В.В.Крылов писал по проблемам политэкономии докапиталистических обществ и марксологии, о производительных силах и теории государства, по аграрному и продовольственному вопросам. Он занимался аграрной историей Франции и типологией политических режимов «третьего мира», природой некапиталистических форм наемного труда и НТР. Что еще более важно, у него практически нет проходных работ. По сути, по всем вопросам, которые затрагивал В.В.Крылов, он создавал новые оригинальные теоретические конструкции или, по крайней мере, закладывал их основы; его работы и публичные выступления (это надо было слушать и слышать) - будь то с кафедры или в курилке, полны инсайтов и эвристически плодотворных замечаний.
В полифоничности творчества В.В.Крылова отчетливо проявляется русский склад мысли, для которого - от Михаила Ломоносова до Александра Зиновьева - характерно стремление охватить как можно бoльшую часть мира и отразить ее в понятиях и образах. Разумеется, у этого склада мышления есть и другая, слабая сторона - некоторая незавершенность (впрочем, ни один претендующий на целостность и системность комплекс идей не может быть до конца завершенным - полностью интегрированных живых систем нет, только мертвые, но это уже не системы), некоторая, по крайней мере внешне, разбросанность и неоформленность, отражающая социальный и духовный код российской жизни. В творчестве В.В.Крылова, однако, эти недостатки суть продолжение достоинств. Кроме того, большей частью они компенсируются четко структурированной и организованной мыслью, которая находила выражение и в ясной структуре и логике его работ, и в отшлифованной аргументации, и в прекрасно организованных конспектах, на которые, судя по их подробности, потрачено много времени (как и А.А.Любищевым на его конспекты). Создается впечатление, что В.В.Крылов полагал: впереди у него - вечность, а не 56 неполных лет, большую часть которых он провел, как это не редко случалось с русскими талантами, «в сетях мелочных нужд и неизвестности». А нужда - мелочная нужда - действительно имела место быть.
Материально Крылов жил трудно, несмотря на скромные потребности. Разумеется, во многом нехватка средств была связана с тем, что во время загулов спускалось все, но не только с этим. А потому, что просто не хватало. Прав Д.Е.Галковский, заметивший, что трагический быт - русская черта. Трагичность русского быта заключается в его почти открытости внешним обстоятельствам, бардаку и метафизическому ужасу русской жизни, в которой очень многие не столько живут, сколько выживают, борются с «тысячью мелочей», отравляющих, съедающих жизнь. Если к этому добавить, что советское общество было массовым обществом мелких начальников, мелких администраторов, которые как тип тяготеют (верно заметил Ю.Нагибин) «к террору и мелким переделкам, именуемым “переустройством”», то становится ясно, что к противостоящим человеку мелочам «системным» следует добавить мелочи «волюнтаристские», еще более хаотизирующие и без этого бардачно-бессмысленную ситуацию. Отсюда: повседневная борьба в советском обществе часто велась не за что-то, а против - например, нехватки многого. В том числе нехватки денег. Неудивительно, что поля рукописей Крылова исчирканы записями о расходах («купить зонт -27 или 40 р. … купить костюм расхожий - 85-110 р. … купить дрель - 65 р.») или о долгах, которые надо отдать («Кукушке - 5 р.(+5) = 10 р. … Мар.Фед. - 3 р. (+5) = 8 р. … Итого 66 р.»). А рядом серьезные и глубочайшие теоретические построения. Научная поэзия и проза жизни: теория производительных сил и капиталистической системы, а рядом - постоянно присутствующие мысли о нестрогом костюме на каждый день и трехрублевом долге. Что можно противопоставить такой бедности и ее неизбежным спутникам - необязательности, разболтанности, несобранности, в конечном счете - непрофессионализму. Скрепами западного общества являются частная собственность, право и социальный контроль, личностно интериоризированный несколькими столетиями работы репрессивных структур повседневности. В русской жизни ничего этого нет.
В обществе, где нет частной собственности, где право - объект насмешек, а трезвый образ жизни вызывает подозрение, только регулярный, планомерно устроенный, организованный быт может стать нишевым эквивалентом частной собственности, а следовательно, крепостью, чем-то твердым в текущебесформенной русской жизни, защитой от нее. Крылов это чувствовал и понимал, стремился к жесткой организации повседневности, жизни по распорядку. Среди бумаг - планы на месяц, детальные - на день: «6.30-7.00 - умывание, зарядка, пробежка, собаки, зарядка; 7.00-7.30 - еда, уборка, подготовка к работе; 7.30-10.30 - работа» и т.д. Однако схема нарушалась. Работать «по плану» днем часто не удавалось - дела, гости, телефонные звонки (Крылов не умел избавляться от болтунов, пожиравших его время, от хронофагов, которых всегда много в научно-околонаучной среде). К тому же Володя был «ночным человеком», и это ломало дневные планы, а следовательно, план в целом, который оставался неким идеалом, любовно и аккуратно выписанным на листочках из тетради «в клеточку». В значительной степени это была психотерапия, впрочем, не очень эффективная. Намного более эффективной терапией оказывалось творчество, например разработки по проблемам «третьего мира».
Впрочем, значение В.В.Крылова для отечественной науки и марксистской традиции вовсе не ограничивается сферой исследований «третьего мира». Это - лишь верхушка айсберга, элемент широкой, сложной, внутренне насыщенной, хотя и не во всем завершенной теоретической конструкции, которую можно смело назвать социальной теорией Владимира Крылова. Ведь у теоретических разработок В.В.Крылова, помимо масштабности и полифоничности, есть еще одна важная особенность. Разработки эти суть не отдельные фрагменты, это - не арабески и не мозаика, это элементы единой системы; и даже в тех редких случаях, когда между ними нет непосредственной видимой связи, они все равно части более широкого целого, подчиняющиеся методологическим посылкам, логике и принципам конструкции этого целого.
Настоящие заметки - не панегирик, и, конечно же, теорияКрылова не свободна от ошибок и ограничений, которые обусловлены и спецификой той идейно-интеллектуальной традиции, в которой он работал, и спецификой того общества, в котором он жил, той эпохи, которая его сформировала («Большую эпоху затеял нам Маркс»). Так, разработав марксистский дискурс и во многих отношениях достроив его до упора, дойдя до грани, достижение которой логически требовало выхода за рамки марксистской теории, В.В.Крылов в некоторых направлениях остановился не столько из-за страха нарушить «идеологические» табу, сколько потому, что, видимо, не мыслил такого выхода. Думаю, были здесь и соображения научной эстетики: такой выход грозил нарушить и разрушить внутренне стройный и красивый теоретический мир, который создал В.В.Крылов. Хотя на самом деле выход за рамки марксизма всего лишь снимал (в философском смысле слова) теорию В.В.Крылова - и Маркса - в рамках более широкой теоретической системы. В этом отношении В.В.Крылов отчасти повторил путь Маркса, который, стремясь разработать теорию субъекта, пришел на деле к теории одной социальной системы - капитализма (причем специфически понятой), в этой теории он растворил и субъекта, и всю субъектную тематику4. В каждом из случаев - у Маркса и у Крылова - это произошло по разным причинам, но со сходными результатами - социальное место и время обусловили такой сциентистски-системный поворот. В большей степени - у Маркса, в меньшей степени - у В.В.Крылова, у которого системность отчасти уравновешивается исследованием воли, личностных отношений и т.д.
IV
Крылов работал как небольшой институт в одном лице: широкий фронт работ и впереди вечность. Исторически, а точнее хронологически путь Крылова-исследователя таков: вторая половина 60-х - начало разработки теоретических проблем докапиталистических обществ (в это же время - масса плановых работ, аналитических записок и справок по сельскому хозяйству и аграрному вопросу в Африке).
С конца 60-х по середину 70-х - разработки (сюда входят подробные конспекты работ Маркса и в меньшей степени Энгельса, комментарии к ним и собственные тексты) по теории производительных сил и укладов (способов производства). Первую фазу (или «первую атаку», как он сам говорил) Крылов датировал 1968-1970 гг. В первой половине 70-х Крылов активнейшим образом работает над проблемами многоукладности как конкретной формы существования («развертывания») «реального капитализма». Летом 1972 г. он пишет «плотную» работу (более ста страниц) под названием «Теория многоукладности - марксистско-ленинский метод анализа социально-экономической неоднородности развивающихся обществ». Идеи именно этой работы стали методологической и теоретической основой как диссертации Крылова («Производительные силы развивающихся стран и формирование их социальной структуры», 1974), так и знаменитой «коричневой книги» («Развивающиеся страны: Закономерности, тенденции, перспективы». М., 1974).
Во второй половине 70-х Крылов развивает свои идеи, а в первой половине 80-х надолго концентрируется на проблематике политических режимов «третьего мира».
Логически В.В.Крылов начал с того, что в самом начале 70-х годов сделал то, чего формально не сделали Маркс и многие его интерпретаторы: он формализовал основные методологические принципы социальной теории К.Маркса и представил их в сжатом виде научной программы. Более того, он показал конкретно, как эти принципы работают у самого Маркса и как их можно использовать, будь то в рамках марксистской традиции или - объективно - для ее критического анализа извне. Эти принципы, по Крылову, следующие:
1) характер и структура производительных сил определяют характер и структуру производственных отношений;
2) распределение факторов производства определяет и объясняет распределение продуктов труда;
3) в рамках собственности на факторы труда отношения по поводу средств труда определяют отношения по поводу рабочей силы;
4) характер присваиваемого объекта определяет характер как присвоения, так и присваивающего (или неприсваивающего) субъекта5.
Исходя из принципов научной программы Маркса, В.В.Крылов и разрабатывал, конструировал свою теорию в рамках марксистской традиции. Он либо заполнял те лакуны, пустоты, которые Маркс по тем или иным причинам оставлял в качестве таковых, либо применял эпистемологические принципы Маркса для такой реальности, которой сам Маркс не занимался или которой в XIX в. еще не существовало. В.В.Крылов объективно подчас выходил за рамки теории собственно Маркса и начинал разрабатывать свою марксистскую теорию, точнее, надстраивал новые этажи над старыми. В теории В.В.Крылова в целом это соответствие, бесспорно, выдерживается, а также четко соблюдаются общие принципы (регулятивы) конструирования научных теорий: правило «бритвы Оккама», принципиальная проверяемость, системность, максимальная общность.
Логично, что в соответствии со сформулированными принципами В.В.Крылов начал с производства (а, например, не с труда) и прежде всего с производительных сил. Он был решительным сторонником процессуальной, а не предметно-вещественной интерпретации производительных сил. Для него производительные силы - это, прежде всего, процессы - материальные, социальные, духовные; процессы, в которых и посредством которых исторический субъект себя реализует - опредмечивает, социализует, одуховляет. В зависимости от объекта приложения общественный процесс, социальная деятельность превращается либо в материальные (в узком смысле этого слова, т.е. - в предметно-вещественные), либо в социальные, либо в духовные производительные силы.
В рамках материальных производительных сил В.Крылов выделял (и противопоставлял) натуральные (естественные) и исторически созданные (искусственные) производительные силы. Ясно, что в ходе и по мере развития человечества соотношение этих двух видов производительных сил менялось, при этом господствовал, выступал в качестве системообразующего, либо один вид, либо другой. В соответствии с тем, чту играло роль системообразующего фактора - искусственные или природные факторы производства, - производительные силы выступали в той или иной форме организации, в виде той или иной системы. Такую форму организации (системы) производительных сил, в которой господствовали искусственные факторы, В.В.Крылов называл индустриальной, а ту, что характеризуется господством природных факторов, - натуральной.
Оригинал: uchebana5.ru/cont/1386294-p2
См. также:
- 25.08.2023 09:26 Говорит Фурсов // t.me/govoritfursov voiks
- 25.08.2023 12:20 Говорит Фурсов // t.me/govoritfursov voiks