Зачем и как Челюскин плыл в Арктику? Часть 1.2.
Часть 1.1.
И «ГРАФА ЦЕППЕЛИНА» ПРИПОМНИЛИ…
Самойлович Рудольф (или, если угодно, Рувим) Лазаревич был всемирно известным ученым, директором Института по изучению Севера. О всемирной (что в те времена означало, конечно, всеевропейской) известности сказано не ради красного словца. Год назад на ледоколе «Красин» Самойлович был начальником экспедиции, которая в Арктике подобрала людей с погибшего дирижабля «Италия», и выступал с докладами по Франции, Бельгии, Нидерландам, Швеции, Швейцарии, Чехословакии, Германии и, разумеется, Италии, которая наградила его специально выбитой золотой медалью.
Геолог, выпускник Королевской Саксонской горной академии, старейшего в мире геологического института в городе Фрейберге (том самом, где учился Ломоносов), Самойлович начал свою арктическую биографию в 1911 году. Он пребывал тогда за «социал-демократию» в архангельской ссылке. Там познакомился со знаменитым полярником («знаменитым» опять-таки пишу не для красного словца) Владимиром Александровичем Русановым, сплавал с ним на Шпицберген (ах, какие же либералы были царские чиновники: побега не опасались!) и - геолог ведь! - открыл там между делом залежи каменного угля. Установил на этом месте российский флаг (всего таких заявочных столбов русановцы поставили 28), пять тысяч пудов топлива привез в Архангельск…
После большевистской революции, в 1920 году Самойлович создал «Северную научно-промысловую экспедицию», будущий Всесоюзный арктический институт, и до 1938 года им руководил. Превосходно ориентируясь в возможных минеральных богатствах Заполярья, посылал пароходные и пешие экспедиции на морские острова, в тундру, на берега Оби. Записи маршрутных дневников превращались на совершенно секретных картах в месторождения нефти, угля, свинца, цинка, меди, молибдена… И сам в кабинете не сидел, брал по праву начальника под свое крыло то, что поинтереснее.
Скажем, руководство научной частью арктической германо-советской экспедиции на самом большом в мире летательном аппарате того времени - дирижабле «Граф Цеппелин».
Когда «Георгий Седов» возвращался домой с задания насчет установки флагов на полярныз островах, этот летательный аппарат совершал первый в истории авиации кругосветный маршрут. Со своей базы в германском городе Фридрихсгафене на берегу Боденского озера плыл через Сибирь в Японию, потом над Тихим океаном в США и через Атлантику восвояси. Советским людям был тогда обещан пролет над Москвой, сотни тысяч любопытных толпились на улицах и крышах, но сильный ветер заставил корабль обойти столицу СССР с севера и лететь через Вологду, Пермь, Тобольск и Якутск.
Но всё-таки москвичи увидели «Графа» на следующий год, когда он прибыл в столицу с демонстрационным визитом. Размеры его поражали даже самых бывалых авиаторов: длина 235 метров, больше двух футбольных полей, диаметр с десятиэтажный дом, дальность беспосадочного полета 14.000 километров, максимальная скорость 128 км/ч. А для пассажиров двухместные спальные кабины, словно в международных вагонах, умывальные комнаты, салон отдыха, он же столовая, электрическая кухня...
Месяца три после этого визита главная газета страны «Правда» отмалчивалась, а потом призвала всё население жертвовать деньги для построёки «Эскадры имени Ленина» из семи дирижаблей: «Ленин», «Сталин», «Старый большевик», «Правда», «Клим Ворошилов», «Осоавиахим» и «Колхозник», все размерами не менее «Графа» (для тех, кто хорошо знает историю СССР, ясно: названия подбирались по конъюнктурному принципу, но по какой такой причине оказался забыт «Рабочий»?). На всех предприятиях и в учреждениях страны срочно сформировались «добровольные группы поддержки» (с членскими взносами, разумеется), возглавляемые государственным «Комитетом содействия дирижаблестроению». Утверждали, что сам Ленин еще в 1914 г. «придавал большое значение дирижаблям», - но, как частенько и бывало, пламенные статьи и речи кончились ничем. Дирижабли в СССР строили, однако до немецкого супергиганта было далеко, слишком сложный и дорогой он был (даже американцы, которым после Первой мировой войны побежденная Германия передала документацию, толком справиться с технологий не смогли). А когда конструкторы тяжелых самолетов взяли верх, дирижаблестроение без шума свернулось, как, впрочем, и во всем мире. Но это в будущем...
Пока же во время московского визита «Графа» договорились с немцами о научно-рекламной международной акции: летом 1931 года ледокол «Малыгин» двинется всё к той же ЗФИ, а «Граф» прилетит туда через Ленинград и Архангельск. Будут исследовать Арктику с воздуха и воды.
Так что на «Графе Цеппелине» полетели маститые полярники Самойлович (возглавлять научную часть экспедиции) и радист Кренкель, третьим - профессор Петр Алексеевич Молчанов. Он был метеоролог, профессор и изобретатель радиозонда - маленького воздушного шара с радиопередатчиком и приборами для изучения температуры, скорости ветра, влажность воздуха. (В 1914 году окончил физико-математическое отделение Санкт-Петербургского университета, пошел добровольцем на фронт, там стал военным метеорологом и написал книгу “Курс метеорологии для летчиков и воздухоплавателей”.) Молчанов в полете «Графа» выпускал с него радиозонды, и один передал данные с небывалой высоты: 20.000 метров.
Четвертого человека представили немцам как «энтузиаста дирижаблестроения в СССР» - артиллериста по профессии Ассберга. Хоть и не ученый, а задание имел: внимательно рассмотреть конструкцию корабля и систему управления. Он было привлек Кренкеля к своим «исследовательским» делам, поручил слазить в моторную гондолу дирижабля и обозреть сверхлегкий и сверхмощный по тем временам дизель-мотор, но немцы строго сказали: «Найн!» и никого из советских туда ни разу не пустили.
(К слову, повторить конструкцию дирижаблей графа Цеппелина не удалось никому, слишком была сложна, особенно в технологии постройки. В музее Цеппелина во Фридрихсгафене разложены на стендах приспособления для клепки каркаса, поражающие своей формой и разнообразием. И всё равно, даже имея их и все технологические секреты, американцы перетяжелили конструкцию лицензионного цеппелина, названного ими «Экрон». И управлять кораблем оказалось очень непросто. Словом, те несколько военных цеппелинов, которые после окончания Первой мировой войны получили победители в качестве трофеев, быстро оказались никому не нужными...).
«Граф Цеппелин» приближается к русскому ледоколу «Малыгин» в Северном Ледовитом океане у берегов Земли Франца-Иосифа для торжественного обмена 50000 почтовыми отправлениями, 1931 год
Встретясь с «Малыгиным», дирижабль передал 300 килограммов почты, в том числе 50.000 открыток, марки которых были погашены специальным красным треугольным штемпелем. На нем были изображены русские церковные «луковки» и высокая стрельчатая башня немецкого храма. По периметру надпись: Luftschiff Graf Zeppelin Russlandfart 1930 - Дирижабль Граф Цеппелин Русский маршрут 1930. Такая открытка у коллекционера - предмет особой гордости.
Принимал германскую почту и передавал «Графу» 15 тысяч советских проштемпелеванных открыток работник Наркомпочтеля, партийный деятель Иван Дмитриевич Папанин, выступавший в роли начальника почтового отделения ледокола «Малыгин».
Понятно, что на ледоколе было множество корреспондентов газет, а кроме того - конструктор погибшего дирижабля «Италия» Умберто Нобиле (он работал тогда в СССР в КБ дирижаблестроения) и Владимир Юльевич Визе, заместитель Самойловича по Арктическому институту.
Радиосвязью же с борта «Графа» занимался Эрнст Теодорович Кренкель, посланный на дирижабль именно по рекомендации Визе, который на «Георгии Седове» познакомился с великолепной техникой этого радиста. Визе вообще любил подбирать понравившихся ему людей, и, присмотревшись к Папанину, представил Самойловичу хороший кадр для Арктического института.
МОЛЧАНИЕ - ЗОЛОТО
Владимира Юльевича Визе, частого спутника Самойловича и его заместителя по Арктическому институту, спасло от страшной судьбы друга только то, что по своему молчаливому характеру в случайных дискуссиях не участвовал, а правоту доказывал не словами, а формулами математики и всегда сбывавшимися прогнозами дрейфа льдов.
Несмотря на русское имя и отчество, Визе - российский немец, но сведения о его предках настолько скудны, что даже в фундаментальном трехтомнике «Немцы в России» о них ничего не сказано.
Уроженец Царского Села, Владимир Юльевич окончил там Императорскую Николаевскую гимназию и с восемнадцати лет получал образование по химии в Гёттингенском и Галльском университетах. В Гёттингене Визе познакомился с книгой Фритьофа Нансена об арктическом дрейфе «Фрама» в конце 1890-х годов: "Во льдах и мраке полярной ночи". Полярники, эти настоящие мужчины, были представлены Нансеном так выпукло, что восемнадцатилетнему Владимиру мучительно захотелось встать в один ряд с ними. Он стал читать старинные фолианты и добился, что ему разрешили брать эти бесценные раритеты в свою студенческую квартирку! Освоил голландский язык, чтобы прочитать экспедиционные донесения выдающегося полярного капитана XVI века Вильгельма Баренца, который искал Северо-Западный проход между Азией и Америкой и погиб на Новой Земле.
Вернувшись в Россию, он поступил в Петербургский университет на физико-математическое отделение, где готовили не только физиков и математиков, но и геологов, географов, метеорологов, биологов. Первыми заполярными исследованиями студента Владимира Визе были два путешествия в 1910-1911 годах по Кольскому полуострову, где жили лопари (так называли тогда народность саами).
Близ Хибинского хребта он и его друг-сокурсник Михаил Павлов обнаружили апатиты, сам же Визе с увлечением слушал лопарскую музыку и записывал лопарские верования. Итогом стали две первые научные работы Визе по фольклору лопарей.и их музыке. Вдохновленный Вагнером, он написал в Петербурге симфонию «Скитания по Лапландии». Проходя по реке Умбе от устья до истоков, молодые ученые обнаружили и нанесли на карту неизвестные озера, реки и ручьи. Привезли в Петербург описания 198 видах тамошних птиц, некоторые были орнитологам неизвестны.
Кто мог представить в те годы, что Павлов станет профессором геологии, будет брошен в лагеря ГУЛАГа и расстрелян по обвинению в саботаже лагерных работ, хотя он просто не мог двигаться от истощения…
После начала Первой мировй войны мы видим Визе в Морском Генеральном штабе, после Октябрьского переворота - в Главной геофизической обсерватории, а с 1921 года - в Гидрографическом управлении Военно-Морского Флота. Как опытного полярника, его отправили в арктические моря строить первую в СССР гидрометеорологическую обсерваторию в проливе Маточкин Шар.
Сходно мыслящие люди легко находят друг друга. Так было и с Визе: Самойлович в 1928 г. пригласил его в свой Институт по изучению Севера. И немедленно назначил начальником спасательной экспедиции на ледоколе «Малыгин», искать людей с погибшего дирижабля «Италия», двигаясь курсом чуть в стороне от пути «Красина», на котором плыл Самойлович.
Осенью 1930 г. Институт по изучению Севера стал Всесоюзным арктическим институтом, а Визе -заместителем директора Самойловича.
Поэтому не было запрета именовать открытые арктические и антарктические объекты именем Владимира Юльевича: мыс, ледник и бухта на Новой Земле, остров, предсказанный им «на кончике пера» по дрейфу льдов в Карском море, мыс на Северной Земле и мыс на Земле Франца-Иосифа, еще один мыс в Антарктиде и научно-исследовательский арктический теплоход.
ГОТОВЫЙ К УСЛУГАМ ПАРТИЙНЫЙ ПОРУЧЕНЕЦ
Отто Юльевич Шмидт
Шмидты род свой вели из Курляндии, как тогда называлась часть нынешней Литвы. Семья перебралась сначала в Могилев, где родился Отто, потом в Киев.
Там из 2-й классической гимназии вышел золотой медалист, в Киевском университете раскрывший хорошие способности ученого: написал на последнем курсе работу, награжденную университетской золотой медалью, потом еще одну - эта появилась в «Бюллетене Общества французских математиков», а в 1916 году увидела свет «Абстрактная теория групп», удостоенная высшей университетской награды - премией имени профессора Рахманинова. Так что должность приват-доцента на кафедре математики у профессора Граве была для Шмидта вполне законна.
Но грянули пушки мировой войны. Даже в этих условиях людей с высшим образованием брали в царскую армию только добровольцами, вольноопределяющимися. Доцент Шмидт таковым не стал, но устроился в продовольственную часть Киевской городской управы. После февраля 1917 года Шмидт, делегат от преподавателей Киевского университета, прибыл в Петроград на Всероссийский съезд по делам высшей школы. А поскольку делегатов кормили скудно, устроился чиновником Министерства продовольствия в правительстве социал-революционера Керенского.
Однако в его партию не вступил. Стал «социал-демократом-интернационалистом» и членом их Центрального комитета. Эти люди до поры до времени относились к Ленину без пиетета и выступали против лозунга диктатуры пролетариата. До поры до времени…
Когда же случился Октябрьский переворот (я вовсе не ёрничаю: именно так, но опять-таки до поры до времени, называл эти события, например, Сталин), интернационалисты вошли во ВЦИК - Всероссийский центральный исполнительный комитет, декоративный фасад той самой, отрицаемой ими, диктатуры коммунистов-ленинцев. Всего несколько месяцев прошло - и Шмидт стал членом коллегии наркомата продовольствия (Наркомпрода) и вместе со всем правительством переехал в Москву. Здесь он в новом 1919 году расстался с позой оппозиционера. Перешел в правящую ленинскую партию большевиков, за что ему сохранили партийный (не важно, какой партии) дооктябрьский стаж.
Кто из руководящих большевиков Шмидту покровительствовал, не вполне ясно, - но, скорее всего, это был старый ленинец и друг вождя Александр Васильевич Луначарский, эстет и говорун, способный без подготовки прочитать лекцию на любую тему, связанную с искусством... На мысль о связке «Луначарский - Шмидт» наводит еще и то, что упомянутые «интернационалисты» тесно общались с газетой “Новая жизнь” ленинского то друга, то врага Максима Горького, - а где Горький, там и Луначарский...
Назначают Александра Васильевича председателем Ученого комитета при Совете народных комиссаров СССР - его заместителем и председателем научно-технической секции тут же становится Шмидт; в 1917-1929 годах Александр Васильевич на должности наркома просвещения - Шмидт в 1920-21 и 1924-30 годах член коллегии этого наркомата. А почему перерыв? Сейчас узнаем, покамест он член еще одной коллегии - наркомата финансов, но там задерживается всего на год. Член коллегии - лицо, наделенное совещательным и решающим голосом. Думать надобно, что Шмидт умел не только говорить, но и звериным чутьем улавливал необходимость глубокомысленного молчания.
Названия его программных статей говорят не столько об алгебре, сколько о сиюминутных задачах советской власти: “Рабочая продовольственная инспекция”, “О роли рабочей кооперации”, ”Роль кооперации в ближайшее время”, “О налоговой политике”, “Математические законы денежной эмиссии”, “Воссоздание квалифицированной рабочей силы”, “О реформе высшей школы”, “О задачах высшей школы”, “Реформа школьной системы”, “План подготовки кадров специалистов” и так далее. Пропагандистское разъяснение партийной политики. Что ж, литературное дарование было несомненным, писал всегда по делу, в общем не скатываясь до пустопорожней коммунистической риторики (но не всегда!).
Шмидт обращал на себя внимание и аналитическим умом, и богатством фантазии (которая, как известно, математику необходима больше, чем поэту), и колоссальной работоспособностью, и немецкой пунктуальностью, не переходящей в педантичность, и благостным внешним обликом (некая богомольная дама заподозрила в нем священника).
А самое главное, Шмидт умел, оставив у начальства самое благоприятное мнение о себе, вовремя уходить в другую сферу. Что по неписаным советским правилам освобождало до поры до времени от последствий связи с прежними руководителями, когда те катились под гору, прямёхонько в лапы «органов»… Так что Шмидта судьба миловала.
Да… А что касается перерыва 1921-24 годов, так на это время Шмидта, бескомпромиссного марксиста, бросили на заведование крупнейшим советским издательством “Госиздат”. Чтобы подготовил и издал первое Собрание сочинений Ленина. Решил задачу, требующую тончайшего чутья. Известно, что любой политик, отвечая “задачам момента”, за свою жизнь наговорит и напечатает столько прямо противоположного, что от издателя требуется колоссальное уменье ответить задачам момента нынешнего. Ленин был жив, хотя и не совсем здоров, выступал на съездах и печатал статьи в партийной прессе... Шмидт чутьем обладал. Да еще предельным недоверием ко всему, что хоть на йоту отступало от его, Шмидта, коммунистического понимания “здравого смысла”. Сказал же он, что идеи Чижевского “нарушают чистоту марксистского учения”...
Потому что А. Л. Чижевский утверждал: взрывы на Солнце влияют на самочувствие людей и их психику. Сегодня солнечное влияние тривиально, имя Чижевского - в ряду выдающихся деятелей мировой науки. А тогда... Книгу пытался пробить академик П. П. Лазарев, директор и основатель Института физики и биофизики,- напрасно. Шмидт “в мягкой, располагающей манере” объяснил лично Чижевскому: низзззя! Пятнадцать лет спустя, в 1939 году, Чижевскиого заочно избрали почетным председателем Первого международного биофизического конгресса в Париже (выехать власть не дала), выдвинули на Нобелевскую премию. Для советских властей это не значило ровным счетом ничего, даже усугубляло: Чижевского отправили на несколько лет в ГУЛАГ. Однако выпустили, но изъятый архив погиб,- одно утешало, что ни статьи, опубликованные во Франции и Германии, ни изданная в 1940 году в Париже книга “органам” не доступны.
Шмидт же постепенно все больше попадал в немилость, потерял в 1939 году должность начальника Главсевморпути, спустя еще три года - кресло первого вице-президента Академии Наук СССР... И заложенный в городе Николаеве линейный ледокол «О. Ю. Шмидт» оказался при спуске на воду «Анастасом Микояном»...
КАПИТАНЫ
С капитанами «Челюскина» шел скандал за скандалом.
Из Копенгагена в Ленинград привел судно известный нам Петр Леонардович Безайс. Под советским флагом, поднятым 19 июня в Копенгагене, с «некоторыми датскими товарами». И, насколько можно судить, не догадываясь, что уже сосватан для арктического похода.
Насторожило, что 5 июля на «Лену» явилась масса именитостей во главе с капитаном (начальником) Ленинградского порта Н. К. Дормидонтовым и академиком А. Н. Крыловым, известным на весь мир кораблестроителем. Заключение же комиссии прозвучало для парохода надгробным словом: «…совершенно непригоден для ледового плавания».
Непригоден?! В тот же день «Главсевморпуть», начальником и организатором которого был никому, кроме партийного начальства, не известный Отто Юльевич Шмидт, принял пароход на свой баланс. Шмидт ничего не боялся. И две недели спустя переименовал официально «Лену» в «Челюскина». Он ее уже давно в своих документах переименовал, тут лишь формальный момент требовалось соблюсти.
Люди суеверные говорили: не к добру. Это только в военно-морском флоте передают имя геройски погибшего корабля новому, вошедшему в строй. А в торговом - нет такого обычая. И пусть не «Челюскин», а «Семен Челюскин» (бывший «Айсланд») плавал по северным морям, в январе 1917 года взорван был германским диверсантом в Архангельске. Две тысячи тонн взывчатки на борту, вокруг с десяток английских пароходов с пушками и снарядами, - неделю бушевало пламя, всё в порту горело, до полутысячи человек погибло… Нехорошее название…
Так вот, Безайс, хоть не суеверен был, но плыть на «Лене-Челюскине» к Чукотке отказался. И в судовом журнале написал: «Ввиду весьма позднего предложения … в рейс идти не могу». Какого такого «позднего предложения»? Да еще в судовом журнале, словно это жалобная книга кассы универмага! Случай в морском деле небывалый. (Впрочем, бывалый. Когда я высказал свое недоумение таким своевольством писателю Александру Водолазову, добрых лет десять проплававшему старшим помощником капитана, тот ответил, что и на его памяти есть подобный случай: один капитан, усмотрев грубые ошибки в размещении груза на палубе, отказался от командования, подобно Безайсу, и остался на берегу. Грозили ему всяческими карами, пока судно во время шторма из-за тех роковых ошибок не перевернулось…).
Словом, «плавсредство» оказалось без головым.
Владимир Иванович Воронин
Последней надеждой Шмидта оставался капитан Воронин, с которым уже плавал. Ушло в Мурманск уговаривающее ехать в Ленинград письмо. Владимир Иванович едва посмотрел на «Челюскина», едва полазил внутри, где мог, иного слова, как «волжская баржа», не нашел. Вопреки распространенной легенде (которой увы, однажды поддался и я), никакой «сердечной дружбы» между этими людьми не существовало. А так… терпели друг друга на борту: не убежишь ведь, вода кругом да битый лед…
Ни Воронин, ни Шмидт не оставили мемуаров. Ленинградская встреча и разговоры окутаны тайной. В одном можно не сомневаться: очень весомые слова были сказаны. Ведь Воронина ждали в Мурманске, без него не мыслилась очередная промысловая экспедиция за тюленями, - он, по словам полярного летчика Бабушкина, «лучший капитан-промышленник, ежегодно берущий рекорды по добыче зверя». И Шмидт, видимо, предложил ему как компенсацию за беспокойство возвращение в Мурманск этакой экскурсионной прогулкой на «Челюскине» вокруг Скандинавии. Впервые в жизни, наверное, поплыл полярный капитан Воронин обыкновенным пассажиром.
А на мостике капитанском - Безайс, доведет «Челюскина» до Копенгагена, а там… Что «там»? Неизвестно. Но посулил что-то ему Шмидт, не иначе!
Так появился на балтийских волнах пароход с небывалым капитанским коллективом: на мостике один капитан - не то полномасштабный, не то «исполняющий обязанности», а рядом в каюте - другой, только обыкновенный пассажир, как об этом сообщает «судовая роль», перечисляющая всех, кого выпустили за границу на этом судне.
И между ними, в попытках смягчить обстановку, буфер - Шмидт… Который и в прежних экспедициях, по словам известного военно-морского историка, капитана 1 ранга В. Д. Доценко, «…постоянно вмешивался в дела капитана, что, естественно, раздражало последнего и вносило в руководство экспедицией элемент нервозности. К тому же Шмидт делил участников плавания на категории - команду и научных сотрудников. Последним он установил даже повышенный продовольственный паек».
Вдумайтесь только в ситуацию почти скверного анекдота: вот обеденное время, вот стол накрыт в кают-компании, вот появляется Безайс и люди, которым по статусу положено тут сидеть, - а что же Воронин? В каюте своей за флотским борщом одиночествует? Или, несмотря ни на что, является, пришвартовывается к столу? Но где, в какой его координатной точке? Флотский застольный этикет ведь сродни дипломатическому… Просто голову сломать...
За столом трапезу со всеми разделял гарантийный механик, «плотный и немногословный датчанин», на котором красиво сидел «комбинезон, вызывавший своей неземной красотой завистливые взгляды тех, кто был одет в непрезентабельную москвошвеевскую робу», - вспоминал незабываемое впечатление радист экспедиции Эрнст Теодорович .Кренкель через двадцать с хвостиком лет.
Ведь переход в Копенгаген рассматривался Шмидтом как заключительная фаза сдаточных испытаний «Лены-Челюскина», и механик принимал известные нам претензии по корпусу, машине и прочему хозяйству. Кренкель заключает: «Всё это исправлялось в Копенгагене, пока мы любовались его памятниками. Высадив гарантийного механика, мы двинулись дальше. Корабль с этой минуты считался полностью принятым». Полностью принятым! Такое вот свидетельство одного из главных участников ледового похода.
...................................................................................
[Воронин пишет: "Во время моего пребывания в Мурманске получил письмо от О.Ю.Шмидта. Он пишет об организации нового учреждения Главного Северного Морского Пути, о передаче некоторых судов ледокольного типа этому новому учреждению, о постройке Совторгфлотом в Дании парохода "Лена ледокольного типа, о посылке этого парохода по северному морскому пути из Баренцева моря в Тихий океан, через Берингов пролив. Есть предположение постройки нескольких судов, однотипных с вновь строющимся в Дании пароходом "Лена". Некоторые члены Правительства считают необходимым повторить рейс "Сибирякова" в будущую навигацию. Для этого рейса можно использовать строющийся в Дании пароход "Лена". В последствии "Лена" был переименован в "Челюскин". - Я, пишет далее Отто Юльевич, так же вся страна хочет чтобы вы были капитаном "Челюскина" во время плавания из Ленинграда во Владивосток."
И далее:
"...Пишу, что мне размеры "Челюскина не нравятся, и что по типу не испытанного во льдах парохода строить такие же новые суда считаю преждевременным... Что же касается моего личного участия в походе на "Челюскине", сейчас говорить еще рано, т.к. мне нужно провести зверобойную экспедицию, а по окончании зверобойки необходимо отдохнуть, себя чувствую уставшим."
И далее:
"...После окончания рейса за тюленем, по заключению врачебной комиссии, поехал в Мацесту лечить ревматизм. Во время моего пребывания в Москве, на пути из Архангельска на Кавказ приходил ко мне в гостиницу Шмидт и его помощник Конусов. Они предлагали мне принять "Челюскина" и идти в поход, но я ответил, что пока не осмотрю "Челюскина" дать согласие идти на нем не могу.
В Мацесту приехал 15-го июня, а 1-го июля выехал обратно, получив от т.Шмидта телеграмму о том, что "Челюскин" прибыл в Ленинград и т.Шмидт справлялся о моем здоровье - я понял. что мне надо выезжать.
11 июля прибыл в Ленинград. "Челюскин" стоял в Ленинградском порту у причала 49, грузился грузом и строительными материалами, которые грузились на палубу, т.к. все трюма и твиндеки были уже загружины.
Это обстоятельство было для меня очень неприятно потому, что я не мог осмотреть корабля."
И далее:
"Все то, что мне удалось осмотреть, на меня произвело нехорошее впечатление о корабле Набор корпуса был слаб, шпенгоуты редкие и прочность их не соответствовала для ледокольного судна, да еще предназначенного для работы в Арктике. <...>
Все это говорило о том. что "челюскин" - судно для этого рейса не пригодное.
Поэтому я не хотел принимать парохода от капитана Безайс. <...>
Мое положение на корабле было незавидно, с одной стороны. капитан Безайс, как хозяин судна, грузит пароход, нанимает команду, а ко мне обращаются по тем или иным вопросам, а я, как на правах пассажира, не могу дать определенных указаний.<...>
Я решил не принимать"Челюскина". Идя из Копенгагена к южным норвежским шхерам, 27 июля утром приходит ко мне Безайс и просит меня принять у него временно пароход, т.к. ему необходимо приготовить бумаги и отчеты для Наркомвода о приемке судна от фирмы "Бурмайстер и Войн". После этой просьбы пошел я к т. Шмидту и сказал, что временно до Мурманска я принимаю "Челюскин", а вы Отто Юльевич заранее дайте телеграмму чтобы прислали капитана, мне заместителя. На это я получил согласие. <...> 2 августа пришли в Мурманск <...> Я лично несколько раз напиминал Шмидту о присылке мне заместителя, но никого не было и мне пришлось идти в море.<...>]
.......................................................................................
Спустя сутки по правому борту открылись берега Норвегии, и тут «Челюскин» снова оказался лишенным, так сказать, капитанского достоинства: Шмидт ухитрился поругаться с Безайсом. Да так, что тот ушел с мостика и больше там не появлялся. Сколько я ни пытался отыскать хоть бы намек на причину ссоры (в конце концов, ведь до Копенгагена плыли - не тужили…), ничего не добился. Но так как для Безайса, покинувшего судно в Мурманске, скандал никакими последствиями не обернулся, виноватой стороной по логике вещей оказывается Шмидт. Да и служебная его характеристика, данная с высокой ответственностью каперангом Доценко, нам известна.
(Продолжение следует)
Зачем и как Челюскин плыл в Арктику? Часть 1. Обсуждение на LiveInternet - Российский Сервис Онлайн-Дневников
ДЕМИДОВ Вячеслав Евгеньевич родился в 1933 г. Инженер по радиотехнике, завлабораторией космической радиотелеметрии. Кандидат философских наук (диссертация «Реклама как вид социальной деятельности). Профессиональный журналист и писатель. Ав...
www.liveinternet.ru